История народов Турана в преданиях казахских биев». Предисловие редактора к книге М.-Х. Сулейманова «Майкы-бий, учение «Жасау-ізі» и истоки чингизизма.

Предлагаемая вашему вниманию книга Мухамед-Халела Сулейманова «Майкы-бий, учение «Жасау-ізі» и истоки чингизизма. История народов Турана в преданиях казахских биев» впервые выходит в свет спустя 5 лет после его ухода из этой жизни. Ровно столько времени мне потребовалось, чтобы собрать, обработать и синтезировать его публикации в различных периодических изданиях, изданные монографии, тезисы докладов и массу неопубликованных рукописей из семейного архива, где содержались фрагменты учения Майкы-бия «Жасау-ізі» («Яссы»). Ряд публикаций носил объективно закрытый характер, поскольку их автор в последние годы своей жизни работал в системе Министерства обороны РК, поэтому с их содержанием мне пришлось знакомиться по его черновым записям. Также к исходным рукописям пришлось обращаться и по ряду материалов, опубликованному в СМИ в сильно урезанном цензурой виде. Много времени также занимала редакторская и организационно-издательская работа по другим его трудам:

«Эра Чингисхана в истории казахской нации. Степная дилогия», 2009; нашей совместной монографии «Праиндоевропейские корни в казахском языке. Краткий философско- лингвистический и историко-этимологический справочник», 2010; «Яркий носитель духа человечности. Стихи Ахмета Байтурсынова и думы о них», 2011. Лишь последние два года я смог сконцентрироваться на подготовке к изданию данной книги, несмотря на личные обстоятельства, за что приношу читателям и светлой памяти автора свои извинения и надеюсь, что удовольствие и польза от чтения с лихвой компенсируют задержку публикации.

Судьба древнего учения, приписываемая народной памятью чингисхановскому нояну Майкы-бию, была столь же драматичной, как и судьба его носителей – казахов, башкир, татар, ногайцев, каракалпаков и десятков других туранских народов, где институт хранителей традиций и знаний – ру-аксакалов и биев – был уничтожен в период царского колониализма и сталинских репрессий. Об этом подробно пишет сам автор в своем предисловии. Но есть еще одно обстоятельство, сыгравшее свою роль в идейном третировании учения «Яссы», сделавшего его непопулярным и, тем самым, приведшего к его утрате задолго до прихода к власти большевиков. Немалую роль в девальвации моральных ценностей «чингизизма» как идейной и онтологической доктрины, основанной на тенгрианстве, в том числе и учения «Яссы», как его историко-философской основы, сыграл процесс исламизации, бурно начавшийся при золотоордынском хане Узбеке. Именно тогда был проложен этно-культурный барьер между туранскими народами Монгольской империи, ставший впоследствии непреодолимым, и идеологически отделивший казахов от узбеков, с одной стороны, казахов от казаков – с другой стороны, казахов от ойрат-калмаков – с третьей. Этот период знаменует собой начало конца знаменитой чингисхановской религиозной толерантности и веротерпимости.

Действительно: предки казахов, именовавшиеся одно время «кочевыми узбеками», исповедывали ислам суфийского толка и блюли древние тенгрианские традиции, в частности, поклонение духам предков «аруахам», тогда как седентарная и седентаризованная часть узбекского социума исповедывала ортодоксальный ислам, считая степняков «неверными». Узбеки и могулистанцы предпринимали «священные походы» (газават) против казаков и кыргызов. Об этом вполне ясно повествуется в многочисленных исторических хрониках, к примеру, в «Тарих-и-Рашиди» Мирзы Мухаммед-Хайдара Дулати. Но ярче всего это описано у Фазлаллаха ибн Рузбихана, когда Шейбани-хан обратился к хорасанским, бухарским и самаркандским ученым-правоведам с просьбой дать заключение о законности священной войны узбеков против казахов: «Я тоже из числа хорасанских ученых; на одном заседании арифанского совещания поставили вопрос о священной войне против казаков. Я высказался в том смысле, что война против кзылбашей более священна, чем против казаков, произносящих мусульманский символ веры. У меня была цель предотвратить войну против казаков, но мои доводы не возымели успеха» [Фазлаллах ибн Рузбихан Исфахани, «Михман-наме-йи Бухара (Записки бухарского гостя)», 1976]. Миротворческие усилия ученого не дали плодов: усмотрев существование некоторых «признаков неверия» у казахов, ученые богословы вынесли решение о дозволенности священной войны с ними. Одними из главных таких «признаков неверия» были следование степняками законам чингисхановской «Великой Ясы» вместо шариата, почитание предков по майкыбиевскому учению «Яссы» вместо святых, канонизированных в аврамических религиях, и называние детей именами героев тюркского и арийского эпоса вместо семитских пророков.

Представители элиты той эпохи имели, как минимум, два имени – данное при рождении традиционное имя и мусульманское имя. Часто, возглавив известный род или племя, они отказывались от своего природного имени и принимали новое имя-титул, совпадающее с названием возглавляемого ими сообщества. Поэтому сейчас крайне сложно, а подчас невозможно, сопоставление персонажей устных народных преданий с персонажами исторических хроник. Простые же степняки исламской антропонимической традицией вплоть до ХІХ века широко не пользовались.

Но особенно раздражало ортодоксальных богословов почитание степняками – ногайцами, башкирами, казахами, кыргызами, каракалпаками – Великой праматери «Ал Бір-ана» вместо пророка Нуха. Настроенные непримиримо, эти догматики натравливали правителей на суфийских шейхов, поддерживающих степняков, ибо суфийские легенды удивительным образом совпадали с древнейшими филососфскими учениями, собранными в своде «Яссы». Три сына Праматери – Кибирь, Сибирь и Ибирь суфиями туркестанского ордена «Яссауийя», разъяснявшими степнякам каноны веры, отождествлялись с аврамическими Хамом, Симом и Яфетом. Для суфиев из орденов «Яссауийя» и «Накшбандийя», в отличие от догматиков-ортодоксов, была важна суть, а не форма. В этом отношении они учитывали этническую психологию степняков, их тысячелетние обычаи и традиции, в особенности традиционно высокую роль женщины в кочевом социуме, в отличие от седентарных цивилизаций. Мужским шовинизмом они не страдали. Неспроста у казахских кыпчаков в числе родоначальников значится «Ақтам сопы», у аргынов – «Ақ сопы», «Қара сопы», «Сары сопы», «Тәнбіс сопы» («сопы» означает «суфий»). Но у ортодоксов это означало ересь, по поводу которой принимались специальные фетвы и объявлялись «священные войны» с целью искоренения этой ереси.

Впоследствии, после вхождения казахов в состав Российской империи, радикальные формы ислама возобладали, что стало приводить к утрате туранского устного историко- философского и культурного наследия и доминированию аврамического семитского. Вот что писал об этом выдающийся казахский ученый-этнограф, историк, географ и офицер- разведчик российского генштаба, Чокан Валиханов: «Кайсаки были 20 лет перед сим, до введения русским правительством окружных приказов, правоверные только по имени. Они по-прежнему продолжали свои шаманские обряды и заклинания и чтили баксы, служителя духам. Ни один батыр не знал, что за птица Мухаммед. Но теперь уже совсем не то: в короткое время, с открытия первых округов в 1822 году, ислам, благодаря заботам правительства сделал чудовищный прогресс... В каждом ауле есть мулла и подвижное медресе – школа; кто не содержит тридцатидневную уразу и пяти временный намаз, тот не имеет голоса и уважения родичей. Словом киргиз-степняк в фанатизме нисколько не уступает какому-нибудь стамбульскому дервишу, кувыркателю ордена Мевлеви… Бог знает, будет ли для благополучия будущего от нового религиозного направления в степи.

Не лучше ли было бы оставить их при прежней терпимости? Киргиз, как подобает живо увлекающемуся сыну степи, по уши погрузился в ислам, и не терпит ничего, что не согласно с кораном. Песни, древние поэмы, борьба, свобода женского пола и участие его в публичных увеселениях – все начинает выходить из употребления… Старики, жалуются на новизну; женщины тайно симпатизируют мнению стариков, молодежь большею частью колеблется – до женитьбы они вспоминают старину, а с женитьбою тотчас делают таубя (раскаяние) и исправно совершают требы, но заповеди и высокое подражание пророку (сунне) оставляют в стороне. Не лучше ли было бы оставить киргиз так, как они были прежде. Природные их таланты – устойчивость, их живой ум – в своей деятельности находят гранитный оплот в вере и разбиваются, и… прогресс массы их, хотя и делает большие шаги, но некоторые из них идут диаметрально противоположным ходом. В настоящее время, можно сказать, происходит незаметная, но сильная борьба старины с новизной: мусульманской, подражающей востоку, и русской. Так теперь. Знаменитые в степях музыканты не поют и не исторгают более взгляды удивления и слезы умиления от слушающих батыров. Не слышно больше «плача на падение Золотой Орды» – свобода их кончилась. Перерождаются и киргизы, вымирает племя каракалпаков, и старина татарская грозит падением и совершенным стиранием с лица Вселенной» [Чокан Валиханов, «Заметки по истории южно-сибирских племен», Собрание сочинений в 5-ти томах, т.1, 1984]. Так описал процесс идейного краха «чингизизма», а вместе с ним и его основы – «Тропы сущестования», «Жасау-ізі» – чингизид Чокан Валиханов.

Его отец, торе-султан Чингис Валиханов был близким другом хранителя этого учения по имени Жазы-бий (в российских хрониках Язу Янов). Жазы-бий, по свидетельству автора этой книги, горько сетовал на идеологическую войну, объявленную татарским духовенством «языческому» наследию тюрко-монгольских народов. В знак протеста он отправил своего сына Бегена в кадетское училище, дав ему светское образование. Не исключено, что это явилось одной из причин написания писем протеста Чоканом Валихановым царскому правительству против экспансии татарских мулл в казахской степи, ведь авторитет бия в семье Валихановых был очень высок. Эти сведения мы почерпнули из уст самого автора, но они в настоящую книгу не вошли, поэтому приводим их здесь в качестве дополнения к тезису о роли ислама в этногенезе казахов [Предание семнадцатое «Үш жүз алаш-қазақ»].

В связи с этим позволю себе прокомментировать эту ситуацию с позиций диалектической логики: да, было время, когда вера действительно играла позитивную, сплачивающую роль – к примеру, в период казахско-джунгарского противостояния. Да, действительно, в ту пору казахи бились с буддистами калмаками под знаменем ислама и уничтожали своих недавних собратьев как «неверных» (ойрат-калмаки составляли «джунгар», правое крыло монгольских войск, предки казахов – «барунгар», правое крыло, т.е. были собратьями по оружию). Новая вера в ту эпоху давала людям душевные силы, пробуждала в них психологический подъем, стимулировала пассионарность, помогала вынести два столетия перманентной войны, джутов, страшный период «ақтабан шұбырынды» и побеждать джунгар. Однако полвека спустя то, что несло позитивный заряд, обратилось в собственную противоположность, описанную Чоканом. Такова объективная историческая диалектика, ее следует принимать беспристрастно как данность, ибо «все действительное разумно, а все разумное действительно» [Георг Вильгельм Фридрих Гегель, «Наука логики», 1969].

Подобная же картина раскола по вере наблюдалась и между общими предками «казахов» и «казаков». Разделение насельников Восточного Дешт-и-Кипчака с одной стороны, и уральцев, донцов, запорожцев – с другой, также происходило по религиозному признаку: первые приняли ислам, вторые – христианство, хотя те и другие приняли единый политический лозунг «қазақ» как символ свободы. Изначально, в домонгольскую эпоху, крупные племенные союзы найманов, кереев, онгутов, а также часть уйгуров и кыпчаков исповедывали христианство несторианского толка – своего рода синтез раннехристианской доктрины и степного монотеистического тенгрианства (не путать с лесным шаманизмом, политеистическим псевдотенгрианством), главным принципом которого был «бог в сердце». Очевидно, что часть этих племен, сохранившая христианскую веру в период исламизации Золотой орды, и составила субстратную основу казачества Западного Дешт-и-Кипчака. Также очевидно, что христиане-несторианцы больше тяготели к русскому православию, чем к исламу идейных наследников хана Узбека. История с русским царем Симеоном Бекбулатовичем (до крещения – Саин-Булат) весьма показательна в плане раскола среди степняков по линии «христианство-ислам»: единства не было даже в среде чингизидов. В силу этого мнение автора о том, что «истинные последователи учения «Яссы» могли принять одну-единственную религию, а именно ислам» следует понимать в том ключе, что имя Майкы-бия сегодня действительно помнят те народы, которые исповедуют ислам, т.е. как констатацию факта, а не восхваление одной религии перед другими [Предание первое: «Кісілік» (человечество) и праматерь «Ал Бір-ана»].

Процесс культурной и языковой ассимиляции казаков с Государством Российским длился не одно столетие и институционально завершился лишь при Петре Первом, после кровавого подавления восстания атамана Булавина, превращения ранее выборной должности атамана в роль императорского назначенца, а военной службы – в обязательную государственную повинность. Хотя восстание уральского казака Пугачева в эпоху царствования Екатерины и его массовая поддержка башкирами и казахами Младшего жуза все еще свидетельствовала о прочности связующих нитей духа туранского единства. Позже российское казачество, перейдя на оседло-земледельческий образ жизни, превратилось в военно-земледельческое сословие, подчинилось царской администрации и окончательно манкуртизировалось, утратив этот дух [«Лекции по истории донского казачества», 2007]. Следует отметить, что царское правительство подавляло булавинское восстание казаков силами той части джунгар-калмаков, которые приняли российское подданство. Их же русский царизм использовал и при насильственном включении ногайцев с состав империи. Так расправлялись с одними туранскими народами руками других туранцев.

Политика divide et impera («разделяй и властвуй») – давний способ управления порабощенными народами, тогда как учение «Яссы» напрочь отвергало этот принцип, признавая его порочным и безнравственным. Действительно, внимательный и вдумчивый читатель заметит, что «красной нитью» и главной идеей всего учения является идея единства, соборности и общности всех турано-арийских народов. «Бірлік бар жерде тірлік бар» (единство – основа существования), – этот императив, вложенный в уста легендарной праматери человечества «Ал Бір-ана», повторяют все ее потомки, от Афрасиаба до самого Чингисхана. Неспроста выдающийся ученый-лингвист, этнограф и философ, князь Николай Трубецкой отличительной чертой «туранской психологии» называл «способность к государственному строительству крупного масштаба» [Н. Трубецкой «О туранском элементе в русской культуре», в сборнике «Наследие Чингисхана», 2007]. Этой способности служил принцип общественных отношений уважения и иерархичности «аға-іні» (старший-младший), который, согласно учению «Яссы», ввел легендарный создатель гуннской державы «Аққұс-Мәдиар» (Огуз-Мадьяр):

«Ағасы бардың жағасы бар, інісі бардың тінісі бар» (старший – надежная защита и опора, младший – надежный и добросовестный исполнитель). Н. Трубецкой также точно подметил и эту черту: «Беспрекословное подчинение есть основа туранской государственности, но оно идет, как и все в туранском мышлении, последовательно, до конца и распространяется в идее и на самого верховного правителя, который непременно мыслится как беспрекословно подчиненный какому-нибудь высшему принципу, являющемуся в то же время руководящей основой и жизни каждого подданного» [там же]. Этот фактор сыграл свою историческую роль, диалектически сменив «плюс» на «минус»: тюрко-монгольские народы, присягнув единожды «белому царю», искренне верили в его высшую мудрость и справедливость, а потому бились со своими собратьями, стравливаемые хитроумными политическими манипуляторами из далекого Санкт-Петербурга.

Учитывая все изложенные обстоятельства, а также трагедию сталинского геноцида, описанную автором, не приходится удивляться тому, что «Тропа существования» как целостное, последовательное учение перестало существовать и было утрачено. Однако фрагментарно оно сохранилось в народной памяти в виде генеалогических преданий- шежире и комментариев к ним, в виде пословиц, поговорок и наставлений, в форме эпоса, песен, легенд, народных сказок, примет и даже суеверий (напр. «албасты»).

Четыре реконструированных автором фрагмента «Жасау-ізі» и шежире основных казахских родов были включены в качестве приложений в книгу М.-Х. Сулейманова «Эра Чингисхана в истории казахской нации», изданную нами в 2009 году. В настоящей книге, помимо упомянутых фрагментов, представлены дополнительно еще тринадцать преданий, расположенных в последовательности, соответствующей исторической хронологии. Помимо преданий из собственно «Яссы», в книгу также включены два предания о Джучи-хане и образовании казахского ханства – шестнадцатое и семнадцатое соответственно. Кроме основного раздела «Реконструированные фрагменты», большойинтерес также представляют авторское предисловие и главы «Мои источники» и «О некоторых казахских понятиях», в которых заинтересованный читатель может узнать родословную автора, найти интересные факты нашей не столь давней истории, а также ознакомиться с понятийным аппаратом, менталитетом и психологией предков современных казахов. Все это в совокупности представляет бесценный этнографический, лингвистический и историко-философский материал, который проливает свет на ряд ранее «закрытых» тем – в частности, на этногенез многих тюркских родов и племен.

О проблеме изучения этнической истории народов бывшего СССР в период диктата коммунистической идеологии писал еще 10 лет назад российский ученый Виктор Шнирельман: «Настоящие занятия этногенезом, т. е. попытки проследить специфические пути становления отдельных народов, были в условиях господства сталинского интернационализма невозможны. Ученый, осмелившийся на это, рисковал быть обвиненным в великодержавном шовинизме или местном национализме, а отсюда недалеко было уже и до обвинений в фашизме...» [В. А. Шнирельман «Этногенез и этническая история», 1993]. Мы знаем, что казнь А. Байтурсынова, М. Дулатова, А. Букейханова, М. Тынышпаева и др. «алашордынцев» как раз осуществлялась по обвинению в «национал-фашизме».

О состоянии в Советском союзе в период т.н. «развитого социализма» исторической науки, в частности тюркологии, свидетельствуют гонения, которым подвергался известный ученый, автор «теории пассионарности» Лев Гумилев, казахский поэт Олжас Сулейменов и ряд других деятелей. О катастрофическом состоянии советской тюркологической этнографии свидетельствует ошибочный тезис самого Льва Николаевича, сформулированный им в книге «Древние тюрки»: «Здесь прежде всего нужно отметить, что хуннская традиция в Срединной Азии прервалась. Тюрки, потомки хуннов, ничего не знали о своих предках, также как монголы Чингисхана ничего не знали о тюрках. История Срединной Азии не может быть нам понятна, если мы не учтем двух разрывов традиций: между хунну и тюркским каганатом и между каганатом и империей Чингисхана. В перерывах лежат периоды обскурации» [Л. Н. Гумилев «Древние тюрки», 1967]. Согласно этого утверждения выходит, что у наших предков были приступы коллективной ретороградной амнезии в «периоды обскурации», причем носящие поголовно-всеобщий характер. Такое психическое заболевание в казахском языке именуется «мәңгір», а больные им – «мәңгүрт» (манкурт). Выходит, что в придуманные Гумилевым «периоды обскурации» все тюрки, а вслед за ними монголы, поголовно становились манкуртами. Что ж, великие тоже иногда ошибаются! Но из чего исходил Лев Николаевич?

Концепция Гумилева исходит из явно ошибочной трактовки надписи на каменной стелле тюркского кагана Куль-Тегина: «Тюрки исчисляли своё существование от начала мира, но они полагали, что мир не так уж стар. Надпись Кюль-Тегина начинается с исторического экскурса: «Когда было сотворено [или возникло] вверху голубое небо и внизу бурая земля, между ними обоими были сотворены [или возникли] сыны человеческие. Над сынами человеческими воссели мои предки Бумын-каган и Истеми-каган». Таким образом, начало мира датируется точно началом VI в. н.э. Значит, мир существует всего 200 лет. Здесь прежде всего нужно отметить, что хуннская традиция в Срединной Азии прервалась» [там же].

Логической предикативной связи между высказываниями памятника Куль-Тегина и выводами Л. Гумилева нет никакой, ибо под «началом мира» в памятнике орхоно- енисейской письменности имелось в виду начало конкретно «тюркского мира», а не мироздания вообще. Речь Куль-Тегин вел только о моменте прихода к власти своих предков – династии кок-тюрков Ашина, не более того. Тот факт, что между «сотворением сынов человеческих» и началом правления Бумын-кагана прошли века и поколения был настолько самоочевидным и банальным, что о нем Куль-Тегину, как нормальному человеку, даже не пришло в голову упоминать – личная эпоха в сознании любого аристократа начинается от основателя династии, а упоминание акта творения физического мира – просто поэтическая фигура речи. Таковы были особенности жанра тех времен и образно-символические нюансы. Тезис Гумилева, таким образом, безоснователен. Однако винить его нельзя: ученый не подозревал о существовании у гуннов, тюрков и монголов института биев – судей и мудрецов, хранителей древних знаний, передававшихся изустно, ведь писалась им книга «Древние тюрки» в 1967 году, когда уровень развития тюркологии оставлял желать лучшего. В связи с этим справедливо замечание кандидата исторических наук, доцента кафедры всеобщей истории ЯГУ, этнографа Анатолия Игнатьевича Гоголева: «Гумилев не занимался специально происхождением современных тюркских народов ... Это наложило негативный отпечаток на ответы ученого» [А. И. Гоголев «Резонанс: Тюркская культура: прошлое и будущее» // Молодежь Якутии: 20.04.1989].

По учению «Жасау-ізі» в изложении казахской классической школы Майкы-бия, существовавший тысячелетия институт «биев» (у ариев «брахманы», у кельтов «друиды») служил противовесом военной аристократии и, несмотря ни на какие потрясения, хранил кульурно-историческую традицию, генеалогию, необходимые общественные знания (хозяйственно-экономические, юридические, дипломатические), тем самым обеспечивая историко-культурную и политико-экономическую преемственность. Этой же парадигмы придерживался в своих трудах основоположник теории казахского правоведения академик Салык Зиманов [С. Зиманов « Казахский суд биев – уникальная судебная система», 2008]. Этих же концептуальных взглядов на историю тюрков, монголов и казахов как этнокультурной непрерывности, «историологического континуума», придерживался Вениамин Юдин, сформулировавший понятие «чингизизма» как культурологического феномена и введший в научный оборот термин «историология» (в противовес «историографии») применительно к кочевым народам Евразии, не имевшим письменных хроник [В.П. Юдин, «Орды: Белая, Синяя, Серая, Золотая…» в книге: Утемиш-хаджи, «Чингиз- наме», 1992]. По Гумилеву же, целые народы регулярно впадали в коллективное беспамятство. Позиция ученого неудивительна, ибо он описывал то, что видел вокруг себя – тотальный коммунистический манкуртизм. Ошибкой было лишь безоглядно экстраполировать настоящее на прошлое. И эта ошибка ученого, повторимся, не его вина. Она лежит на совести советской тоталитарной системы, физически уничтожавшей носителей исторической памяти и в буквальном смысле превращавшей целые народы в зомбированных коммунистической пропагандой манкуртов.

Поэтому, завершая предисловие, констатируем значимость историко-философского наследия Майкы-бия и основанной им «классической» школы биев, как основы этногенетической преемственности, «культурно-исторического континуума» тюрко- монгольских народов, в противоположность прежней советской концепции «тюрко- монгольского манкуртизма», ибо учение «Яссы» являлось не только идеологической основой феномена «чингизизма», но было по сути для туранцев тем же, чем являлся «Ветхий завет» для семитов, «Авеста» для иранцев и «Ригведа» для индусов. Это историко-философское учение, названное В. Юдиным «устной историологией» степных кочевников Евразии, когда-то являлось энциклопедией многовековых исторических, правовых, географических и других знаний, жизненно необходимых кочевому социуму для их бытия.

Научный редактор, д.ф.н. И. М. Сулейманов