Иногда мне кажется, что зубная боль дана человечеству, как кара за наиболее развитые в природе мозги. Поднялись над всеми хомо сапиенсы, так и получите в нагрузку еще и это. Чтобы, как говорится, первенство на планете медом не казалось. Мне вообще повезло, и до училища, я даже не знал, что такое пломбы. И самая первая из них у меня появилась на первом курсе, стараниями общеизвестного мастера зубных дел Конкордии, с которой, наверняка связаны, не очень приятные воспоминания у трети курсантов Голландии. Любила старушка Конкордия посверлить, ну никуда не денешься. И сверлила все, что ей не нравилось…А уж после моей первой автономки, дырявых зубов стало сразу семь, но тут тоже никуда не денешься, у каждого человека физиология своя, вот и не смогла эмаль моих зубов выдержать трехмесячную атаку дистиллированной воды. Хотя иногда, зубные страдания, дают и довольно парадоксальные результаты, и создают комбинации, в обычной жизни редко рождающиеся. Лично я почти уверен, что Наполеон проиграл битву при Ватерлоо, только по причине дикой зубной боли…
Весной 1988 года, наш экипаж в результате очередной головокружительной, и чисто по-флотски непредсказуемой комбинации, оказался в учебном центре Палдиски, что на Таллиновщине. Убытие экипажа в столицу несуверенного эстонского подплава сопровождалось обычным в этих случаях элементом флотской внезапности, которая, как известно во все времена ставила наших потенциальных врагов в откровенный стратегический тупик. Всю зиму экипаж просидел в цехах «Звездочки» в Северодвинске, обеспечивая пожароопасные работы на своем родном подводном крейсере, проходящем средний ремонт и подкармливался, обещаниями командования о весеннее - летнем отпуске. Наконец в середине марта, в бригаду из отпуска вернулись «поники», наш первый экипаж, под командованием своего отца-командира Поникаровского, который нам и озвучил долгожданную радостную весть. Сдаем «железо», возвращаемся в Гаджиево, и готовим отпускные документы. Народ воодушевился, и лишь только парочка старых каплеев, еще помнивших усмирение советскими войсками Праги, открыто выражали свое, явное недоверие столь странной щедростью командования, да и странностью по большому счету...ведь в отпуск мы могли бы уехать и из Северодвинска. Как позже выяснилось, недоверие было обоснованным.
В базе экипаж впрягся в ту самую береговую рутину, которая, как правило, и предшествует отпуску. Мы сразу плотно застолбили за собой все береговые наряды гарнизона Оленьей губы, начиная от камбузных нарядов, заканчивая экстремальными комендантскими буднями в царстве Кожакарстве. В общем, все береговые «удовольствия» нелегкой службы подводников без корабля, были охвачены нашим экипажем плотно, и как говорится даже с натягом. Но служба, есть служба, ничего не поделаешь, ворчали, конечно, но внутри всех грело знание того, что финансист экипажа уже составляет ведомости на получение отпускных, а помощник командира втихаря дал писарю команду печатать отпускные билеты с открытыми датами.
Удар под дых, а я бы сказал, просто в промежность, мы получили, как положено неожиданно, и в самый неподходящий момент. Хотя, бывают ли они, эти моменты подходящими? Вечером на построение, командир примчался из штаба, пыхтя и пряча в топорщившиеся усы ехидную ухмылку.
- Экипаж! С завтрашнего дня мы в отпуске. Помощнику командира готовить документы!
До сих пор, я не могу понять, знал ли командир то, что он скажет нам утром, или его тоже по полной программе разыграло командование. Народ радостно засуетился, и я на 100% уверен, что в этот вечер даже самые неверующие, паковали чемоданы.
Утром на построение экипажа, командир не прибыл, чего ранее никогда не случалось. Командир наш был суворовской, послевоенной закалки, и такие вольности не позволял ни себе, не другим. Недоумевающий старпом, слово в слово повторил вечернюю речь командира, и потоптавшись минут пять перед строем, всех распустил. Подводники сразу плотно оккупировали курилку, перемежая табачный дым, клубами собственных иллюзий. Продолжалось это недолго. Через полчаса в казарму ворвался грозно раздувающий ноздри командир. Строевое суворовское воспитание, так и перло из него в этот момент, расплющивая всех вокруг по стенкам.
- Экипажу построиться!!!!
Настороженные подводники начали выползать на центральный проход казармы.
- Вы, что, тараканы беременные!!! Становись!!!
В минуты гнева, командир становился по настоящему страшен, и похож на грозного сержанта из американских фильмов про новобранцев. В воздухе тут же явственно повеяло ощущением какой-то, еще не понятной, но ясно осязаемой безысходности. Ведь что-то его так разозлило…
- Товарищи подводники! Чемоданы вчера собрали?
Строй глухо откликнулся на вопрос кивками голов, и отдельными возгласами согласия.
-Я не слышу - чемоданы готовы?!
Во второй раз, строй откликнулся организованно и довольно единодушно.
- Так точно, тащ командир!!!
Командир обвел строй глазами и неожиданно улыбнулся, то стальной улыбкой, которой улыбается годок-старшина матросу-новобранцу перед отправкой того, на первое в жизни продувание гальюнов.
- Это правильно! Чемоданы нам всегда пригодятся. Но не сегодня, а через пару дней. По приказу командования, наш экипаж оправляется выполнять боевую задачу в учебный центр Палдиски. Послезавтра. Там мы пробудем месяц, а уж после этого идем в отпуск…теоретически с 1 июня.
Над строем воцарилась мертвая тишина. Тут уж иллюзии покинули всех. Настоящее лето, да еще и круглая дата начала отпуска имели место быть, только в руководящих документах, или на худой конец в мемуарах гвардейских замполитов.
-Вопросы?
Экипаж подавленно молчал.
- Если нет вопросов, всем разойтись, работать по плану. Командирам боевых частей и служб прибыть ко мне, для уточнения списка необходимых прикомандированных…
Вот так и закончился, не начавшись, наш весенне-летний отпуск.
Методика воинских перевозок, а тем более методика наземной передислокации экипажей подводных лодок с одного места базирования в другое, столь обильна разного рода нюансами, что требует отдельного повествования и даже исследования, так что тему эту я раскрывать не буду, а засим эпопею перемещения экипажа из Гаджиево в Палдиски я упущу.
По большому счету Палдиски - это не такое уж и плохое место. Получить в череде бодрящих флотских будней, месячный выезд на советский «Запад», со всеми его прелестями и радостями цивилизации, не так уж и неприятно. Другое дело получить это удовольствие вместо отдельного отпуска… Вообще, прибыли мы туда не в самом лучшем расположении духа, испытывая моральные мучения и сильный похмельно - дорожный синдром. И сразу же по прибытии вместо, а точнее параллельно учебному процессу, занялись обычным для подводника занятием-несением всех возможных и невозможных береговых нарядов. Причем, отягощенных еще одним неформальным дополнением: косметическое обновление внешнего вида учебного центра…
Дело в том, что незадолго до этого произошла смена главкома ВМФ. «Вечный» адмирал, «железный» Главком Горшков устал, и ушел на пенсию, а его место занял наш человек, подводник, гаджиевец, и по рассказам отца, просто умница адмирал Чернавин. Вот этот умница и решил провести в июне месяце, на базе учебного центра Палдиски, слет всех адмиралов, для проведения какой-то тактическо-штабной игры, да и просто для знакомства со всеми подчиненными ему «пауконосителями». Такая вот, адмиральская вечеринка с общефлотским сопровождением в виде ПКЗ, пригнанного для проживания адмиралов и вылизанного до состояния 4-х звездочного отеля. А так, как в центре на этот момент, проходили подготовке всего два экипажа, наш и Тимоненко, то естественно вся деятельность по приведению центра в божеский вид, свалилась в виде презента на нас. Всё: от побелки бордюров и покраски заборов, до военно-спортивной показухи. Если офицеры и мичмана, худо-бедно в учебные классы и на тренажеры попадали, то матросы добросовестно повышали умение владеть метлами, кистями и лопатами.
Но это все так, флотская текучка. Ну, смотр, ну проверка. Покрасили, побелили и отдали честь. Командование учебного центра взволновала одна немаловажная деталь происходящего. К ним съезжается цвет флота на пироги, все вокруг моется и шкурится, а вот сами они, все же могут выглядеть не в лучшем свете…но внешне! Начальник центра, адмирал, вдруг узрел, что за рутиной работы, его офицеры, да и сам он, утеряли ту щеголеватость и лоск, присущий настоящим флотским офицерам, неустанно трудящимися на ниве повышения квалификации подводников. Мундиры старые, позолота выцвела, фуражки немодные, крабы не шитые. Тоска. Срочно было собрано расширенное совещание руководства центра, с привлечением командного состава экипажей находящихся в центре. По поводу мундиров вопрос решили довольно быстро. Так, как местное ателье Военторга, общим решением было признано не удовлетворяющим высоким требованиям будущего мероприятия, то для пошива формы одежды, был отряжен какой- то капитан 3 ранга из местных, знающий в Питере все входы и выходы в военно-морские ателье. По поводу фуражек мнения совпали у всех. Лучше чем в Севастополе, не шили нигде. Нужен был свежий человек, который мог, за короткий срок обрадовать командование, новыми красивыми и стильными головными уборами. Вот тут и неожиданно возникла моя кандидатура. Дело в том, что у меня за полгода до этого родился сын. Я ездил в Севастополь дней на десять и попутно сообразил несколько фуражек ребятам, пользуясь еще нерассосавшимися с курсантских времен знакомствами. Вот именно об этом и вспомнил на совещании наш старпом. По немногочисленности находившихся в центре экипажей, других кандидатов на выполнение столь деликатного поручения не нашлось, и старпом взял обязательство перед высоким офицерским собранием оперативно озадачить лейтенанта Белова.
Обозначенная постановка задачи, по дороге от штаба до казармы, трансформировалась старпомом для меня, в предложение, от которого я просто не мог отказаться. Жену и новорожденного сына, за последний год я видел всего чуть больше недели, забирая их из роддома. Родителей тоже так. Так, что в моем остром желании посетить город славы русских моряков сомневаться старпому не приходилось. А посему старший помощник Павел Петрович, в простонародье «Палпед», устами ракетного каплея Пастухова, предложил мне совершенно отличную, от заранее намеченной комбинацию: вместо командировки - отпуск, вместо командировочных - незапланированное свидание с семейством за свои средства, и плюс в благодарность за это 12 пошитых по предоставленным размерам под заказ фуражек. «Палпед» был старпомом умным, и предусмотрительным, и не мог не заметить, что, предложив отправить меня в командировку, учебный центр, как-то довольно нелогично отказался ее оформлять от своего имени, перепоручив это экипажу. А хитроумный «Палпед» рисковать не хотел, справедливо полагая, что формулировка служебной командировки, звучащая примерно так: « Для выполнения боевой задачи по индивидуальному пошиву головных уборов старшему офицерскому составу», может вызвать неправильные вопросы у материально-ответственных ведомств.
В итоге всего, вечером 29 апреля, я оказался совершенно свободным человеком, с кучей чужих денег в кармане, пофамильным списком размеров голов (причем самый маленький размер оказался именно у адмирала), отпускным билетом, и полным непониманием, как бы мне побыстрее добраться до Крыма. Вот это-то как раз и было самой большой проблемой… В оплеванные ныне советские времена, практически любой гражданин страны мог позволить себе, без особого ущерба собственному благосостоянию, передвигаться по стране посредством «Аэрофлота», а потому взять с наскока билеты на самолет в местной кассе не получилось. На майские праздники, я оказался далеко не первым в желании попасть в Крым. Слава богу, понимая это, я заранее выторговал у «Палпеда» начало отпуска, с момента покупки билета. Наметив на утро выезд с вещами в столичный город Таллин в центральные авиакассы, я в преддверии утренних забот улегся спать, и уже через пять минут блаженно похрапывал в своем общежитии.
Едва продрав утром глаза, я отчетливо осознал: с организмом, что-то не так. Мысленно просканировав себя, от затылка до пяток, и прислушавшись к функционированию конечностей, никаких отклонений не нашел, и никаких болей не ощутил. Но все же что- то было не так… А время требовало действий. Но вот когда я начал чистить зубы…
До сего дня я практически не знал, что такое зубная боль, и мог с полным и законным основанием гордиться своими жевательными устройствами. Всего одна случайная пломба, да и та курсантских времен, полученная заботами милейшей Конкордии. Все остальные, клыки как на подбор, грецкие орехи грыз зубами не хуже Щелкунчика. С зубами было связано всего два неприятных воспоминания. Одно из очень далекого детства - о выдергивании молочного зуба. И другое, довольно свежее, о предвыпускном осмотре в училище, на котором, известная всем голландерам зубной техник по образованию, и садист по призванию Конкордия, удивленная отсутствием в моем рту кариеса, решила его все-таки найти, а потому усиленно ковырялась в одном их моих правых верхних резцов, а уж потом и посверлила всласть. Минут десять посвятив моим истязаниям, Конкордия отстала, к удивлению признав свою неправоту, и поставив пломбу на высверленный здоровый зуб. Вот именно этот зуб, садистски исследованный неистовой Конкордией и выстрелил в это утро…
Прикосновение зубной щетки к зубу вызвало ощущения, сравнимые разве только с хуком слева. На ногах я удержался, но голову мотнуло назад славно. Тормознул зубную щетку и прислушался к организму. Боль быстро, хотя и нехотя уходила, цепляясь за нервные окончания. Буквально через минуту она исчезла совсем. Снова двинул щетку, теперь только едва дотронувшись до зуба. Боль снова возникла, но уже приглушеннее, и снова прошла, но уже гораздо быстрее. Еще минут через 15, я экспериментальным путем установил, что зуб не болит, ни от горячей, ни от холодной воды, и вообще не болит, если только до него не дотрагиваться. Но вот уж если его задеть, даже языком, то в мозги, где-то в районе мозжечка, как будто раскаленный кол втыкался. Внешних признаков зубного беспредела в зеркале не обнаружилось, не флюсов, не припухлостей не наблюдалось. Решив, что все более или менее терпимо, и надо просто постараться не дотрагиваться до зуба, я проглотил пару таблеток анальгина, и, закинув сумку за спину отправился в кафе на завтрак. Там меня ждал первый сюрприз: анальгин не подействовал, и жевать я ровным счетом не мог ничего. Первая же попытка откусить сосиску, обернулась таким зрелищем, что истинная эстонка Мэри, узрев это со стороны, сначала посчитала, что подсунула мне тухлый продукт, а после моих объяснений, прониклась ко мне глубоким душевным состраданием, генетически несвойственным всей эстонской нации по отношению к русским. И оттого, даже принесла мне из подсобки, тарелку манной каши, не требующей тщательного пережевывания, и отсутствующую в меню кафе. Более или менее позавтракав, я заглотал еще порцию анальгина, и тронулся по направлению к электричке.
Весь путь до Таллина, я провел в тамбуре электрички, смоля одну сигарету за одной. Зуб, как бы и не болел, но ощущение неправильности, да и легкого голода не покидали меня ни на минуту. Когда я, наконец, добрался до центральных касс Аэрофлота, лицо мое приобрело некоторое мученическое выражение, отчего встречные люди участливо заглядывали в глаза, и даже уступали дорогу.
Кассы были подозрительно пусты. Не просто мало народа, а вообще никого. Только улыбающиеся молодые эстонки в аэрофлотской униформе за стеклами и все. Голый зал. Это как-то не воодушевляло. Подойдя к ближайшему окошку кассы, я постарался выправить сведенного судорогой лицо, и как можно вежливее поинтересовался. Могу ли я сегодня или завтра вылететь в Крым, в Симферополь.
- К саажелению, билетооов в Симфферопполь на ближайшее недели нетт.!
Девушка отчеканила ответ, все с той же милой улыбкой, даже не заглядывая в монитор билетной системы. Наверное, с этим вопросом приходило так много народа, а ответ был столь очевиден, что перепроверяться и не стоило. Ну, от этого то мне легче не стало, а лететь надо было все равно.
- Девушка, а может, есть билеты на какое-нибудь южное направление. Ну..там Одесса, Николаев, Харьков…может Ростов?
- Нетт. Никаких билетттов в южном направлении неттт совсеммм…
Я пригорюнился. Передо мной замаячил призрак железнодорожного вагона с полуторосуточным перестукиванием колес по моему зубу.
Видно, это страдальческое выражение на моем лице было столь впечатляющем, что девушка из соседнего окошка, высунувшись, окликнула меня.
- Мааллладой человек, падддаждитте минуттточку…
Я подошел к ее кассе. Девушка что усиленно высматривала в мониторе, бегая пальцами по клавиатуре терминала. Потом улыбнулась, и подняла глаза на меня.
- Мааллладой человек, вамм несказанно паввезло! Есть биллеттт на сегоднння…Таллинн-Симферополлль, с промежтточннной посадддкккой в Днепрпетровсскккеее. Рейс черззз 4 чассса…Будетттте оформлять билеттт?
От воодушевления я, молча просто затряс головой и протянул паспорт. Через пятнадцать минут, я вышел на улицу счастливым обладателем билета в Симферополь. Откуда вдруг взялся билет на раскупленном на несколько недель направлении мне предстояло узнать позже. А на этот момент, я все же решил попытаться утолить голод, невзирая на подающий нездоровые признаки жизни при каждом прикосновении зуб. Уже на втором заходе в прилежащие кафе, я обнаружил в меню бульон и, заказав его, довольно быстро влил в себя, старательно глотая неразмокнувшие гренки.
Такси домчало меня до аэропорта довольно быстро. Таллиннский аэропорт тех времен, был тоже из серии «советская Европа», и хотя был совсем небольшим, но красиво оформленным внутри, уютным, и не походил на большинство виденных мной до того аэропортов. Не знаю от чего, может от тряски в машине, может от неловко укушенной гренки, но по приезду туда, мой зуб начал болеть, именно болеть, а не просто реагировать на прикосновения. Выпил еще таблетку. Бесполезно. Анальгин уже не действовал. По возрастающим ощущениям, до славного города Севастополя, я бы не дотерпел точно. Памятуя,что на каждом вокзале, обязательно должен быть медпункт, я ринулся на его поиски. Медпункт благополучно нашелся, но в нем не оказалось ничего, что могла бы облегчить мою участь, кроме на удивление словоохотливого фельдшера, который рассказал мне, чуть ли не всю историю Таллина, за несколько минут, при этом беспомощно разводя руки и показывая на бинты и йод, которые только и были у него под рукой. Но именно он и посоветовал мне сходить в летную поликлинику, которая находилась метрах в трехстах от аэропорта на закрытой территории, и даже милостиво написал мне записку к тамошнему зубному врачу. Я рванул туда. С этой запиской меня пропустили на территорию аэродрома, и даже проводили к поликлинике. Врач, миловидная женщина лет тридцати, внимательно прочитала записку, усадила меня в кресло, очень аккуратно изучила зуб и сделала резюме.
- Знаете молодой человек, по совести, надо бы вам рентген сделать. Но у нас кабинет на переоборудовании, а ехать в другое место далеко. У вас через, сколько самолет вылетает?
Я посмотрел на часы.
- Через два с половиной часа. Симферопольский рейс.
Врач покачала головой.
- Не успеете. Я, конечно, могу его вырвать прямо сейчас, но думаю, что полет через всю страну, после этого, вам покажется малоприятным, если вы его вообще вытяните. Но если вы хотите- то дернем прямо сейчас.
Я на миг представил себя, сидящим в душном самолете, со ртом набитым окровавленной ватой, с отходящей анестезией, с невозможностью не то чтобы попить, а даже внятно сказать несколько слов…
- Нет, сейчас я рвать не хочу.
Как мне показалось, врач с облегчением вздохнула.
- Говорите анальгин уже не помогает? Ничего более действенного у меня нет, а сделать анестезирующий укол без операции я не могу. Отчетность. Но давайте я вас сейчас отведу в кабинет физиопроцедур. Пусть погреют вам это зуб, может полегче станет.
Отвела. Погрели. Не полегчало ни капельки. Даже, кажется, стало чуть хуже, потому - что после прогревания, зуб начал как-то постукивать внутри.
Вернувшись к зданию аэропорта, я пристроился у входа и начал беспрерывно чадить сигареты. Скорее из-за самовнушения, или может и на самом деле, но боль немного стихала, при наличии табачного дыма во рту. Долго так продолжаться не могла, столько курить просто невозможно, но пока я усиленно смолил одну за одной, обреченно осматривая окрестности. Надо заметить, что авиарейсов из Таллина было немного, и по этой причине, аэропорт был практически пуст, не считая, десятка таких же, как я, которым просто было некуда деться в чужом городе.
Сначала к зданию подъехал микроавтобус, откуда вылезло человек шесть, один из которых, высокий толстый и рыжеволосый мужчина средних лет, отчего-то показался мне смутно знакомым. Не успел я сосредоточиться на нем, как к аэропорту подъехал огромный «Икарус», из которого сначала вальяжно вышел маэстро Раймонд Паулс, а за ним чуть-ли не строем высыпала куча ребятишек, как я понял, последний шедевр композитора, детский ансамбль «Кукушечка». А уж дальше понеслось… Одна за одной подкатывали разнокалиберные автомобили, и из них появлялись всевозможные известные певцы и певицы Прибалтики. Из одной выкатился пухленький и круглый Тэнис Мяги, из другой машины степенно и лениво вылез Йак Йола судя по всему со своим антрепренером, сильно улыбчивым мужчиной в клетчатом шотландском пиджаке. А уж потом начался сплошной обвал знаменитостей: Анна Вески, Лайма Вайкуле, тогда еще выглядевшая не как пугало, а как красивая и стильная женщина, еще какие-то знакомые и незнакомые лица. Все они приезжали с толпой провожающих и сопровождающих лиц, толпой вываливались из автомашин и устремлялись в здание аэровокзала. Я впервые так близко видел такое количество звезд эстрады, но мироощущение мое, от зубной боли снизилось настолько, что я провожая взглядом очередную знаменитость, просто сухо констатировал ее наличие рядом, и более никаких чувств это у меня не вызывало. Минут через десять, когда поток прибывших иссяк, и площадка перед аэропортом вновь опустела, на улицу вышли покурить двое. Девушка и тот самый высокий колоритный мужчина, которого к этому времени я уже вспомнил. Он был солистом в известном в то время ансамбле «Апельсин», а так, как я не помню, как его зовут, то и буду называть его в своем дальнейшем рассказе просто: Апельсин. Так вот Апельсин вышел покурить на улицу с девушкой, и они остановились рядом со мной. Я же уже битый час не отходил от пепельницы. Они о чем то переговаривались на своем языке, а я молча продолжал пускать, уже ненавистный мне дым. Видимо, судороги, уже непроизвольно пробегавшие по моему лицу, привлекли их внимание, и Апельсин, что–то спросил меня по эстонски. Я развел руками. Тогда он перешел на русский.
- Зуббы?
Я кивнул головой.
-Сиильнно?
Я кивнул.
-Нет слов…
Апельсин участливо поглядел мне в глаза.
- Дааа…Страшннееее неттту боли…А таблетки пиллли?
- Пил…не действует ничего….
Апельсин сочувственно покачал головой.
- Дааа…Летите или встречаеттте?
Я криво ухмыльнулся.
- Лечу. В Симферополь. А оттуда до Севастополя. Вот только знаю, долечу ли с этим зубом….
-Симферопполь? Этто через Днепропеттровскк?
Я молча подтвердил кивком. Как раз в это время, зуб как-то особенно остро дал о себе знать, и говорить стало просто физически больно.
- Такк вы поппуттчиккк!!! Вамм надддо долеттеттть!!! И вы долеттитте!!!
И Апельсин, начал что-то довольно энергично для эстонца объяснять своей подруге. Та внимательно его выслушала, и заулыбавшись во весь рот, юркнула в двери аэровокзала. Апельсин же улыбаясь во весь свой немаленький рот, стал очень жизнеутверждающе показывать мне большой палец правой руки, мол, все коей парень…всё пучком… А мне собственно, все было уже по большому барабану,…Судя по всему, в этот момент зуб решил меня добить окончательно и начал хаотично управлять всеми мускулами моего лица, да так, что Апельсин в испуге отшатнулся в сторону. И в этот момент из дверей выскочила его девушка. На протянутой вперед руке лежала Таблетка. Именно Таблетка с большой буквы. Она была, наверное, сантиметра четыре в диаметре, серо-зеленого цвета, с какими-то темными травянистыми вкраплениями, и по большому счету, напоминала кусок спрессованного засохшего кизяка. Вообще видок у нее был такой, что особого желания засовывать это в рот не возникало.
- Кладиттте на зуббб, и держиттте на нем. И немного воддды.
И Апельсин протянул мне стаканчик с водой, неизвестным образом материализовавшийся в его руке. Я нерешительно начал было отказываться, но Апельсин так преданно и доброжелательно глядел мне в глаза, а зуб так немилосердно тикал по всему черепу, что я мысленно махнув рукой на все предрассудки, и взяв таблетку, засунул ее в рот. Потом глотнул немного воды, прикурил новую сигарету и попытался придать лицу, более или менее пристойное выражение. Апельсин же с девушкой, улыбаясь смотрели на меня. Они явно чего-то ждали.
Через минуту, таблетка, едва умещавшаяся в рот, и очень неприятно давившая на больной зуб, словно обмякла. Зуб как будто обволокло чем то мягким, одновременно и охлаждающим и согревающим. Вдруг я почувствовал, что боли просто нет. Она как будто растворилась, исчезла и попросту сбежала из моей измочаленной черепушки. И еще вдруг, мне стало так хорошо… Просто очень и очень хорошо. И улыбающийся Апельсин, и его подруга с улыбкой во весь рот, показались такими близкими, такими родными и милыми, что захотелось обнять их, прижать к груди и не отпускать от себя никогда и никуда… Я почувствовал себя просто бакланом, парящим над этим аэропортом и даже на удивление абсолютно не желающим гадить на все под собой….
Чувство полной эйфории от исчезнувшей боли, и от вселенского братания начало проходить минут через пять, но самое главное, что боль не возвращалась, а ощущение легкого и невесомого тела остались, только мозги вновь обрели возможность логически мыслить. Таблеточка, безусловно, была не простая. Судя по размерам этого «лекарства», в нем в убойных пропорциях были смешаны крутые обезболивающие средства, с не менее крутым коктейлем из легких наркотиков разнопланового действия. Но, здраво рассудив, что наркоманом от разового употребления этих препаратов я не стану, а до дома скорее всего, долечу более или менее в нормальном состоянии, я спросил у улыбающегося Апельсина:
- А сколько это …лекарство будет действовать?
- Долллго… доллетитте…Можетте дажже кушашать…и не бояттться…
После этих его слов, я и правда почувствовал дикий голод. Бульончик уже давно растворился в организме, а желудок и все к нему прилегающее, были просто иссушены непрерывно поступающим никотином, а уж простое сглатывание слюны отзывалось просто неимоверной резью в горле.
- Идиттте… Времммя еще есттььь…Заммморитте червячка…
Я посмотрел на часы. До начала регистрации, было, еще минут двадцать.
- Спасибо большое, спасибо, я и правда побегу пожую….вы меня просто спасли….- и ноги понесли меня в здание аэровокзала, а Апельсин со своей спутницей улыбались мне вслед.
В кафе, я за двадцать минут, успел умять половину цыпленка табака, просто вылакать тарелку супчика, и опрокинуть чашку неплохого кофе, с парой стандартных, для любого вокзала песочных пирожных. По совести говоря, я все же не очень надеялся на длительное действие апельсиновской чудо-таблетки, и поэтому постарался напихать в себя пищи по максимуму. Про запас. Но зуб на удивление не дал о себе знать, даже от довольно твердой курицы и горячего чая.
Потом была регистрация, которая прошла несколько нестандартно. Я первый раз был в накопителе аэропорта одновременно с такой толпой знаменитостей. Там же я и понял, почему я умудрился взять билет, и куда они вообще летят. Оказывается , завтра в Днепропетровске начинались дни прибалтийской эстрады, куда были рекрутированы, все более или менее известные эстрадные кумиры. Для них забронировали весь рейс, а перед самым отлетом обнаружилось, что мест десять осталось пустыми, и Аэрофлот, по договоренности с организаторами, в самый последний момент, выкинул эти билеты в продажу. Ну и я оказался в нужном месте и в нужное время.
Сначала в самолет запустили всех эстрадников. Простых пассажиров в накопителе осталось и правда человек десять. Потом пустили нас, попросив занимать оставшиеся свободные места. Мне досталось кресло у окна, с соседом, в виде угрюмого прибалта, не проронившего до самого Днепропетровска ни слова, и все дорогу не поднимавшего головы от какой-то тетради с незнакомым мне языком. Мне даже показалось, что он что-то учил. Сзади меня пристроился Йак Йола со своим антрепренером, которые сразу перед взлетом, начали шушукаться и тихонько посмеиваться. По мере продвижения самолета на взлетную полосу, смех их становился все более громким и непринужденным. Мне это не мешало. Я блаженствовал, от отсутствия боли и сытости в желудке, да и глаза как-то предательски начали закрываться, хотя мне никогда не нравилось спать сидя. Наверное, сказалось напряжение всего этого дня, и начал потихоньку дремать. После взлета по салону начали шастать звезды, кто чисто по человечески в гальюн, а кто просто так, поговорить друг с другом. Меня это мало волновало, но внезапно перед моим креслом нарисовался Апельсин. Видимо, он принял какой-то допинг, то- ли перед самым взлетом, то- ли в процессе его, но лицо у него было изрядно покрасневшим, а по лицу стекали капли пота. Увидев меня, он, почему то обрадовался, и, растормошив меня, минут пять, что-то весело втолковывал на эстонском, практически положа свой живот на моего невозмутимого соседа. Потом, сообразив, что я представитель не их титульной нации, он перешел, на русский язык, правда, гораздо более нечленораздельный, чем до посадки.
- Нееээ…неаээ болиттт? Памагаалоо таблетка?
Я, весь во власти Морфей, лишь кивнул головой, изобразив некое подобие улыбки. Сидевший сзади Йола, спросил у него что-то, тот ответил, и между ними завязалась беседа. Апельсин, что-то говорил ему, периодически кивая на меня. Потом Апельсин громко расхохотался в ответ, на какую-то реплику моих задних соседей, и напевая себе что-то под нос, скрылся в глубине салона самолета. Я снова начал засыпать, но по моему плечу аккуратно постучали. Пришлось повернуться.
- Молодой человек, анестезию не примете?
На меня глядела звезда советской эстрады Йак Йола, и его сосед. Говорил по-русски Йола почти без акцента, а его сосед протягивал мне сосуд, в обиходе подводников, обычно называемый «шильницей». В другое время, я бы наверное, с удовольствием, разделил глоток, судя по запаху, хорошего коньяка, но сейчас я был устал, измучен своим невыносимым зубом, так, что к ведению «боевых» действий с алкоголем, был не готов.
- Спасибо большое, я не хочу.
Вежливые прибалты покивали, улыбаясь, и настаивать не стали, а я снова прикрыв глаза начал дремать. Дальше полет продолжался уже более спокойно, и моя дрема прерывалась примерно раз в двадцать минут, когда, нашептавшись и погремев «шильницей», мои соседи сзади вспоминали про меня, и вежливо поинтересовавшись, как мой зуб, сразу предлагали выпить, а получив отказ, так же спокойно продолжали шушукаться. Когда же объявили о скорой посадке в Днепропетровске, неожиданно материализовался Апельсин, с весьма неожиданным и приятным подарком. Не знаю, чего уж там втемяшилось в его добродушную музыкальную голову, но ощущая свою личную причастность к моим страданиям, да еще и подогретую высотными возлияниями, Апельсин решил оставить о себе и какую-то материально-духовную память. Он откуда-то вытащил новенькую афишу, этих самых дней прибалтийской эстрады в Днепропетровске, на которой были фотографии всех участников, и за время полета, собрал автографы всех присутствующих, причем расписались они на своих фотографиях. Зависнув над моим креслом, Апельсин, отмахиваясь от бортпроводницы, пытавшейся загнать его на свое место и пристегнуть к креслу, наконец, выяснил, как меня зовут, и размашисто, и на русском языке начертал поверх всего довольно веселенькую фразу: «Павлу, на память о днях прибалтийской эстрады и его зубной боли, от музыкантов Эстонии, и от Мати лично». После чего, здоровяк Апельсин, поддался уговорам стюардессы, и основательно пожав мне руку, удалился на свое место.
В Днепропетровске вся эстрадная команда, быстренько испарилась, а оставшиеся пассажиры, побродив около часа в накопителе, оказались снова в самолете, но уже в значительно более свободном салоне. Пассажиров в Днепропетровске подсело совсем немного, и до Симферополя мы летели в совершенно пустом салоне.
В столицу Крыма мы прилетели около 18 часов вечера. Багажа у меня не было, только сумка и свернутая афиша. Выскочив из аэропорта, я быстренько сговорился с одним из таксистов, слонявшихся у выхода, и уже через 10 минут, машина мчала меня по направлению к Севастополю. Вот тут-то снова проснулся мой зуб. Скорее всего, свою роль сыграли рытвины и ухабы, которыми сопровождался выезд моего такси по максимально укороченному маршруту из города. Уже подъезжая к Бахчисараю, уровень зубной боли был даже выше, чем утром этого дня. Я только не выл, подскакивая на каждой выбоине шоссе. Когда мы, наконец, подъехали к дому, я был в состоянии полной прострации, с сильно выраженным эффектом «ухода в себя». Я чуть не забыл сумку в машине, но совсем забыл про афишу, кинутую к заднему стеклу. Так я лишился явного раритета, аналогов которому вряд- ли найдется, и впоследствии даже не рассказывал об этом супруге, боясь вызвать ее карающий гнев по поводу утери такой святыни.
Дома, мой внешний вид и неадекватное подергивание лица, сначала вызвал у жены и тещи противоречивую реакцию и подозрение в развившемся алкоголизме, но узнав причины, семья успокоилась, и я в сопровождение жены срочно выехал в центральную горбольницу, где всегда круглосуточно дежурил стоматолог. Там, на мое счастье оказалось малолюдно, и немолодой седовласый врач, осмотрев мой клык, и догадавшись, что мне не сладко, обколол его анестезией, быстренько вскрыл его, промыл лекарством и отправил домой, уверив, что поесть я смогу, а утром срочно к нормальному врачу. Мне снова полегчало, я даже смог запихнуть в себя несколько знаменитых тещиных куриных котлет, изготовленных в честь моего приезда, и шарахнуть с тестем несколько рюмочек водки, отчего потом уснул сразу и без сновидений.
Утром, всю инициативу, по моему выздоровлению, взяла на себя теща. Она еще работала тогда в бухгалтерии Нахимки, начисляла всему училищу зарплату, а потому пользовалась заслуженной известностью. Использовав связи по полной программе, она живенько с самого утра договорилась с тамошним стоматологом, по рассказу сущим чародеем в части зубов, и перезвонив, домой, срочно вызвала меня к 11 утра в училище. За полчаса до срока я начал движение в направлении чуждого мне по убеждениям, командного училища. Жила семья моей жены в самой стрелке, на ул. Надежды Островской, и ходу до КПП Нахимки, где меня ждала теща, было минут пятнадцать. Следуя своим курсом, я не преминул заметить, что если бы мне пришлось идти самостоятельно, то я бы, обязательно укоротил часть дороги, а именно, просто перелезнув через невысокий каменный забор училища в наиболее удобном месте. Теща встретила меня, и проводив до санчасти, вверила рукам врача, который оказался здоровенным мужиком, с огромными волосатыми руками, торчащими из засученных рукавов халата. Как и все большие люди, он был добродушен и улыбчив. Пощелкав по моему зубу всевозможными инструментами, он отправил меня на рентген, а получив снимок, с широченной улыбкой констатировал, что зуба-то у меня вообще и нет. Осталась только оболочка, с перегнившей сердцевиной. И это надо удалять. Я обреченно согласился, хотя до этого, зубы мне еще никогда не рвали, разве только в молочном детстве. Но все прошло на удивление гладко. Зуб наверное и правда был уже полумертвый, и вырывание клыка прошло без видимых страданий и болей. Набив рот тампонами и невнятно пробормотав слова благодарности врачу, я покинул лазарет училища, и зашел отметиться к теще в бухгалтерию. Там я заслушал плановую серию охов по поводу моих страданий, был оценен группой тещиных сослуживец, на предмет соответствия меня моей жене, и самостоятельно отправлен на выход.
Вырвавшись из бухгалтерии, я двинул было к КПП, но передумав, резко взял в сторону. Подойдя чисто практически, и вспомнив низко-дырявый забор училища, я просек, что могу сократить дорогу домой почти вдвое, просто перепрыгнув через забор в нужном месте. Что я и отправился делать…
Чтобы продолжить повествование, придется сделать небольшое «лирическое» отступление. Что такое севастопольская комендантская служба тех лет, людям знающим объяснять не надо. Чернопогонная, краснопросветная диктатура с неограниченными полномочиями и отсутствием правовых рамок. Правила бал в комендатуре морская пехота, а точнее те представители офицеров этого рода войск, которые оказались неспособны служить Родине в более тяжких условиях. Ну, по крайней мере, так казалось внешне, да и земля, как говорится, слухом полнится. Были эти комендантские орлы, как на подбор. Все «гераклы засушенные», у всех словарный запас на уровне полного собрания Уставов Вооруженных Сил, дополнений и пояснений к ним, и самое главное уверенные в себе, как римские центурионы. И вот в это спаянное и спитое комендантское братство, во второй половине 80-х годов, проник чуждый элемент, да и к тому же совсем не морпех. А просто лейтенант. Да еще и выпускник Нахимки. А была фамилия того лейтенанта Галактионов… По ходившим слухам, курсант Галактионов, умудрился жениться на дочке самого коменданта Севастополя, по любви или по расчету, не мне судить. Ну и как само собой разумеющееся, грех было не воспользоваться такой возможностью, и остаться в славном городе Севастополе продолжать воинскую службу под крылом тестя, а не залезть на долгие годы в какую-нибудь стальную коробку на дальних рубежах Родины. Кажется, что тестю такой вариант не очень понравился, но против счастья дочери он не пошел, а потому, сразу после выпуска из училища, однокурсники Галактионова разъехались по всей стране, а вот он сел на троллейбус и приехал в комендатуру. Одним из новых помощников коменданта г.Севастополя, или еще кем-то, не суть важно. Отношение тестя-коменданта к карьере зятя-помощника интуитивно передалось всем ветеранам комендантской службы, и Галактионова начали «учить» служить. Да и к тому же, скоро тесть его ушел на заслуженный отдых, а место его занял более молодой, а от этого более неистовый службист подполковник, а в недалеком будущем и украинский комендант города полковник Зверев. Тот поднял планку «обучения» Галактионова просто на запредельную высоту, и оттого носился лейтенант по Севастополю, в квадратной уставной фуражке, выскобленной под «ноль» головой, и необъятном мундире выданном на складе, а не пошитом в ателье, являя собой идеальный вариант полностью уставного офицера. Принципом службы в севастопольской комендатуре всегда был результат. А результатом являлось количество задержанных военнослужащих, не важно, что и где нарушающих. Галактионов, по неопытности своей результатов сразу давать не смог, но нашел мудрое, и главное свежее решение. Зная все тайные входы и выходы из своего родного училища, благо года еще не прошло, он стал периодически совершать рейды на комендантской машине с патрулем на борту под стены родных пенат и беспощадно отлавливать кадетов толпами, невзирая на курс и личные знакомства. В Нахимке все обалдели, от первокурсников до командования, предали его фамилию анафеме, но большего сделать не смогли, и только скрипя зубами забирали своих кадетов пачками из комендатуры, куда отвозил их неутомимый лейтенант для оприходывания и строевых занятий. Так вот и в тот день, когда я рвал свой зуб, Галактионов тоже сидел в засаде под забором родного училища…
Плохо ориентируясь на территории Нахимки, я тем не менее, чисто интуитивно, вышел как раз к тому месту забора, мимо которого шел часом раньше. Одновременно со мной катапультировались еще парочку кадетов в повседневной робе, явно направляющихся в близлежащий магазин. Они даже услужливо пропустили меня вперед, с сочувствием узрев набитый окровавленными тампонами рот. Оказавшись на той стороне училища, я, было, направился к ближайшему дому, но не тут то было! Мне, в лучших традициях задержания иностранных шпионов доблестными чекистами, быстренько заломали руки, выскочившие из кустов матросы с красными повязками «Патруль» на рукавах, а следом за ними из тех же кустов вывалился откормленный лейтенант, вытирая с упитанного лица обильно струившийся пот.
- Товарищ лейтенант, я от врача, сам оф…-попытался промямлить я с набитым ватой ртом.
- Это мы в комендатуре разберемся, от какого ты врача, да еще и в гражданской форме одежды. В машину его. Да вон еще двое…взять их- не обращая внимания на мои неуклюжие попытки объясниться, скомандовал своим нукерам Галактионов и полез обратно в кусты.
Через десять минут, я в компании пяти или шести курсантов и парочки матросов, трясся в кузове комендантского грузовика, направляясь в город. Ситуация была комичной. Судя по всему, и возрастом и прической я был схож со старшекурсником, а документы, как принято, у меня не изъяли просто случайно, отвлекшись на новые поступления курсантов из-за забора. А документы у меня были с собой. Суровая школа пятилетнего сосуществования с комендатурой Севастополя научила быть готовым ко всему. Оставалось только ждать, когда все решится само- собой, потому- что качать свои офицерские права я опасался, из-за скорых на расправу бойцов комендантского взвода, которые в случай чего, лишили бы меня еще парочки зубов, причем без анестезии. В комендатуре нас всех ввели в тамбур дежурной части, и выстроили вдоль стены. Дежурный по комендатуре молча принял от Галактионова пачку документов, и вызывая каждого по очереди, вносил того в списки задержанных, а сам Галактионов давал грамотные трактовки правонарушению. Потом задержанный удалялся на строевые занятия, и вызывался следующий. Работа шла привычно и быстро, и вот когда перед дежурным и Галактионовым осталось всего два человека, я и испуганный донельзя матрос, в дежурку вошел сам комендант, подполковник Зверев.
- Ну, что, товарищ лейтенант, опять курсантов набрал целый взвод? Никак не научаться твои бывшие друзья воинские порядки соблюдать….Правильно, правильно делаешь…воспитывай их- не без внутренней ехидцы прорычал Зверев вытянувшимся перед ним офицерам.
- А это, что за гусь? Ты его что, прямо из под зубного врача вынул?- спросил Зверев взглянув на меня.
Галактионов неуловимо оказался рядом с комендантом, и выгибая толстую и потную шею начал суетливо докладывать:
- А этот вообще, в гражданской форме одежды за забор выскочил… уже совсем охамели тащ подполковник…видно только от врача, и сразу в самоволку намылилсь… Как фамилия!? Где его документы?
И вот тут настал мой звездный час.
- Товарищ подполковник! Лейтенант Ефремов, нахожусь в краткосрочном отпуске в г. Севастополе. Прибыл вчера, сегодня хотел после удаления зуба встать на учет, но вот был задержан…не знаю, даже за что…-как можно более внятно постарался ответить я.
Лицо Зверева вытянулось. Он медленно повернул голову к Галактионову.
- Товарищ лейтенант, это что за фокус?
Упитанному Галактионову, кажется, стало еще жарче. По лбу из под фуражки предательски заструились ручейки пота, а кулаки автоматически сжимались и разжимались.
- Я…я…тащ подполковник…да какой он офицер? На лбу написано…
- Ваши документы!- прервал его Зверев, протягивая руку ко мне.
Я извлек удостоверение личности из кармана, и разложив отпускной билет протянул их коменданту. Тот, подслеповато прищурившись, внимательно проверил все бумаги, и возвращая их мне, совсем другим тоном спросил.
- А что через забор то прыгал, офицер?
- Да только зуб вырвали…хотел домой побыстрее добраться, а то жара…боялся, что развезет…вот и решил срезать полдороги. Я сам в Стрелецкой и живу.
- Понятно, понятно…-как бы раздумывая, каким образом выйти из положения, рассеянно проговорил Зверев. Потом, видно решил, что раз уж так сложилось, не грех бы лишний раз построить и выдрать своего помощника, не стесняясь посторонних. И тут понеслось…
- Дежурный, поставить офицера на учет! А вам товарищ лейтенант, пора бы научиться отличать матросов от боевых офицеров Северного флота!!! Вы мне, что, скоро капитанов 1 ранга с санаторных пляжей привозить будете? А мне потом матку за них выворачивать начнут?! Офицер себя плохо чувствует, ему зуб ампутировали, а вы его, как последнего пьяного баталера в кузов бросаете!!! Я вас, бл…совсем ох…и….Что за творимые безобразия!? Вы Галактионов, еще сосунок в комендантской службе, вам не нерадивых военнослужащих ловить, а мандавошек по своей башке бритой собирать!!! Чмупс недоделанный, а не помощник коменданта! Я вас….
Пока комендант шлифовал Галактионова, улыбающийся дежурный, поставил в мой отпускной необходимый штампик, и подмигнул мне, отдавая. Все дежурные назначались из обычных флотских частей, терпели от комендантской службы тот же беспредельный террор, и были очень рады каждому проколу в их деятельности.
-…и лично доставить больного офицера по месту дислокации его семьи!!! Вам все понятно?! -закончил свой воистину выдающийся монолог Зверев.
- Так точно, товарищ подполковник!!! Есть!!! Разрешите выполнять?!- лицо Галактионова излучало готовность доставить меня не только в Стрелецкую бухту, а куда и подалее, включая родное Гаджиево, Барбадос, или на худой конец острова Тристан де Кунья…
Домой мы ехали на все том же комендантском грузовике, правда теперь я сидел в кабине, между угрюмым водителем в морпеховской форме, и потным Галактионовым, тяжело и обиженно сопящим, и ежеминутно вытирающим стекающий отовсюду пот. Весь путь мы проделали молча, а у подъезда моего дома несказанно удивили жену, гулявшую с коляской на улице. Ей уже давно позвонила теща, и доложила о моем скором прибытии. Прибытие, немного растянулось во времени, и жена уже начала волноваться, когда меня доставил грузовик с комендантскими эмблемами на борту, и с полным кузовом патрульных. Вылезая, я выплюнул, надоевшие тампоны изо рта, благо кровь уже давно перестала сочиться, а извлечь их раньше , я поостерегся, в исключительно стратегических целях. На прощанье, помощник коменданта пробурчал что-то похожее на извинения, хотя по его лицу было видно, что он не прочь разжаловать меня в матросы на месте, и сразу заключить в острог на максимально возможный срок. А еще лучше, так просто расстрелять без суда и следствия из табельного Макарова.
Вот так закончились одни сутки моей нелегкой флотской жизни, включившие в себя и зубную боль, и прибалтийскую эстраду, и вездесущую комендантскую службу. В Палдиски я вернулся вовремя, везя с собой мешок новеньких и красивых севастопольских миц. А через несколько лет развалился Союз. Эстония разломала и превратила в груду обломков наш учебный центр в Палдиски, и где-то там на его обломках, наверное, догнивала одна из привезенных мною фуражек. Севастополь приватизировала Украина, и в одночасье, пользуясь отсутствием командующего Черноморским флотом, вся комендантская служба, во главе с комендантом полковником Зверевым приняла присягу Украине. Не принял присягу только один офицер. Капитан 3 ранга Галактионов. Это он, доложив командованию флота об измене коменданта, возглавил взвод морской пехоты из Казачьей бухты, за считанные минуты очистивший комендатуру от украинских ренегатов, да так лихо, что те не успели забрать даже свои личные вещи, а свой собственный автомобиль, Зверев не мог забрать из двора комендатуры целый месяц. Наверно в те минуты, Галактионов испытывал долгожданный миг триумфа, за многие унижения, испытанные им за эти годы. Галактионов стал российским комендантом Севастополя, ни чуть не изменив стиль деятельности комендантской службы, хотя со временем, и постепенным уходом российского флота он неминуемо изменился сам, как изменился и Севастополь, ставший уже совсем другим городом…
Павел Ефремов
Оценили 18 человек
33 кармы