Самое простое командно-штабное учение

«…на ПУ ГЭУ весело перемигивались

красные лампочки аварийной сигнализации…»

( Из корабельной стенгазеты БЧ-5)

Как всегда, война подкралась незаметно. К 27 марта, добрая треть моего экипажа уже месяц просиживала штаны, будучи прикомандированными, к экипажу капитана 1 ранга Винтореза. В эту зиму, нашу головную старушку серии 667БДР, загоняв напоследок до убитого состояния, тихо и мирно перевели в отстой, с сильно урезанным первым экипажем, а наш экипаж, в полном составе переназначили, и сделали первым экипажем, самого свеженького корабля, пришедшего буквально пару месяцев назад со среднего ремонта. Его притаранил из Северодвинска могучий каперанг Винторез, несколько последних лет, просидевший со своим экипаже нам заводе, и по этой причине несколько разленившийся и отвыкший от реальной флотской действительности. Сам Винторез был самым старым и опытным командиром на дивизии, занимавший свою должность минимум вдвое больше, чем любой другой, но ряду разнообразных причин так и не выросший даже до уровня заместителя командира дивизии. Как и положено, несколько лет ремонта на заводе, в Северном Париже, деморализовали и развратили экипаж по полной программе. За эти годы часть народа попереводилась, кто - куда, а остальные вспоминали родную базу, как что-то очень далекое и суетливое место. Половина офицерского состава сменилась, и в базу пришел экипаж, с лейтенантами и даже старлеями, еще ни разу не бывавшими, не то, чтобы в море, а даже в Гаджиево. Командование встретило корабль с распростертыми объятиями, сразу доукомплектовав экипаж, за счет первого экипажа, то есть нас, и назначило корабль самым дежурным стратегическим велосипедом флотилии. Сначала экипаж прогоняли по всем мыслимым и немыслимым задачам, потом торжественно отправили на боевую службу, потом погоняли по морям еще месячишко в воспитательных целях. После чего прислонили к пирсу, и начали плющить совместно с винторезавцами, уже и наш экипаж по сдачами береговых задач, чтобы винторезовцев, наконец, освободить и отправить в долгожданный отпуск. Теперь наш новый, сверкающий чистотой и свежестью корабль держал один экипаж, а второй ежедневно топтал его, «вспоминая», что и как надо делать, правда, не в реальной обстановке, а скорее при береговой проверке.

Числа 25 стало известно, что штаб флота задумал провести грандиозное КШУ с привлечением всех сил флота. Само - собой оказалось, что стратегические силы флота будет изображать наш корабль, а флотилия решила под шумок, еще и зачесть моему экипажу пару морских задач, вследствие чего, утром 27 марта, после команды «Всем вниз, приготовится к вводу ГЭУ в действие!», на борт вместе с винторезовцами спустились еще 56 человек нашего экипажа, не считая нашего адмирала Тимоненко, кавторанга Кроликова - флагманского РТС, флагманских штурмана и связиста и каперанга – посредника из штаба флота. Кроме них, еще загрузились два особиста, один наш, другой неизвестный, что тоже говорило о серьезности мероприятия, и как бы в довесок, для хохмы, добавили еще одного блаженного офицера с недавно введенной штатной должности психолога флотилии. Был он в звании капитана 3 ранга, худощав до той степени, что оставляла впечатление общей недокормленности, и вдобавок был неестественно весел, общителен и прилипчив, да так, что его хотелось сразу и бесповоротно послать куда подальше.

Естественно, корабль принявший к себе на борт дополнительно еще шесть десятков людей оказался переполненным дальше некуда, сразу образовалась четвертая смена для приема пищи, а во многих каютах, сон стал предполагаться только по очереди. Тем не менее, суета, сутолока и беготня, совсем не помешала спокойно и вовремя завести установку, и, отшвартовавшись ближе к вечеру покинуть родную базу и кинуться рыскать по полигонам, в ожидании сигнала к более конкретным действиям. Все следующие полутора суток, мы всплывали, погружались, усиленно воевали с псевдовзрывами и фантасмагорическими пожарами, попутно занимаясь всеми возможными отработками корабельных мероприятий и оттачивая организацию малых и больших приборок. К вечеру 28 числа, мы всплыли, и успокоились, ожидая команды «Фас!». Только вот, чем-то раздраженный Тимоненко, сидя в центральном посту, неожиданно заявил, что вентилятор на Пульте ГЭУ, дует так, что ему сквозит по ногам, и вызвав меня по «Каштану», категорически запретил его запускать, вогнав меня в полное недоумение, как же наш внутренний вентилятор, может дуть ему на верхнюю палубу. Сменившись в «ноли», я попил чайку, поднялся наверх в рубку перекурить, и, подышав свежим воздухом вперемешку с дымом, с чистой совестью отправился спать. Погода для конца марта стояла великолепная, все КШУ походили по одному сценарию, предсказуемому до тошноты, и я был уверен, что через 2-3 суток, мы благополучно отшвартуемся у плавпирса № 9, где последние месяцы стоял наш пароход.

Проснулся я внезапно, сначала даже не поняв, что происходит. Еще с закрытыми глазами, я понял, что шум, который меня разбудил, идет не откуда-то извне, а рождается прямо рядом со мной. Спал я, как впрочем, и все на таких выходах не раздеваясь, поэтому вскочил сразу, не успев разлепить глаза, и неожиданно для себя оказался сначала распластанным по переборке, а потом моментально брошенным назад на шконку. Нас качало, да так лихо, что с непривычки бросало от борта к борту, а шум, разбудивший меня, был самого прозаического происхождения. Просто все, что можно, в нашей каюте упало. Все незакрепленное, все фуражки на шкафе, шмотки, книги, чашки, ложки, тетради, из секретера, а сверху еще и чайник, обильно поливший это все водой, вкупе с заваркой из маленького чайника. Вот во всё это хозяйство я и влетел босыми ногами, пару раз шваркнувшись о переборку. Корабль качало. Да так могуче кренило, с борта на борт, что пока я кое-как пришел в себя после сна, и нашел хоть какой-то центр равновесия, меня еще пару раз приложило к переборкам. Потихоньку приноровившись, я понял, что никакой тревоги нет, взглянул на часы, тихо матернулся и начал собирать разбросанное имущество, запирая по шкафам, и закрепляя насколько возможно. Было 05.50. И я еще добрый час мог со спокойной совестью давить на массу. После приборки каюты, я с балетной грацией умылся, изрядно наплескав на себя воды и перемазавшись зубной пастой. Постепенно коридор офицерской палубы начал наполняться народом, живо обсуждавшим неожиданно свалившуюся на корабль бортовую качку. На самом деле швыряло нас не так уж сильно, просто как всегда к этому не оказался готов никто, и обсуждение вертелось только вокруг личных потерь в виде разбитой посуды и испорченной документации. Начался завтрак, прошедший в веселой езде кресел по всей кают-компании, матерщины по поводу облитых рубах и раскиданных по палубе кусков масла и сыра. Прибежавший на завтрак старпом, побалансировав со стаканом кофе, успел сообщить, что переходим из полигона в полигон в надводном положении, и что наверху крепчает. После перекура, на разводе колыхающемся от борта к борту, эту информацию подтвердили приказом, о срочной проверке раскрепления всего возможного в отсеках по походному.

На пульте ГЭУ, все было как обычно, а запрещенный к пуску вентилятор ко всему прочему создал такую сонно-тягучую атмосферу, которую не смогла разогнать даже качка. Сменили спокойно, и все поплыло в привычном руле, только вот было трудновато улежать на комдивовской шконке. Только вот, на мой взгляд, качка понемногу усиливалась.

А в 08.43. начался кошмар. То-ли корабль немного поменял курс и попал под волну, то-ли наверху и, правда, было уже очень неспокойно, но совершенно неожиданно, после размеренных колебаний, корабль резко накренило на правый борт на 30 градусов. Все снова посыпалось, и даже мы повылетали из кресел. Кое-где начала звенеть предупредительная сигнализации, которую сразу отключили, но больше отдыхать не пришлось. Подводную лодку начало раскачивать и раскачивать. А с учетом практически полного надводного хода, и бортовых ударов волн и ветра, амплитуда качания корабля начала увеличиваться, что чувствовалось, и по приборам, а кое-кому даже и по состоянию желудка. Оператор правого борта, Игорь Арнутов, позеленел, потом пожелтел, а минут через пять уже извергал завтрак в гальюне.

09.15. Корабль бросило на правый борт с креном 38 градусов. Не успели мы обсудить этот новый рекорд, как у меня на борту сработала защита ГТЗА по падению давления пара в главном паропроводе. Естественно защиту взвели моментально, но после этого стало уж совсем весело. Теперь звенело и тренькало не переставая. Вся энергетическая установка корабля, предназначенная для работы в спокойных глубинах океана, закапризничала на бушующей поверхности. Слетали уровни и срывало насосы, датчики температур различных сред выдавали аварийные сигналы, один за другим, то оказываясь погруженными, то наоборот завоздушенными. Пока не объявили тревогу, мы с Арнутовым, срочно дали команду в корму, заводить аварийные уставки датчиков подальше, а где нельзя, датчики просто отключать, невзирая ни на что. Наконец объявили тревогу, и когда все сбежались, вконец позеленевший, до состояний стодолларовой купюры Арнаутов, уполз в свой второй отсек, прикрывая рот ладошкой. Комдив Новожук, дожевывающий бутерброд, и совершенно не реагирующий желудком на волнение, сообщил, что наверху практически ураган. У командира Винтореза сорвало шапку и унесло в море, молодого штурманенка и матроса на мостике, при очередном крене, вынесло за борт, благо они были уже привязаны, а потому отделались только диким испугом, ушибами, ссадинами, ну и промокли попутно. А уж по самому кораблю страшно ходить. Почему, он уточнить не успел, потому - что начало срывать конденсатные насосы, и все наше внимание переключилось на связь с кормой. Пару минут неразберихи создал неведомыми путями оказавшийся в корме замполит, недавний надводник, который по своему глобальному незнанию техники, выдал на пульт одну из команд, навсегда остающихся в памяти народа:

- Пульт, срывает конденсатники, вязать их!

Наверное, он хотел привязывать насосы к чему-то, но, слава богу, из машины поднялся старшина команды турбинистов Птушко, и мягко, но очень категорично попросил замполита не препятствовать осуществлению боевой связи между отсеком и пультом, и вообще покинуть турбинные отсеки, а то всякое бывает…

Качать не переставало, и я попросил Новожука сесть вместо меня за пульт, а сам побежал перекурить, и что-нибудь перекусить. Природа наградила меня очень неплохим вестибулярным аппаратом, с одной особенностью: во время качки у меня всегда просыпается звериный аппетит, а не наоборот, как у большинства млекопитающих. Вот я и помчался в курилку, бросаемый из стороны в сторону. И тут то я и увидел, то, что не успел рассказать Новожук…

Верхняя палуба третьего отсека была забрызгана, точнее, залита вытошненным завтраком, и судя по количеству, завтраком не одного человека. Все это переливалось и перекатывалось от борта к борту, вместе с вылетавшим из всех закоулков мусором, начиная от аварийного имущества, заканчивая какими-то ботинками и древними вахтенными журналами. У трапа ведущего в центральный посту, тошнило флагманского связиста, который враскоряку зацепившись за перила, чтобы не расшибиться, умудрялся невероятным образом обнимать ведро так, что его голова была практически внутри, и оттуда раздавались только звуки, сопровождающие этот нелегкий процесс. По мере следования в 5-бис отсек, я имел повод лишний раз убедиться в том, что подводник- существа нежные, и физиологически стоят особняком в славных рядах военно-морских родов сил. Тошнило весь корабль. Пахло тоже соответственно. А сверху все было присыпано мусором, который повылетал и повыпадал из всех тех местечек и закоулочков, куда не могла, а то и не хотела добраться рука матроса. Наш чистенький, свеженький, и ухоженный корабль, превратился в некое подобие самого грязной общественной уборной на Курском вокзале столицы, в начальный период капитализации страны. Допрыгав через эти лужи желудочного сока, до 5-бис отсека, и пару раз с размаха впечатавшись в ракетные шахты ребрами, я, наконец, добрался до курилки. Там восседал изгнанный из кормы замполит, курил и сильно матерился. Сам он, имея за плечами богатый надводный опыт, от качки не страдал, но как оказалось, покинув корму, направился прямиком в каюту, где застал, по его словам «торжественный бенефис психологического желудка». На учения к замполиту подселили естественно «брата по оружию», флагманского психолога, который, судя по всему, последний раз в море выходил в далеком детстве, с папой на лодке в пруду. Психолог, страдая профессиональным для всех политвоспитателей чувством постоянного голода, умудрился просидеть в кают-компании ужин и вечерний час со всеми сменами, и с ними же всеми перекусить. И когда началась бортовая качка, да еще и с нарастающей амплитудой, все внутренности психолога вынесло наружу сразу, и не где-нибудь, а в каюте зама, где он попытался найти спасение, причем на верхней койке под одеялом.

Теперь зам, справедливо опасающийся идти в центральный пост, не мог спрятаться и в каюте, а потому вынужден был шататься по отсеку, как неприкаянный. Выкурив в реактивном режиме пару сигарет, я покинул стенавшего зама, и рванул в кают-компанию, за какой-нибудь снедью. Проделав ряд акробатических упражнений, и чудом не улетев на нижнюю палубу, я добрался до кают-компании, и обалдел. Такого я еще не видел. В кают-компании, была картина воистину неописуемая. По палубе переливались потоки воды, таща за собой горы тарелочных осколков, подстаканников, лохмотья творога, сыра и прочих остатков завтрака, снесенных со стола качкой. Вместе с ними перекатывались и стулья, собравшиеся в одну, заплетенную кучку, с каждым наклоном все сильнее бившуюся о столы и переборки. Телевизор, чудом висел на ремнях, и один из вестовых балансируя, из всех старался привязать его дополнительно, чуть ли не взлетая, при очередном наклоне корабля. В гарсунке же была картина, погрома в посудной лавке. Вестовые, измученные непрекращающимся накрыванием столов для четырех смен, естественно все проспали, и теперь вся посуда присутствовала на палубе в виде разных по форме и величине черепков. Все это было щедро разбавлено вилками, ложками и ножами, и прочими буфетными атрибутами. В холодильнике, тем не менее, нашлось пару бутербродов, оставленных неизвестно для кого, и, зажав один из них во рту, а другой в руке, я направился обратно на пульт.

На какие-то мгновенья, корабль неожиданно перестало качать. Успев за это время перебраться в 5-й отсек, я обрадовался возможности спокойно добежать до своего кресла, но после минуты передышки, корабль внезапно, практически положило на правый борт. Потеряв палубу под ногами, и практически летя на дверь каюты старпома, я слышал крик вахтенного отсека, который в этот момент заходил в свою каюту на левом борту, а, повернув голову, увидел картину, которую больше никогда не видел. Откуда-то с левого борта, вместе с мусором, какими-то щепками и бумагами, параллельно мне летели две огромных, зубастых крысы, а между ними, едва не касаясь их серых шкур, летел и дико орал корабельный кот Клапан. Шерсть на нем была дыбом, ужас сквозил во всех телодвижениях меланхоличного от природы кота, и даже ударившиеся в сантиметрах от него в стенки шахты крысы, явно не волновали обезумевшее животное. Я знатно приложился об дверь каюты, и зацепился за какой-то трубопровод, ожидая такого же броска, теперь уже на левый борт, но корабль, зависнув ненадолго, медленно встал на ровный киль. Я сразу рванул в четвертый отсек, успев отметить краем глаза, что вахтенный пятого отсека, очень уж бережно придерживает правую руку, и зовет кого-то снизу. В четвертом отсеке, на центральном проходе, заваленном всем, чем возможно, сидел мичман Макаров, с окровавленной головой, пытаясь зажать кровь куском белоснежной бязи. И еще везде звенели все возможные виды предупредительной и аварийной сигнализации. Не останавливаясь, я все - же успел, до нового наката, проскочить на пульт, где, судя по всему было тоже «весело».

- Блин, Борисыч, не охренел!? Тут крен за 50, а ты гуляешь столько!

Новожук, недовольно морща усы, уступил мне мое кресло, и едва я успел усесться, как корабль ухнуло на правый борт.

- Твою мать, зашкалило!!!

Вцепившись в подлокотники, я кинул взгляд на кренометр. Он был зашкален до упора. То есть крен был около 60 градусов. Повисев так несколько секунд, корабль нехотя вернулся в нормальное положение, и что самое удивительное накренился на левый борт совсем немного. Взывало и зазвенело, все, что могло. Мичман Мотор, распластанный на «Каме» щелкая тумблерами, доложил в центральный пост.

- Центральный-Кама. Начало падать сопротивление изоляции сетей…

Над «Камой» сразу завис комдив два, и вместе с Мотором, перебивая и перекрикивая друг-друга, начали руководить кормовыми электриками. У нас тоже хватало дел. Но, тем не менее, установка, с наполовину отключенными и заблокированными аварийными сигналами работала достойно, и корабль уверенно шел вперед, не смотря ни на что. В 10.23. нас снова положило на правый борт, так, что опять зашкалил кренометр. Когда корабль выпрямился, из центрального поста на связь вышел адмирал Тимоненко.

- Новожук, сколько можем выжать надводного хода?

Комдив, уворачиваясь от летящего на него журнала, бодро ответил:

- Попробуем полный, товарищ адмирал!

Тимоненко, помолчал пару секунд.

- Давайте! Белов, Хопряков, внимательнее, не завалите защиту. Надо вытянуть. Пока погружаться не можем. Работайте!!!

Ход мы дали. Корабль, предназначенный для большого хода под водой, в надводном положении шел тяжело, под постоянными ударами волн в левый борт. В 10.28. нас снова завалило на правый борт, и не успевший схватиться за что-нибудь, комдив два, вместе со шнуром и гарнитурой «Каштана» перелет через голову, и со всего маха приложился спиной и шеей, об пультовскую дверь. Вскочил он довольно бодренько, хотя по затылку его тоненькой струйкой стекала кровь, и сразу прилип к «Каме», продолжая что-то кричать в корму. В 10.46. нас совершенно неожиданно положило не на правый, а на левый борт. Все, что слетело, перевалилось и пересыпалось к этому времени на правый борт, вновь поднялось в воздух, и полетело обратно, вместе с незакрепленным, теперь уже Новожуком, прямо на меня. Кроме мусора обсыпавшего меня с ног до головы, и Новожука, приземлившегося ко мне на колени, в перемещении от борта к борту приняла участие одинокая пультовская крыса. Она пролетела мимо наших лиц, с каким-то непонятным звуком, и сразу скрылась на кабельных трассах. В 11.01. нас снова кинуло на левый борт, но не так сильно, зато с чувствительным дифферентом на корму, что снова вызвало массу предупредительной сигнализации, на обоих пультах. Но защита не падала, и мы давали максимально возможный ход. 11.27. Механик из центрального едва успел предупредить, что меняем курс, и снова попадем под бортовую волну, как нас опять положило на правый борт, и снова за уставку кренометра. В 11.32. на пульт, в момент очередной покладки на правый борт, попытался войти старлей Горлохватов, сбежавший из рубки связи в наш гальюн. Получив дверью точнехонько в лоб, и порцией мелкодисперсного мусора в лицо, он все-же забрался к нам, и сообщил, что КШУ прервано. Все корабли выгоняют в море, а эсминец «Бесповоротный», так вообще сорвало с якоря, и на нем пожар в арсенале. Потом Горлохватову стало снова не по себе, и он опять рванул в гальюн, вытравливать остатки завтрака.

Следующие два часа мы добросовестно пёрли в надводном положении, но, слава богу, уже не с такой амплитудой крена. Конечно корабль снова и снова ложило то на левый, то на правый борт, но уже максиму на 30-40 градусов, что после пройденного, казалось совсем шуточной болтанкой. Наконец, в 14.46 минут, раздалась команда, которую все уже и не ждали.

- По местам стоять к погружению!!!

Наверное, большинство экипажа никогда не погружалось с такой нескрываемой радостью, и общим ликованием. Кормовые отсеки, в нарушении всего радостно докладывали по нескольку раз, что не просто готовы, а счастливы, уйти на глубину, и оставаться там подольше. Только на 120 метрах глубины, волнение снизилось практически до нуля, хотя иногда корабль все - же немного подрагивал, словно от страха, перед этой неласковой водной поверхностью. На удивление, эти многочасовые качели закончились практически без людских потерь, и без фатальных отказов техники. Пара-тройка разбитых носов, десятка полтора пусть серьезных, но ушибов, а не переломов, и неисчислимое количество синяков на личном составе, плюс утопленная шапка командира, все-таки не самая большая плата за испытанные сильные ощущения. Корабль приводили в порядок около трех часов, мыли, драили, и снова мыли. Но все равно еще несколько часов, в отсеках витал тот самый запах, который ассоциируется с грязной и беспощадной пьянкой, а на обед, и последовавший сразу за ним ужин, не пришло человек тридцать, до сих пор, не рискнувших после пережитого, что-либо отправить в желудок. Через полутора суток, на сеансе связи выяснилось, что из-за стихии, едва начатое КШУ перенесли на 3 апреля, а все это время, мы должны бродить по полигонам. Известие вызвало огромную моральную изжогу у Тимоненко, вследствие чего, для восстановления собственного психологического баланса, он сразу устроил смотр корабля, после которого содержание ракетного подводного крейсера был признано крайне неудовлетворительным, что немного успокоило адмирала, и разрядило обстановку.

КШУ мы отходили без замечаний, доблестно изобразив все стратегические силы Северного флота. Следы урагана в базе были видны на каждом шагу, да и трудно не заметить наполовину выброшенные на камни буксиры, разбитые в клочья баркасы и лодки, и притопленные плавпирсы. Поселку тоже неплохо досталось, начиная от оборванных проводов, отключения света и воды, заканчивая вынесенными ветром окнами домов и оборванными крышами. Но разрушения оказались не фатальными, все довольно быстро восстановили, но в моей памяти, почему-то более всего отложилась феерическая картина летящих в одной стае крыс и кота…

П.Ефремов