Мы все живём в интернате, кто поближе к кухне, кто подальше. Но персонал нас ненавидит и презирает одинаково, потому что мяса на всех всё равно не хватит…
Если честно, я не представляю, как сейчас выживают школы-интернаты, детские дома, дома престарелых Украины… Особенно в сельской местности. При этом я сразу вспоминаю сельскую школу-интернат, о которой делала сюжет для ТВ лет 15 назад, но и тогда это был ужас ужасный (сиротство, бесприютность и отсутствие любви общества к детям читалось во всем), и интернат для взрослых с психическими отклонениями.
Помню, как мы с камерой нагрянули на кухню и успели снять абсолютно пустой суп, в котором плавала картошка и морковка. Это была кипячёная вода с ничтожным количеством овощей. Суп разливала толстая повариха с очень злым лицом, на которое она при виде нас попыталась натянуть видимость доброжелательности. Рядом с пустым супом лежала большая миска с огромными кусками мяса. Потом до меня дошло: мясо варилось не для интернатских — оно делилось между персоналом.
Затем мы снимали комнатки, в которых на грязных постелях лежали скрюченные люди. Но добило меня интернатское кладбище: холмики с дощечками, никаких крестов. И даже не помню, были ли на дощечках фамилии. Скорее всего, не было, что повергло меня тогда в глубочайшее уныние…Дощечки без фамилий. Словно бы и не было этих людей. Словно бы и не рождались на свет вовсе. Да, ущербные, да, с отклонениями. Но по отношению к таким проверяется общество на всё. Стивен Хокинг, родись в Украине, точно был бы выброшен на это кладбище. И никто бы не знал, под каким холмиком покоится величайший ум…
…А за нами тогда погналось (когда очнулись) всё руководство и сторожа интерната для престарелых, закрыли наглухо ворота для посторонних, и ещё долго нам звонили чиновники из облздравотдела с требованием не выпускать программу. Но были другие времена, за правду ещё не убивали, все жили по инерции, запас прочности ещё был большой, наступал дикий рынок, народ крутился, кто как мог, и все были абсолютно уверены, что лотерея эта беспроигрышная, что все выиграют в неё и станут богатыми. И будут Мальдивы и другие острова в океане…
Но острова достались считаным, а остальные живут из последних сил, потому что никому не нужны. Эта ненужность — как смертный приговор.
Не нужны мои соседки старенькие. Они сидят на скамеечках молча и почти не разговаривают. А о чём разговаривать, если сплошная грусть? Это вам не посиделки в прежних одесских дворах, когда душа была нараспашку от того, что сердце радовалось: ничего, что твоя жизнь почти прошла, зато у детей и внуков всё в порядке, и тебе не страшно за них.
Сейчас страшно за всех. У внука нет работы, и он мечется. Зять потерял свой маленький бизнес. Дочка работает за крошечные деньги. И так почти у всех. Благополучных можно пересчитать по пальцам.
На соседок больно смотреть. Я знаю, что Нина Васильевна может потратить не больше тридцати гривен в день на продукты. Потому что есть дамоклов меч коммуналки и лекарства. Правда, она давно уже перешла на сплошной корвалол. И вообще, о болезнях лучше не думать. Перележать. Переходить. Сделать вид, что их нет. А если уж совсем прихватит, то просто лежать и ждать смерти. Тихо. Никого не напрягая. Без истерики.
Я знаю. Я постоянно разговариваю о жизни со старенькими соседями. В домах живут бывшие рабочие судоремонтного завода и моряки дальнего плавания. Когда–то это были очень обеспеченные люди. Сегодня они все скукожились. Так и живут скукоженно. Жизнь ли это? Или странное состояние между жизнью и смертью, в котором находится слишком большое (чтобы не замечать) количество несчастных людей в стране.
Вере Михайловне нужна вторая операция. На первую она потратила свои похоронные. От второй отказалась — нет денег. «Будь что будет», — сказала она мне.
Николаю Васильевичу срочно требуется операция по удалению катаракты. Он давно махнул на неё рукой…
Единственное, что я могу сделать для Нины Васильевны, например, — я иногда покупаю ей конфеты или пирожные. Она жутко стесняется, но я всовываю пакетик в руки насильно. «К чаю, — говорю я, — к чаю!» и быстро ухожу.
Огромное количество людей в стране плачет невидимыми миру слезами. Государство этого не замечает. Люди не представляют для государственной машины никакого интереса. Да разве только старики? Несчастливы все, кроме допущенных к кормушке...
Но продолжим игру в ассоциации. Да, мы все живём в том интернате, о котором я писала в самом начале. Кто поближе к кухне, кто подальше. Но персонал, безусловно, ненавидит и презирает всех. Потому что мяса на всех всё равно не хватит…
Автор: Наталья Симисинова
Оценили 36 человек
44 кармы