180 лет назад оно сделалось остро необходимым и с помощью великого русского поэта вошло в обиход
220 лет назад, 5 декабря 1803 года, в брянском имении Овстуг на свет появился Федор Иванович Тютчев — не только дипломат и классик русской словесности, но и острый, оцененный современниками публицист. В 1840-е за подписью "русский человек" Тютчев опубликовал в западноевропейской печати статьи о предпосылках конфликта России и Запада. Вот их неполный список: неблагодарность за освобождение от Наполеона, невнимание к преступлениям Британской империи, влекущее двойной стандарт, нежелание признавать за нашей страной равенство как за "другой Европой", ксенофобия. Даже в 1870-е, когда Тютчев уже умер, на его старые публикации продолжали поступать отклики. Иван Аксаков видел в таком внимании западной аудитории прорыв: "...впервые раздался в Европе твердый и мужественный голос русского общественного мнения. Никто и никогда еще не осмеливался говорить прямо с Европою таким тоном с таким достоинством и свободой". Так Тютчев вошел в историю не только литературы, но и журналистики.
Бричка Мюнхен — Петербург
Неполные 70 лет (1803–1873), отведенные Тютчеву, делятся около среднего, 1844-го, почти надвое. В этом году поэта с карьерной дипломатической работы в Западной Европе, которой он посвятил 23 года, отозвали на родину. И в том же году Тютчев опубликовал в Мюнхене свою первую брошюру о международных отношениях.
Западный период жизни сменился русским: начиная с 1844 года поэт покидал Россию только эпизодически. Из Санкт-Петербурга в европейские СМИ поступали его полемические статьи "Россия и революция", "Папство и римский вопрос", "О цензуре в России", на которые Тютчеву отвечали именитые французские интеллектуалы: историк Жюль Мишле и публицист Эжен Форкад, не знавшие его по имени. Карьера на родине шла в гору. Отставку поэт встретил в чине тайного советника, что в табели о рангах того времени соответствовало генерал-лейтенанту (а сегодня ближе к генерал-полковнику) — таких званий не удостаивался никто из классиков русской литературы.
Поздний, убеленный сединами Тютчев постепенно превратился в лидера общественного мнения. "Низенький, худенький старичок с длинными, отставшими от висков волосами", — живописал его под конец жизни близкий к славянофилам Михаил Погодин. От него зарисовка: "...к [Тютчеву] подходит кто-то и заводит разговор... он отвечает отрывисто, сквозь зубы... смотрит рассеянно по сторонам... кажется, ему уж стало скучно: не думает ли он уйти назад... Подошедший сообщает новость, только что полученную, слово за слово, его что-то задело за живое, он оживляется, и потекла потоком речь увлекательная, блистательная, настоящая импровизация... Вот он роняет, сам не примечая того, несколько выражений, запечатленных особенною силой ума, несколько острот едких, но благоприличных, которые тут же подслушиваются соседями, передаются шепотом по всем гостиным, а завтра охотники спешат поднести их знакомым, как дорогой гостинец: Тютчев вот что сказал вчера на бале у княгини Н..."
Тютчев и "русофобия"
Иногда утверждают, что слово "русофобия" вышло из-под пера Федора Ивановича Тютчева. Действительно, в письме от 1867 года к дочери Анне поэт использовал его одним из первых. Но Тютчев мог слышать о русофобии в салонах и только содействовать распространению слова. До него, в 1844 году, первым о русофобии как об умонастроении на Западе написал литературный критик князь Петр Вяземский.
Социальные сети до социальных сетей: столица на лету подхватывает точку зрения Тютчева. Погодин считал, что общение в салонах и было под конец жизни подлинной службой для поэта-дипломата на благо правительства.
Пароль "типография"
Но возвратимся назад. Тютчев-полемист появился на свет в 1843 году с боем: карьерному дипломату, как и в наши дни, потребовалось согласие высоких кабинетов, чтобы взяться за перо. В окружении Николая I позволение могли бы не предоставить, если бы не большая политика. На 1844 год намечался визит императора в Лондон с целью заручиться нейтралитетом в столкновении с османской Турцией. Приезд тайный: общественное мнение Запада настолько настроено против России, что царь опасался покушения в случае, если прибудет на английские берега открыто.
Тон антироссийской кампании задавали газеты, ссылаясь на изъяны отечественного правления: от повсеместной цензуры до крепостного права. Доводом в пользу России, как и в наши дни, служила история. В 1843 году аугсбургская Allgemeine Zeitung покусилась и на нее: опубликовала оскорбительный материал о русских солдатах, участвовавших в Заграничном походе 1813–1814 годов против Наполеона (через немецкие земли). Это в 1810-е прусский король Фридрих-Вильгельм III становился на колено в Москве, называя ее "спасительницей" своей династии от французов. При удалении от прошлого все менялось — в наши дни такой процесс называют переписыванием истории.
Тютчев протестовал. Он нашел способ добиться ответной публикации в том же самом издании, что задело русских солдат. "Занятные вещи пишутся и печатаются в Германии, — начинал с сарказма поэт, но очень быстро переходил к уличению в неблагодарности, — тридцать лет тому назад [русские] проливали кровь на полях сражений своей отчизны, дабы достигнуть освобождения Германии. После веков раздробленности и долгих лет политической смерти немцы смогли получить свою национальную независимость только благодаря великодушному содействию России <…> Если вы встретите ветерана наполеоновской армии, напомните ему его славное прошлое и спросите, кто из противников, с которыми он воевал на полях Европы, был наиболее достоин уважения, кто после отдельных поражений держался гордо, — можно поставить десять против одного, что наполеоновский ветеран назовет вам русского солдата".
В следующем, 1844 году Тютчев издал в Мюнхене брошюру о России и Германии — первое сочинение русского о пропаганде, бывшей в ходу у немцев. Из него можно почерпнуть ту же мысль: "...державу, которую поколение 1813 года приветствовало с благородным восторгом [Россию - прим.ТАСС]… удалось с помощью припева, постоянно повторяемого нынешнему поколению при его нарождении, почти удалось, говорю я, эту же самую державу преобразовать в чудовище… и многие уже возмужалые умы не усомнились <…> доставить себе наслаждение взирать на Россию как на какого-то людоеда XIX века".
Примеров клеветы находилось много. Когда Тютчев писал и публиковал эти строки, по Европе с большим шумом расходилось сочинение, вобравшее в себя ее. Свои многолетние труды завершил маркиз Астольф де Кюстин. В 1843 году увидела свет его классическая антироссийская "Россия в 1839 году". Ознакомившись с этим произведением, Тютчев имел все основания почувствовать себя в роли обороняющегося на информационной войне.
Маркиз и его знакомые
Спустя столетия нашим современникам легко упрекать де Кюстина в распространении фейков: от веры в тайных узников кронштадтских подземелий (в городе никаких туннелей не было и нет) до рассуждений о недостатке литературного таланта у Пушкина. Но в первой половине XIX века, когда для распространения новостей только начали использовать электрический телеграф, жанр обстоятельного повествования путешественника о своих впечатлениях заменял и журнальные и газетные статьи. Тем более что в качестве рассказчика француз обнаружил харизму. Его пропитанные холодной злостью строки о том, что в любом другом государстве жизнь устроена лучше, чем в России, принимались за чистую монету: "Россия в 1839 году" пережила десятки переизданий на основных языках Европы. Медленное и ненадежное распространение новостей позволяло скрывать подробности о жизни автора, покусившегося на репутацию России, но избавленного от необходимости защищать свою собственную репутацию, пятна на которой имелись.
Как стало ясно много позднее, нагнетая претензии, француз намеревался решить личные проблемы: от помощи любовнику поляку-изгнаннику Игнацию Гуровскому (с чем не справился и на что был особенно зол) до попыток смягчить отношение к себе в свете, добившись литературной славы. Выбор России в качестве мишени можно было посчитать беспроигрышным — ко времени маркиза антироссийская кампания находилась в разгаре: британская печать вовсю подозревала Россию в намерении захватить Индию, католическая французская — лишить своих единоверцев поляков права на свободу вероисповедания, а либерально-революционная, не без основания, — в готовности подавить любую революцию.
Тютчев, с его опытом ответных публикаций за рубежом, на этом витке истории оказался единственным, кто не только мог высказаться на языке, близком Европе, но и быть услышанным ею. Война идей продолжилась, еще более нарастив обороты.
Маркс и Тютчев: к барьеру
В 1848–1850 годах выходят еще три работы Тютчева: на этот раз по-французски в популярном издании того времени — "Обозрении двух миров" (Revue des Deux Mondes). Именно во Франции в 1848 году политические катаклизмы свели лицом к лицу Россию и Европу: в Париже произошла революция. Легитимист до мозга костей Николай I отказался принять перемены. На них он ответил подавлением республиканских волнений в Валахии (Румыния) и в Венгрии, предпринявшей попытку добиться независимости от Австрии.
Общественное мнение переполошенной Европы сочувствовало венграм, усиливая уже схваченное Тютчевым впечатление — о превращении России при помощи журнальных статей и бесконечных повторов одного и того же в "чудовище" и "людоеда". Отвечая на это, поэт отстаивал пагубность революции — везде в 1850-е сменившиеся реакцией и сворачиванием республик, — а также верховенство принципов закона, неотделимых для консерваторов той эпохи от монархизма. Консервативная критика Тютчева перекликалась с леворадикальной публицистикой Карла Маркса, разумеется, с поправкой на знак: предпочтения обоих диаметрально расходились. Тем не менее со словами Тютчева, что в хаосе европейских перемен оставались лишь две силы — Революция и Россия, мог согласиться и основатель научного коммунизма, писавший буквально то же самое, а формула Маркса "Россия — жандарм Европы" не противоречила взглядам поэта, не имевшего ничего против жандармерии.
Оседание революционной волны к концу 1849 года могло принести разрядку вскипавшим страстям, но действительность развивалась иначе. Накопление взаимного раздражения вело к войне. Когда же приходит время для пушек, что-то доказывать пером становится уже поздно.
Оценили 4 человека
10 кармы