Прошло совсем немного времени после того, как четверть века назад пала Берлинская стена, развалился Советский Союз, США разбазарили средства, высвободившиеся от гонки вооружений в попытке установить глобальное доминирование, а Европа «тихой сапой» всё больше процветала, всё больше интегрировалась и приобретала всё больший вес в международных делах. Между 1989-м и 2014-м годами численность населения Евросоюза практически удвоилась и взлетела на третье место после Китая и Индии. Ныне ЕС может похвастаться крупнейшей в мире экономикой и возглавляет список глобальных торговых держав. В 2012-м Евросоюз получил Нобелевскую Премию Мира за преобразование Европы «из континента войны в континент мира».
В соревновании за звание «поистине мировой сверхдержавы» Китай теряет очки из-за большого количества нищих крестьян в сельскохозяйственной «глубинке» и коррумпированной, малообразованной бюрократии в городах; США – из-за рушащейся инфраструктуры и гипертрофированного военно-промышленного комплекса, грозящего обанкротить экономику. Как единственная справедливо процветающая, политически значимая и уважающая правопорядок сила, Европа выходит на первое место, даже учитывая – или, возможно, по причине отсутствия – у неё военных сил для выполнения роли глобального полицейского.
И всё же, при всех успехах сегодня европейский проект балансирует на грани провала. В лучшем случае, экономический рост крайне слаб, а социально-экономическое неравенство растёт. Страны Восточной и Центральной Европы, даже относительно успешная Польша, не смогли закрыть разрыв с более богатой частью континента. А погрязшая в долгах периферия – практически бунтует.
Центр может и не удержать политическое влияние, и, по-видимому, вся конструкция может рассыпаться, как карточный домик. С левого фланга партии вроде греческой «Сиризы» оспаривают предписанные ЕС меры жёсткой экономии. С правого фланга партии евроскептиков отстаивают чистую квази-федеральную модель. Расизм и ксенофобия завоевывают всё больше сторонников, даже в таких ранее спокойных регионах, как Скандинавия.
Возможно, основная социальная проблема, с которой в настоящий момент столкнулась Европа – рост популярности исламофобии, последствия «социализма глупцов». От убийств на Мюнхенской Олимпиаде до недавнего нападения на Шарли Эбдо и кошерный магазин в Париже, война на Ближнем Востоке издавна вдохновляла «битвы марионеток» в Европе. Однако сегодня континент оказался ещё более разделён между горсткой возможных боевиков, которые возвещают об истинном Исламе, и постоянно растущем контингенте тех, кто считает, что Исламу – всему Исламу – нет места в Европе.
Расколотый трещинами Евросоюз в 2015-м – вовсе не та Европа, которую воображал себе политолог Фрэнсис Фукуяма, когда в 1989-м столь эпично предсказал «конец истории», равно как и окончательный триумф либеральной демократии и брюссельской бюрократии, штаб-квартиры ЕС, которая ныне контролирует континентальные дела. И это не та Европа, которую представляла себе премьер-министр Британии Маргарэт Тэтчер, когда в 1980-е говорила о триумфе глобализации – «Этому нет альтернативы» – и своём «фирменном» рыночном либерализме. Вместо этого сегодняшняя Европа всё больше задумывается о периоде между двумя мировыми войнами, когда крайне правые и крайне левые политики поляризовали общественные дебаты, экономика вошла в финансовый штопор, поднял голову антисемитизм, а на горизонте стали собираться грозовые тучи.
Ещё одна континентальная война, вероятно, вопрос не ближайшего будущего, но Европа столкнулась с опасностью назревающего развала режима: то есть, концом Еврозоны и слабеющими интеграционными связями. Возможно, безысходность будущего видится в том, что случилось на восточных границах. Там федеральные структуры, связывающие культурно различные народы за прошедшую четверть века показали себя отвратительно. В итоге Советский Союз развалился в 1991-м, Чехословакия – в 1993-м, а Югославия была разорвана на куски серией войн чуть позже, в 1990-е.
Если экономические, политические и социальные структуры Евросоюза станут жертвой разногласий, ЕС может последовать за Советским Союзом и Югославией, оказавшись в мусорном баке примеров неудачного федерализма. Европа, как континент, останется, государства-нации продолжат довольствоваться различной степенью процветания, но с Европой, как с идеей – будет покончено. Хуже того, если в итоге Евросоюз допустит, что у него вырвут из когтей победу в холодной войне, ему некого будет винить, кроме самого себя.
Подъем и падение «Тины»
Холодная война была эрой альтернатив. США предлагали свою версию ничем не ограниченного капитализма, а Советский Союз торговал вразнос фирменным централизованным планированием. Меж них континентальная Европа предлагала компромисс «социального рынка»: капитализм с примесью планирования и глубокую озабоченность благосостоянием всех членов общества.
Кооперация, а не конкуренция, была символом европейской альтернативы. Американцы могли жить в своем беспощадном передовом капитализме «по законам джунглей». Европейцы же больше внимания уделяли регулированию между работниками и руководством, а Европейское Сообщество (предшественник ЕС) прилагало немалые усилия, чтобы подтянуть новых членов до экономического и политического уровня ведущих держав.
Затем, где-то в 1880-х, когда Советский Союз перестал бороться за влияние во всем мире, появилась «Тина».
В то время премьер-министр Британии Маргарет Тэтчер и президент Америки Рональд Рейган расширяли кампанию по сокращению влияния государственных органов, что позже стало известно под названием глобализации – разрушение торговых барьеров и открытие новых возможностей для финансового сектора – и это начало ощущаться повсюду. Тэтчер подобрала этому «прекрасному новому миру» сокращение «тина» (TINA)* – на планете больше не существовало альтернативы глобальной рыночной демократии.
Неудивительно, что тогда, в эру после холодной войны, в ходе европейской интеграции внимание было перенесено на снятие барьеров перед потоками капитала. В результате расширение Европы больше не сопровождалось гарантиями конечного равенства. Договоры, которые Ирландия (в 1973-м) и Португалия (в 1986-м) заключили при вступлении, теперь стали артефактами другой эры, как и план Маршалла после Второй Мировой Войны. Количество новых потенциальных членов, стучавшихся в европейскую дверь, заставило навесить замки на евро-сундуки, в частности потому, что экономическая ситуация в таких странах, как Румыния или Болгария, была уж очень намного ниже средне-европейской. Но даже если бы казна ЕС была «под завязку» набита финансами, это могло и не иметь значения, поскольку новейший «неолиберальный» дух капитализма теперь настолько воодушевлял Брюссель, что повальным увлечением стало: сократить влияние государства, спустить с привязи рыночные отношения.
В сердце Европы, как и в центре этой новой ортодоксии, лежит Германия, образец континентальной финансовой строгости нравов. Вдобавок ещё в 1990-е эта вновь объединённая нация пошла на чудовищное превышение расходов над доходами, пусть и под другим названием, чтобы подтянуть бывшую Восточную Германию до уровня остальной части страны. Однако она не спешила применять такое «воссоединение при исключительных условиях» к другим бывшим членам Советского блока. Действуя в стиле эффективного центрального банка в интересах Евросоюза, взамен Германия потребовала сбалансировать бюджеты и ввести меры жёсткой экономии всех новичков (и кое-кого из «старичков»), как эффективный и единственный ответ на долги и опасения будущей депрессии.
Остальные страны бывшего Варшавского Договора получили доступ к некоторым источникам финансирования для развития инфраструктуры, но никак не на уровне Восточной Германии. Таким образом, в экономическом смысле они остались своего рода «домами на полпути»**. Жизненный уровень в Венгрии через 25 лет после падения коммунизма остаётся почти наполовину меньшим, чем в соседней Австрии. Аналогично, Румынии потребовалось 14 лет, чтобы вновь достичь уровня ВВП, который у неё был в 1989-м, она застряла на самом дне Евросоюза. Люди, которые посещают столицы Восточной и Центральной Европы, возвращаются с искажёнными представлениями об экономической ситуации, ведь Варшава и Братислава богаче, чем Вена, а Будапешт в среднем близок к ней, хотя Польша, Словакия и Венгрия – все они остаются экономически далеко отстают от Австрии.
То, что эти страны испытали после 1989-м – один сеанс «шоковой терапии» за другим – стало наиболее предпочитаемым «лекарством» для всех членов ЕС в опасности дефолта после финансового кризиса 2007-го и затем кризиса суверенных долгов 2009-го. Забудьте о расходах, превышающих доходы, чтобы помочь странам выбраться своим путём из экономического кризиса. Забудьте о пересмотре долга. Уровень безработицы в Греции и Испании теперь колеблется около уровня в 25%, причём безработица среди молодежи превышает 50%, и все члены ЕС, которые теперь подвергаются мощным дозам мер суровой экономии, показывают резкий рост числа живущих ниже уровня бедности. Недавнее заявление ЕЦБ о «количественном смягчении» – монетарное жонглёрство, призванное «вкачать» деньги в Еврозону – как мёртвому припарки.
Основной принцип «европейского единства» вывернут наизнанку. Вместо того чтобы, как ожидалось, страны Восточной и Центральной Европы догнали остальные государства ЕС, страны «запада» начали выворачивать карманы быстрее стран «востока». ВВП Греции, к примеру, съехал ниже ВВП Словении, и даже – говоря о покупательной способности – ниже Словакии, а ведь обе они бывшие коммунистические страны.
Ось скупости
Европейцы начинают понимать, что Маргарет Тэтчер была не права, и альтернатива либерализму и европейской интеграции существует. Самый известный пример этого новейшего либерализма – Венгрия.
26 июля 2014 года в речи, обращённой к сторонникам своей партии, премьер-министр Виктор Орбан сообщил, что он планирует хорошо продуманную реорганизацию страны. Модель реформы, которая у Орбана на уме, не имеет ничего общего с подходами США, Британии или Франции. Скорее, он стремится создать то, что прямо назвал «нелиберальным государством» в самом центре Европы, стоящим на христианских ценностях и проливающим свет на либерторианские «вольности» Запада. Более определённо то, чего он добивается – превратить Венгрию в мини-Россию или мини-Китай.
«Общества, основанные на принципах либерализма, –рассказывал Орбан, – не смогут удержать мировую конкурентоспособность в ближайшие годы, более вероятно, что они испытают откат, если только не сумеют существенно реформироваться». К тому же он захотел переориентироваться на Восток, меньше полагаясь на Брюссель, а больше – на потенциально прибыльные рынки и инвестиции из России, Китая и стран Ближнего Востока.
Та июльская речь стала поистине психологическим поворотом, ведь Орбан вознамерился вбить кол прямо в сердце той идеологий, что его воспитала. Более 25 лет назад, будучи молодым человеком, он возглавил «Альянс молодых демократов» – «Фидеш» – одну из самых амбициозных либеральных партий региона. В промежуточные годы, понимая политическую целесообразность поступка, он вывел «Фидеш» из «Либерального Интернационала» и в ввёл в Европейскую народную партию вместе с христианскими демократами канцлера Германии Ангелы Меркель.
Сегодня он умудряется снова быть в движении, и его новая ролевая модель – отнюдь не Меркель, а президент России Владимир Путин и его политический стиль «железного кулака». Учитывая неудачное проведение либеральных экономических реформ и скаредность Евросоюза, вряд ли удивительно, что Орбан решил переориентироваться на Восток.
ЕС ответил резкой критикой правительства Орбана за проталкивание уймы конституционных изменений, ограничивающих права СМИ и подрывающих независимости правовой системы. Расизм и ксенофобия в Венгрии растут, в частности анти-румынские и антисемитские настроения. А государство предпринимает шаги для восстановления контроля над экономикой и введения контроля над иностранными инвестициями.
В некотором смысле отношения Венгрии с остальной Европой напоминают времена 1960-х, когда Албания вышла из советского блока и, набравшись трансконтинентальной отваги, начала равняться на Китай. Но Албания тогда была мелким игроком, а Китай – нищей крестьянской страной. Теперь Венгрия – влиятельный член ЕС, а «заскорузлая» китайская модель развития, которая возвела его на вершину глобальной экономики, теперь обретает всё большее международное значение. Иными словами, это не албанская мышь пискнула. Новая нелиберальная ось, связывающая Будапешт с Пекином и Москвой, будет иметь далеко идущие последствия.
В конце концов, венгерский премьер-министр имеет немало европейских союзников в своем евро-скептичном проекте. Крайне правые партии набирают всё больше голосов в опросах по всему континенту. «Национальный фронт» Марин Ле Пен с 25% голосов, например, вышел в лидеры на французских выборах в европейский парламент в мае прошлого года. На местных выборах 2014-го он выигралипосты мэров в 12 муниципалитетах, а опросы показывают, что Ле Пен выиграла бы президентские выборы 2017 года, если бы они проводились сегодня. После стрельбы в «Шарли Эбдо» «Национальный фронт» выступил с рядом политических инициатив, от восстановления смертной казни до закрытия границ, чем открыто бросил вызов всему европейскому проекту.
В Дании крайне правая Народная партия тоже получила большинство голосов на выборах в Европейский парламент. В ноябре она впервые возглавила опросы. «Народная партия» призвала власти Дании резко ограничить политику «открытых дверей» в отношении беженцев и вновь ввести пограничный контроль. Во многом подобном тому, что делала в 1970-х «Партия зелёных» в Германии, группировки вроде «Партии за независимость» в Британии, «Партии финнов» и даже «Шведских демократов» подрывают уютно-консервативную социал-демократическую монополию двух конкурирующих партий, чередовавшуюся во властных структурах по всей Европе и во время холодной войны и после неё.
Исламофобия, вспыхнувшая вследствие убийств во Франции, обеспечивает ещё более мощный прорыв этих партий по мере того, как они захватывают ведущее положение. Настроения, выплёскиваемые против Ислама – на митингах, в СМИ, в отдельных преступлениях – напоминают давно забытую Европу, когда вооружённые отцы-пилигримы организовывали многочисленные крестовые походы против мусульманских стран, когда только нарождавшиеся национальные государства собирались в кулак против Оттоманской Империи, а европейское единство прикрывалось не экономическими интересами или политическими соглашениями, а «цивилизационным» ответом «неверным».
Конечно, сегодняшняя Европа – намного более мультикультурная территория, и региональная интеграция зависит от «единства разнообразия», как гласит девиз ЕС. В результате рост анти-исламских настроений становится внутренней проблемой европейского проекта. Если Евросоюз не сможет вместить Ислам, весь комплекс баланса различных этнических, религиозных и культурных групп будет поставлен под сомнение.
Евроскептицизм напирает не только с правого края политического спектра. В Греции партия «Сириза» оспаривает либерализм с левых позиций, проводя протестные акции против программ жесткой экономии ЕС и МВФ, которые погрузили население в рецессию и бунты. Как и повсюду в Европе, крайне правые тоже могли бы воспользоваться преимуществами этого экономического кризиса, если бы правительство не арестовало лидера «Золотого рассвета» по обвинению в убийстве и других преступлениях. На парламентских выборах в воскресенье «Сириза» победила с подавляющим большинством, ей не хватило всего пары мест для абсолютного большинства. Под знаком непрерывной перестройки европейской политики, партия сразу же сформировала новое правительство не с левоцентристами, а с крайне правыми «Независимыми греками», также выступающими против мер жёсткой экономии и также скептично настроеными в отношении ЕС, и выступающими за репрессивные меры против нелегальной иммиграции.
Европейское единение продолжает оставаться двухпартийным проектом партий, застрявших, широко расставив ноги, в центре политического спектра, но теперь евроскептики набирают голоса своей анти-федералистской риторикой. И хотя они склонны сдерживать свою более чем апокалипсическую риторику о «деспотизме Брюсселя» когда приближаются к власти, натягивая и приспуская нити то тут, то там, они вполне способны распустить европейский гобелен.
Когда добродетель оборачивается пороком
Десятилетиями европейская интеграция создавала порочный круг – процветание способствовало политической поддержке дальнейшей интеграции, что в свою очередь, подстёгивало европейскую экономику. Это было формулой победы в мире конкуренции. Однако как только европейская модель стала ассоциироваться с самоограничением, а не с процветанием, этот добродетельный круг превратился в круг порочный. Проблемы еврозоны в одной стране, отмена открытых границ в другой, восстановление смертной казни в третьей – самостоятельно раскручивающийся процесс, ввинчивающий Евросоюз в смертельную спираль, даже если поначалу ни одна страна-участник не делает судьбоносного шага к выходу.
В Восточной и Центральной Европе растёт количество тех, кто не доверяет ЕС и сокрушается, что Брюссель попросту занял место Москвы в пост-советскую эру. (Евроскептики в бывшей Югославии предпочитают приводить в пример Белград). Брюссель, настаивают они, устанавливает параметры экономической политики, которые государства-члены на собственный страх и риск игнорируют, а члены еврозоны получили ещё меньший контроль за собственными финансами. Даже если указы из Брюсселя экономически разумно объясняются и обладают некоторой демократической легитимностью, для евроскептиков они все равно означают потерю суверенитета.
Таким образом все те чувства, что разъедали Советскую и Югославскую Федерации, начали разрушать народную поддержку Европейского Союза. Кроме Польши и Германии, где воодушевление остаётся довольно сильным, настроения в отношении ЕС в лучшем случае остаются едва теплыми в остальной части континента, несмотря на оживление после кризиса евро. Его популярность ныне держится около 50% во многих странах-членах, и существенно ниже в странах вроде Италии и Греции.
Евросоюз, без сомнения, стал выдающимся достижением современного искусства управлять государством. Он превратил континент, который, казалось, был обречён погрязнуть в «потомственной ненависти», в один из наиболее гармонично развитых регионов планеты. Но вместив разнородные государства бывшего Советского Союза, Югославии и Чехословакии, комплексный федеральный проект ЕС оказался хрупким в отсутствие сильной внешней угрозы, которую обеспечивала холодная война. Ещё один экономический шок или скоординированный политический вызов может заставить его, фигурально выражаясь, «протянуть ноги».
Единство в разнообразии может и привлекательная концепция, но ЕС нужно несколько большее, чем милая риторика и благие намерения, чтобы остаться связанным воедино. Если он не придумает лучший рецепт воздействия на экономическое неравенство, политический экстремизм и социальную нетерпимость, его оппоненты вскоре обретут достаточно сил, чтобы обратить вспять европейское единство. Гарантированный коллапс режима станет трагедией не только для Европы, но и для всех, кто надеялся побороть опасные соперничества прошлого и найти приют вдали от смертоносных конфликтов настоящего.
Примечания:
* – Справедливости ради нужно заметить, что «…в большинстве своём члены её правительств, в частности те, что занимали пост канцлера Казначейства, со страхом вспоминают об ужасных столкновениях лицом к лицу с «Железной леди», абсолютно бескомпромиссной и непримиримой, постоянно повторявшей, если верить словам Найджела Лоусона: «Этому нет альтернативы», за что в кулуарах Уайтхолла Тэтчер получила прозвище «Тина» (слово состоит из первых букв фразы «There is no alternative»).
** – социальная гостиница, учреждение для реабилитации отбывших наказание заключённых, вылечившихся наркоманов, алкоголиков, психических больных.
Оригинал публикации: The Collapse of Europe?
Оценили 13 человек
62 кармы