Изборский клуб: Эскиз оптимальной модели национальной политики в России

Авторский доклад Изборскому клубу Виталия Аверьянова.

Озвученный президентом Путиным замысел закона о единой российской нации — прекрасный повод пересмотреть устаревшую модель межэтнических отношений.

Русско-кавказская инициатива высветила огромную зияющую пустоту внутри российской национальной политики. Эта инициатива вновь поставила существенный вопрос государственного бытия — вопрос об основном, коренном народе, народе-оси нашей тысячелетней цивилизации. Умолчание об этом в законодательстве, в Конституции, но главное — «замалчивание» этой темы и её резонов в самой политике государства — не может ничем быть оправдано. И в том, почему сложилось такое положение, стоит разобраться.

В то же время было бы наивным полагать, что внесение в законы положения о государствообразующем статусе русского народа само по себе существенно поменяет нашу правовую и политическую реальность. Конечно, слово имеет своё значение и вес, и такая декларация так или иначе привела бы к изменениям, но к изменениям, во-первых, не быстрым, а во-вторых, скорее всего, половинчатым и фрагментарным. Иными словами, в случае фиксации такого декоративного статуса русских, если бы она состоялась, никто не был бы доволен — ни последователи русского национал-патриотизма, ни его противники.

Другое дело, если за декларацией последовала бы системная трансформация национальной политики и Россия двинулась бы к новой модели такой политики. В таком случае статус государствообразующего народа мог бы помочь более гармоничному выстраиванию межэтнических отношений: в частности, права и интересы русских учитывались и соблюдались бы по всей России, на всех уровнях власти и во всех институтах общества. Во-вторых, такой статус позволил бы русским вновь по праву взять основную ответственность за межнациональное согласие в стране и за сохранность своеобразия всех народов, включая малые народы. Именно этого ждут от русских в самой России. Да и народы бывшего СССР ожидают, когда же бывший «старший брат» возьмётся за ум. Во всяком случае, так думает старшее поколение везде, где раньше была единая страна.

В этом смысле Русско-кавказская инициатива (РКИ) — это первый шаг, и шаг, безусловно, важный. Кроме того, в отличие от всех голосов, возвышавшихся ранее в нашем патриотическом сообществе и поднимавших эту тему, данная инициатива обладает редкими достоинствами. Ведь её главными инициаторами выступили представители Северного Кавказа, и в дальнейшем своём развитии РКИ принципиально строится на основе обсуждения и одобрения её со стороны различных национальных и этнокультурных общин России (1).

Как бы могло выглядеть закрепление статуса русского народа в нашем законодательстве? Член Изборского клуба, депутат Госдумы В.В. Бортко предложил нам совместно подготовить концепцию законопроекта, который он готов внести в парламент. Он попросил членов оргкомитета РКИ выработать выверенные формулировки для того, чтобы выступить с такой законодательной инициативой либо с соответствующими предложениями о поправках в Конституцию. Одна из кратких формулировок, на мой взгляд, могла бы звучать так.

Мы, русский народ и присоединившиеся к нему народы, исторически образовали государство Россию и совместно развивали Русскую цивилизацию. В России мы видим гарантию сбережения и воспроизводства наших народов, их культурной и нравственной идентичности, их традиционных ценностей, их права на самобытность и своеобразие, которые не должны попираться и размываться во имя утверждения в ущерб им иных видов прав и свобод.

Ниже мы подробно остановимся на том, какие принципы могли бы лежать в основе новой, более гармоничной, чем в последние сто лет, модели национальной политики в России.

Принятая в 2012 году Стратегия национальной политики слегка подновляет ельцинскую модель, но, по сути, мало что меняет. В свою очередь национальная политика в постсоветской России всё ещё по инерции наследует ленинским принципам, которые на новом историческом этапе были воспроизведены Ельциным. Усилиями тогдашних идеологов была зафиксирована модель — по умолчанию русофобская. Отказавшись почти от всего советского наследия, ленинские принципы в этой сфере Ельцин ломать не стал.

В чём же причина этой, на первый взгляд абсурдной преемственности? Причина кроется в двойных стандартах национальной политики для русского большинства и для так называемых национальных меньшинств. При этом ельцинская модель могла быть продавлена только «тихой сапой», без широких обсуждений. Ведь «демократам» 90-х годов было гораздо труднее аргументировать эти двойные стандарты, чем большевикам, поскольку после распада СССР русские стали не просто самым большим народом в стране, но подавляющим большинством — их доля превысила 4/5 населения. К тому же остриё критики было направлено в пропаганде либералов-западников против советского, а не русского начала, хотя многие из них и не стеснялись пинать русский народ на предмет его векового «рабства», «лени» и «нецивилизованности».

Ленин в своё время вступил на путь заигрывания с этнократиями, затем так же поступал и Ельцин. Эти два политика строили свою тактику на разрушении старого государства, старых порядков, но при этом они вынуждены были лавировать, чтобы процесс распада не зашёл слишком далеко.

Ленину в национальном вопросе было свойственно редкостное лицемерие, которое было основано на том, что, с одной стороны, нужно было любой ценой удержать территорию бывшей империи, с другой стороны, нужно было завоевать репутацию демократичнейших и «добрейших» интернационалистов, максимально привлекательных для всех и всяческих инородцев. Иными словами, нужно было играть в лукавую игру — казаться и быть на словах главными защитниками «свободы» народов вплоть до признания права национальных республик на отделение, при этом фактически, на деле выполнять имперскую программу удержания геополитического пространства.

В записках Ленина конца 1922 года, венчающих дискуссию по национальному вопросу, чётко объяснены основы этого официального лицемерия. Ленин говорил:

«Во-первых, следует оставить и укрепить Союз Социалистических Республик; об этой мере не может быть сомнения. Она нам нужна, как нужна всемирному коммунистическому пролетариату для борьбы с всемирной буржуазией и для защиты от её интриг» (2) 

Однако далее, говоря о миллионах народов Азии, вступающих в процесс борьбы с мировым империализмом, Ленин подчёркивает:

«Было бы непростительным оппортунизмом, если бы мы накануне этого выступления Востока и в начале его пробуждения подрывали свой авторитет среди него малейшей хотя бы грубостью и несправедливостью по отношению к нашим собственным инородцам»(3).

Такой подход строился в расчёте на скорейшую мировую революцию. И поэтому очень скоро эта модель превратилась в анахронизм — через 15 лет в СССР никто всерьёз её уже не воспринимал. Тем не менее лицемерие стало официозом, что, конечно, по-своему развращало как партию, так и элиты национальных образований.

Подмена русского вопроса как части национальной политики вопросом об имперском центре как якобы «русском» и к которому сводится всё «русское» в России стала краеугольным камнем ленинской национальной политики, изворотливой, лицемерной и, в сущности, лживой. «Истинную русскость» Ленин отождествил со старым имперским бюрократическим настроем. Он без всякого стеснения исповедовал свою русофобию, чему есть немало примеров. Тогда же, в декабре 1922 года, он заявлял следующее:

«Интернационализм со стороны угнетающей или так называемой «великой» нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой то неравенство, которое складывается в жизни фактически». «Нужно возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством «великодержавной» нации» (4).

Строя свою русофобскую концепцию, Ленин прибег к весьма курьёзному аргументу, что типичный русский бюрократ всегда представлял и представляет до сих пор «истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника». О ком же говорит Ленин? Де-факто в этот период он обвиняет в этих качествах таких «истинно русских бюрократов», как Орджоникидзе, допустившего рукоприкладство по отношению к одному из зарвавшихся грузинских «социал-националистов»; таких как Дзержинский, возглавлявший кавказскую комиссию и о котором Ленин замечает: «обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения»; наконец, таких как наркомнац Сталин, обвинённый сначала в администраторском увлечении и озлоблении против оппонентов, а затем и в «великорусском шовинизме». Иными словами, в самой верхушке большевистской партии засели «великодержавные держиморды», и Ленину с Троцким пришлось прикладывать усилия, чтобы осадить этих «русских империалистов».

Столь комично выглядела эта аргументация на словах. А что на деле? На деле, таким образом, Ленин и Троцкий сами камуфлировали империалистическую сущность будущей «красной державы»(5). Этот новый авангардный империализм должен был строиться на всяческом искусственном занижении русского фактора как реально доминирующего в стране, на искусственной дерусификации власти и культуры, на отсечении даже малейшей возможности восстановления русского политического самосознания как главного и самого опасного конкурента большевизма.

Сталин в пылу полемики обозначил позицию Ленина как «национальный либерализм». Тогда ему не удалось переспорить Ленина, хотя впоследствии он «отыграл» многие вещи в национальной политике. Правда, на это ушли десятилетия. Так, в середине 30-х годов Сталин уже остановил так называемую «коренизацию кадров» в партийном и государственном аппарате союзных республик и затем повернул её вспять. Тем не менее Сталин не закрепил свою позицию в правовом отношении. Юридически СССР и РСФСР строились по ленинским лекалам до самого распада державы. Не стоит и преувеличивать «русофилию» Сталина — более или менее внятная прорусская позиция проявилась у него только в годы Великой Отечественной войны, а до этого она сводилась лишь к незначительным прагматическим мерам.

Письма и записки Сталина Ленину в 22-м году показывают, что он был, конечно, не «великорусским шовинистом», а исходил из заботы о прочности вновь созданного государства. И стратегически он оказался, безусловно, прав. Хотя тактически Ленин был более точен в оценках событий — он сумел привлечь на свою сторону тех, кого Сталин называл «национал-независимцами», и успокоить так называемых «национал-уклонистов».

В поддержку ленинской позиции выступил и Троцкий, который всячески занижал опасность «национализма» у местных коммунистов и всячески раздувал опасность «великодержавности» в партии и госаппарате:

«Националистические тенденции среди коммунистов малых наций являются признаком ещё не везде вытравленных грехов великодержавности в общегосударственном аппарате и даже в иных уголках самой правящей партии», «имеют не самостоятельный, а отражённый, симптоматический характер» (6). 

Здесь мы видим те же самые двойные стандарты — «русский империализм» должен подавляться, а малые «национализмы», напротив, поощряются. Данная позиция не соответствовала действительности, если учесть то рвение и размах, с которыми принялись за коренизацию кадров и строительство национальных суверенитетов местные партийные верхушки на Кавказе, на Украине и в Белоруссии. Политика эта последовательно развивалась все 20-е годы и в значительной степени продолжалась ещё и в 30-е, затем её рецидивы были осуществлены в эпоху Хрущёва (7).

Большевики ленинско-троцкистского образца и либералы ельцинско-тишковского образца схожи между собой. По крайней мере разительное их сходство заметно в отношении к русским. Русское большинство рассматривалось и теми, и другими как донор, тягловое начало государства, притом что это не должно было становиться частью самосознания самих русских во избежание обострений русского национал-радикализма.

Российская нация у либералов 90-х годов выглядит почти как воспроизведение концепции «советского народа», в которой русским как деперсонализированной, лишённой субъектности массе негласно отводилась роль главного источника материальных и социальных выгод для правящего слоя в стране в целом и правящих национальных элит на местах. В обмен на лояльность этнократов центр перераспределяет часть общегосударственных ресурсов (союзных, федеральных) в пользу национальных республик и автономий. Но помимо негласной политики в модели ленинских интернационалистов и ельцинских либерал-космополитов было и вполне официальное, закреплённое юридически содержание: «инородцы», «националы» получали гарантии своих привилегий посредством закрепления за их национально-государственными образованиями особого статуса: частичного суверенитета.

Пусть этот суверенитет в условиях существования властной партийной вертикали был и мнимым, но он оставался правовой формой, потенциально опасной для целостности государства, что ярко проявилось в ходе развала СССР. Что касается внутрироссийской ситуации в 90-е годы, то благодаря политике несимметричной децентрализации государство стремительно скатывалось к распаду. Фактически эта хаотизация РСФСР привела к «параду суверенитетов», резкому росту местных национализмов с сепаратистским уклоном. Как и в первые десятилетия советской власти, в 90-е годы происходила огульная дерусификация национальных республик, коренизация кадров в местном госаппарате, ограничивалось использование русского языка. В целом ряде регионов произошёл беспримерный за всю историю отток русского населения. Наконец, в Чечне дело дошло до репрессий против русских, прямого сепаратизма и привело к войне, преодолеть которую России стоило огромных жертв.

Ельцин, идя в начале 90-х годов на уступки национальным и региональным баронам, создал сам себе тяжелую проблему и головную боль. Фактически весь период своего президентства он был вынужден согласовывать с ними условия и правила игры — где лестью, где угрозами, где подкупом, где уговорами «убеждая» их сохранять лояльность Москве. Выстроенная в первой половине 90-х годов система федерализма содержала в себе глубокие противоречия: в частности, это были противоречия между федеративным договором, конституциями ряда национальных республик и принятой в 1993 году Конституцией РФ. Субъекты Федерации обладали различным правовым статусом, и это неминуемо вело к разрушительной реакции тех субъектов, которые обладали меньшими правами и полномочиями и считали такое положение несправедливым. Иными словами, сама система продуцировала «оползень государственности».

Плоды децентрализации мы пожинаем и до сих пор. Местные лидеры и после Ельцина продолжали торговаться с центром, выпрашивать преференции для своих регионов. Стоит ли говорить об очевидном, а именно о том, что такого рода политика заигрывания с этнократическими элитами и интеллигенцией со стороны федерального центра порочна и пагубна и может быть оправдана лишь временными обстоятельствами (спасением государства от распада). Моральная ущербность её особенно вопиюща на фоне безмолвия русского большинства, лишённого правосубъектности.

Психология эгоцентризма местных этнократий так и не изжита, и в случае ослабления федерального центра вновь могут легко вспыхнуть радикальные и сепаратистские настроения. Из этого следует важный вывод: как ленинская, так и ельцинская модели национальной политики представляют собой удобные формы для манипуляции извне, поскольку они одновременно создают и комплекс ущербности в русском большинстве, и в то же время вскармливают в регионах националистические привычки. Здесь мы имеем дело с двойным минусом данной модели национальной политики, что означает для государственной безопасности сугубую уязвимость — фактически в основу федерации закладывались замороженные вирусы потенциальной русофобии и потенциальной ксенофобии, которые не могут не ожить во время кризиса государства. Это обстоятельство хорошо понимали американские советологи, и на этом строился расчёт во время финальной фазы холодной войны, в чём беззастенчиво признавался, к примеру, в своих работах З. Бжезинский (8).

После прихода к власти Путина ему пришлось разгребать унаследованные от Ельцина проблемы, унифицировать региональные законодательства, ликвидировать наиболее острые проявления несбалансированной модели национальных отношений. В своем первом Послании Федеральному собранию 2000 года Путин обозначил новый императив — прекращение соревнования между центром и регионами за власть:

“В России федеративные отношения не достроены и неразвиты. Региональная самостоятельность часто трактуется как санкция на дезинтеграцию государства. Мы всё время говорим о федерации и её укреплении, годами об этом же говорим. Однако надо признать: у нас ещё нет полноценного федеративного государства. Хочу это подчеркнуть: у нас есть, у нас создано децентрализованное государство”.

Путинские меры в этой сфере включали введение федеральных округов, реформу Совета Федерации, создание институтов полномочных представителей. Была образована комиссия Козака, задачей которой стало приведение отношений центра и субъектов Федерации к единому знаменателю, упорядочивание бюджетной политики, которая является главным рычагом распределения власти (10). В результате произошло укрепление политической вертикали, сосредоточение главных полномочий в администрации президента РФ. Однако сама модель межнациональных отношений остаётся прежней, федерация — асимметричной, русский вопрос — нерешённым, контроль над национальными лидерами и губернаторами осуществляется в режиме «ручного управления» и зависит в значительной степени от характера носителя верховной власти, то есть от субъективного фактора.

Если во времена Ленина такого рода национальная политика обосновывалась аргументами пролетарского интернационализма и тем, что в конечном счёте все национальности и этносы должны будут слиться в единое мировое братство трудящихся, то возникает вопрос: какими соображениями обосновывалась сходная политика «денационализации» и «деэтнизации» у либералов и космополитов? Является ли достаточным основанием для этого то, что внедрение идей толерантности и неправомерное использование в России стандартов «многонационального государства» поощрялось западными политиками?

Отвечая на поставленные выше вопросы, нужно сказать о том, что в России 90-х годов действительно была принята за основу концепция «деэтнизации» политики ради создания максимально лишённой «национального» фактора гражданской общности. Как и у большевиков, у либералов остриё этого подхода было направлено против русских, тогда как другим народам и этносам предполагалось предоставить временные льготы и поблажки в деле их «интеграции» в светлое будущее, в котором придется избавиться от таких устаревших вещей, как этносы и народы.

Уже сам факт существования русского народа, как и других империообразующих народов (таких как китайцы ханьской группы, персы в Иране и т.д.), сам по себе является вызовом школам «конструктивизма» и постмодернизма в этнологии, ставит под сомнение их аксиомы. Среди главных идеологов и творцов национальной политики в РФ с момента её возникновения стали именно сторонники «конструктивизма», самым ярким и последовательным из которых явился академик Тишков (он же был первым министром по делам национальностей при Ельцине и соавтором всех официальных документов в этой сфере, принимавшихся с начала 90-х годов и до сих пор).

С точки зрения постмодернистов, «этносы» являются в значительной степени фиктивными образованиями, «воображаемыми сообществами», искусственными конструктами, видами «изобретённой традиции». Критический анализ данных поветрий в этнологии и антропологии позволяет прийти к выводу, что «научные» подходы постмодернистов-конструктивистов полноценно работают лишь в квазитрадиционных сегментах современных обществ (таких как всевозможные «ряженые», живущие в резервациях и искусственно поддерживающие имидж «этнографического заповедника», обитатели так называемой «прибрежной полосы», то есть работники туриндустрии и сувенирного бизнеса, создающие видимость «этноса на продажу», или маргиналы на самом Западе: вроде последователей молодёжных контркультур, наркоманы, сексменьшинства и всевозможные неформалы, обитающие в особых социальных анклавах). Вся остальная (основная) часть обществ и на Западе, и на Востоке плохо вписывается в «конструктивистские» схемы.

Постмодернистская трактовка этносов и наций представляет собой насмешку и издевательство над этнической культурой, хотя нельзя отрицать, что кое-где глобализация уже довела некоторые народы до столь абсурдного положения. Тем не менее реальные этносы и нации сопротивляются тем, кто пытается свести их как явление всего лишь к результатам манипуляции со стороны властных элит — примером чего может служить поднимающийся по всему миру новый этнонационализм. Люди хотят быть народами и не хотят быть населением, люди хотят суверенитета своих государств и не признают над собой глобального суверенитета. Иными словами, научная проблема у постмодернистов подменена проблемой чисто идеологической.

Деятельность и убеждения Ю.Тишкова достаточно хорошо известны, чтобы подробно на них останавливаться. Он относится к категории учёных-конъюнктурщиков, хорошо вписавшихся в политический контекст. В своё время Тишков «прославился» заявлениями о благостности замещающей иммиграции, а также о том, что наш народ ещё никогда не жил так благополучно, как в начале путинского правления. Главной же его идеей стала идея конструирования «россиян» как гражданской нации, при этом исключив её этническую подкладку. Тишков постоянно утверждает императив — создать и утвердить «безнациональную» «российскую нацию», подавляя при этом главного конкурента — русский этнонационализм — как конкурента наиболее опасного (остальные национализмы на территории РФ не столь опасны, более того, они могут выступить временными попутчиками на первой стадии формирования «россиянского» проекта):

«Самым серьёзным препятствием на пути утверждения гражданского национализма (или российского патриотизма) является не столько национализм нерусских народов, сколько национализм от имени “русской нации» как некоей “государствообразующей” или “сплачивающей» нации, да ещё в некий «суперэтнос». <…> Категория “русской нации» закрывает возможность открыто сформулировать понятие России как политической нации» (10).

Парадокс подхода Тишкова заключается в том, что он фактически обосновывает конфликт и противоречие между двумя претендентами на право формирования в России нации — между этнической общностью (имеются в виду русские) и государством. Тишков однозначно занимает сторону государства, поскольку оно обладает большей властью, является формой легитимного насилия (11). Таким образом, получается, что Тишков и его единомышленники исходят из твёрдой убеждённости, что государство в России «нерусское», русским противостоит и в его интересах никакого возрождения русского самосознания и русской ответственности не допустить.

В чём же пафос деэтнизации, который исповедуют учёные-постмодернисты? В наиболее ёмком виде он сформулирован тем же Тишковым:

«Человек рождается и живёт, прежде всего, не для служения группе/нации, а для собственного социального преуспевания. И свободу индивид обретает не в ассоциации, а в диссоциации от группы» (12).

Другой специалист по национальным отношениям, также несколько лет бывший министром того же ведомства В.Ю. Зорин, следующим образом объясняет применение данного подхода к курируемой им сфере:

«Обновлённая этнокультурная политика в России призвана преодолеть, прежде всего, жёсткое групповое видение субъекта политики, который в разных обществах определяется по-разному: этносы, расы, нации, меньшинства и т.д. Академический анализ и политика призваны отказаться от убеждённости в изначальном существовании неких социальных группировок людей, по которой у гражданина и у группы в целом есть потребности, интересы и права и даже отдельная “этническая правосубъектность”» (13).

Иными словами, как и у большевиков-интернационалистов, у нынешних идеологов национальной политики сложилось чёткое убеждение, что в современном мире этносы и народы будут интегрированы в глобальное общество и в этом контексте должны иметь превалирующее значение лишь права и чаяния атомизированных индивидов, но никак не групп.

На деле мы имеем дело не с «научными» выводами и даже не с квазирелигиозной верой в победоносную глобализацию, а с сознательной подменой понятий. Сами Тишков и Зорин прекрасно понимают, что на безрыбье «деэтнизированной» политики реальную власть получает партийная либо клановая клика. В данном случае речь идёт о клике проводников глобализации. В этом и состоит секрет Полишинеля российской национальной политики, равно как и политики «мировых революционеров» столетней давности. Лишь группировки глобалистов-вестернизаторов (наследующих «мировым революционерам») имеют приоритетные права на субъектность, тогда как нациям, народам и этносам в этом праве предлагается отказать.

Здесь мы видим не какую-то сверхсовременную новацию, но старинный принцип «разделяй и властвуй». Для манипуляции этносами и народами необходимо разделить их на индивидов и навязать каждому индивиду настрой заботиться лишь о себе самом. В таком понимании у граждан «Россиянии» нет никакого общего дела, отличного от общего дела с гражданами США и Европы (то есть это общее дело — бизнес, глобальные форматы прав человека, всевозможные «шкурные» интересы и т.п.). В данном контексте само существование «россиянского» государственного образования является сугубо временным и переходным.

Подобные установки не могут быть жизнеспособными сколько-нибудь долгое время. Поэтому нынешней российской власти необходимо стремительно избавляться от услужливых, но опасных для нее теоретиков-конструктивистов. России нужны не ширмы нацполитики и не лицемерие космополитов, имитирующих «патриотическую озабоченность». России нужен прочный порядок— и этот прочный порядок может быть построен только на основе признания её народов и этносов полноценными субъектами права. При таком подходе правосубъектность русского народа естественным образом выдвинется на передний план.

Ни народ, ни нация не могут целиком определяться территориальными или гражданско-правовыми границами. Народ и нация являются видами исторических общностей, которые, проходя разные этапы развития, в корне своём сохраняют базовую идентичность — идентичность этнокультурную, в том числе формы исторической памяти и сознания общей судьбы. Границы могут перекраиваться в зависимости от исхода геополитических баталий, гражданство может смещаться вместе с границами и является заложником правовой политики тех или иных государств — но этнокультурная идентичность, общее происхождение, общая судьба не зависят от этих сдвигов и перекраиваний.

Успешное нациестроительство возможно лишь в опоре на реальный суверенитет. Отсюда проблема малых наций, находящихся на стыке больших цивилизационных пространств (пример такой нации — Украина, где «нациестроительство» было взято под контроль внешними геополитическими субъектами, тогда как Россия долгое время пыталась строить отношения с Киевом как с самостоятельным субъектом международного права, апеллировала к его разуму, к его действительным национальным интересам).

Искусственная концепция нации «россиян», построенная в противоположность нации «русских», порочна и опасна, в 90-е годы она не разрушила страну только благодаря нравственной силе и благоразумию народов России. При этом русофобская ельцинско-гайдаровская власть всячески стремилась загнать вглубь «русскую тему», навязывала дерусификацию в массовой информации и культуре, требовала минимизировать использование самих слов «русское» и «русские». Обосновывалось это мнимыми противоречиями русского большинства и национальных меньшинств, опасностью «русского фашизма», боязнью чем-то ущемить права малых народов. Главным же аргументом выдвигалась «многонациональность» РФ как основание для игнорирования русской темы (аргумент лживый, поскольку РФ по методикам ООН должна считаться мононациональным государством). Русофобы в федеральной власти взращивали антипатриотические элиты везде, где это было возможно, — в том числе в регионах, в руководстве религиозных конфессий, в общественных структурах.

Для «россиянеров», многие из которых и по сей день занимают ключевые позиции во власти, естественно исходить из главенствующего интереса индивидуума, предполагающего так или иначе интегрироваться в глобальный мир. Поэтому для них модель Ельцина—Тишкова прекрасно подходит.

Другое дело — русские, как в этническом, так и в цивилизационном смысле этого слова. Если мы исходим из того, что наши дети будут нашими наследниками, что они воспроизведут нашу культурную и цивилизационную идентичность, идентичность своего народа, своей цивилизации, — тогда эта модель категорически не подходит.

Русский народ сформировал базовую культуру России, в том числе её политическую культуру, создал пространство общежития, в котором другим народам предоставляются равные права и статус. Русское этнокультурное ядро строило государство вместе и сообща с другими коренными народами, при этом оно вдохнуло в это государство жизнь, внесло в его защиту и строительство решающий вклад, было постоянным лидером державы, несло самые большие жертвы. Именно русские подарили всей этой цивилизации своё имя (Русская цивилизация, Россия), передало своим братьям по исторической судьбе русский язык как способ общения и взаимопонимания, обогатило мир других народов России высочайшей культурой и достижениями передовой цивилизации. При этом Россия как целое и русские как её ведущий народ обогащались за счёт культуры исторически присоединявшихся к ней народов, «прививавшихся» к стволу русского государства-цивилизации. Особенно интенсивным этот процесс был на уровне политической элиты, куда открывался доступ представителям местных элит, включавшихся в империю. В советский период этот же процесс взаимного культурного обогащения далеко вышел за пределы политической элиты, затрагивая самые широкие слои народа.

Сегодня идёт возрождение великого Русского мира. В этом понятии заложено широкое, цивилизационное, а не этническое, прочтение русскости. Попытки заузить и даже табуировать понятие «русского» как маркера цивилизационной идентичности предпринимались как в начале XX века, так и в его конце. Фактически была осуществлена терминологическая диверсия, обман, с помощью которого выбивали основания из-под традиционного понимания русскости. Но сегодня это прочтение восстанавливается, и к Русскому миру причисляет себя всё больше и больше людей, которые не являются этническими русскими или славянами. Стыдливо-боязливое отношение к слову «русский», которое навязывалось сверху, уходит в прошлое. К Русскому миру относятся по праву все носители Русской цивилизации, с которыми мы объединены общей судьбой, общим трудом и подвигом предков, великой культурой и традициями взаимоподдержки.

Русская цивилизация исторически вырабатывает своеобразное понимание национальных отношений, в том числе у нас складывается и оригинальное прочтение понятия «нация». Достаточно близко к оптимальному решению этих вопросов подошли ранние евразийцы (стремление отказаться от понятия «нация» у неоевразийцев можно рассматривать как шаг назад по отношению к Н. Трубецкому; Русская цивилизация не обязана приводить свою культурно-идеологическую терминологию в соответствие с терминологией западных идеологов)(14). Нация рассматривается в контексте русской культуры как комплексная, а не чисто политологическая категория — в коллективном труде «Русская доктрина» мы предложили такое её понимание: нация — самовозрастающий, способный к сверхэтнической солидарности социальный организм; нация всегда формируется на основе сильного племени и способна стать коалицией этносов. Важным аспектом понимания нации являются ее характеристики как большой коммуникативной системы (15).

Таким образом, в основе новой модели национальной политики России должно лежать представление о единой нации с русским цивилизационным стержнем. Такое представление будет продуктивно работать и внутри России, гармонизируя пространство межэтнических отношений, и соответствовать духу и смыслу евразийского проекта интеграции некогда разрушенного геополитического единства.

Здесь имеет смысл остановиться на нескольких основных положениях предлагаемой оптимальной модели национальной политики.

1.В новой модели субъектами права должны выступать не только граждане и регионы (республики, губернии и т.д.), но и народы и этносы, населяющие Россию. В этой модели Россия мыслится как соцветие драгоценных для неё братских народов (этнокультурных традиций) — это соцветие должно быть сохранено в будущих поколениях, а не растворено в каком-либо «плавильном котле» либо же в проекте создания новой смешанной расы.

2.Народы России должны обладать правосубъектностью. Это означает, что Россия представляет собой коалицию, братский союз народов, каждый из которых имеет равные права, но и несёт равные обязанности перед державой. Такой подход в корне отличается от современного подхода, в котором субъектность народов подменена субъектностью автономных и национальных республик – эдаких «национальных государств в государстве».

3.Следующий тезис может быть целиком взят из программной предвыборной статьи Путина 2012 года:

«Русский народ является государствообразующим — по факту существования России. Великая миссия русских — объединять, скреплять цивилизацию. Языком, культурой, «всемирной отзывчивостью», по определению Фёдора Достоевского, скреплять русских армян, русских азербайджанцев, русских немцев, русских татар. Скреплять в такой тип государства-цивилизации, где нет «нацменов», а принцип распознания «свой–чужой» определяется общей культурой и общими ценностями. Такая цивилизационная идентичность основана на сохранении русской культурной доминанты, носителем которой выступают не только этнические русские, но и все носители такой идентичности независимо от национальности».

Итак, резюмируя эти цитаты: государствообразующий статус для русского народа, русская культурная доминанта — для всех народов, идентифицирующих себя с нашей цивилизацией.

Называясь россиянами, представители «национальных меньшинств» от этого не становились ближе ни к себе самим, ни к русскому народу. Российская идентичность обедняла, стандартизировала, выравнивала, делала нас более скудными и убогими, чем мы есть. Русская цивилизационная идентичность надстраивается над уже существующими уровнями идентичности, чтобы их уберегать, и пестовать, и предоставлять им возможности для дальнейшего раскрытия.

1. Таким образом, более чем 190 народов, проживающих в России, соединяются в единый сверхнарод — русскую сверхэтническую нацию. Целью данного объединения должен быть проект общего дела, общего развития и общего будущего. Исторически параметры и темпы развития могут меняться, но сама динамика и устремлённость к более справедливому и совершенному устройству России не подлежит сомнению. В России как цивилизации входящие в неё народы видят гарантию сохранения своеобразия и культурного развития каждого из них. При этом в единой русской сверхэтнической нации происходит выработка и укрепление ментального единства, необходимого для общего проекта развития, — это то, что Н. Трубецкой называл «общеевразийским национализмом», — попросту говоря, мироощущение общего дела, освящённое общим пониманием правды. Таким образом, развитие будет происходить одновременно по двум руслам — каждый народ и этнос будет развивать и раскрывать достоинства своей культуры, в то же время все народы России будут развивать мощь и красоту общенациональной культуры и Русской цивилизации в целом. Культуры российских этносов и народов будут не смешиваться, а сливаться в соборном, хоровом устройстве нашей цивилизации. Важно подчеркнуть, что данный подход является не утопией, напротив, в значительной степени он основывается на многовековом опыте строительства реальной Русской цивилизации.

2. Исторически Россия развивалась как государство, которое не стремилось к смешению народов и их растворению друг в друге, не диктовало ассимиляцию, отказ от своего рода и своей веры, но, напротив, создавало возможности для сохранения этнокультурного и религиозного многообразия и уникальности народов, этносов, традиций. Так должно быть и впредь. Смешанные браки, метисация российских этносов не является стратегической целью национальной политики. Смешанные браки не поощряются, но и не порицаются. Также оптимальная модель национальных отношений предполагает чёткую сбалансированность миграционных потоков и целенаправленную миграционную политику, исключающую спонтанное развитие ситуации в этой сфере.

3. Российский федерализм, возникший как всеобъемлющий формат государства в ходе революции 1917 года, не может быть признан естественным. В то же время вопросы о реформировании федерации и пересмотре федералистских принципов должны обсуждаться и решаться с большой осторожностью. Необходимо понимать, что российский федерализм, в отличие от большинства существующих в мире федерализмов, был построен не по принципу собирания в федерацию тех земель, которые тяготеют друг к другу, а по принципу расчерчивания бывшего имперского пространства на новые сегменты в соответствии с абстрактной логикой государственного центра (19). К тому же процесс строительства федерации изначально происходил в контексте отрицания имперского наследия и на фоне доминирования центробежных тенденций. При этом в оптимальной модели национальной политики в ближайшей перспективе вопрос о пересмотре федерализма может быть отложен до лучших времен — во избежание поспешных решений. Предлагаемая новая модель национальных отношений через какое-то время создаст условия для более взвешенного и гармоничного разрешения проблемы федерализма.

4. Необходимо вернуться к принципу равенства: так чтобы реализация прав и интересов всех народов России не могла ущемлять права и интересы русского большинства. В новой модели национальной политики вместо конструирования деэтнизированной «пустыни» голого гражданства должны создаваться все условия для воспитания в нации самоуважения, культивирования в ней национального достоинства и чести, связанных с «русским именем». Это станет возрождением благородных имперских традиций. Моделирование мощного и привлекательного образа русской культуры и русского языка должно стать государственной политикой. В частности, необходимо разработать и сделать предметом наступательной просветительской стратегии культурологическую и языковую русскую «картину мира», русскую галерею исторических побед, героев, преодолений. Народы России должны ощущать гордость своей принадлежностью к великой цивилизации с ее невероятными успехами в прошлом и достойным самосознанием в настоящем.

Пы. Сы. Не во всем согласна с автором, но есть любопытные мысли.