Про наказания — 2: о легитимности

Уже как-то писал про соотношение поощрения и наказание в воспитании. По мотивам обсуждения с товарищами продолжу тему.

Вслед за нашумевшей скандальной поправкой в статью 116 УК, предлагающей карать «близких лиц» лишением свободы до 2 лет за действия, причинившие боль, но не повлекшие вреда для здоровья, в СМИ была поднята вакханалия о чудовищности семейного насилия. При этом называются цифры, превышающие реальные в сотни раз (сравните 0,125% реальных семей, где совершаются преступления связанные с насилием, и мифические от 25% до 70%).

Под призмой подобных подтасовок семью уже предлагается считать чем-то на грани противозаконности. А воспитание детей в семье — заведомо подозрительным, ибо оно сопряжено с «насилием». Насилием же предлагается считать чуть ли не любой акт наказания (а известно, что воспитание состоит из поощрения и наказания), вплоть до объявления словесных наказаний психологическим насилием. Понятно, что нужна борьба и с подтасовками, и с конкретными законодательными инициативами, но не менее интересно рассмотреть саму тему отождествления наказания и насилия в концептуальном плане.

Потому что сама по себе необходимость воспитания как такового и наказания как его элемента чем-то легитимируется. Есть традиционный взгляд на жизнь, в которой есть добро и зло. И понимание, что нужно стремиться к добру и отвращаться от зла. Само по себе это предполагает наличие истины в широком смысле этого слова (не только лишь соответствия частного понятия предмету, но некоей целостной общемировой идеи). И восхождения к истине (отнюдь не обязательно религиозное — светская наука в широком смысле также занята подобным восхождением). Именно в осознании необходимости восхождения содержится легитимация действий ради того, чтобы бороться со злом (наказание за зло) и за то, чтобы в человеке восторжествовало добро (поощрение добра).

Современный же нам постмодернизм (прочно укоренившийся не только в культуре, но и в политике) утверждает, что истины нет. Что восхождения тоже никакого нет. Что нет человека с большой буквы. Что с развенчанием этого человека с большой буквы несомненностью остаются две категории: звериное в человеке, также освобождённое от восхождения (секс без меры и ограничений объектов страсти, потребление от пуза и свобода всяческого неравенства) и небытие (включая право на добровольный уход из жизни начиная с младенчества). А вместо истины остаётся сад расходящихся тропок в блуждании между осколками здания культуры (осколками этого самого Человека с большой буквы), дегуманизированным звериным началом и небытием.

Соответственно, любое стремление расходящиеся тропки соединить и куда-то направить — есть зло. Т.е. любое принуждение есть зло. Получается, что с исчезновением дихотомии добра и зла место, прежде занимаемое злом (того, с чем необходимо бороться) занимает принуждение, обобщаемое до насилия. А место прежнего добра занимает свобода от любых целостностей, свобода распадаться на части до любого предела.

И вот тут, как мне кажется, надо сказать законодателям, что следующее на очереди к искоренению в такой парадигме — это государство в целом и законодательство в частности. И они сами, как служители этого государства и законодательства.

Источник: http://unv.livejournal.com/159...