Родина и мы

1.

Как тяжко утратить родину… И как невыносима мысль о том, что эта утрата, может быть, состоялась навсегда… Для меня навсегда, ибо я, может быть, умру в изгнании…

От этой мысли все становится беспросветным: как если бы навсегда зашло солнце, навсегда угас дневной свет, навсегда исчезли краски дня… и никогда больше не увижу я цветов и голубого неба… Как если бы я ослеп; или — некий голос грозно сказал бы мне: «больше не будет радостей в твоей жизни; в томлении увянешь ты, всем чужой и никому ненужный»…

Кто из нас, изгнанников, не осязал в себе этой мысли, не слышал этого голоса? Кто не содрогался от них?

Но не бойтесь этого голоса и этого страха! Дайте им состояться, откройте им душу. Не страшитесь той пустоты и темноты, которые прозияют в вашей душе. Смело и спокойно смотрите в эту темноту и пустоту. И скоро в них забрезжит новый свет, свет новой, подлинной любви к родине, к той родине, которую никто и никогда не сможет у вас отнять. И тогда вы впервые многое поймете и многое вам откроется. И ваше изгнанничество перестанет быть пассивным состоянием; оно станет действием и подвигом; и свет не погаснет уже никогда.

Я помню, как осенью 1922 года, в Москве, когда «вечное изгнание под страхом расстрела» было уже объявлено мне и оставались одни формальности, ко мне пришел проститься один из приятелей и произнес мне надгробное слово: «Вы», говорил он, «конченый человек; вы неизбежно оторветесь от России и погибнете… Что вы без родины? что вы можете без нее сказать или сделать? Уже через несколько месяцев вы не будете понимать того, что здесь совершается, а через год вы будете совсем чужды России и ненужны ей… Иссякнут ваши духовные родники… И вы станете несчастным, бесплодным, изверженным эмигрантом!»…

Я слушал и не возражал ему: он не видел дальше «пустоты и темноты»; он думал, что родина исчерпывается местопребыванием и совместным бытом; его патриотизм питался повседневностью; его любовь нуждалась в ежедневном подогревании; «русскость» его души была не изначальной, а привитой; он видел Россию не из ее священных корней; и судил обо мне по себе. И, зная это, я не надеялся поколебать его в прощальной беседы…

Мы, русские, мы, белые, все мы, вынужденно оторвавшиеся от нашей родной земли, — мы не оторвались от нашей родины, и слава Богу, никогда не сможем оторваться от нее. Всмотритесь и вслушайтесь в «пустоту» нашей тоски и в «темноту» нашей скорби: ведь мы сами — живые куски нашей России; ведь это ее кровь тоскует в нас и скорбит; ведь это ее дух молится в нас, и поет, и думает, и мечтает о возрождении, и ненавидит ее врагов. Почувствуйте это: она в нас, она всегда с нами; мы слеплены из ее телесного и духовного материала; и она не может оторваться от нас, так же, как мы не можем оторваться от нее. И куда бы ни забросила нас судьба в нашем лиц дышит, и молится, и поет, и пляшет, и любит стихия нашей родины. И когда мы говорим, просто говорим, произносим русские слова, разв это не ее дивный язык (о, какой несравненный!) благовестит о ней и нам, и другим народам?..

Какие человеческие законы, какие бытовые уклады могут оторвать меня от моей родины, когда я, может быть, самый последний из ее сынов, соткан из нее, и изменить это мог бы только тот, кто переплавил бы всего меня заново? «Эмиграция», «изгнание» меняют наше местопребывание и, может быть, наш быт; но они бессильны изменить состав, и строение, и ритм моего тела и моего духа. Посмотрите, как мы, русские, узнаем друг друга по походке, выражению лица, по произношению, по улыбке по манере одеваться, — всюду, и в горах Тироля, и в Нью-Йорке, и на аванпостах африканской армии. Все чувства наши обострились в изгнании для всего, что наше. Ширью, легкостью, простотою, искренностью, добротою, глубиною чувства, мечтательностью, даровитостью, темпераментом наделила нас Россия, — и все это слагает особый аромат бытия и быта… И нам слава Богу, никогда не утратить этого!..

За «пустотою» и «темнотою», там, глубже — в каждом из нас скрыто некое сокровище, светящийся клад русского национального духовного опыта — религиозного, и нравственного, и художественного, и государственного. Убедитесь в этом, воззовите туда голосом скорби и внимайте ответу. Подумайте про себя, из глубины, сосредоточенно, молча: «светлая заутреня»; «всенощная»; «панихида»; «Сергий»; «Гермоген»; «Кремль»; «Куликово Поле»; «Пожарский»; «Киев»; «Москва»; «Петр»; «Пушкин»; «Гоголь»; «Достоевский»; «наша песня»; «наша армия»; «наши монастыри»; «Оптина Пустынь»; «коронование», — — и никогда после этого не говорите и не воображайте, что вы «оторвались» от родины…

От родины оторваться нельзя! Можно жить на свете, не найдя своей родины: мало ли их безродных теперь; всюду они мутят, желая привить другим свое убожество. Но кто раз имел ее, тот никогда ее не потеряет, разве только сам предаст ее и не посмеет покаянно вернуться к ней… А нам всем родина дала уже, дала раз навсегда, неумирающее и неистощающееся богатство, в нас самих укрытое, всюду нас сопровождающее, дар навеки…

Конечно, это верно: что я без моей родины, которая это создала и это дала мне навеки? Да, но разве какое бы то ни было изгнание может отнять это у меня? Разве эти алтари не живут во мне самом и я не могу в любой момент обратить к ним мою любовь, и мою гордость, и мою благодарность, и мою молитву? И какая «денационализация» страшна мне и моим детям, если я постоянно — трепетом моего сердца и огнем моей воли — молюсь у этих алтарей и учу тому же моих детей?

Но тогда где же «пустота» и «темнота»? Да, я оторван от родной земли; но не от духа, и не от жизни, и не от святынь моей родины; и ничто, и никогда не оторвет меня них!..

И вот, смотрите: «состояние» изгнанничества становится заданием, действием и подвигом. Мы должны найти в себе, углубить и укрепить свою русскую природу, свою «русскость», так, чтобы через «пустоту» и «темноту» видимого и мнимого «отрыва» от России засиял свет подлинного единения и глубинного единства с нею. Мы оторваны от родной земли именно для того, чтобы найти в себе самих родной дух, тот дух, который строил Россию от Феодосия Печерского и Владимира Мономаха до Оптиной Пустыни и Белой Армии. И родная земля вернется нам только тогда, когда огонь этого духа загорится и в нас, и в оставшихся там братьях наших; загорится — и вернет нам нашу землю, и наш быт, и нашу государственность…

Где-то в мудром решении Божием установлено так, что человек находит через утрату, прозревает в разлуке, крепнет в лишениях, закаляется в страдании…

Кара ли это? Возмездие ли?

Не милость ли? Не помощь ли?

Когда же, когда возрастал и окрылялся человек в легких, дешевых, слишком человеческих утехах?

И разв не на сильного и не на любимого возлагается более тяжкий крест?

Нам задано обрести родину через утрату ее; увидеть ее подлинный, прекрасный лик в разлуке; окрепнуть и закалиться в изгнании; и подготовить свою волю и свое разумение к новому строительству нашей России.

Верьте: кому дано призвание, тому дан и обет.

Окиньте же умственным взором пути нашей общей белой борьбы и каждый — свою личную судьбу; и постигните — и наше призвание, и тот обет, который таинственно скрыт за призывом… Обет возврата и возрождения.

2.

Мы, белые изгнанники не беглецы и не укрывающиеся обыватели. Мы не уклонились от борьбы за Россию, но приняли ее и повели ее всею силою, и любовью, и волею.

И ныне заявляем, пусть слышат и друзья, и враги: борьба не кончилась, она продолжается.

Она окончится только с освобождением и восстановлением России. И тогда от этой борьбы останется драгоценное наследие: выделившийся и сплотившийся кадр белых патриотов, белая традиция, белая идея. Белая Армия станет творческой основой, ферментом, цементом русской национальной Армии — и в недрах ее она сделается орденом чести, служения и верности. И этот орден возродит не только русскую армию, но и русскую гражданственность — на основах верности, служения и чести.

Но для этого мы, белые, должны прежде всего соблюсти свой дух и самих себя.

Я не говорю: «себя» и «свой дух»; а в обратном порядке: дух и себя. Потому что дух важнее соблюсти, чем личную жизнь.

Тот, кто сберег свою жизнь, но не соблюл духа — тот не борец и не строитель родины. Что ему русская Армия? Что он России? С чем вступит он в грядущий орден? Какую понесет и передаст традицию?

Нет, наша задача не в том, чтобы пережить этот трудный период во что бы то ни стало: это значило бы все продешевить, растерять и погубить. Но в том, чтобы пережить этот период, оставшись белыми, сохранив белый дух, дух чести, служения и верности.

Мы должны соблюсти, во-первых, дух чести, ибо Россия погибла от бесчестия и возродится только через честь.

Я разумею прежде всего общечеловеческую честь — живое чувство собственного достоинства; уважение к себе и к своим алтарям; отвращение ко всяческой кривизне; прямоту характера, слова и поступка; имущественную честность. Я разумею, далее, воинскую честь — достоинство солдата; уважение к воинскому званию и призванию; живое осязание той благой цели, для которой воину дан меч; культ воинской доблести и славы. Я разумею, наконец, государственную честь — достоинство русского гражданина, неотделимое от достоинства России; уважение к исторической государственности, строившей нашу чудесную родину; живое осязание самого себя в единстве со своей родиной; памятование о том, что мы — ее аванпост и что по нас — судят о ней.

Мы должны соблюсти в себе во-вторых, дух служения, ибо Россия погибла от безразличия и своекорыстия и возродится только через служение.

Я разумею тот дух патриотической преданности, который подчиняет все личные и классовые цели — благу родины; я разумею рыцарственный дух бескорыстия свободной жертвенности, добровольного подчинения, дисциплины и бесстрашия; я разумею то состояние души, когда любовь родит сильную и неподкупную волю, воля ведет к поступку, а поступок строит родину; когда чувство долга становится второй природой, а вера в свое призвание ведет к подвигу.

Мы должны соблюсти в себе, в третьих, дух верности, ибо Россия погибла от душевной смуты, двоедушия и предательства и возродится только через верность.

Верным может быть только тот, кто чему-нибудь религиозно предан; кто в чем-нибудь безусловно и окончательно убежден; кто испытывал нечто с полной очевидностью, так, что душа его становится одержима тем, что ему очевидно. У человека безыдейного и безверного нет и верности; в нем все неясно, сбивчиво, смутно, — в нем смута и шатание, и поступки его всегда накануне предательства.

Бесчестие, своекорыстие и смута, — безрелигиозность и бесхарактерность, — погубили Россию; и возродится она честью, служением и верностью. Эти три великие основы русского православного правосознания с самого начала создали, спаяли и укрепили Белую Армию; ими она жила, за них боролась, ими побеждала. Благодаря им и через них она непобедима, ибо они слагают вместе тот дух, тот воздух, которым будет дышать и жить возрождающаяся и возрожденная Россия. Это есть как бы та «живая вода», которою должно быть вспрыснуто «мертвое тело» нашей родины…

И какой бы «строй» ни установился в России после перелома, какие бы люди ни оказались «во главе», какие бы «программы» ни восторжествовали, — Россия будет существовать, расти и цвести только тогда, если в ней воцарится дух чести, служения и верности; ибо дух бесчестия, жадности и предательства поведет ее опять по путям революции, распада, «переделов», «социализма» и «интернационализма», — по путям позора и бессилия. Мудрые понимали это и раньше; ныне разумеют это все, в ком живо непристрастное разумение. Для нас же, белых, — это аксиома.

И еще в одном мы можем быть уверены: если в России возобладает дух чести, служения и верности, то она станет монархией. Ибо этот дух, — дух единения, достоинства, дисциплины, порядка, честности и верности, — породит сильную, законную, несменяемую, сверхклассовую, национальную власть, свободно и доверчиво любимую народом и воспитывающую его через честь к свободе и через собственность к труду.

* * *

Соблюсти этот дух значит для нас соблюсти верность тем знаменам, которые мы развернули восемь лет тому назад, — одни на юге, другие в Сибири и на севере, третьи в Москве, — и которые мы привезли с собой на чужбину; это значит соблюсти дух Белой Армии, — одно из лучших достояний и наследий русской духовной культуры.

Именно об этом говорю я: это важнее соблюсти, чем личную жизнь; ибо тот, кто умер белым — продолжает служить России и в смерти, самой смертью своею; а тот, кто отрекся от этого духа и этого дела, тот будет доживать свою жизнь или служителем бесчестия и предательства, или потатчиком жадности и разложения.

Наша задача в том, чтобы несмотря ни на что остаться у белого знамени; чтобы остаться белыми, не становясь ни черными, ни желтыми, ни красными.

Ни черными: теми, кто тянут направо во имя личных, групповых или классовых интересов; кто хотел бы принести русскому простому народу — месть, темноту и покорность; кто думает строить государство на мертвой букве и пустой форме; кто мечтает о политической и социально-имущественной реставрации и готов идти «хоть с чертом» (т. е. в соглашении с большевиками, если бы они того захотели) против революции.

Однако нам нельзя забывать и о грани между нами и желтыми: теми, кто долго подготовлял революционное крушение России, и, в 1917 году, став у власти, обеспечил победу коммунистам; кто предал на растерзание русское офицерство; кто на юге подготовлял террористические акты против вождей белого движения[1 - Ген. А. И. Деникин. Очерки Русской Смуты. Том IV. стр. 207.]; кто преследовал наше Галлиполи голодом, пропагандой, инсинуацией и клеветой; кто ничего не понял и ничему не научился, и ныне желал бы заразить нас своим непротивленчеством, соглашательством и всяческим полубесчестием.

И в то же время нам надо всегда помнить, что главная беда в красных: в тех, для кого покоренная Россия не отечество, а лишь плацдарм мировой революции; в тех, кто разжег и возглавил собою дух бесчестия, предательства и жадности, кто поработил вашу родину, разорил ее богатства, перебил и замучил ее образованные кадры и доныне развращает и губит наш, по-детски доверчивый и неуравновешенный, простой народ. Надо постоянно помнить о том, что такое сознательно-обдуманное, организованное и нестыдящееся выступление зло — мир видит впервые и что силою исторических судеб Белая Армия стала основоположником и пионером борьбы с этим невиданным злом.

Пять лет прожил я в Москве при большевиках: я видел их работу, я изучил их приемы и систему, я участвовал в борьбе с ними и многое испытал на себе. Свидетельствую: это растлители души и духа, безбожные, бесстыдные, жадные, лживые и жестокие властолюбцы. Колеблющийся и двоящийся в отношении к ним — сам заражен их болезнью; договаривающийся с ними — договаривается с дьяволом: он будет предан, оболган и погублен. Да избавит Господь от них нашу родину! Да оградит Он от этого позора и от этой муки остальное человечество!..

Белая Армия была права, подняв на них свой меч и двинув против них свое знамя, — права пред лицом Божиим. И эта правота, как всякая истинная правота измеряется мерилом жизни и смерти: лучше умереть и мне, и моим детям, чем принять красный флаг за свое знамя и предаться красному соблазну, как якобы «благому делу». Лучше не жить, чем стать красным. Лучше медленно умирать в болезнях и голоде, чем принять это зло за добро и отдать свои силы этому злу. И если бы дело обстояло так, что мы были бы вынуждены выбирать между большевизмом и смертью, то естественно было бы предпочесть смерть; но не смерть самоубийцы, а смерть борца, с самого начала открыто предпочтенную белыми.

Нам всем надлежит измерять верность нашей жизни и силу нашей преданности — перспективою близкой смерти борца: Стоит ли жить тем, чем я живу? — стоит, если за это стоит умереть… Предан ли я тому, чему я служу? — предан, если я способен и готов умереть за это дело. А если мне будет «грозить» не смерть героя в бою, а медленное, незаметное умирание от лишений, голода и болезней, — пойду ли я на бесчестие, унижение и предательство? — не пойду, если родина во мне и со мною; а если пойду, то это значит, что я заблудился в «пустоте» и «темноте» и не нашел в себе алтаря моей родины.

Неправы те из нас, кто не проверяет себя такими вопросами, кто уклоняется от такого смотра и ревизии; ибо он рискует медленно и незаметно опуститься ниже уровня нашей борьбы, он рискует потерять необходимую для нее спартанскую выдержку и закаленность.

Не от нашего выбора зависело стать современниками великого крушения России и великой мировой борьбы; не мы повинны в том, что злодейство создало это крушение и распаляет эту борьбу; не мы насильники и не мы ищем гибели и крови. Историческая сила вещей вложила нам в руку меч и мы взяли его, следуя зову чести, служения и верности. История обернулась к нам своим трагическим ликом; она поставила нас свидетелями не идиллии и не эпоса, а трагедии, и нам оставалось только выйти из состояния зрителей, и стать участниками этой трагедии. Могли ли мы, должны ли мы были уклониться от этого? Смели ли мы отвернуться от этой трагедии и не принять этого меча? Спросим об этом в сотый, в тысячный раз нашу любовь к России, нашу русскую честь и русскую верность. И в сотый, и в тысячный раз насладимся тем благодатным успокоением и равновесием, который дается чувством духовной правоты.

Нам надо понять и помнить, что неисповедимые пути Божии поставили нас участниками небывалой по остроте и по размаху мировой борьбы. Нам надо исторически расширить и углубить наш горизонт, чтобы увидеть правоту и ответственность нашей позиции, — нашего поста; и чтобы, усвоив его почетность и его трудность, держать из надлежащей высоте чистоту наших решений и силу нашего характера. Нам надо всегда помнить, что мы, — независимо от того, понимают это другие или не понимают, — что мы волею судеб оказались авангардом мировой борьбы и что каждый из нас должен быть на высоте этой борьбы и ее целей.

Да, нужно время и нужны испытания для того, чтобы другие народы постигли то, что нам ясно уже восемь лет, — постигли, и ужаснулись; чтобы они сделали те усилия и приняли те решения, которые созрели и состоялись в наших душах восемь лет тому назад. Но смотрите: время уже идет и испытания уже приходят и научают; предчувствия уже превращаются в тревогу, тревога уже пробуждает разумение и вызывает волевые решения. Смотрите, как сложились патриотические силы в Венгрии, Италии, Испании и Болгарии, как движение, подобное нашему, назревает и организуется в Англии, во Франции и в Германии. Это не значит, что все и всюду на высоте, что спасение найдено, что нет ошибок, что не будет потрясений и крови; но это значит, что дело, начатое нами в 1917 году и путь, избранный тогда нашими вождями, — есть дело общечеловеческое, и путь, классический в своей необходимости и правоте. Народы или пойдут этим путем, или погибнут.

Мы не знаем сроков и не можем предвидеть события. Но близится час, когда народы поймут, что в избавлении и возрождении России они все заинтересованы до конца; что в этом они все заинтересованы порознь и сообща, что они в этом солидарны; что здоровая и самобытная национальная Россия необходима миру… И тогда придет час обнаружения нашей правоты, час увенчания нашего дела. Тогда многое поймется, многое будет духовно признано, многое утвердится государственно и совершится исторически.

К этому часу мы должны быть духовно готовы и сильны. Соблюсти себя к этому часу есть наше основное патриотическое задание; и тот, кто ныне работает в этом направлении, делает свое главное жизненное дело.

Скитаясь здесь, заграницей; работая то в конторе, то в шахте, то на заводе, то на туземной службе, еле прокармливаясь, недоедая и болея, но соблюдая белый дух, — мы этим, одним этим уже блюдем и строим нашу Россию. Бедствующий изгнанник, живой духом, — одним тем, что он жив духом, уже служит России драгоценную незаменимую службу. Ибо он сам живой кусок России, ее хранилище, ее драгоценный óрган. Или иначе: он как бы ее оружие, временно сложенное ею в арсенал. Роптать ли нам на нашу родину за то, что она, погибая, не нашла для нас лучшего арсенала, чем изгнание? Блюдите же в себе, в своем лице — это оружие, чтобы оно не заржавело; ибо заржавевшее оружие никому не нужно. Не нужно и России.

Берегите свои силы; не тратьте их зря. Если есть выбор, то выбирайте труд хотя бы и скучный, но не грозящий жизни. Помните, что жизнь каждого белого драгоценна для родины; что каждый из вас незаменим для нее; что смерть и без того уносит нас и что не следует торопиться ей навстречу. Берегите друг друга; помогайте друг другу перейти на не изнуряющий труд; крепко держите белую спайку.

Берегите свою бодрость и веру. Не верьте злым и лукавым разговорам о том, что белая армия «потерпела неудачу», что дело ее «кончено» или «обличено и приговорено», — не верьте им, откуда бы они ни раздавались справа или слева, от явных или прикровенных соглашателей. Наша победа в том, что после всего вынесенного и выстраданного, мы сохранили любовь, веру и волю; а способность нашей любви, веры и воли изливаться в дела и достижения — уже не требует доказательств.

Берегите нашу идею и верьте нашим вождям. И тогда терпение и выдержка довершат остальное.

3.

Теперь уже не трудно ответить на вопрос о том, что же нам делать и на кого нам надеяться? Ответ слагается сам собою и я уверен, что по-прежнему среди нас не будет разноречий и споров.

1. Прежде всего: во что бы то ни стало стать на свои ноги в смысле трудового заработка и притом так, чтобы на время изгнания войти полезной и ценной трудовой силой в туземный строй и оборот. Если надо, то экономически и культурно приспособиться к заграничному спросу и предложению; если необходимо, то переехать в другую страну; если неизбежно, то уехать за море.

Нам нельзя надеяться на «авось» или на «теперь уж скоро»; нам нельзя оставаться безработными; нам не следует становиться в положение «призреваемых». Надо, чтобы нас уважали там, где мы живем, и чтобы нас ценили там, где мы работаем. Белый изгнанник должен соблюсти свою трудовую и бытовую независимость, как внешний оплот своего достоинства; он не может ставить себя в положение растерянности и беспомощности перед лицом тех, которые захотят купить его «партийность», или его «вероисповедание», или его «подданство». Мы должны иметь возможность независимо и достойно выжидать совершения сроков; а для этого не следует ни пессимистически унывать, ни оптимистически фантазировать. Надо найти свое место в реальной жизни и постоянно помогать в этом другим.

2. Мы не должны надеяться ни на кого, кроме Бога, наших вождей и себя.

Не потому должны мы надеяться на себя, что мы самомнительны и заносчивы, а потому, что мы люди воли, и служим делу правому и всегда зовем на помощь Того, в Чьей руке всякое правое дело. Дело освобождения и возрождения России есть наше дело и оно будет выполнено нашими силами и нашими руками.

Нам надо всегда помнить, что на чужие силы надеется лишь безвольный человек, а безвольный человек не победит никогда. Победа вообще возможна только, как деяние самого побеждающего, а не чужой силы; побеждает его воля, его сила, его усилие, его акт, а не «стечение обстоятельств». Победа безвольного есть пустая видимость; для безвольного самая победа есть разновидность поражения, которая — вот-вот — обнаружит всю его немощь… Если он случайно «победит», то не сумеет взять свою победу, если он случайно «возьмет» ее, то не удержит…

Нам надо всегда помнить, что затруднение и неудача ослабляют силу безвольного человека и укрепляют силу волевого. Что можно ждать от существа, которое «заранее предвидит», что «затруднения будут непреодолимы»? Такие люди просто мечтают о непреодолимых затруднениях, для того, чтобы тотчас провозгласить их непреодолимость и успокоиться! Обратно этому живет и чувствует волевая натура: «не удалось — значит мало сил собрал — значит соберу их вдвое», «непреодолимо — значит не так взялся, момент не выбрал — значит найду верный способ и выберу верный момент»… Затруднение заставляет волевого человека извлечь из самого себя еще больше силы, чем он извлекал доселе, — и только.

Волевому человеку надо иметь только Бога в сердце, царя в голове и вождя впереди. И тогда он борется не «постольку, поскольку», а без оговорок; не по принуждению, а добровольно; не по должности, а всей душой; не на показ, а честно и грозно. Он отдает все, чтобы взять все, т. е. осуществить всю свою цель и удержать ее.

Нам надо всегда помнить, что в деле избавления и возрождения России будет сделано не то, что «люди» сделают, а то, что сделаем мы сами.

3. Мы должны укреплять и закалять свои душевные силы, приобретая умение молиться, не бояться, молчать, вести конспиративную работу, хладнокровно готовить и наносить удары в борьбе.

Кто хочет быть сильным в борьбе со злом, тот должен молиться, ибо молитва есть живое единение с абсолютным Благом и абсолютною Силою. Всякий из нас может впасть в заблуждение: молитва очищает душу, отверзает ее духовные очи и возвращает ее на верный путь. Всякий из нас может устать, изнемочь и впасть в уныние: молитва дает силу, бодрость и мужество.

Силен тот, кто не боится одиночества; но одиночество по силам лишь тому, кто может молиться. Молитва дает власть над самим собою, а в этом первая основа настоящего характера.

Время изгнания дано нам для укрепления в себе духовного характера: силы воли, несломимой в преданности Божьему делу.

Эта сила нужна нам для борьбы с врагом. Наш враг лукав, бесстыден, изощрен и многообразен. Это нам надо всегда помнить и потому всегда владеть своими словами и внешними проявлениями. Нельзя выдавать врагам ни себя, ни друзей, ни дела; надо приучить себя к осторожному и выдержанному самообладанию во всем, что касается нашей борьбы.

Хотим мы того или не хотим — мы, белые, уже состоим в сговоре и заговоре (конспирация) против врага нашей родины. Это необходимо продумать, усвоить и принять. Знайте: девяносто процентов заговоров против большевиков провалилось в России вследствие неумения молчать и работать незаметно: — это неумение свело в могилу десятки тысяч благородных, но неискусных людей; и нам пора сделать из этого теоретические и практические выводы, ибо неумеющий молчать и незаметно работать не может стать участником будущего ордена.

Конспирация имеет свои правила; из них первое: говорить о деле не там, где «хочется» или «можно», а только там, где это необходимо, где без этого пострадает дело.

Правила конспирации необходимо добыть, продумать и практически усвоить: никто не знает, через какие стадии борьбы нам еще предстоит пройти в будущем.

4. Мы должны всегда и во всем искать людей, которым можно безусловно доверять и с ними устанавливать связь безусловного доверия.

Безусловного доверия заслуживает человек белого образа мыслей, если он искренен и силен. Знаю, что «чужая душа потемки» и что люди легко обманывают и обманываются; знаю, что черные, желтые и красные ищут нашего сочувствия и доверия и что многие из них уже начинают «хвалить» Белую Армию для того, чтобы спровоцировать наше доверие и сочувствие… Но есть испытанные друзья, есть зоркие вожди, есть чуткие души. Необходимо проверять друг друга и помнить правило: при сомнении воздержись.

Люди по-своему добрые, по-своему благонамеренные, по-своему привлекательные — могут найтись всюду, во всех течениях и группах; но для них достаточно условного доверия. Для безусловного доверия необходимы все три условия: верность белому делу, неспособность к двоедушию и сила воли. Четвертое условие — конспиративный навык приобретется сообща.

5. Мы не должны поддаваться никогда и никому, кто пытается ослабить в нас стойкость белого сердца или скомпрометировать белую идею.

Что бы они нам ни говорили, чем бы нас ни смущали, какие бы «открытия» или «откровения» нам ни преподносили.

Основным вопросом пусть будет всегда: признают ли они безусловно правоту Белой Армии, белого дела, белой идеи? и, если ныне признают, то признавали ли с самого начала? и чем реально проявили это в годы борьбы? Эти вопросы сразу осветят собеседника: того, кто умалчивает, недоговаривает, двоится, лукавит или лжет; кто идет к нам в качестве льстивого демагога или хитрого провокатора.

В основном, родовом лоне белой идеи есть место и свобода для различных настроений, симпатий и воззрений; но нет в ней ни места, ни свободы для построений, отрицающих и подрывающих самую белую борьбу и белую идею. В белом сердце есть неоспоримые аксиомы; непризнающий их — пусть выговаривает свое отрицание открыто; умалчивающий и двусмысленный — пусть будет разоблачен.

Все эти «приходящие» и «манящие» в большинстве случаев ищут для себя покорную аудиторию, партийных последователей, подвластный кадр; и поэтому их основная задача — незаметно исказить белую идею так, чтобы увести пропагандируемого от наших вождей и нашего дела: «это хорошо, что вы до сих делали; но теперь это устарело и вы должны найти себе лучших вождей! Вот, например, мы» …мы, «легитимисты», или «демократы», или «республиканцы», или «социалисты» и т. под.

Мы всегда узнаем их по этому зазыванию, по предлаганию новых вождей, новой ориентации, новых партийных или чисто политических подчинений. Знайте, что им нужно не дело России, а партийные штыки…

Ответ им всем один: «белая идея, белое дело, белые вожди»!

6. Каждый из нас, про себя, должен умерить или побороть в себе самом жажду чести и власти, памятуя, что к власти истинно призван не тот, кто проталкивается и интригует, а тот, кто умеет за совесть работать в подчинении, тот, к кому власть приходит сама.

Белому борцу подобает молиться так:

«…не надо мне ни заслуг, ни власти, ни чести, но только помоги нам, Господи, спасти нашу Россию!»…

7. Всюду и всегда, про себя и в общении, с друзьями и публично, — нам надо вынашивать, углублять и развертывать нашу белую идею.

Эта идея дана нам; она живет в каждом из нас. Она добыта нами в борьбе, в усилиях и страданиях, перед лицом смерти; она живет в глубине нашего чувства и воли; но живет как бы в нераскрытом, нераспустившемся виде. В противоположность то разнузданным, то рыхлым и беспринципным натурам, творившим революцию и смуту, белый воин имеет в себе освященный и неразрушимый духовный Кремль. Не бойтесь признать это и выговорить; не стыдитесь этого преимущества и этой силы; спокойно утверждайте ее в себе и не презирайте тех, кто ее лишен. Но не давайте этой энергии и этой силе растратиться на борьбу с повседневностью; не позволяйте быту одолевать бытие; не допускайте того, чтобы время, страсти, изгнание и болтовня врагов омрачали белую купину вашего сердца…

Для этого надо чаще и увереннее возвращаться к этому огню; пытаться уловить, выговорить и формулировать ту идею-силу, которая вела нас, ведет ныне и будет вести и впредь.

Родина? Что есть истинная родина? И разве патриотизм не имеет своих извращений?..

Россия? Чем велика, самобытна и священна наша Россия? Что есть в ней такого, что делает ее великою для всех других народов?..

Государственность? В чем состоит настоящая, здоровая государственность, по содержанию и по форме?..

Честь и достоинство? А почему же говорят иногда, что смирение и покорность выше достоинства и чести?..

Право и свобода? Но разве всякое право священно? И разве государство не урезывает свободу человека?..

Меч против злодея? А почему же многие доселе вопиют о «греховности» меча и, ссылаясь на Евангелие, рекомендуют «кроткую уступчивость»?..

Собственность и семья? Но разве «братская общность имуществ» не есть «высшее» слово человеческого «развития»?..

Православие? Но разве у протестантов не больше «свободы»? А у католиков — не больше «воли» и «организованности»? В чем же духовные преимущества Православия?..

…Не потому ставлю я эти вопросы, что сомневаюсь в их верном разрешении; а потому, что ответы на них должны быть у белого готовы, и не только в сердце, но и в сознании и на языке.

Не бойтесь этих вопросов. Ваше сердце уже ответило на них. Но эти ответы нужны в зрелом виде: и для вас самих, и для ваших братьев по изгнанию и для ваших братьев, томящихся там, в большевистской смуте.

Время есть еще: испытуйте, думайте, читайте, обсуждайте, учитесь неопровержимо спорить с хитрыми и изворотливыми врагами. Организуйте кружки и общества, ищите докладчиков, вооружайтесь мыслью и словом. Впереди духовно больная, духовно голодная и беспомощная Россия.

8. Всюду и всегда, про себя и в общении, с друзьями и публично, — нам надо углублять и утончать наше разумение революции, ее природы вообще и ее разрушительного действия в России в особенности.

Мы должны верно и точно знать, с чем мы боролись и боремся. Белые никогда не были и не будут классовой или сословной организацией; они никогда не отстаивали чьего-нибудь сословного или классового интереса. Они боролись не «с Россией», а за Россию. Они боролись не с «народом» и не с «простонародьем», а за единое, сверхклассовое, всенародное, национальное русское дело; они боролись с людьми, которые не будучи русскими, превращали русское простонародье в чернь, а русский народ в рабов. Белая идея есть не идея мести, а идея воссоединения и примирения; она содержит не реставрацию (восстановление бывшего), а возрождение, не порабощение, а освобождение.

И тем не менее белая идея не революционна, а противореволюционна. Ибо революция есть духовная, а может быть и прямо душевная болезнь. Революция есть развязание безбожных, противоестественных, разрушительных и низких страстей; она родится из ошибок правящей власти и из честолюбия и зависти подданных; она начинает с правонарушения и кончает деморализацией и гибелью.

Вот почему белые боролись с революцией и революционерами, но не с теми патриотами, кто искал права, справедливости, хозяйственного и духовного развития масс. Мы не партия и никакой партийной программой не связаны. Мало того, в белом движении заложена надпартийная и противопартийная тенденция. И тем не менее мы категорически отрицаем право на существование за партиями, явно или тайно отрицающими родину: это не русские партии, а враги России.

Чем была наша родина? И чем стала она после возвышения этих партий? Что мы имели и что мы потеряли? Что принесли нам социалисты, коммунисты, интернационалисты? Что сделали они с нашей Церковью, с нашим правопорядком, с нашей наукой, с нашим искусством, с нашим хозяйством, с нашими молодыми поколениями?

Мы должны изучать это, чтобы знать верно и точно, чтобы понять основные причины стрясшейся беды и чтобы верно установить цели дальнейшей борьбы.

Удержите ваше негодование, ваше отвращение, горечь и ненависть. Изучайте события, прежде, чем судить людей. Добивайтесь истины, не преувеличивая и не преуменьшая: истина окажется страшней преувеличений — но именно ей вы должны научиться спокойно смотреть в глаза.

9. И вот, всему, что мы уже испытали и еще испытаем, что постигнем в нашей идее и в революционной трагедии, — мы должны неустанно учить наше молодое поколение за рубежом, готовя его нам на смену.

Не знаем сроков. Впереди огромное, ответственное, священное дело. А там, в России, молодежь развращается или гибнет.

Национальное дело строится поколениями; традицией; духовным углублением и очищением, передаваемым от отца к сыну.

Начало положим мы; а наши дети и внуки пусть завершат начатое…

10. Еще одно: не думайте, что «спасение» и «мудрость» требуют от нас возможно скорейшего возвращения на русскую территорию, под власть советов. Час нашего возвращения еще не настал; но придет он для всех нас одновременно.

Коммунисты не меняются и не «эволюционируют»; они останутся теми же до конца. Они по-прежнему ищут мировой власти через мировую революцию; по-прежнему безбожны их цели и отвратительны их средства; по-прежнему попирают они все законы человеческого духа и пользуются Россией, как плацдармом для подготовки разрушения и ограбления остального человечества. Правда, поведение их извилисто и лживо; они приспособляются в борьбе и симулируют «цивилизованность». И их «хозяйственное строительство» в России, поскольку оно не обман и не реклама, объясняется лишь тем, что революция в других странах запаздывает и что они предчувствуют возможность похода против них. Но кого же все это может обмануть?

Качество большевизма не меняется и измениться не может. Об этом они сами заботились с самого начала: для этого им нужен был террор, для этого им нужна была кровь Царя и его Семьи. Эта кровь объединила их в злодействе и спаяла их страхом; она углубила вражду к ним до бездны и отрезала им пути отступления. Их корабли сожжены; они обречены на то, чтобы до конца идти на рожон. А тот, кто примет их, тот должен принять всё их бесчестие и всю их кровь; тот станет их сообщником; тот им не страшен и для них безвреден.

Что же означает «возвращение» белого изгнанника к большевикам?

Они не признали родину. Что же, он признал интернационал? Они остались бандитами. Что же, он уверовал в бандитизм? Они остались безбожниками и разрушителями. Что же, его потянуло на разрушение и безбожие? Ибо, возвращаясь, он может быть уверен, что его или заставят делать гнусности и погубят духовно, или ему не дадут делать ничего и уморят его голодом. По-прежнему коммунисты знают только два способа обходиться с инакомыслящими: или порабощение, или истребление.

И вот, добровольно возвращающийся эмигрант должен отдать себе отчет в том, что он делает и на что он идет.

Своим возвращением он, во-первых, выдает большевикам публичный аттестат на доброкачественность: «они исправились» настолько, что «к ним идут» их принципиальнейшие враги. Этим он помогает им, но обманывает всех остальных и самого себя; и потому совершает акт в корне фальшивый и вредный.

Своим возвращением он, во-вторых, предает себя, бывшего борца, в руки злодеям. Он оказывается человеком, добровольно подавшим донос на самого себя и явившимся к отбыванию «высшей меры наказания». Если большевики убьют его, то поступок его получит значение малодушного, сентиментального и (по отношению к России) предательского непротивленчества. Если же они позволят ему дышать, то надзор их все равно поставит его в невозможность работать, бороться и служить России. Поэтому возвращающийся выходит из ряда борцов; он сдает позицию без боя и совершает акт политического мазохизма.

Наше «расхождение» с большевиками совсем не «тактическое» только, как у социалистов; и не «программное» только, как у левых партий. Для нас эта борьба не сводится к «политике» и не исчерпывается «экономикой». Для нас это прежде всего вопрос религии, духа и патриотизма; а все остальное — есть лишь необходимое последствие и проявление главного. Поэтому и вопрос о «моем переезде с одного места на другое» не имеет ни для кого из нас центрального значения. О, мы умеем любить родную землю и родной быт не меньше, чем другие! Но примиренно принять «землю» без родины, или «быт» без духа, согласиться на поругание, унижение и искоренение России, и все только ради того, чтобы подышать родным воздухом, взглянуть на родные храмы и леса и поговорить с измученными братьями (которых мы, вот только что глупо предали своим возвращением)… — для этого у нас не хватает ни сентиментальности, ни подлости, ни глупости! Не хватает теперь; и не хватит до конца…

И пусть не говорят нам, что мы «боимся» вернуться. Нет, мы не боимся и не прячемся; мы только продолжаем борьбу. Нас не страшила смерть ни в кубанских степях, ни в одиночках «особого отдела»; не устрашит и впредь. И именно поэтому мы будем хладнокровно выжидать благоприятного момента для… нашего возвращения!

Те, кто уговаривают нас «возвращаться», морально обязаны ехать первыми и ехать немедленно; право уговаривать они получат только там и пусть они говорят оттуда. Но они сами не едут; и предпочитают уговаривать отсюда. Им естественно ехать туда, ибо, как они ныне сами уже признают, между ними и большевиками различие не качественное, а только в степени и в оттенках. Но они не едут, а зовут только нас.

Знают ли они, что предстоит возвращающемуся белому, если он не унизится до сыска и доносов? Не могут не знать…

Значит сознательно зовут нас на расстрел? Не потому ли, что боятся нас и нашего «фашизма», и желают нам гибели? И нашими телами рассчитывают завалить «ров гражданской войны»?

И если мы услышим еще этот лепет о том, что «сатана эволюционировал» и что «теперь можно уже ехать работать с ним, помогать ему, договориться с ним, служить ему… вот только бы он сам захотел пустить нас к себе» — будем спокойно слушать и молча делать выводы: ибо говорящий это сам выдает себя с головой…

* * *

Такова должна быть наша позиция и наша белая работа за рубежом…

И делая ее, мы будем уже не только верными сынами России, но и строителями ее.

И если от этого строительства Господь отзовет кого-нибудь из нас до возвращения, то последний вздох его будет принадлежать ей, нашей неутраченной родине.

И вздох этот будет послан ей не из «пустоты» и не из «темноты»…

Да живет же наша чудесная Россия!

Профессор Иван Александрович Ильин