« Слышите? — спросил он потрясенным голосом, и лицо его стало торжественно, - это колокол Вешняковский звонит! - проговорил он счастливо, самозабвенно, — Это хорошо, что далеко! Я один раз не смог его вынести — упал! Это было давно...
Воздух был совершенно тих, никакого звона не слышалось. Без слов, одним согласным с ним волненьем, я ощутила: не «ему кажется», а «мы не слышим...»
Существование огромного мира звуков, нам недоступных, прошло по мне трепетом о себе заявившей реальности. Вдруг открывшейся.», -
так Анастасия Цветаева описала свои впечатления о Константине Константиновиче (Котике) Сараджеве.
Колокольный звон наполняет архитектуру особым звучанием и мгновенно преображает лица людей.
Константин Сараджев — чудо-музыкант, национальный гений, малоизвестный у нас на Руси, несмотря на то, что более русского музыканта трудно себе представить. Дело в том, что Котик Сараджев, обладая уникальной способностью различать в октаве 1701 звук отдал всю свою жизнь одному музыкальному инструменту – русскому православному колоколу.
Уникальный музыкант, которому был доступен огромный, не слышимый никем другим звуковой, таинственный мир, обостренный слух которого улавливал тончайшие градации повышения или понижения тона, вправе запальчиво называть фортепиано «темперированной дурой»: столь просто и грубо настроен звукоряд этого инструмента. Дерзкие выпады в адрес музыкантов, слышащих «… в пределах тона лишь один несчастный диез или один несчастный бемоль», называя их глухими, вполне осознавал свой невероятный врожденный дар. Причем сам он был уверен, что людей с уникальными музыкальными способностями когда-нибудь непременно будет больше.
Своеобразная красота, неведомая ранее гармония вибрирующего «звукового поля», переливающегося радугой оттенков, оказалась доступной звонным тембрам русских колоколов. Слышимое лишь ему одному разветвление и сплетение звуковых нитей, подобное изысканному кружеву; при разной силе удара по колоколам открывало музыканту возможность управлять сменой оттенков звуковых сплетений, достигая мягкого, гармоничного совместного слияния колоколов, создавая совершенно новое их звучание.
Сараджев сознавал, что его умение есть и будет долгое время исключением. Поистине, титанические усилия, преодолеть которые он все же надеялся, не ослабляли его энергии. Сложность заключалась в том, чтобы воспроизводить не звон, а музыку на колоколах, должен быть абсолютный слух. Но им люди, к величайшему сожалению, обладают редко. Но и без этого хорошо, уже хотя бы мысленно, быть посвященным в область возможностей колокольной стихии.
К.К. Сараджев пытался вычленить из канонических церковных звонов собственно музыку, не ограничивать звон выполнением только религиозной задачи, использовать колокольную звонницу как единый музыкальный инструмент, подобный органу. Его звоны собирали множество слушателей, среди которых были великие музыканты, писатели и художники… Приходил он звонить и на Успенский храм-колокольню, поражаясь красоте звучания сброшенных впоследствии колоколов, о его колокольной музыке вспоминали впоследствии С.Рахманинов, Ф.Шаляпин, А.Цветаева и многие другие представители российской культуры. Череда предательств со стороны тогдашнего правительства — отзыв из Гарварда, куда он был приглашен формировать звонницу, запрет на колокольные звоны в России и последовавшая затем гибель его в трагическом 1942 году — все это не дало возможности К.К. Сараджеву завершить дело всей его жизни.
Все, кто хоть единожды слышал колокольные симфонии его духовного наследника Павла Маркелова, исполненные им и записанные на звоннице Успенского храма-колокольни, принадлежащей старообрядческому кафедральному собору во имя Покрова Пресвятой Богородицы, что в Рогожской слободе Москвы, отчетливо осознают, что они прикоснулись к чуду. Невероятно, что один-единственный человек, молодой и до прозрачности хрупкий, управляет уникальным оркестром из семнадцати сферических колоколов, пятнадцати латунных бил и звучащей колокольни. Действительно, создатель колокольни в определенном порядке расположил в толще ее стен огромные ниши и полости, благодаря чему вся колокольня превратилась в единственный на земле огромный, 71-метровый, звучащий музыкальный инструмент, колокольню-виолончель. Быть может, поэтому после завершения звона, в первые секунды послезвучия, когда таинство уже свершилось, но еще дрожит в воздухе последний звук, находящемуся в это мгновение на сорокаметровой высоте звонницы явственно слышится шум падающей воды, будто звучащие струи водопада или множества ручьев омывают со всех сторон колокольню, благословляя и охраняя только что созданную гармонию.
В чем же заключается такая непостижимая еще людьми сила колокольного звучания? Возможно, в том, что в главный металл изготовления колокола — медь — прибавляют золото, серебро, бронзу, чугун, платину и сталь? Серебро, пояснял К. Сараджев, использовалось для открытого и звонкого звука; для закрытого — сталь; для резкого — золото; платину использовали для нежного звучания. Чугун придает звону тишину и спокойствие, а бронза — волнистую глухоту в виде крупных, рельефных волн.
«Колоколистом», а не звонарем называли его знакомые. Такого звона никогда не было, утверждали знатоки.
Воистину, трагедия гения — Константина Сараджева — постоянно жить в звучащем мире: видеть музыкальный образ — характер человека. Все люди звучали для него определенными нотами (ре-минор, ми-бемоль и т.д.); имели свое звучание и простые предметы: дома (до-мажор и т.д.), сахарницы (соль-диез)… Каждый звук для Сараджева имел свой цвет, например, ре-диез оранжевого цвета… Обладая таким даром, вполне сойдешь среди обычных людей за сумашедшего.
«Сперва вы слышите тихие трели. Они все учащеннее. Потом вступают голоса больших колоколов, усиливаясь, пока не сольются в сложный аккорд, который перекрывает удар самого большого колокола… Звуки разрастаются, разбегаются и вновь сходятся, кажутся поражающей бурей. И все это в строжайшем соблюдении ритма», – так описывал Константин Сараджев одну из своих 116 колокольных симфоний.
В ту пору по всей России храмы не строили, а ломали, и колокола, чей совершенный звук порою лишал Сараджева чувств, один за другим бросали оземь, отправляя в плавильную печь. В угаре был уничтожен лучший в России колокол Симонова монастыря, в честь которого Котик выбрал себе псевдоним – Ре.
Мало того – он слышал на расстоянии! Если терялась какая-то вещь, мигом отыскивал, объясняя: «Нашел по звуку!» Однажды его отец, известный скрипач и дирижер Константин Сараджев-старший, давал концерт в консерватории, а сын, сидя дома на Кисловке, делал замечания: «Флейтист сфальшивил… контрабас вступил рано». Вернувшись домой, отец подтвердил – точно! И все равно Котику не верили. Его показывали медицинским светилам. Знаменитый психиатр Гиляровский развел руками: «А может, он гений?» …
«Мое музыкальное мировоззрение»
«Мое мировоззрение есть мой музыкальный взгляд на абсолютно все, что есть. Но надо прибавить, что я, глубоко признаться, вообще избегаю делиться с кем-либо областью моего мировоззрения — Музыкой,— которой предан я всем своим существом. Я пишу это слово с большой буквы, как имя собственное. Но, может быть, следует сказать еще об одном слове, имеющем громаднейшее значение в Музыке, а именно—,,Тон". Это далеко не то, что в обычном его значении, тон с маленькой буквы.
„Тон" в колокольной музыке не есть просто определенный звук, а как бы живое огненное ядро звука, содержащее в себе безграничную жизненную массу, определенную, основную симфоническую картину, так называемую „тональную гармонизацию".
Да, колокол представляет собой нечто совершенно новое и малопонятное. Если и найдутся лица, серьезно, искренне интересующиеся колокольной Музыкой и относящиеся к ней как к искусству,—то ведь оно еще почти не открыто!
Я же, могу смело сказать, первый воспринял это искусство. До меня никто другой не отдал все свои усилия и внимание колоколу, не воспринял его так — его живую, мощную, величественную красоту звучания.
Музыка его как бесконечно прекрасна, так и неимоверно сложна, в высшей степени трудна, когда пытаешься ее объяснить. Но все изучение того, что входит сюда, в мое колокольное дело, все, что касается колокола, почему-то далось мне чрезвычайно легко, без малейшего затруднения.
С самого раннего детства я слишком сильно, остро воспринимал музыкальные произведения, сочетания тонов, порядки последовательностей этих сочетаний и гармонии. Я различал в природе значительно, несравненно больше звучаний, чем другие: как море сравнительно с несколькими каплями. Много больше, чем абсолютный слух слышит в обычной музыке! Передо мной, окружая меня, стояла колоссальная масса тонов, поражая меня своей величественностью, и масса эта была центр звукового огненного ядра, выпускающего из себя во все стороны лучи звуков. Все это, иными словами, было как бы корень, имеющий над собой нечто вроде одноствольного древа с пышной, широкой кроной, которая рождала из себя вновь и вновь массу звучаний в разрастающемся порядке. И сила этих звучаний в их сложнейших сочетаниях не сравнима ни в какой мере ни с одним из инструментов—только колокол в своей звуковой атмосфере может выразить хотя бы часть величественности и мощи, которая будет доступна человеческому слуху в Будущем. Будет! Я в этом совершенно уверен...»
Вся его жизнь прошла в изучении возможностей колокольного звона — уникального пласта русской культуры, уходящей в глубину веков; создании на ее основе нового, неведомого прежде, направления в музыке, всколыхнув бурю в московских музыкальных кругах.
Сараджев считал, что колокол еще не познан и на многих колокольнях «… колокола просто висят без действия, пропадая со всей своею прелестью… Наше сознание, что колокол — элемент чисто музыкальный, еще спит и спит оно крепким-накрепко сном… Жаль, что с первого дня его существования смотрели на него, как на какое-то било».
Мечтая о создании художественно-концертной звонницы, он обратился в Антиквариат при Наркомпроссе, в чьем ведомстве находились уникальные ценные предметы; в том числе, и колокола, снятые с московских колоколен; с заявлением о сохранности 98 колоколов, «имеющих колоссальнейшую как музыкальную, так и научную ценность».
Многие известные музыканты Государственного института музыкальной науки (ГИМН) составили письмо-ходатайство о создании для него «чисто музыкальной концертной звонницы, как для единственного в СССР исполнителя и композитора в этой отрасли музыки и предоставить ему необходимые колокола из фонда снятых колоколов или с колоколен закрытых церковных зданий».
К. Сараджев считал «великим, жизненным счастьем для себя иметь рядом с собой хоть одного человека с тончайшим, абсолютнейшим слухом, чтобы подтвердить свои наблюдения».
В 1930 году Сараджева пригласили по контракту на год в роли эксперта по колоколам приехать в Соединенные Штаты, пообещав построить для него в Гарвардском университете звонницу, закупив нужные колокола в СССР. Но московского звонаря в США преследовали неудачи: он совсем не владел английским языком; набор колоколов был неполным, а звон настраиваемых им колоколов оказался невыносимым для живущих рядом людей; к тому же, он заболел и был вынужден уехать обратно.
В 30-х годах XX века в Москве, да и во всей стране колокольный звон был запрещен. Сараджев потерял всякий интерес к жизни, творческой деятельности. О своей поездке никому ничего не рассказывал и только, сильно заикаясь, повторял:
— Ниччего ин-н-нтересного! Только од-д-ни ам-м-ериканцы, и больше нич-чего!..
Он ни с кем не встречался, вел совершенно замкнутый образ жизни и по дошедшим до нас сведениям умер в 1942 году в доме для нервнобольных. Было ему всего сорок два года.
Известно, что истинный слух выше абсолютного слуха. Это — способность слышать звук, издаваемый всякой вещью: звук кристаллов, камней, металлов...
Музыкальное мировосприятие К. Сараджева подобно вызову всему человечеству с его далеким от совершенства слуховым восприятием окружающей среды!
К сожалению, создание концертной звонницы при его жизни не осуществилось. Мечта о трансляции колокольных концертов по радио на весь мир стала возможной лишь после его смерти.
Когда-то еще в мире появится подобный ему феномен?
Московский звонарь Константин Сараджев
На Светлой Седмице Пасхи по существующему обычаю можно подняться в любую колокольню храма и излить велию радость от происшедшего события.. Попробовать себя в роли звонаря. испытать на себе красоту колокольного звона..
На заставке: фрагмент картины - Лентулов А.В. «Звон - Колокольня Ивана Великого» (1915)
Оценили 4 человека
9 кармы