1. Новая реальность мирохозяйства
Цзы Лу спросил: «Учитель, Вэйский правитель намеревается привлечь Вас к управлению государством. С чего Вы намерены начать»?
Конфуций ответил: «Необходимо начать с исправления имен».
Цзы Лу спросил: «Вы начинаете издалека. Зачем нужно исправлять имена?»
Учитель сказал: «Ты невежда! Если имя неправильно, слово не соответствует делу. Если слово не соответствует делу, дело не осуществится. Если дело не осуществляется, ритуал и музыка не процветают. Если ритуал и музыка не процветают, наказания не применяются надлежащим образом. Если наказания не применяются надлежащим образом, народ не знает, как себя вести. Поэтому благородному мужу необходимо давать правильные имена и правильно осуществлять слова, поэтому в словах не должно быть ничего неопределенного».
«Лунь юй», глава Цзы Лу
Наименование «цифровая экономика» бессодержательно. С таким же успехом цифровую вычислительную машину можно называть «электрической». Верно, но от утюга ее отличает не это. Цифровые технологии играют важную роль опоры для преобразований в современной экономике – но не они определяют ее суть.
Современная экономика по сути фронтовая: ее разделяет фронт трансформации, фронт продвижения волны технологий принципиально нового типа – экономических, стоимостных, финансовых технологий.
По одну сторону линии фронта – старая экономика трансакций, где отношения обмена товарами обеспечивает невидимая рука рынка, обременяя свойственными ей издержками: затратами, рисками и неопределенностями. По другую сторону фронта трансформации – новая экономика платформ, где отношения обмена доступами к активам обеспечивают финансовые технологии, служащие для поэтапного снятия трансакций.
Цифровые технологии распределенных реестров сами по себе не производят добавленной стоимости. Но они образуют необходимый слой носителей для финтех-платформ – подобно тому, как в IT слой hard является носителем для soft. Фронт трансформации прорывается и продвигается там и тогда, где и когда создаётся чистая добавленная стоимость – превышение объёма снимаемых трансакционных издержек над затратами на разработку и поддержание снимающих платформ.
Техноэкономика – новая реальность мирохозяйственной системы. Это качественно иной предмет познания, исследования и конструирования, исторический вызов для научного мира, для экспертного сообщества, для корпуса социальной инженерии.
Научное познание техноэкономики – прежде всего изучение институционального пространства трансакций. Экспертиза техноэкономики – картирование конкретной конфигурации и величин национальных, региональных, отраслевых трансакционных издержек.
Конструирование тела техноэкономики – проектирование, создание и поддержание платформ, используемых для извлечения, накопления, преобразования и передачи стоимости.
Нынешнее положение страны – глубокая периферия экономики трансакций. Достойное место для страны – фронт трансформации техноэкономики. Шанс для страны – стать арсеналом, штабом и авангардом наступления экономики платформ.
2. Время исправлять имена
Конфуций сказал: «Не имеющий дальних помышлений обрекает себя на близкие беды».
«Лунь юй», глава Вэй лин-гун
Страна больна. Болезнь опасно затянулась. Для исцеления нужен точный диагноз, мобилизация сил, конструктивные меры, современные технологии.
За выход из кризисов обновления общество платит прямыми людскими и ресурсными потерями, но сверх того – разрывами социальной ткани, примитивизацией всего организма, социокультурной деградацией.
Российский инсульт рубежа миллениумов не стал исключением. Советский Союз к периоду застоя уже был сложно организованным обществом со вполне современной системой институтов. Правда, ведущие позиции в социальной пьесе занимали никудышные актеры. В роли правящей «партии нового типа» подвизалась склеротичная КПСС, функция стратегического планирования выполнялась неадекватными методами Госплана.
Но апельсиновая революция 91-го года, наивно веруя в добродетельность невидимой руки, вместо обновления актерского состава снесла сами роли. В реформированном спектакле «Гамлет» должность принца датского конституционно упразднена, его возлюбленная поживает в старых девах, по пустой сцене слоняется призрак бездетного отца.
Русский язык, доставшийся в наследство от СССР, страдал пробелами, слепыми пятнами и табуированными зонами, был замусорен пропагандой и архаикой. Однако и под идеологическим бременем, и под гнётом репрессий все советские годы подспудно протекало «исправление имен», не прерывался общественный диалог, поиск форм будущего, а правящая социальная страта – не всегда по своей воле – выполняла роль арбитра.
В современной РФ на месте упраздненных институтов самообновления, необходимых любому жизнеспособному обществу, сплошь зияют дыры. Практически начисто отсутствует система поиска, отбора, обсуждения, согласования, конкретизации и воплощения социально-значимых идей. Сам русский дискурс, в котором это было бы возможно, деградировал. Для писем из будущего попросту нет адресата. Безъязыкая и безымянная моно-власть мечется между порождаемыми ею муляжами государства, бизнеса и общества, ей не с кем обсудить собственные проблемы и заблуждения.
Четверть века назад, весной 1993 года, пробился на свет росток проекта «Иное. Хрестоматия нового российского самосознания». Была предпринята попытка учредить площадку именования, обзора и соотнесения самодостаточных концепций социальной модернизации. Этот толчок стал возможным в контексте независимых, но взаимосвязанных подвижек в сферах общественного самоопределения, сетевой культурной революции, подготовки предпринимателей, практической политологии – среди них клуб «Гуманус» и аналитический центр «ГРУППА БЕССМЕРТНЫХ», Фонд эффективной политики, Русский институт, Русский журнал и сеть его дочерних инициатив в интернете, Комитет по встрече третьего тысячелетия, Центр корпоративного предпринимательства, Гражданский форум 2001 года, программа «Тысяча предпринимательских кадров», Управляющая компания №1 – и ряд иных проектов. Каждый из них, потерпев плодотворное поражение, оставил зарубку на российской пустоте, сделав её контуры чуть более зримыми. Но к концу прошлого десятилетия инициатива захлебнулась.
В 2008 году Америка едва не сползла в трясину сродни той, что утянула СССР, и по сей день балансирует у края. Идет напряженный поиск ответов на исторический вызов. Среди находимых – новый хозяйственный мейнстрим «преобразующего инвестирования» (Impact/Social/Sustainable Investing), парадигма «совместной собственности» (Sharing Economy), идеологема «разделяемой ценности» (Shared/Blended Value). В Москве Рабочая группа по преобразующему инвестированию с 2013 года силилась привлечь внимание общества и государства к этим системным сдвигам, но они оказались непереводимы и неименуемы на русском в его нынешнем состоянии.
Тем временем мир, продолжая двигаться на ощупь, начинает запоздало осознавать, что дожил до технологической революции иного, качественно нового типа. Грядет третья волна экономических технологий (FinTech), наследующих энергетическим и информационным. Двуслойный пирог технологий Hard/Soft прирастает новым, третьим слоем – Intangible.
Сбывается пророчество полуторавековой давности: в наступающую эпоху новым предметом деятельности нового человека становится уже не производительность, образуемая актами производства, распределения и обмена, а собственность, ее многослойная плоть трансакций. Современные технологии, на наших глазах приобретающие законченную форму – прежде всего технологии управления собственностью, машины для снятия трансакций.
До российской глубинки долетают лишь невнятные отголоски этих грандиозных сдвигов, блестки и стразы пресловутых «криптовалют» и «блокчейна». В отсутствие современных собственников начинку чужих экономических машин потрошат и расковыривают любознательные айтишники, все безнадежнее запутывая себя и других.
Новое поколение технологических платформ несет революционную трансформацию во все сферы профессиональной экономической и политической деятельности, обещает новый класс носителей для вывода на орбиту жизненно важных инициатив и проектов. Первые же образцы разнообразных социальных сетей, «маркетплейсов», платформ «краудфандинга» и «шеринга», инструментов «ICO» – при всех неизбежных издержках – наглядно демонстрируют возможности кратного роста общественной производительности, углубления интеграции при порядковом снижении пороговых затрат.
Пришло время для возобновления и перезапуска деятельности в парадигме программы «Иное», формирования в российском обществе системы современных институтов, технологий и платформ, призванных претворять конструктивные идеи в практику.
Пора переходить из полемических и лекционных клубов в лаборатории, конвертировать разговоры об инновациях и цифровизациях в алгоритмы работающих технологий. Курс конвертации обозначит цену старых и новых имен.
3. Уничтожение труда
«Мое сердце переполняет радость, когда я думаю о тебе и твоем будущем. И все же я порою не в силах прогнать печальные, зловещие, вызывающие страх думы, когда, словно молния, вспыхивает в мозгу мысль: соответствует ли твое сердце твоему уму, твоим дарованиям?.. А так как в этом сердце явно царит демон, ниспосылаемый не всем людям, то какого он происхождения: небесного - или же он подобен демону Фауста?»
Генрих Маркс - сыну Карлу. 2 марта 1837 г.
«Идеи… которые овладевают нашей мыслью, подчиняют себе наши убеждения и к которым разум приковывает нашу совесть, - это узы, из которых нельзя вырваться, не разорвав своего сердца, это демоны, которых человек может победить, лишь подчинившись им».
Карл Маркс. 15 октября 1842 г.
«Ведь демон, Вы знаете, не непременно бес, это среднее между богом и человеком: в этом смысле ангелы - демоны и олимпийские боги тоже демоны... Они ведь только уста, через которые вещает святой дух».
«Тут не только русские бесы, но демоны истории, перекликающиеся поверх формальной ткани событий».
Максимилиан Волошин. Из писем А. М. Петровой от 30.12.1917 г. и 19.01.1918 г.
7 декабря 1984 года состоялась встреча авторов «После коммунизма» с В.А. Медведевым, заведующим Отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС. Она продолжалась пять часов. Заметную часть этого времени Вадим Андреевич провел у шкафа с собранием сочинений Маркса и Энгельса, скрупулезно сверяя подлинность и вникая в контекст каждой из предъявленных нами цитат по теме «уничтожения труда» как парадигмы современного общества. За стеклами его умных очков в импортной оправе угадывалась гамма по-человечески понятных чувств. Месяц назад из окна с видом на Кремль можно было видеть демонстрантов под официальным транспарантом «Владыкой мира станет труд».
«При всех прошлых революциях характер деятельности всегда оставался нетронутым, – всегда дело шло только об ином распределении этой деятельности, о новом распределении труда между иными лицами, тогда как коммунистическая революция выступает против существующего до сих пор характера деятельности, устраняет труд...» (Первая глава «Немецкой идеологии», новое издание, стр. 31-32).
«Превращение личных сил (отношений), благодаря разделению труда, в силы вещные может быть уничтожено только тем, что индивиды снова подчинят себе эти вещные силы и уничтожат разделение труда» (стр. 59).
«Труд есть та сила, которая стоит над индивидами; и пока эта сила существует, до тех пор должна существовать и частная собственность» (стр. 45).
«Присвоение всей совокупности производительных сил объединившимися индивидами уничтожает частную собственность» (стр. 70-71).
«Пролетарии, чтобы отстоять себя как личности, должны уничтожить имеющее место до настоящего времени условие своего собственного существования, которое является в то же время и условием существования всего предшествующего общества, т.е. должны уничтожить труд» (стр. 62).
«...Труд есть лишь выражение человеческой деятельности в рамках отчуждения, ... разделение труда есть не что иное, как отчужденное полагание человеческой деятельности...» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42, стр. 140).
«Труд кажется совершенно простой категорией. Представление о нем в этой всеобщности – как о труде вообще – является тоже весьма древним. Тем не менее «труд», экономически рассматриваемый в этой простой форме, есть столь же современная категория, как и те отношения, которые порождают эту простую абстракцию» (Соч., т.12, стр. 729-731).
«Современное государство, господство буржуазии, основано на свободе труда... Свобода труда есть конкуренция рабочих между собой... Труд уже стал свободным во всех цивилизованных странах; дело теперь не в том, чтобы освободить труд, а в том, чтобы этот свободный труд уничтожить» (т. 3, стр. 192).
Спустя три с половиной десятилетия тезисы Маркса звучат не менее парадоксально, даже скандально. И что важнее – еще более актуально.
Но наша встреча с В. Медведевым посвящалась вовсе не марксоведческим изысканиям – для этих нужд главный советский обществовед едва ли выбрал бы в собеседники безвестных молодых людей. Речь шла о техноэкономике. О наступившей исторической эпохе превращения собственности из системы отчужденных сил в новый предмет хозяйствования, в основной источник добавленной производительности. Об инструментах социальной инженерии, «специальных средствах социального проектирования», тех, что «должны быть заключены в совершенно непривычную для сегодняшних теоретиков форму, отдаленным прообразом которой могут служить системы автоматизированного проектирования, конфигурационного управления, концептуальные автоматизированные базы данных и т.п.» (С. Платонов, из записки Ю. Андропову, декабрь 1983 г.). Иными, сегодняшними словами – о техноэкономических платформах на трансмиссии «блокчейна».
По случаю 200-летия Маркса давеча имел место жидкий, но обильный выброс в российское медийное пространство разносортных материалов, склоняющих его имя на разные лады. В результате контрастно обозначилась бездна между публичным сознанием, «застрявшим в дерьме субстанций» (Маркс), и живым источником невиданной интеллектуальной мощи.
Конечно, нынче российская интеллектуальная мода, заторможенная было советским изводом «марксизма», припустила вдогонку за мировым трендом, который давно определился. По итогам интернет-опроса, проведенного Би-би-си накануне миллениума, Маркс был назван «величайшим мыслителем тысячелетия». По данным каталога Библиотеки Конгресса США, Марксу посвящено больше научных трудов, чем любому другому человеку. Едва ли в обозримом будущем здесь что-то изменится. Но речь не о том.
Маркс сегодня и навсегда – символическое имя для грандиозного внеисторического события, которое случилось не «там» и не «тогда», но невидимо и безвременно продолжает происходить, а мы лишь наблюдаем и сопереживаем исход за исходом.
В крохотной секте «младогегельянцев» произошло таинство отождествления философского понятия-призрака «отчуждения» с социальной категорией «собственности». Понадобилось сто лет и несколько поколений гениев, чтобы дотащить и доконкретизировать это понятие до коузовских «трансакционных издержек». А затем еще полста – чтобы дошло дело до его предметной визуализации через технологии распределенных реестров. Но львиную часть этого груза протащил на своем горбу молодой Маркс. Владыкой мира станет блокчейн!
Для авторов закрытых докладов, вошедших в книгу «После коммунизма», имя Маркса было синонимом прорыва к пониманию нового исторического типа деятельности, ключом к спасению страны у края пропасти, означало свернутую до символа современную картину мира – которая начисто отсутствует в писаниях современных авторов.
«Перед нашим обществом стоит задача, безотлагательное решение которой составляет вопрос жизни и смерти…
Понять Маркса. Для нас это равнозначно тому, чтобы понять самих себя… Многообразные проблемы и сложности, с которыми мы сталкиваемся, не имеют объективно-необходимой основы – они порождены нашим непониманием. Спустя столетие после смерти Маркса его не понимают, замалчивают, искажают не только по ту сторону баррикад. Маркс должен, наконец, получить возможность непосредственно обратиться к тем, в чьих делах живут его идеи, через головы профессиональных толкователей, которые в угоду превратно понятому ими духу учения игнорируют или ложно интерпретируют его букву. Первым критерием соответствия марксизма своему названию является его способность прежде всего понять Маркса буквально. Подлинная, и притом – главная наша проблема состоит в том, что мы по-настоящему не осознаем, кто мы такие, где находимся, что должны делать.»
(«После коммунизма», июль 1984 г.)
О современных ему «марксистах» конца 70-х годов Маркс успел отозваться исчерпывающе кратко: «Я знаю только одно, что я не марксист».
Впервые добравшись, наконец, до текстов Гегеля в швейцарской библиотеке в глуши Первой мировой, Ленин записал потрясенно: «Нельзя вполне понять «Капитала» Маркса и особенно его I главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса 1/2 века спустя!!»
Не поняли и еще спустя столетие. И если бы только марксисты. «Ведомости» на днях опубликовали подборку материалов под симптоматичным названием «Маркс жив, а мы еще нет».
Главное послание Маркса XXI веку остается тотально непрочтенным и неосвоенным. Полтора века мы тупо всматриваемся все в то же пыльное зеркало экономической-якобы-науки. Но оно показывает то, что у нас за спиной, позади. А то, что впереди – заслоняет. Российская официозная «неоклассика» в этом смысле ничем не лучше «политэкономии социализма».
От программных документов КПСС мы унаследовали заклинания о «росте производительности труда». Маркс говорит нам о современной парадигме уничтожения труда – вкупе, естественно, с его «производительностью». Мы продолжаем считать глубину разделения труда мерилом эффективности общества. Маркс указывает на нее как на устаревающую меру зрелости в границах былого «царства необходимости», показатель степени социальной несовременности, подлежащей снятию (Aufheben, конструктивному уничтожению).
Но главное – мы застряли в замшелых представлениях XVIII века о собственности как о мистической связи между человеком и вещью. В то время как по Марксу (Дюркгейму, Веберу, Парсонсу, Коммонсу, Коузу, Уильямсону etc.) собственность «автовладельца» на «Лексус» – не что иное как система непроизводительных и обременительных трансакций (типа «автокредита», «регистрации», «техосмотра», «ДПС», «ОСАГО» и т.п.), в которые его вгоняют разнородные «невидимые руки». Еще в работе 1843 года молодой Маркс на примере передовой французской конституции 1793 года разъяснил, что та предоставила согражданам свободу собственности, в то время как человек нуждается в свободе от собственности. Спустя ровно двести лет не менее передовая конституция попугайски посулила согражданам незыблемость трансакционных издержек всех типов собственности, свободу состоять в крепостной зависимости от них до скончания веков. Притом под носом у нас пышно расцветает мировое хозяйство «коллективного пользования» и «преобразующего инвестирования», а Майкл Портер, прозревший подобно Савлу, проповедует коммунистический идеал «Shared Value»…
Комментируя тезис об уничтожении труда, мы писали:
«Труд» здесь разделяет участь многих категорий Маркса, трактуемых с позиций почтенного житейского здравого смысла. «Но с обывательскими понятиями нельзя браться за теоретические вопросы» (Ленин).
«Особенность переживаемого страной момента такова, что обывательское обращение с категориями марксизма вот-вот может ввергнуть нас в катастрофу куда хуже взрыва неверно рассчитанного ядерного реактора...»
Закрытый доклад, в котором обосновывалось это утверждение, был подготовлен и разослан коллегам В. Медведева за десять месяцев до Чернобыльской катастрофы – и за шесть с половиной лет до распада СССР.
«Невежество — это демоническая сила, и мы опасаемся, что оно послужит причиной еще многих трагедий».
(К. Маркс).
4. Вещи своими именами
«Провести строгое разделение реальных физических систем на «линейные» и «нелинейные», «консервативные» и «неконсервативные» и т.д. невозможно. Реальные физические системы не являются ни линейными, ни консервативными, ибо они вообще не могут быть описаны совершенно точно при помощи математических соотношений. Поэтому всякая строгая классификация не может быть точно проведена для реальных физических систем. Такому строгому разделению поддаются только абстрактные схемы (математические модели)».
А. Андронов. «Теория колебаний», 1937 г.
«До сравнительно недавнего времени интерес физиков и техников главным образом был сосредоточен на «линейных» колебательных задачах, т.е. на таких, математическая формулировка которых приводила к линейным дифференциальным уравнениям. Ряд результатов теории выкристаллизовался в определенную систему понятий и общих положений. Благодаря тому, что физики этими понятиями постоянно оперируют, применяя их к конкретным задачам, они приобрели уже физическую наглядность.
Но в последнее время выдвинулся новый класс колебательных проблем в радиотехнике, акустике и механике, для которых аппарат линейной теории колебаний оказался совершенно неприменимым. В его рамки не укладываются как раз те явления, которые здесь наиболее характерны и интересны.
А между тем основы математического аппарата, адекватного всему циклу проблем нелинейных колебаний, существуют давно. Они заложены в знаменитых работах Пуанкаре и Ляпунова».
Л. Мандельштам, предисловие к «Теории колебаний»
Главная проблема тела российской экономики (для простоты речь пока только о нем), источник его травм и болезней – в прикомандированной к нему реликтовой голове. Даже не полбеды, что ее картина мира отстала от жизни минимум на эпоху. Хуже всего то, что базовый вектор социальной динамики на протяжении XX века претерпел зеркальное отражение, как бы развернулся на 180 градусов – но голова об этом не изволит подозревать, она прозорливо всматривается назад. Представим себе водителя с наглухо задраенным лобовым стеклом, который пытается маневрировать, «ускоряться и перестраиваться», располагая для ориентации зеркалом заднего вида, к тому же кривым. Это наша Russia, и в этом она стопроцентная дочка СССР.
Коллективная голова хозяйствующего сословия бредит наяву. «Рост производительности труда», «макроэкономическая стабильность», «инвестиционная привлекательность», «таргетирование инфляции», «развитие конкуренции», «поддержка малого бизнеса», «борьба с коррупцией» и т.п. формулы не то чтобы нуждались в коррекции или критике – они вообще ни с чем не соотносятся в пространстве актуальных хозяйственных проблем. Эти идеологемы и мифопоэтические образы восходят к позднесоветской публицистике 80-х, а та, в свою очередь, питалась пересказами неоклассической парадигмы через вторые руки. Соответствующие «прикладные» модели, которыми пробавляются экономические кафедры, ни к чему не приложимы, хотя математически безукоризненны – и в этом смысле диссертабельны.
Проницательные аналитики давно указывают на это обстоятельство. Но в качестве альтернативы предлагаются штучные авторские картины мира, онтологии ручной работы, распорядиться которыми ни власть, ни общественность сами не в состоянии. Ведь смена хозяйственной парадигмы даже менее эпохального масштаба требует, среди прочего, такой инстанции, как наука. В РФ много умных и образованных людей, заслуживающих именования «ученый», но наука как институт разрушена до основанья, в одном эшелоне с институтами «правящей партии» и «государственного планирования». И это не критика, не намек на злой умысел – лишь констатация печального обстоятельства, скорее типичного для кризисов социальной идентичности вроде нашего. В обществе отсутствует инстанция, полномочная констатировать исчерпание возможностей старой научной парадигмы, сдать ее в утиль и указать пальцем на новую.
А между тем классические основы понятийного аппарата, адекватного всему циклу проблем современного мирохозяйства, существуют и развиваются давно. Они заложены в знаменитых работах Маркса, Дюркгейма, Вебера, Коммонса, Шумпетера, Коуза, Уильямсона и других.
В этих концептуальных координатах хозяйствующим субъектом истории выступает не экономический робинзон, а людское сообщество.
Стайный примато-человек духовно устремлен к небу, но физически укоренен в земле, от божественного начала в себе отделен собственным природным непотребством. Общество начинает осваивать и присваивать эту – собственную – природу не только из естественного желания нажраться от пуза, но и с тайным умыслом избавиться от нее как от препятствия, бремени, по Гегелю – преодолеть отчуждение.
Потому первым предметом деятельности такого субъекта является не абстрактная природа в виде лесов, полей и рек, а конкретно кочующая по этим угодьям популяция обезьянолюдей, ее стадные силы, подлежащие освоению-очеловечиванию-преодолению.
В гегелевской понятийной математике постулируется триада: социальное бытие – совокупность присвоенных и освоенных природных сил, социальная сущность человека – совокупность связей в процессе совместного присвоения этих сил, и социальное понятие – совокупность смыслов, обеспечивающих совместную деятельность.
Отсюда в Рукописях 1844 года представление о трех исторических эпохах как о последовательном присвоении-освоении человеческой популяцией собственного бытия (производительных сил), затем – сущности (производственных отношений) и наконец – понятия (надстройки).
Но производительные силы популяции не сводятся к простой сумме физических сил особей стаи. Облепив неподъемные для одиночек природные объекты, человеческий муравейник ухитряется преобразовать их: воздвигает пирамиды, орошает пустыни, осваивает континенты. Чтобы действовать сообща и проявлять такие чудеса производительности, люди-муравьи вынуждены вступать в связи и договариваться о смыслах. Однако общие связи и смыслы поначалу вырастают и наслаиваются наугад, вслепую, через ошибки и конфликты, по контурам непознанных и непреодоленных жизненных токов популяции. И потому как бы «воспаряют» над головами особей как чуждые им стихии.
На протяжении Истории № 1 («предыстория», «царство естественной необходимости») общество имеет дело с такими силами популяции, как производство, распределение и обмен. Высшая из сил – капитал: магия расширенного воспроизводства всего общественного обихода. Увы, она раздроблена на множество волшебных палочек в руках разобщенных магов. Потоки их разрозненных желаний, сталкиваясь, периодически порождают торнадо на рынке капиталов. И так – с каждой из общественных сил: она контролируется соответствующей «невидимой рукой» социальной связности, которая то направляет ее с удивительной целесообразностью, то пускает вразнос. Такие пары из социальной силы и оболочки ее самодовлеющей связности Маркс называл «формациями».
История № 2 (внимание, горячо!) – «царство осознанной необходимости», «эпоха коммунизма» – последовательное вытаскивание производительных сил из оболочек общественных связей, их снятие (Aufheben). Предметом сознательных преобразований становятся теперь не силы, а отчужденные связи социальных агентов, их совокупность, называемая собственностью. В уцелевших фрагментах рукописей 1844 года Маркс, словно предвидя грядущую мешанину в головах, на разные лады растолковывает очевидную мысль: термин «коммунизм» у него обозначает не идеальное состояние общества в духе Фукуямы, а целую эпоху, ряд способов производства, человеческое содержание которых пока негативно – это преодоление самоотчуждения, снятие с производительных сил оболочек собственности, их замена сознательно конструируемыми социальными машинами.
Наконец, История №3 («царство свободы», «эпоха гуманизма»), где предметная деятельность наконец-то достигнет этажа смыслов, социального понятия человека. Вслед за производительностью и собственностью в свой черед в фокусе преобразующих усилий окажется общественная идентичность. Об этом пока не стоит.
Что все это означает на бытовом уровне? Неужто возможно заменить и отменить престижное занятие, именуемое «бизнесом», его нетленный предмет под названием «прибыль» и ветхий совет «купи дешевле – продай дороже»?
Атомарная единица собственности называется «трансакцией». По Коммонсу, это акт коллективного взаимодействия, который сам по себе непроизводителен (не является ни производством, ни распределением, ни обменом), который предшествует производительному акту, сопутствует или завершает его, и без которого сам производительный акт невозможен или недействителен. Обмен продукта А на продукт Б утопает во множестве трансакций как в болоте. Ему, в частности, предшествует продажа продукта А как товара, сопутствует поездка в магазин, он завершается прохождением кассы с выдачей чека и т.д., и т.п. Эти действия стали частью повседневных ритуалов, их нелепость и бессмысленность не замечается. Лишь появление онлайн-торговли помогает потихоньку прозреть. Невидимая рука под названием «рынок» на сто процентов состоит из трансакций. На сто. Как и все прочие невидимые руки. Их высокая миссия – временно заменять отсутствующую голову, а это дорогая услуга.
Коуз дал классически ясное описание акта предпринимательской деятельности. Выяви и оцени трансакционные издержки своей деятельности (какие сможешь). Совместно с другими участниками трансакций разработай проект снятия части издержек. Оцени затраты на снятие и сопоставь с объемом снимаемых издержек. Если эффект положителен – действуй.
Что означает снижение либо снятие трансакций на практике? Их технологизацию – частичную или полную замену машиной-платформой. За каждой трансакцией стоят посредники, которые вклиниваются между участниками производительного акта, тем самым обременяя его затратами на свои действия. Между пешеходом, нуждающимся в транспортной услуге, и водителем, желающим продать свой труд, раньше вклинивались таксопарки, диспетчера, службы вызова, организаторы стоянок и т.д., в результате услуги такси были дорогостоящими и в большинстве мест труднодоступными. Теперь большую часть посредников вытеснила платформа Uber, соединяя везущего и везомого напрямую.
Конечно, за каждым из слов в последних трех абзацах разверзаются бездны – ведь фактически это попытка уложить предстоящее содержание всей Истории №2 на полстраницы. Одно должно быть понятно – суть дела проста, прозрачна, открыта здравому смыслу, хоть немного просветленному школой культуры.
Можно ли забить на все это и забыть про все это? Никто не запрещает свободным гражданам отдельно взятой страны продолжать мыслить (и пытаться обустраивать) свое хозяйство в категориях охоты на крокодилов, роста отдачи полюдья, накопления золотых дублонов в сундуках и кредитования под залог недвижимости.
Нет инстанции, которая поставила бы под сомнение новые русские чудеса типа «проектного финансирования через банки». А ведь это даже не электромобиль на конной тяге. Это авиационный тормоз вместо авиадвигателя.
Но не стоит забывать, что мы уже внедряли научно-технический прогресс в 1960-е. Уже повышали производительность труда и ускоряли экономический рост в 70-е. Уже высвобождали силы рынка и конкуренции в 80-е. Помню, как в 1984-м Ричард Косолапов выдохнул с сердечной болью: «Полоса великого безмыслия прошла по России».
Дальнейшее существование хозяйства страны в его нынешнем виде бессмысленно и с научной точки зрения беззаконно – подобно существованию Грантэсты из сказки о человеке, который искал бессмертие. Коснувшись ногой земли, он рассыпался в прах.
5. Зачем нужен блокчейн
«Человеческий ум слишком мало похож на гладкое, ровное, чистое зеркало, неискаженно воспринимающее и отражающее лучи, идущие от предметов; он скорее подобен какому-то колдовскому зеркалу, полному фантастических и обманчивых видений.
Люди верят, что их разум повелевает словами. Но бывает и так, что слова обращают свою силу против разума. Это сделало науки и философию софистическими и бездейственными. Большая же часть слов имеет своим источником обычное мнение и разделяет вещи в границах, наиболее очевидных для разума толпы».
Фрэнсис Бэкон, «Новый Органон»
Тема «блокчейна» за последние два с половиной года пережила беспрецедентный взлет популярности, по ходу успев послужить поводом для фантастических обещаний и несбыточных надежд. Теперь пузырь лопается (по меньшей мере, так кажется говорливому большинству), и тема с удвоенной скоростью исчезает из заголовков и улетучивается из актуальной повестки.
Как это часто бывает, термин вошел в моду и вышел из нее, так и не успев обзавестись понятием. В ходе этого бума и спада проблематика блокчейна содержательно не только не была раскрыта, но даже не сформулирована. А сделать это самое время: покуда основная масса ловцов хайпа разочарованно разбредается, конкретные группы, поймав осколки идеи, уже без шума и пыли конвертировали их в миллионные проекты. На очереди миллиардные?
Чтобы дойти до практической сути дела, нужно убрать с дороги несколько невесть откуда взявшихся предрассудков по поводу блокчейна.
О блокчейне говорят как о реально работающей технологии, в то время как это идеальный математический объект типа «машины Карно» или «машины Тьюринга». Переходя улицу, можно не опасаться попасть ни под одну из этих машин – что ничуть не умаляет величия вклада их создателей в науку. Но взаимоотношения идеальных машин с практикой – отдельная тема. Термоядерный реактор типа «Токамак» был описан не просто с математической, а с инженерной точностью в 1951 году. Тремя годами спустя начались попытки воплощения экспериментального образца «в металле», которые продолжаются и по сей день, уже на международном уровне. Но практическая реализация больше полувека неизменно упирается во все новые препятствия, которые только кажутся частностями, а потока дешевой термоядерной энергии нет как нет.
Блокчейн принято считать новой технологией – хотя ничего принципиально нового он сам по себе не представляет. В качестве ИТ он относится к классу распределенных реестров – грубо говоря, баз данных, в которые независимо и параллельно может вносить изменения не один, а неограниченное множество администраторов. При этом все вносимые изменения в принципе взаимозависимы, поскольку массив данных сопоставлен некоторой целостной предметной области. Один из первых образцов подобной технологии – система конфигурационного управления, разработанная ВВС США в начале 1960-х годов для сопровождения процесса разработки, эксплуатации, поддержания и модернизации летной техники. История, эволюция и перспективы подобных технологий – тема, заслуживающая отдельного рассмотрения.
Самый нелепый из предрассудков по поводу блокчейна – технократическое поверье, будто распределенные реестры позволяют создать совершенную и логически непротиворечивую систему учета контрактов, исключающую обман и навсегда решающую проблему доверия. Надежда на то, что коллектив программистов в состоянии разработать продукт, который сам же не сможет взломать, напоминает парадокс о попытках всевышнего сотворить камень, который ему не по силам поднять. На деле любой «блокчейн» может быть взломан, и тут не поможет ни образцовая математическая модель, ни идеальное программирование. Знакомым с основаниями математики достаточно указать на известную теорему Геделя о том, что любая формальная аксиоматическая система либо неполна, либо противоречива. Так что блокчейн не решает проблему доверия, а просто переводит ее из плоскости подделки бухгалтерских документов на другие уровни.
Однако нет дыма без огня, и упорные попытки заработать на самом блокчейне, а не на хайпе по его поводу, имеют под собой веские основания.
Блокчейн в качестве технологии может иметь к экономике только опосредованное отношение. Когда некий хозяйствующий субъект твердо знает, что его фирме требуется конкретное бизнес-приложение, например ERP, или SCM, или PLM, ясно понимает, как за счет его использования заработает или сэкономит деньги, то он сравнивает эти деньги с затратами на закупку, эксплуатацию и обслуживание технологии, чтобы убедиться, что остается в плюсе. Если такой субъект и такая задачи не просматриваются, блокчейн оборачивается чисто затратным и весьма дорогостоящим извращенным удовольствием. Собственно, здесь на современный лад слегка переиначен основной тезис классической статьи Коуза «Природа фирмы».
Самое время вспомнить, что для Сатоши Накамото блокчейн нужен был не сам по себе, а как основа, носитель экономической технологии, а именно – мировой криптовалюты. Оставим пока в стороне вопрос о том, в какой мере такая технология реалистична либо утопична. Но замысел Накамото движется строго в русле современного институционализма. Не устаю цитировать замечательную книгу Эггертсона 1990 года, где он фактически рассматривает весь институт денег как источник трансакционных издержек. Он пишет, в частности, что «в контексте чисто неоклассической модели использование денег является практикой, которая дорого обходится и лишена какого-либо экономического смысла», что стандартные экономические модели «не дают никакого аналитического объяснения существованию денег», что деньги не нужны, когда экономические агенты «могут уладить свои расчеты посредством многостороннего клиринга».
Первой волной грядущей революции экономических технологий ожидаемо станут, по Эггертсону, многосторонние системы цифрового клиринга, предназначенные для снятия трансакционных издержек кредитно-денежной системы, в частности – для замещения денег различными немонетарными инструментами-«токенами».
Но успех таких технологий в гораздо большей степени зависит от адекватности и качества самих институциональных моделей. Они-то и послужат источником конкретных технических заданий для разработчиков распределенных реестров.
И здесь уместно вспомнить, что технологией-носителем для первого поколения ЭВМ (то, что сегодня называется Hard) были электронно-вакуумные лампы и основанная на них схемотехника. Они появились на 30-40 лет раньше самих ЭВМ (Soft). Транзисторные схемы также были созданы на 20 лет раньше ЭВМ второго поколения.
По аналогии можно ожидать, что высокоприбыльные экономические технологии и платформы (Intangible) на ИТ-основе блокчейна в качестве носителя (Soft) тоже появятся с некоторой задержкой по отношению к нему самому.
6. Лес невидимых рук
Обозревая достижения экономической науки тридцать лет назад, Рональд Коуз писал:
«В современных учебниках анализируется процесс установления рыночных цен, но рассмотрение самого рынка совершенно исчезло. И это не так странно, как кажется. Рынки представляют собой институты, существующие для сокращения издержек по трансакциям обмена. В экономической теории, предполагающей, что трансакционные издержки не существуют, рынкам нечего делать, и представляется совершенно разумным делом развитие теории обмена на примере обмена орехов на яблоки между индивидуумами, совершаемого на опушке леса, либо на основе другого нереального примера. А когда экономисты все-таки говорят о структуре рынка, это не имеет ничего
общего с рынком как институтом, но относится лишь к таким предметам, как число фирм, дифференциация продуктов и т. п., при том, что влияние социальных институтов, облегчающих обмен, полностью игнорируется».
Такой диагноз Коуз впервые поставил в исторической статье 1937 года, которую Нобелевский комитет осилил к 1991 г.
На опушке реального леса никто и никогда не меняет орехи на яблоки. Если орехи кому-то понадобились – он их находит на полке в магазине или получает через службу доставки. Связь подобных действий с тем обстоятельством, что покупатель орехов платит при этом деньги, часть которых, возможно, заработал на перепродаже акций фермерского хозяйства, производящего среди прочих продуктов и яблоки, – эта связь имеет для него абстрактный и случайный характер, либо вообще остаётся незамеченной. Иными словами, опушечный акт обмена орехов на яблоки – книжная выдумка, которой в реальности ничто не соответствует.
Но и для учебников по теории идеального рынка куда больше подошла бы другая картинка. Буратино с яблоками подходит к опушке Леса Чудес, закапывает их в ямку – крекс, фекс, пекс! – и спустя некоторое время достаёт оттуда вожделенные орехи (владельца которых в глаза не видел), притом в количестве, отвечающем эквиваленту, беспристрастно рассчитанному лесной чудо-бухгалтерией.
В действительности потребители орехов и яблок проделывают к предметам своего потребления весьма извилистый и тернистый путь, на котором встречается целый сонм персонажей-посредников. В их числе – кассиры, охранники, водители автобусов, на которых покупатели отправляются в супермаркет, портные, что шьют им штаны для шопинга, бухгалтеры, выдающие зарплату, администраторы процессинговой системы Visa и прочие, в большинстве остающиеся незаметными в тени дремучего «Леса невидимых рук».
Это руки социальных институтов, помянутых Коузом, которые не просто облегчают, но обеспечивают саму возможность обмена. Акты взаимодействия орехо- и яблоковладельцев с институтами Коммонс в 1931 г. назвал «трансакциями». Сами по себе эти акты не производительны, и сверх того обременяют производителей трансакционными издержками по своему обеспечению.
Великое открытие Коммонса и Коуза состоит в том, что Лес невидимых рук, оказывается, изымает часть орехов и яблок в качестве гонорара за услуги. Имеет основания, не так ли?
Коуз прямо указывает на то обстоятельство, что современная экономическая теория исследует абстрактный обмен как таковой, но при этом за кадром остаётся собственно устройство рынка, то есть «социальных машин» обмена и присущих им трансакций.
По определению Википедии, «экономическая теория» (или теоретическая экономика) – наука, которая изучает проблему выбора в условиях ограниченности ресурсов для максимального удовлетворения потребностей людей». Будучи строго формализованы, представления о «выборе», «ресурсах» и «потребностях» легли в основу названного «экономическим» раздела прикладной математики, чьи модели вполне научны в смысле математической безупречности, но мало к чему приложимы в реальной экономике. Представления об институтах и трансакциях изначально не были заложены в содержательную аксиоматику «теории рыночной экономики» – в результате в ней не обнаруживается места для самого рынка. «Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы… Тут конец перспективы» (Иосиф Бродский).
Пора, пока не поздно, двинуться в направлении, указанном Коузом: строить конкретные модели «влияния социальных институтов, облегчающих обмен», исследовать присущие им трансакции, чтобы конструировать технологии их снятия. Что это за институты? Как именно они обеспечивают и облегчают обмен? И наконец, главное: как с помощью современных технологий уменьшить трансакционную дань, взимаемую ими с участников обмена?
Но для этого исследователям и преобразователям хозяйственной деятельности общества необходимо переопределить предмет своих усилий, перенаправить их на систему трансакций социального «леса невидимых рук». Именно к этому призвал С.Платонов в докладе, направленном Ю.Андропову в декабре 1983 года:
«Рост производимой обществом стоимости означает в конечном счете увеличение количества и разнообразия форм движения природы, превращаемых в общественные производительные силы. Информация и энергия при этом опосредуют экономику и природу.
Отчуждение, собственно, состоит в том, что человек, не познавший законов, управляющих движением стоимости, информации и энергии, сам является на протяжении всей предыстории лишь их агентом, песчинкой, включенной в их круговорот. Хотя современное общество, далеко еще не избавившее человека от первобытной доли производителя мышечной энергии, склонно окружать романтическим ореолом фигуры [управленца] и банкира – они оба не более чем агенты процессов производства информации и стоимости, порабощенные чуждыми силами организационных и экономических законов.
Познать эти законы – значит осуществить их редукцию, сведение к законам предыдущего, нижележащего уровня, подобно тому, как законы термодинамики были сведены к законам статистической механики.
Уничтожить отчуждение – значит осуществить подобную "редукцию" на практике. Место стихийного эфира экономических отношений, который заполняет промежутки между организациями, осуществляя таинство самовозрастания стоимости, должна занять организация, занятая обработкой и производством нормативной информации. В результате экономисты исчезают вместе с экономикой, а все народное хозяйство превращается в единую организацию, которая, однако, "каким-то чудом" обеспечивает уже не простое, а расширенное воспроизводство.
Теория, служащая средством сознательного преобразования общественного бытия, должна быть заключена в совершенно непривычную для сегодняшних теоретиков форму, отдаленным прообразом которой могут служить системы автоматизированного проектирования, конфигурационного управления, концептуальные автоматизированные базы данных и т.п. специальные средства социального проектирования».
Гегель раз и навсегда объяснил любителям «дефиниций» всю безнадёжность и беспредметность их любви. Не забывая об этом, для практических нужд будем пока пользоваться следующим рабочим «определением»:
Техноэкономика – качественно новый способ хозяйственной деятельности, состоящий в последовательном исследовании и снятии трансакций наличной рыночной экономики (в перспективе – социальных процессов вообще).
Техноэкономика, взятая в становлении, представляет собой социальную инженерию: последовательную технологизацию в первую очередь институтов обмена (а не производственных либо управленческих процессов), вытеснение из этой сферы посредников – кредитных, эмиссионных, правоустанавливающих организаций – и их замену экономическими цифровыми платформами.
С точки зрения предмета деятельности – это работа с активами во взаимном доступе («шеринг»). С точки зрения субъекта – группа проектных соинвесторов («импакт-инвестинг»). С точки зрения объекта – система отношений собственности, фиксируемая в распределённых реестрах («блокчейн»).
Предварительные оценки потенциала техноэкономики указывают на возможность трёх-пятикратного роста капитализации странового хозяйственного комплекса за первые пять-семь лет.
Переход к техноэкономике от традиционного рыночного хозяйствования – процесс, идущий в глобальном масштабе и в последнее десятилетие приобретающий экспоненциальный характер.
7. Порог прекрасной эпохи
Решающий прорыв к формированию парадигмы техноэкономики связан с конкретными именами двух экономических гениев. Он может быть датирован точно – это 1931-32 годы.
Джон Коммонс (1862-1945 гг.) и Рональд Коуз (1910-2013 гг.) своей жизнью и деятельностью явили два противоположных образца того, как надо и как не надо строить академическую карьеру. Коммонс опубликовал свою главную и единственную книгу, посвящённую институциональной экономике, в 1934 г., как только вышел на пенсию. К этому времени он тридцать лет был профессором Висконсинского университета, четырёхтомник «История труда в Соединенных Штатах» принёс ему заслуженную известность и среди прочего – членство в Комиссии по производственным отношениям при Федеральном правительстве. Незадолго до этого он впервые опубликовал набросок ключевых идей будущей книги в статье «Институциональная экономика» (1931 г.).
Через год в Соединённые штаты приехал 22-летний Рональд Коуз, выпускник Лондонской школы экономики. Он изучает работы ведущих американских экономистов, знакомится с некоторыми лично. 10 октября 1932 года он пишет письмо своему другу Фаулеру, в котором говорится о проблеме издержек рыночных трансакций и в явном виде содержится ядро замысла знаменитой статьи «Природа фирмы». Статью ему удалось опубликовать только в 1937 г., а получить за неё премию памяти Нобеля – ещё спустя 54 года. Впрочем, Коуз явно не соответствовал стереотипу «непризнанного гения». Он производил впечатление уравновешенного, в меру счастливого, состоявшегося человека, и на сто втором году жизни принял личное участие в презентации последней из своих книг.
По странному совпадению, именно в 1932 году были впервые опубликованы (на языке оригинала) «Экономическо-философские рукописи 1844 года», обнаруженные Давидом Рязановым в архивах немецких социал-демократов.
В основополагающей статье 1931 года, где Джон Коммонс впервые раскрыл понятие трансакций, он дал и первый набросок их классификации. С той поры, как институционализм стал входить в моду, эта классификация служит поводом нескончаемых гаданий и пересудов в сообществе «экономикс». Причина их бесплодности в том, что в головах у судящих вся хозяйственная деятельность редуцирована к абстрактному обмену, и потому они искренне, но тщетно пытаются вогнать понятийную схему Коммонса в эти рамки. Но институтам обмена у него соответствуют только «трансакции сделки». Что касается «трансакций управления» и «трансакций нормирования», то они соотносятся с двумя другими группами более древних, однако не менее значимых социальных институтов.
Первая группа – институты производства.
Это институты суверенитета, благодаря которым, в частности, конкретный акт производства приобретает территориальную прописку и этническую «крышу». Сбор орехов в угодьях соседнего племени означает смерть для сборщиков и войну для всех соплеменников.
Устоявшаяся традиция именования институтов по понятным причинам отсутствует. Все предлагаемые здесь термины имеют сугубо рабочий характер. Они отражают в основном практику институционального анализа реальных проектов на проектных сессиях Центра корпоративного предпринимательства в 2000-2015 гг.
Затем, институты потребностей, вводящие «орехи и яблоки» наряду с лаптями, ярангами и бумерангами в номенклатуру продуктов жизнеобеспечения и устанавливающие стандарты их потребительских свойств. На пути мечтателя, замыслившего поторговать яблочными пирожками домашнего производства, неприступной скалой встаёт Food and Drug Administration.
Наконец, институты способностей, предписывающие конкретные меры (и сопряжённые с ними трансакции) по соблюдению канона способов производства «орехов и яблок» и применяемых при этом инструментов и переделов. В частности, садоводу для сбора яблок может вменяться использование стандартизованного «плодосъёмника с захватом и телескопической ручкой». Нарушения предписаний караются не в административном, а в уголовном порядке. Ещё бы: на кону судьба урожая, здоровье, а зачастую и жизнь соплеменников!
Первобытные общинники вели натуральное хозяйство, яблоки и орехи были для них не товаром, а сообща производимым продуктом, частью общеплеменной «продуктовой корзины». Нужды в обмене (как и самого понятия «обмен») попросту не существовало, а отщепенцы, ненароком забредшие на опушку, незамедлительно вылавливались и съедались соседним племенем.
В современной диверсифицированной экономике институты производства исподволь формируют границы, структуру и потенциал всего странового хозяйственного организма, проявляясь на поверхности, в частности, как стратегия оборонно-промышленного комплекса, практика недропользования, потребительская матрица «образа жизни», национальная промышленная политика, система техрегламентов.
Вторая группа – институты распределения.
Это институты ответственности, устанавливающие структуру трансакций «ореховой», «яблочной» и прочих отраслей экономики, а также специальные задачи и обременения региональных органов хозяйствования в зонах преимущественного произрастания/производства «орехов» и «яблок» и/или в сезоны их массового созревания и заготовки.
Затем, институты полномочий, регламентирующие марлезонский балет корпоративных иерархий и сражений за власть вокруг и по поводу массового производства, заготовки, учета, транспортировки, складирования и выдачи «орехов и яблок»;
Наконец, институты обязанностей, понуждающие участников обмена, к примеру, совершать трансакции по регистрации юрлиц, уплате налогов и в целом по соблюдению законов и прочей регламентации.
Институты распределения эпохально расцвели в забытые времена фараонов и храмовых хозяйств. Продукты, централизованно свозимые в дворцовые подвалы, учитывались, хранились и раздавались в качестве запасов, но так и не становились товарами. Менять орехи на яблоки жителям распределительных обществ было некогда, негде, да и незачем: тем, кто отработал трудодни и выполнил орехово-яблочные нормативы, со склада по разнарядке выдавались продуктовые пайки, а также одежда и орудия труда.
В современной экономике, метафорически именуемой «рыночной», институты распределения по-масонски предопределяют её отраслевую, региональную и в целом корпоративную структуру, иерархию министерств и ведомств, региональных администраций и пожалованных либо захваченных феодов типа Газпрома.
Присущие корпоративным институтам распределения трансакционные издержки принято именовать «бюрократией», «коррупцией» и считать не закономерными свойствами, а недостатками, с которыми якобы можно отдельно бороться. По непостижимой прихоти общественного сознания процент, взимаемый банкиром с заёмщика, рассматривается как должное, а вознаграждение чиновника за услугу считается порочным. Говорят, чиновники, призваны «оказывать услуги», а за это мы им платим зарплату за счёт налогов. Но почему бы в таком случае и банкиру не пожить на одну зарплату? На деле и банкир, и чиновник служат не нам, а «Лесу невидимых рук», который сам определяет формы мотивации и объём вознаграждения своей агентуры.
На пресловутой опушке, надкусив полученное яблоко и убедившись, что оно червивое, остаётся огреть партнёра по сделке дубиной – если, конечно, удастся его догнать. Но в следующий раз любитель яблок, наученный горьким опытом, отправляется за ними в супермаркет – специализированное охраняемое заведение для обменов, созданное неусыпными бдениями институтов производства и распределения.
Однако в самом магазине, а также по дороге туда и обратно покупатель вплотную сталкивается с третьей группой институтов – институтами обмена.
Первый из них – институт права. Каждая сделка обуславливается и сопровождается набором юридических трансакций – актов регистрации и выдачи подтверждающих документов, которые удостоверяют права и обязательства покупателя и продавца как надлежащих лиц в ситуациях возможных ошибок, нарушений и конфликтов. В простейшем случае это товарный чек, дающий основания для возврата товара, гарантийного ремонта или судебного разбирательства. В более сложных случаях, когда меняются не орехи на яблоки, а загородный коттедж на квартиру в центре, сама сделка подлежит подтверждению в регистрационной палате, а физический переход объектов к другому владельцу сопровождается документами, удостоверяющими его право собственности. Институт права – огромная, сложная, весьма дорогостоящая система, которая, однако, создаёт саму возможность массового и регулярного потока сделок по обмену. Важно только отдавать отчёт в том, что всё это воинство нотариусов, юрисконсультов, адвокатов, реестродержателей и пр. взимает дань за каждую трансакцию, и значительная доля орехов и яблок, предназначавшихся к обмену, оседает в их карманах.
Производитель орехов, любящий яблоки, среди прочего сталкивается с тем печальным обстоятельством, что яблоковладельцу и даром не нужны его орехи – либо в данный момент, либо вообще. А ведь необходимо обменять свои орехи не только на яблоки, но и на полную потребительскую корзину, включая томагавки, трусы и билеты в филармонию. Эту проблему решает второй из институтов рынка – институт денег. Он создаёт и поддерживает общедоступный универсальный товар-посредник под названием «деньги», позволяющий совершить любой обмен конкретного товара на товар в два хода. Специализированные ответвления этого института постоянно заняты эмиссией, транспортировкой, хранением, защитой от подделок и обновлением денег, обеспечением их безналичного оборота, эквайрингом и процессингом электронных карт и т.п. ритуалами. Каждый акт обмена конкретными товарами обставляется и обуславливается теперь трансакциями платежей и сопутствующего открытия счетов, переводов, обналички, конвертации, аренды банковских ячеек и т.п. Все эти трансакции, призванные обеспечить удобства участников обмена, совершаются, естественно, за их счёт и требуют содержания многочисленных и прожорливых агентов института денег.
Наконец, приступая к обмену орехов на яблоки, ореховладелец предполагает не просто полакомиться, но и сделать бизнес, перепродав назавтра часть яблок на стороне по двойной цене. Но для этого ему на старте не хватает орехов, на заготовку которых тоже нужны деньги, причём, уже вчера и сегодня. И тут на помощь приходит третий институт рынка – институт капитала. В результате – о чудо! – меняться на опушке можно даже тем, чего у вас накануне акта обмена не было и в помине. Под залог пожитков (копьё и набедренная повязка, «Лексус» с пробегом, свечной заводик) заботливые ростовщические заведения выдают ему деньги, тем самым передавая его с рук на руки предыдущему институту, при содействии которого он меняет деньги на то, что предполагал получить, под присмотром института права, который теперь следит не только за тем, чтобы клиента не обманули, но и за тем, чтобы сам он в оговоренные сроки вернул институту капитала долг с процентами.
Соотнося институты рынка с координатами времени и пространства, можно утверждать (с долей образной упрощённости), что институт права обращён в сторону прошлого времени, он учитывает тем или иным образом предысторию появления орехов и яблок в руках участников обмена. Институт денег делает обмен универсальным, позволяя выстроить цепочки купли-продажи между любыми товарами, разнесёнными в пространстве. Институт капитала ориентирован на будущее время, вовлекая в оборот те товары, появление которых только ожидается – осенний урожай весной, серебро из месторождения на острове, до которого надо ещё доплыть, речную воду, что будет вращать гидротурбину спустя годы.
Преодолевая пространственные и временные ограничения, присущие обмену, институты рынка превращают обмен в могучую и универсальную производительную силу. Вдохновенный гимн этой силе пропет Марксом в «Манифесте коммунистической партии», где говорится, среди прочего, что она «менее чем за сто лет создала более многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все предшествовавшие поколения, вместе взятые. Покорение сил природы, машинное производство, применение химии в промышленности и земледелии, пароходство, железные дороги, электрический телеграф, освоение для земледелия целых частей света, приспособление рек для судоходства, целые, словно вызванные из-под земли, массы населения, – какое из прежних столетий могло подозревать, что такие производительные силы дремлют в недрах общественного труда!»
Остаётся понять, что институционалист №1 Карл Маркс досконально изучал чудесный институт капитала не для того, чтобы его уничтожить, но чтобы исследовать присущие ему трансакционные издержки, подлежащие сознательному снятию в наступающей эпохе техноэкономики. Прообразом классификации институтов и трансакций в целом служит первая попытка проанализировать слоистую структуру социального отчуждения в Рукописях 1844 года. Мысль Маркса состоит в том, что преодоление социального отчуждения синонимично овладению системой отношений собственности. Это преодоление, по Марксу, начнётся с исторически последней её институциональной формации – капитала, и составит целую эпоху поэтапного снятия формационных слоёв в порядке, обратном исторической логике их становления.
Собственно, эпоха уже начинается.
8. Классовая борьба роботов
«Капиталист функционирует только как олицетворенный капитал, подобно тому как рабочий функционирует лишь как олицетворенный труд. Господство капиталиста над рабочим есть господство вещи над человеком, мертвого труда над живым, продукта над производителем. Рассматриваемое исторически, это превращение является необходимым этапом для того, чтобы добиться за счет большинства создания неограниченных производительных сил общественного труда, которые только и могут образовать материальный базис свободного человеческого общества. Необходимо было пройти через эту антагонистическую форму. Это — процесс отчуждения труда. Капиталист как надсмотрщик и руководитель последнего должен выполнять определенную функцию в действительном производстве. Самовозрастание капитала — создание прибавочной стоимости — есть определяющая, господствующая и всепоглощающая цель капиталиста, совершенно убогое и абстрактное содержание, которое принуждает капиталиста выступать в рабских условиях капиталистического отношения совершенно так же, как рабочего, хотя и на противоположном полюсе».
Карл Маркс. Соч. т.49, стр.47.
«Меня окружал призрачный мир. Вокруг в полном безветрии колыхались хлеба. Тучные прозрачные стада паслись на травке, на пригорках сидели благообразные седые пастухи. Потом рядом со мной возникли два прозрачных человека, встали в позы и начали говорить. Оба они были босы, увенчаны венками и закутаны в складчатые хитоны. Тот, что был с лопатой, длинно и монотонно излагал основы политического устройства прекрасной страны, гражданином коей являлся. Устройство было необычайно демократичным, ни о каком принуждении граждан не могло быть и речи, все были богаты и свободны от забот, и даже самый последний землепашец имел не менее трех рабов. Тот, что с чернильницей, хвастался, будто только что отработал свои три часа перевозчиком на реке, не взял ни с кого ни копейки, потому что не знает, что такое деньги, а сейчас направляется под сень струй предаться стихосложению».
Аркадий и Борис Стругацкие. «Понедельник начинается в субботу».
Техноэкономика – качественной новый способ хозяйственной деятельности, её основное содержание – поэтапное снятие трансакций «невидимых рук» институтов собственности путём передачи их функций экономическим платформам.
В связи с этим остаётся прояснить два вопроса.
Что за социальный субъект берётся за снятие трансакций?
Как он действует?
Ответам посвящены два заключительных письма о техноэкономике.
Понятие институтов собственности фактически введено в научный оборот тремя младогегельянцами в начале 1840-х. Однако в обыденном сознании институциональная теория изначально, как первородным грехом, обременена призраками борьбы «классов» и «пролетариата». Ведь рабочий класс Бенилюкса не спешит на баррикады, не так ли? Стало быть, бородатый философ устарел, и прочие его умствования можно пропустить мимо ушей. На деле этим понятиям две тысячи лет.
Налоговые службы Древнего Рима разделяли население на шесть classis – от assidui (оседлые платежеспособные граждане с имуществом стоимостью более 100 000 ассов) до proletarii. Основное значение латинского слова proletarius — «производящий потомство». В Древнем Риме при проведении переписи населения те люди, у которых не было собственности, в графе об имуществе писали — «дети» (пролес). Также proles употреблялось для обозначения мужских половых органов. Древнеримским пролетариям нечего было терять, кроме своих гениталий.
Тщетно классик в известном письме Вейдемейеру растолковывал, что не является ни первооткрывателем, ни фанатом «классовой борьбы». «То, что я сделал нового, – пояснял Маркс, – состояло в доказательстве, что существование классов связано лишь с определёнными историческими фазами развития производства, … что классовая борьба необходимо ведёт … к уничтожению всяких классов и к обществу без классов».
Популистская пропаганда подменяет строгое понятие классовой борьбы романтическими комиксами восстаний бедняков против богатеев. Но любой исход таких бунтов «невидимые руки» цинично умудряются обратить себе на пользу. В войнах голытьбы с угнетателями под водительством Стеньки Разина и Емельки Пугачева верх взял прогнивший режим. Но в Китае и в других странах бывали случаи, когда вожди крестьянских армий сгоняли с трона императоров. Лес невидимых рук при этом просто вводил нового исполнителя в старый спектакль: победитель эксплуататоров пересаживался с боевого коня на освободившийся трон, а институциональная конфигурация воспроизводилась в виде новой династии. В крайнем случае боевая ничья вела к затяжной смуте, в ходе которой сражающиеся брали на измор друг друга и страну, а на руинах со временем объявлялась пара бойцов новой формации – доморощенных либо варяжских.
Феномен классовой борьбы, доходчиво обрисованный во вступительных абзацах «Манифеста», может быть осмыслен только в контексте институционального метода самого основоположника. Борцы выходят на ринг парами: в красном углу – класс-представитель «производительных сил» (сиречь институтов производства, распределения, обмена), в синем – соответствующий класс-агент «производственных отношений» (иными словами, институтов собственности, пресловутых «невидимых рук»). В этой перманентной борьбе не бывает окончательных победителей, на каждую хитрозадую производительную силу находится свой институт с винтом. Знамя «прогресса» то и дело переходит из рук в руки. Раздухарившиеся институты производительности, как известно, могут взрывать заскорузлую оболочку институтов собственности. И напротив, – как учит тот же истмат, – последние способны, обновившись, не только открывать простор первым, но и выволакивать бегемота производительности из стагнационных болот.
К такой схватке абстракций применим принцип «ничего личного». Сам факт, что капиталист нанял вас и платит скудную зарплату, еще не является основанием числить лично его кровопийцей и классовым врагом. Если он платит зарплату меньше, чем по рынку, вы вольны от него уйти и перенаняться в другом месте. Если больше, чем по рынку, то, похоже, вскоре разорится. Подлинным классовым врагом является сам институт в целом, который, собственно, и устанавливает рыночную цену отдельной рабочей силы. Конкретные агенты, в коих он воплощается, лишь выполняют директивы «невидимого центра» – конечно, в меру своей испорченности.
Чиновник, которому приходится давать на лапу, тоже не является вашим личным классовым врагом. К тому же он только кажется всесильным. Сегодня вы ему принесли конверт, назавтра пришли – а он уже в тюрьме. Но посадили его вовсе не за вашу взятку – это могло быть лишь поводом. Чиновные посадки – элемент саморегуляции невидимых рук, внутрикорпоративных разборок под неумирающим лозунгом «Не по чину берешь».
Аппарат невидимых институтов (грубо говоря – их человеческий материал) постоянно находится под жесточайшим прессингом внутривидового отбора. Вожди и предводители племён рождаются и умирают в боевом седле. В политических центрах распределительных царств царит дворцовая резня, перманентные заговоры и перевороты. Удавка конкуренции, лишь по видимости более гуманная, всегда на горле у бизнесмена, а кризисы то и дело вышибают опору из-под ног.
В ранних вариантах «Капитала» прямо говорится, что абстрактный капиталист и абстрактный пролетарий оба являются рабами и жертвами отчуждения. Конвейер кредитования столь же безличен и бездушен, что и заводской. Банкиру XIX столетия и не снилась сладостная возможность самореализации, «воплощения собственных ценностей в своих инвестициях», приоткрывающаяся ныне субъектам Impact Investing. Во время циклических кризисов карета капитала превращается в гнилую тыкву, капиталист оказывается безработным, как и пролетарий, и вынужден начинать все с нуля.
Но речь не о том, чтобы посочувствовать агентуре институтов собственности; её страдания – лишь внутренний момент адской машины «классовой борьбы». Лес невидимых рук в качестве совокупного управляющего проявляет жадность и бесчеловечность по отношению к трудящимся – но и это лишь полбеды. Едва ли не хуже то, что он демонстрирует чудовищно низкий коэффициент полезного действия. Левых популистов больше всего волнует та часть трансакционной дани, которая паразитически проедается и демонстративно сверхпотребляется праздным классом в благодатных паузах «застоя» между рецессиями, репрессиями и войнами. Но тот же Веблен во второй своей великой книге «The Theory of Business Enterprise» наглядно показывает, как финансовый рынок в роли невидимой машины обмена входит в клинч с институтами производства, постоянно подрывает сами основы существования современной машинной индустрии. И эти две ипостаси института капитала – производительная и разрушительная – будучи положены на чаши весов, почти уравновешивают друг друга. Если принять потенциал производительности института обмена за 100%, то едва ли не 99 из них пожираются совокупными трансакционными издержками Леса невидимых рук.
Адам Смит сформулировал гениальную теорему о существовании теоретических объектов типа «невидимой руки» – самоорганизующихся децентрализованных систем. Но миф о непреодолимом совершенстве «невидимой руки рынка», которую любое вмешательство только портит, – из числа интеллектуальных суеверий конца XIX века. Вероятно, во времена неолитической революции охотники-собиратели попрекали первых землепашцев грубым вмешательством в гармонию незримых духов леса – и ведь имели основания…
Дефекты рынка – не исключение, исторически предшествующие ему «невидимые руки» ещё грубее и примитивнее. Институты распределения высвобождают и обращают на благо общества удивительную и могучую производительную силу разделения труда. Но для этого они перемалывают рабовладельческими жерновами традиционные общества, с мясом выдирают общинников из материнской целостности натурального хозяйства и превращают их в узкоспециализированные говорящие орудия, живые мотыги.
Сегодня рабство в его социально-бытовом измерении вроде бы изжито. Но все мы продолжаем жить в кабале у отчуждения социальной регламентации, производимой на свет невидимыми институтами распределения. В частности, громада законодательства, давно необозримая и распухающая с каждым днём, изобилует пробелами и противоречиями, парализующими и криминализующими хозяйственную деятельность, которую вроде бы призвана раскрепостить и защитить. Проблему регламентации поставил и глубоко исследовал ещё Дюркгейм, а применительно к современному обществу – Никаноров. Малограмотные публицисты, говоря о чиновничестве, любят распространяться о пресловутой «коррупции». Но все издержки воровства и мздоимства – лишь капля в море трансакций социального трения скрипучей телеги распорядительных институтов.
В чащобах Леса невидимых рук протекают противоречивые процессы, которые ждут своих исследователей. Институты разных уровней грызутся, чинят препоны и ставят подножки друг другу. Тем временем происходит своеобразная эволюция невидимых рук, на авансцену выходят новые виды, предшественницы третируют их как выскочек и авантюристов, а сами тем временем теряют подвижность, всё хуже справляются со своей управленческой миссией. «Классовая борьба» играет роль своего рода невидимой руки второго порядка, пришпоривающей гонку институтов собственности и смену лидеров на всём протяжении человеческой предыстории. В основе её бесчеловечного инструментария – социальные катастрофы: голодные бунты и восстания угнетённых, мятежи и крестовые походы, переселения и нашествия варваров, кровавые революции и войны. Это «бич божий», карающий тех, кто притерпелся к прежней руке и проворонил восхождение новой, чьи уши и души закрыты для божественного вразумления.
Время вчитаться в буквальный смысл пророчества из письма Вейдемейеру, зацитированного до дыр.
Капитализм завершает, исчерпывает весь ряд исторических фаз развития производства, связанных с существованием классов. Классовая борьба с необходимостью подвела к границе, за которой – уничтожение всяких классов и общество без классов.
Пресловутая «диктатура» мыслилась автором как разовый, кратковременный акт тотального излечения общества от чумы «классовой борьбы». Акт не обязательно вооружённый: скальпель – не штык. А хотелось бы демократического волеизъявления пациента в коме, его консенсуса с бригадой реанимобиля?
«Пролетариат» у Маркса – вовсе не агитпроповский класс-гегемон, который, перебив буржуинов, поудобнее устраивается у социальной кормушки. Это математическая абстракция класса-камикадзе, призванного уничтожить саму основу «классовой борьбы» ценой самоуничтожения. Это не освободитель «труда», а его ликвидатор. Носитель невиданной идентичности, гегельянской мудрости, которая должна быть имплантирована в него извне. Паладин священной войны с силами отчуждения, чьё знамя подхвачено младогегельянцами. Это теоретическая конструкция, концептуальный субъект, рождённый осуществить конструктивную катастрофу, свершить таинство пересменки при глобальной смене эпох, не имевшей аналогов на памяти человечества.
Но сама эта пересменка истории растянулась чуть ли не на два века. Всё длятся мучительные роды нового субъекта, идущего на смену старине Homo Faber, туповатому трудяге, растерявшему контроль над силами, которые сам же и произвёл. Наивно полагать, будто новый Homo мог родиться именно в отдельно взятой стране и разом в 1917-м. Многие из стран и народов, часто сами того не ведая, вместе с нами платили и платят за это свою часть цены, непоправимо огромной.
И вот, похоже, к началу тысячелетия под своды Леса невидимых рук наконец-то вступает невиданный охотник, охотник за трансакциями.
Это предприниматель иного, нового типа – не «по Шумпетеру», а «по Коузу». Он не торгует ни яблоками, ни инновациями. Он не останавливается на опушке леса невидимых рук, а решается сделать шаг в чащу, всматривается одну из тех невидимых рук, что помогали ему пахать, сеять и торговать, забирая при этом львиную долю урожая как трансакционную дань. Подобно Фредерику Тейлору, он изучает её действия, учится у неё, модернизирует её – а потом заменяет искусственной платформой, выполняющей ту же функцию, но с меньшими издержками – дешевле, эффективнее, быстрее.
Только к началу нового тысячелетия, с появлением экономических технологий и платформ, новый человек обзаводится для этого собственным орудием деятельности.
И тут-то выясняется, что такое орудие не может принадлежать одиночке – по самой своей природе, по определению, по устройству. Каким бы демиургом не воображал себя малограмотный Faber, его деятельность социальна, и трансакции его собственности имеют коллективную природу. А потому платформа, снимающая трансакции, – это машина многостороннего клиринга (Эггертссон), она имеет несколько интерфейсов – по числу собственников-соинвесторов.
Частная собственность наглядно доказала, что она неистребима негативными способами – путём насилия над личностью, экспроприаций и запретов. Но она легко и естественно – о чудо! – снимается позитивно. Путём добровольного взаимного доступа к активам две частных собственности растворяются в одной разделяемой-объединяющей (shared), взаимной, и далее, шаг за шагом – всё более коллективной, общественной собственности. А превратившись однажды в общечеловеческую, она на этом рубеже перестанет быть собой: социальный воздух планеты не нуждается в том, чтобы кому-то принадлежать.
Историческое время вышло из пазов – и туда более не вернётся. Время и пространство техноэкономики будут иными. Время первых ракет, летящих в космос, было организовано уже не циклом вегетации злаков, а программным токораспределителем, пространство конфигурировалось гироскопическим блоком.
Маятник жестокого времени предысторического хаоса, часовой механизм времени трудового и классового отчуждения будет шаг за шагом остановлен, обезврежен и вмонтирован в конструкцию социальных платформ.
9. Действительное техноэкономическое действие
Согласно Гегелю, история есть не что иное, как сознательная деятельность, цели которой полагаются саморазвивающимся духом, а развитие последнего происходит благодаря имманентным ему законам диалектической логики. Весь исторический процесс имеет цель вернуться в самотождественный субъект-объект, снять свое «отчуждение» (Entäußerung) во времени. Весь окружающий мир выступает как «отчужденный дух». Задача развития, по Гегелю, состоит в том, чтобы в процессе познания снять это отчуждение: дух отчуждает себя и лишает себя свободы, чтобы познать себя в инобытии и тем самым преодолеть самоотчуждение, вернуться к себе и обрести абсолютную свободу.
«Коммунизм как положительное упразднение частной собственности – этого самоотчуждения человека – и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т.е. человечному... есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом».
«Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает (aufhebung) теперешнее состояние».
«Для уничтожения (aufheben)... частной собственности в реальной действительности требуется действительное коммунистическое действие».
К.Маркс. Экономическо-философские рукописи 1844 года
Техноэкономика сегодня напоминает вулкан Неа-Камени – островок новой тверди в опустевшей кальдере Санторина. На наших глазах происходит сдвиг фундаментальных основ жизни общества, эпохальный переворот в самом способе человеческой деятельности. У него просто нет аналогов в истории – ни в писаной, ни в бесписьменной. Ни промышленная революция, ни даже неолитическая ему не сомасштабны. Драма ХХ столетия с его мировыми войнами, великими революциями и депрессиями – все это родовые схватки старой эпохи, ее потуги произвести на свет новую. Но высокими словами новому делу не поможешь. Тем паче – раз его не с чем сравнивать.
Давайте рассмотрим атомарную единицу «техноэкономической» деятельности на учебном модельном примере. Разбирательство обречено быть малохудожественным и мелочно-занудным. Но без такого разбора полетов ни на словопрениях о «цифровой экономике», ни на барахолке наскоро склепанных «платформ-с-блокчейнами» далеко не улететь. Попутно модель призвана «на пальцах» показать, что именно означает и как выглядит «уничтожение-снятие» частной собственности в институциональной парадигме Маркса.
Выдающийся советский философ Эвальд Ильенков ввел понятие «конкретно-всеобщего». В своей книге, посвященной диалектике абстрактного и конкретного, он на наглядном примере объясняет непосвященным, о чем речь.
«Предположим, перед нами находится сложная система взаимодействующих явлений, предмет как связное во всех проявлениях целое. Мы не знаем ни его «составных частей», ни принципа их взаимодействия.
Для наглядности предположим, что перед нами – радиоприемник.
Что и как мы будем делать, если хотим «познать» его?
Хозяин радиоприемника во всяком случае должен знать, что поворот определенного переключателя вызывает появление звука в динамике, – что, стало быть, переключатель «связан» с динамиком. Это и есть пример абстрактного представления о предмете. Абстракция здесь устанавливает прямую и непосредственную связь там, где ее на самом деле нет, а есть связь, опосредованная через десятки, а может быть, тысячи промежуточных звеньев.
Приемник это доказывает тогда, когда портится. В этом случае поворот выключателя убедительно доказывает, что прямой и непосредственной связи между ним и динамиком нет...
Иное дело – конкретный анализ.
«Конкретно-всеобщий» элемент этого сложного «целого» выступает как выражение того простейшего случая, в котором осуществляется реально радиоприем. Как таковой, этот конкретно-всеобщий элемент радиоприемника может и должен быть осуществлен отдельно от всех других элементов и деталей радиоприемника. Он, как известно, и был осуществлен в экспериментах основоположника радиотехники Попова с помощью очень несложного устройства – с помощью трубки с опилками, замыкающей электрическую цепь...
С этого простейшего случая радиоприема и начинает, как известно, любой учебник радиотехники, любое руководство, имеющее целью раскрыть перед читателем тайну самого сложного радиоприемника.
Любая же отдельная деталь приемника объясняется как звено в цепи, помогающее выявиться этому простейшему эффекту, усиливающее его.
Анализ в данном случае выделяет такую простейшую часть «целого», в которой не исчезает специфика исследуемого предмета. Предел аналитического расчленения в данном случае указывает «природа целого» .
Э.В.Ильенков. Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении. М.: ИФ АН СССР, 1960
Рассмотрим простейший случай техноэкономической трансформации процесса «производства стоимости» как части (аспекта) производства полезной работы. В качестве последней возьмем, скажем, «производство кирпичей». Оставим за рамками примера собственно процессы производства (формовка глины, обжиг в печи, упаковка, транспортировка и т.п.) а также распределения (отраслевая/региональная специализация, вертикальная интеграция, соблюдение законодательства и т.п.). Сделаем исключительно важное упрощающее предположение, что на всем протяжении техноэкономической трансформации этого бизнеса процессы производства и распределения остаются неизменными, трансформации подвергаются только процессы обмена (включая покупки условий производства, а также продажи его продуктов в качестве товаров). В такой модели производство кирпичей представляет собой успешный бизнес при условии, что сумма продаж превышает общую сумму покупок.
У нашего модельного примера есть несколько горизонтов рассмотрения:
сами производительные акты обмена, приводящие к производству добавленной стоимости;
функции институтов обмена («невидимых рук рынка»), обеспечивающих условия для этого обмена;
трансакции, сопряженные с каждым из актов обмена;
издержки совершения этих трансакций;
технологии, с помощью которых возможно выполнение функций институтов обмена с сокращением либо устранением этих издержек;
условия, при которых возможна разработка и применение таких экономических технологий;
общая картина техноэкономической трансформации на примере рассматриваемого фрагмента хозяйственной деятельности.
1. Начнем с того, что сами по себе акты обмена «шила на мыло» на первый взгляд вроде бы ничего нового не производят. Производительность любой человеческой деятельности в конечном счете сводится к тому, что общество присваивает силы/вещества природы, которые, будучи соединены определенным способом (лошадь – с плугом, рука – с пращой), и производят нужную (ему) работу. Интегральный акт обмена производителен в том смысле, что позволяет обменять продукты/услуги узкоспециализированной (и в силу этого более эффективной) деятельности субъекта современного «бизнеса» на полную совокупность «чужих» продуктов/услуг, необходимую для расширенного воспроизводства этой его деятельности – включая воспроизводство ее субъекта не только как «бизнесмена», но и как человеческого существа и полноценного члена общества. В современном высокоспециализированном обществе такой акт обмена при эмпирическом рассмотрении рассыпается на необозримое множество актов покупки/продажи: участник акта обмена, строго говоря, обменивается своим товаром/услугой практически со всем обществом (А еще точнее – с человечеством, когда он за деньги, вырученные от продажи кирпича в Урюпинске, приобретает бананы или Лексус). Поскольку прямые обмены кирпичей на орехи и яблоки мыслимы лишь умозрительно, на помощь приходят институты из Леса невидимых рук.
2. В нашем примере, благодаря посреднической поддержке института Денег, его коробейников и лавочников, акты обмена распадаются на целую совокупность (точнее, мультиграф) «покупок» и «продаж». Продажи – это акты обмена произведенных товаров (кирпичей) на деньги (универсальный товар-посредник) покупателей, которые в следующем цикле опять расходуются на покупки. Покупки – это акты обмена вырученных денег на сырье (глину), топливо (дрова), рабочую силу, средства воспроизводства основного актива (к примеру, смазка и запчасти для транспортера, продвигающего тележки с кирпичом в печи и т.п.) и наконец – товары/услуги для жизнедеятельности собственника кирпичного завода (огурцы, колготки, яхты, книги и пр.).
Но при начале цикла покупок-продаж деньги для первой покупки нужно откуда-то взять. Миссию предварительного обеспечения участников обмена расчетным инструментом выполняет (как умеет) институт Капитала.
Хотя сами акты рыночного обмена обезличены, но получателям товара или денег по целому ряду причин важно для продолжения деятельности иметь достоверные свидетельства того, что они получены в результате легитимного акта обмена, и что предыдущий собственник этого товара (денег) известен либо может быть установлен компетентными институтами. Такие свидетельства обеспечивает институт Права, пришпиливая их к каждому кирпичу и рублю.
3. Таким образом, каждый акт покупки в нашем примере – если в него всмотреться – в той или иной форме включает получение денег собственником кирпичного завода из банка (кредит), собственно покупку (перевод денег от покупателя к продавцам сырья и топлива) и регистрацию перехода прав собственности на партии глины и дров от продавца к покупателю. Симметричную картину можно усмотреть в акте продажи: регистрацию факта перехода товара (кирпичей) от продавца к покупателю, собственно платеж (поступление денег к собственнику кирпичного завода) и передача им этих денег на банковский депозит (Хранение полученных денег не в банке, а под матрацем, опять же, можно рассматривать разве что умозрительно. Более сложные случаи типа их вложения в фонд прямых инвестиций остаются за рамками нашего учебного примера.). Прямые участники акта производительного обмена (кирпичей на ботинки и яблоки с орехами) фактически не видят и не знают друг друга, и никогда не общаются напрямую; вместо этого каждый из них постоянно взаимодействует с институциональными посредниками «леса невидимых рук». Например, в случае института Права это нотариальные конторы, регистрационные палаты, аудиторы и т.д. и т.п. Именно эти акты взаимодействия с институтами, напомним, Коммонс назвал «трансакциями». Строго говоря, вся непосредственная деятельность современного рыночного субъекта практически целиком состоит из трансакций. Чисто умозрительно можно представить, что продавец кирпичей знает кого-то из их покупателей лично, и даже обменивается с ним рукопожатием. Но это рукопожатие не является ни частью самого производительного акта обмена, ни одной из обязательных трансакций обмена.
4. Понятно, что каждый из типов трансакций, необходимых для совершения обмена, неизбежно предполагает определенные издержки по содержанию соответствующего института. Трансакционные издержки прямо или косвенно включены в стоимость каждой рыночной сделки: участники рынка оплачивают деятельность «невидимых рук» из своего кармана. В этом утверждении нет упрека в адрес рыночных сил, но есть – в адрес «экономической науки», претендующей на релевантность рынку, но игнорирующей его институциональное устройство. Коуз первым высказал этот упрек.
Первый же взгляд с институциональной позиции даже на наш сверхупрощенный пример приоткрывает под ним бездны. Ни орехов, ни яблок не видно и в помине. Один узкоспециализированный бизнес вступает в сделку обмена с другим. Один предлагает рынку товар «сырая глина». Другой – услугу «формовка, сушка и обжиг глиняных кирпичей». Ни тому, ни другому порадовать конечного потребителя нечем. Детальное описание того, как они дошли до такой жизни, и как на практике осуществляется их взаимодействие, не влезло бы в фолиант размером с «Капитал». Здесь пока достаточно обратить внимание на то, что у каждой трансакции есть своего рода интерфейс (способ и порядок обращения продавцов и покупателей к институтам обмена с прошением о чудесном превращении «сырой глины» в «орехи и яблоки») и тело трансакции – конкретный способ, которым лес невидимых рук отрабатывает эту заявку. Интерфейс выдачи банковского кредита – затяжная канитель сбора многочисленных документов, переписки и общения с банковскими клерками, венчаемая походом в регистрационную палату. А тело трансакции – это скрипучие шестерни многолюдных банковских департаментов, долгое и невидимое миру вращение которых приводит (либо нет) к таинству «перевода суммы кредита на счет клиента». Нетрудно догадаться, что оплачивается это вращение за счет самого клиента.
Когда адекватное экспертное знание, исследующее конкретные типы трансакций, сформируется и созреет, по его запросу, вероятно, будут развиты средства сопоставления различных разновидностей реальных рынков, качественные и количественные оценки присущих им трансакций. Но трансакции как таковые присущи рыночной экономике по определению: они являются не недостатком, а ее свойством. В силу этого каждый шаг на пути сокращения и снятия трансакций является фактически шагом по сокращению сферы рынка – и соответствующему расширению сферы техноэкономики.
5. Экономические технологии, конечно же, не будут «оцифровкой» существующих рыночных трансакций. Непонятно, как подобные популярные ныне глупости могут вообще приходить в голову. С таким же успехом современные технологии погрузочно-разгрузочных работ в порту можно воображать как цепочку человекоподобных роботов-крючников, рысцой бегущих с теми же мешками на железном горбу по тем же мосткам-сходням, и роботов-биндюжников, восседающих на козлах рыдванов. На смену грузчикам и бурлакам в действительности пришла технология контейнерных перевозок: та же функция перемещения грузов выполняется совершенно новыми методами, исключающими участие человека из большинства операций.
Непонимание роли пресловутой «цифры» (а точнее – IT) в современной экономике коренится глубоко – в неспособности различить участников рынка и его агентов.
Распространенное представление, будто банки «занимаются бизнесом» наряду с производителями товарных кирпичей, дров и глины, маскирует совсем иную реальность. Слова о том, будто они «торгуют деньгами», только наводят тень на плетень. Выражаясь институционально, банки являются агентами института капитала, в этом качестве обеспечивают обмен, не являясь его прямыми участниками, и взимают плату за свои трансакции. С баррикад классовой борьбы банки выглядят как эксплуататоры-процентщики, которые выжимают из заемщиков прибавочную стоимость. Иными словами, банки – не участники рынка, а его агенты, ставленники «невидимых рук». Другое дело, что они не только шарят по карманам трудящихся, но при этом выполняют важную функцию, обеспечивая саму возможность обмена. Обществу перестало нравиться то, как именно они выполняют эту функцию – в этом корень нынешних проблем банков и с банками. Объем взимаемой трансакционной дани, конечно, играет роль дополнительного раздражителя.
Субъекты техноэкономики отказываются от трансакций института капитала, но не от его функций, заменяя услуги банков работой финансовых платформ.
Как они это делают?
Собственники кирпичного завода, глиняного карьера и фирмы по заготовке дров объединяют части своих активов в совместное предприятие (типа товарищества). Регламент его работы расписывается в соответствующем «смарт-контракте» и реализуется совместной экономической платформой. Сам факт объединения трех предприятий в один «комбинат» (по типу Пикалевского), конечно, еще не устраняет трансакций институтов производства, а также институтов распределения – в рамках нашего упрощенного примера мы их пока даже не будем обсуждать. Здесь важно понять, что функции институтов обмена теперь берет на себя экономическая платформа, избавляя долевых собственников нового предприятия от этого (и только этого) вида трансакционных издержек. Предприятие является единым собственником производимых кирпичей и продает их на прежнем рынке прежним покупателям в прежнем объеме. Но оно теперь располагает собственным сырьем и топливом и не нуждается в кредите для их закупки на рынке. Бывшие субъекты рынка, ставшие теперь «цехами» комбината (и центрами внутреннего финансового учета, осуществляемого платформой), больше не связаны рыночными покупками/продажами, не платят соответствующих налогов, не имеют отдельных счетов и банковских расходов на перемещение денежных средств между ними. Перемещение глины из карьера к печи для обжига не сопровождается юридическими актами регистрации перехода прав собственности и не требует оплаты услуг юридических фирм.
Даже грубая оценка показывает, что доходы кирпичного производства, избавленного от трех разновидностей тяжелой трансакционной дани, могут возрасти кратно. Но все это, естественно, при условии, что платформа не окажется очередным «госпланом», а будет обеспечивать взаимодействие частей комбината как минимум не менее эффективно, чем институты рынка.
Как же она работает? Платформа выполняет три функции: эмиссионную, долевую и взаиморасчетную (Все термины имеют рабочий или переносный характер. Говоря об «эмиссии», «токенах», ICO и т.п. мы в основном используем эти слова в образном смысле, для облегчения восприятия. С точки зрения специалистов по IT все это внутренние элементы и процессы программного комплекса платформы.). Владельцы кирпичного, глиняного и дровяного производств, объединяя свои активы путем взаимного обмена доступами к ним, фактически выступают как соинвесторы создаваемого предприятия. Текущая рыночная стоимость каждого из активов служит ориентиром для выстраивания дальнейшей системы взаимоотношений между соинвесторами.
Платформа «эмитирует» внутренние «токены» системы в количестве, соответствующем сумме стоимостей соинвестированных активов. На виртуальный «счет» каждого из соинвесторов зачисляется сумма токенов, пропорциональная стоимости его актива.
Каждый токен представляет собой минимальную нерасчленяемую далее долю в собственности на совместное предприятие. Не забываем, что островок «техноэкономики» появляется только внутри сообщества соинвесторов, а снаружи ее окружает обычный рынок, на котором по-прежнему не обойтись без денег. Простейший способ «монетизации» доли соинвестора – отождествление ее с долей в конечных продажах (кирпича, а также возможных излишков дров либо глины).
Платформа осуществляет взаиморасчеты в токенах между соинвесторами в случаях принятия ими согласованных решений об изменении размера и/или соотношения своих вкладов, переуступке их частей друг другу и о вовлечении в предприятие дополнительных соинвесторов (например, транспортников либо строителей).
6. Важно понимать: взаимное доверие и взаимная прозрачность партнёров-соинвесторов является необходимым стартовым условием для создания и функционирования техноэкономической платформы. Не «блокчейн» заменяет отсутствующее доверие технократическим протезом, а наличное доверие позволяет оконтурить его оболочкой распределённого реестра собственности. И только после этого начинают проявляться чудесные свойства блочейн-машины.
В рыночной жизни первоначальные договоренности между проектными партнёрами постоянно подвергаются коррозии разногласий, искушений и кризисов, порождаемых неизбежными переменами. Платформа предоставляет каждому из них не столько виртуальные монеты-токены, сколько наглядный интерфейс к текущему состоянию и динамике совместной собственности («shared value»), к структуре и объёму своей доли в ней, ко всем влияющим на неё внешним изменениям и шагам партнёров. Причём экономические взаиморасчёты платформа осуществляет автоматически, в строгом соответствии с научно обоснованными – и взаимно согласованными – алгоритмами.
Именно в силу этих свойств техноэкономическое предприятие является принципиально открытым и неограниченно продолжаемым для всех смежных участников рынка: в первую очередь – для прямых поставщиков и потребителей каждого из текущих соинвесторов. Например, по рекомендации собственника кирпичного завода в число соинвесторов может войти собственник домостроительного комбината, до этого приобретавший его кирпичи на рынке. Тогда в составе техноэкономического предприятия появится более длинная цепочка добавленной стоимости, где в качестве конечных продаж фигурируют уже не кирпичи, а строительные объекты, сдаваемые под ключ. Правильно построенное техноэкономическое предприятие имеет естественный потенциал стремительного всестороннего расширения по модели «цепной реакции».
Неизбежность появления техноэкономических платформ была обоснована ещё у С. Платонова. На семинарах в «Точке кипения» приходилось объяснять, что они должны иметь три функциональных измерения.
Со стороны предмета деятельности – это база данных по релевантным активам, каждый из которых представлен в виде пучка его трансакций.
Со стороны субъекта – пользовательские интерфейсы соинвесторов, обеспечивающие контроль и управление стоимостью совместных (shared) активов.
Со стороны объекта – конструктор экономических технологий, выполняющих институциональные функции вместо «невидимых рук» с меньшими издержками.
Чем отличается «платформа» от «машины»? Тем, что это принципиально многопользовательская машина (а не просто машина со многими интерфейсами). На самолёте тоже могут быть предусмотрены отдельные рабочие места для пилота, штурмана и радиста – хотя водитель автомобиля в одиночку справляется со всеми этими функциями. Причина появления многоместных машин просто в том, что число параметров управления и контроля может превышать физические и ментальные способности человека-оператора. Платформа же заменяет автоматом (роботом) одну из «невидимых рук» в роли посредника между двумя (и более) собственниками. И покуда на свете существуют хотя бы два собственника – каждый из них по определению является «частным», и оба они нуждаются либо в невидимой институциональной руке, либо в платформе с частными интерфейсами.
7. Итак, мы имеем две картинки, отражающие начальную и конечную стадии трансформации «рынка» в «техноэкономику». Картинка №1 – собственники трех бизнесов, торгующие друг с другом на рынке. Картинка №2 – созданное ими совместное предприятие, использующее внутри себя платформу многостороннего клиринга. На уровне здравого смысла обе картинки кажутся знакомыми, понятными, находящимися в полушаге друг от друга.
В чем разница между ними?
Она не только огромна. Не просто принципиальна. Она – фундаментальна. Проще и правильнее сказать, что между ними нет ничего общего. Первая – из завершившейся предыстории человечества, начиная от исхода первых обезьянолюдей из первобытного рая и заканчивая капитализмом. Вторая – из-за грани наступившей мета-эпохи, пока безымянной, дыхание которой уже опалило ветхий мир.
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
Но давайте сопоставим их в прозе.
Картинка №1. Рынок
Субъектом является одиночка, «частный собственник».
Предметом бизнеса являются «товары», субъект занят их «продажами».
Объектом является «рынок», субъект взаимодействует с его институтами, с их помощью продвигая свой товар.
Картинка №2. Техноэкономика
Субъектом является сообщество, группа «соинвесторов».
Предметом предприятия являются «трансакции», субъект занят их «снятием».
Объектом являются «экономические технологии», субъект ищет и подбирает нужные, подстраивает под задачи, замещает ими свои трансакции.
Как же преодолевать разделяющую эти континенты бездну, которую Гегель трактовал как «отчуждение» (Entäußerung), а молодой Маркс с друзьями отождествили с «собственностью»?
Разбирательство с «учебным примером» показывает, что не такая уж она (с виду) и непреодолимая. По меньшей мере, между материками обнаруживается узкий «берингов пролив». Правда, расположен он совсем не там, куда устремлены усилия широких масс цифропроходцев.
В чем засады, в которые они продолжают успешно попадать?
Будет не так обидно, если показать это на примере, который Ильенков использовал для разъяснения категории «конкретно-всеобщего».
Какую практическую задачу решили инженеры Попов и Маркони? Сейчас-то задним числом можно сказать, что была создана технология «беспроводной связи». Но дело в том, что никто из практиков такой задачи не ставил – ни перед ними, ни перед собой.
Вместо этого главные усилия и ресурсы были сконцентрированы на «улучшении телеграфной связи». Телеграф – великое достижение человечества, и я горжусь, что один из моих прадедов был телеграфистом. Главное управление почт и телеграфов Российской империи имело свою официальную эмблему и форменную одежду для сотрудников. А в чем основная проблематика проектов по улучшению такой связи? Чем амбициознее цель проекта в терминах улучшения связи, тем больше для него требовалось проводов и столбов. Причем повышение прочности проводов вело к их удорожанию – зато уменьшало потребность в столбах. Производители столбов, в свою очередь, указывали, что если ставить их почаще, то можно сильно сэкономить на прочности проводов. Тут раздолье для аналитических изысканий ведомственных и внешних аналитиков…
Ни о чем не говорит? По-моему, вот о чем.
Правильная постановка вопроса была совсем иной. На деле решалась задача снижения трансакционных издержек существующей системы связи. Связь обеспечивала «невидимая рука электричества», которая действовала практически мгновенно (со скоростью света). «Столбы и провода» были частью трансакционных издержек того способа, каким эта могучая рука делала свое дело. Так нельзя ли, сохранив функцию (мгновенная связь), изменить метод ее выполнения так, чтобы частично отказаться от миллионов столбов и тысяч километров проволоки?
Правда, Коуз сформулировал трансакционный подход сорок лет спустя. Но то в применении к экономике. А в классической инженерии он использовался гораздо раньше.
Теперь о двусторонней роли инженера. Он должен быть способен переформулировать пургу, которую несут эксперты-практики (о столбах с проводами), в качественную, а затем количественную модель их реальных трансакций. Но с другой стороны – причем, принципиально другой – он должен быть в курсе новомодных увлечений теоретиков типа Максвелла и Ко какими-то там «электромагнитными полями». Генрих Герц был в курсе и фактически создал первый радиоприемник раньше Попова. Но он не был инженером и оказался не в состоянии задаться вопросом: какие трансакции можно снять с помощью этой новой игрушки?
Наконец, будь на месте тузов телеграфной промышленности современные концерны «Столбпром» и «Роспроволока», энтузиасты беспроводной связи были бы своевременно трудоустроены в их ведомственные институты (это в лучшем случае), а кафедры электромагнетизма напрочь лишены финансирования и закрыты.
Волны модернизаций, инноваций и цифровизаций направляются самими волнотворцами в глухой тупик, где налетают на одни и те же волноломы.
Начать с того, что технологии, которые окажутся востребованы в новом хозяйственном комплексе, конечно же, будут «цифровыми». Но это почти тавтология, пустая банальность, ровным счетом ничего об их сути не говорящая. Ей нужно противопоставить уже полную тавтологию: новые технологии преобразования экономики будут прежде всего экономическими. Это будут технологии управления стоимостью, снятия трансакционных издержек институтов рынка.
Принято считать, что единицей волны преобразований является «проект» – группа сильно озабоченных лиц, которым нужны деньги, очень много денег, причем – на долгий срок. Проекты бывают двух типов. Первый идет «от проблем». Литейная отрасль находится в бедственном положении, основные фонды изношены, к тому же давно морально устарели. Дайте денег, много денег – и мы увеличим выпуск литья, притом обеспечим импортозамещение. Второй – «от возможностей». С неба падает новая технология лазерного упрочнения металлических поверхностей, подверженных износу. Дайте денег, много денег – и мы внедрим ее на железнодорожном транспорте с миллиардными прибылями в перспективе.
Екатерине Великой приписывают четыре ошибки в слове «еще». Это наш случай.
Во-первых, лучше иметь дело с группой заказчиков, у которых не так сильно дрожат руки. Не ищем для начала ни особых проблем, ни ослепительных возможностей: займемся устоявшимся бизнесом, который не бьется в падучей, но не прочь снизить свои трансакционные издержки. Это и есть «проект». Ему не нужны бизнес-ангелы, зато попутно из него изгоняется целая орава бесов.
Во-вторых, не стоит покупаться на псевдоспрос госкорпораций, хвататься за инфраструктурные проекты отраслевого масштаба. Лучше начинать, имея дело с кредитно-денежными трансакциями простого бизнеса, имеющего устойчивый спрос – еда, одежда, быт, стройматериалы – который в кризисные годы балансирует на грани рентабельности.
В-третьих, не нужно ни ошарашивать заказчика с ходу блокчейном, ни сулить, будто тот чудесно избавит его от непорядочности контрагентов. Верный путь – находить в сети экономических отношений островки взаимного доверия, сложившегося между непосредственными партнерами, капитализировать его с помощью технологии распределенных реестров и помогать ему распространяться вдоль цепочек добавленной стоимости, сращиваться естественным путем с другими такими же.
Наконец, экономическая технология, для внедрения которой требуется много денег, – это насилие над смыслом. Один из ее эффектов как раз в том, что из внутреннего проектного пространства, из пространства хозяйственных связей между участниками проекта деньги устраняются. Их функции выполняет теперь проектная платформа. Сумма снятых денежных издержек – за вычетом премии участников проекта – и содержит в себе бюджет разработчиков и/или собственников платформы.
Письма о техноэкономике рассказывают не все и не обо всем необходимом.
Но более чем достаточно.
Жанр исчерпан.
Сергей Чернышев
22.11.2018
Оценили 10 человек
28 кармы