Привал Дон Кихота

Среди великих снов человечества, подаренных нам искусством, видится и этот: Дон Кихот рассказывает козопасам о Золотом Веке.

На гравюре Гюстава Доре — освещённая пламенем костра нескладная фигура Рыцаря Печального Образа; скрытые полутьмой силуэты его слушателей, и — тьма, объемлющая всех и вся...

Мечты и явь нашей жизни: козопасы слушают Дон Кихота.

Слышат ли?

Но если — слышат, разве не тревожит их странная, безумная даже не мысль — возможность: кем бы ОНИ были в Золотом Веке?

Или, вернее, кем бы МОГЛИ быть?

Неужто опять — козопасами?

Но кто, откуда и зачем тогда — сам Дон Кихот?

Он — говорит. Горящие глаза, взлохмаченные волосы, нелепые жесты...

Рядом Санчо потягивает винцо прямо из бурдюка.

А что — дальше: там, за краем гравюры, за обрезом страницы, за пределами романа? Там, куда не достигают отблески ночного костра?

Прописные истины похожи на золотые монеты — и так же быстро истираются от частого употребления.

Мы привычно говорим: "Древний Мир", "Средние Века", "Новое Время", — даже не пытаясь услышать внутренний смысл этих словосочетаний. А ведь наш язык — как, впрочем, и любой иной язык — намного мудрее не только каждого из нас, но и всех, кто говорит и мыслит на нём "здесь и сейчас".

Но что случится, если, например, не только произнести два слова: "Древний Мир", — но и остановиться после этого, представляя себе внутреннюю бесконечность и взаимосвязь их бытия? Не откроется ли перед нами нечто неожиданное и удивительное? Прежде всего, "Мир" — это ведь общность, единство и цельность различных объектов и процессов между собой в некоем "коконе" пространства и времени. А характеристика "мира" как "древнего" означает и отдалённость, отдельность, закрытость этого "кокона" от мира "современного"; но также, параллельно, — его собственную органичность, "древоподобность", завершённость корней, ствола и кроны.

Это не столько другое пространственно-временное, сколько другое причинно-следственное единство. Оно говорит нам о том, что почти все "начала и концы" того, прежнего мира не имеют отношения к "началам и концам" этого, нынешнего мира, а потому их и разделяет между собой некая непреодолимая для нас граница, именуемая "древностью". И наш мир — то семя, которое некогда оторвалось от прежнего, древнего древа и проросло уже в своей собственной полноте. "Древность" — то, что уже завершило свой жизненный цикл, не имеет своей части в нашем мире, а наш мир не имеет части в мире "древнем"…

В представлениях современной космологии нынешняя Вселенная появилась их некоей "точки сингулярности" в результате события "Большого Взрыва". И любое обсуждение вероятных свойств этой "точки сингулярности", или, тем более, — того, что было или могло быть "до" того, — априори лишено всякого смысла. Граница закрыта.

Предполагаемая история человечества куда более локальна и прозрачна для нашего взгляда, чем предполагаемая история Вселенной, а её границы закрыты далеко не абсолютны. Но, когда мы говорим, например, о "Древней Руси", то имеем в виду вовсе не принадлежность её к "Древнему Миру". Понятие "Древней Руси" хронологически относится к VIII-XIII векам нашей (от Рождества Христова) эры, когда все западные и южные соседи "русских земель" переживали самые что ни на есть "Средние века", причём "древнерусские" племена того времени явно не были какими-то примитивными и отсталыми по сравнению со своими "средневековыми" соседями — во всяком случае, иностранные современники "Древней Руси" в дошедших до нас источниках часто именуют её "страной городов", а значит — по уровню своего развития она вряд ли сильно отличалась в худшую сторону от других христианских или исламских стран того времени. Как писал митрополит Киевский Иларион в своём "Слове о Законе и Благодати" про киевских князей: "Не въ худѣ бо и невѣдомѣ земли владычьствоваша, нъ въ Руськѣ, яже вѣдома и слышима есть всѣми четырьми конци земли" ("Не в худой же и неизвестной земле владычествовали, но в Русской, которая ведома и слышима всеми четырьмя сторонами мира"). И это — правда. Во всяком случае — судя по тому, что иноземные властители тех времён не видели ничего зазорного или необычного в том, чтобы выдать своих родных дочерей замуж за русских князей и, наоборот, брали русских княжон себе в жёны — таких случаев за период X-XIII веков отмечено не менее полусотни.

Но традиционное и повсеместное использование понятия "Древняя Русь" применительно к указанной эпохе — не укор нашим предкам, якобы отсталым; и не укор нам, якобы исторически близоруким или даже слепым. Это — проблема, которая заключается в том, что мир "Древней Руси", в его цельности и единстве, для нас нынешних — находится уже "за горизонтом событий", "по ту сторону времени", "за шеломянемь еси". Или, как там было у римлян — "этрусское не читается"?

Точно так же, кстати, отечественное "средневековье" тянется для нас со времён "ордынского ига" — и если не до эпохи Петра I, то уж до Смутного Времени точно. Хотя к началу XVII века, не говоря уже о XVIII-м, к западу от русских земель давным-давно, больше ста лет назад, с открытия "Индий" Христофором Колумбом, началось Новое Время. 1605 год, когда увидел свет первый том "Дон Кихота", — это как раз год смерти Бориса Годунова и воцарения Лжедмитрия, год "порохового заговора" и первой постановки трагедии Шекспира "Король Лир" в Англии, год открытия Австралии и начала французской колонизации Северной Америки (основание Порт-Рояля)…

Именно в это время на пыльных дорогах Новой Кастилии появились два нелепых всадника. Один, высокий и худой, облачённый в доспехи, верхом на изнурённом, нескладном, с выпирающим хребтом и впавшими боками, коне, считал себя странствующим рыцарем Дон Кихотом Ламанчским, или Рыцарем Печального Образа. Второй, с коротким туловищем и толстым животом, восседающий, как некий патриарх, на сером осле, был оруженосцем рыцаря и прозывался Санчо Панса. "Это было время, когда влияние Испании безраздельно господствовало в Европе, когда пылкое воображение иберийцев ослепляли блестящие видения Эльдорадо, рыцарских подвигов и всемирной монархии", — так, чуть ли не стихами, писал Карл Маркс в статье 1854 года "Революционная Испания".

Впрочем, когда бедный идальго Мигель де Сервантес Сааведра создавал свою удивительную книгу, его страна, уже пережившая столетие величайшей славы, неумолимо погружалась в пучину безвременья — подобно "Непобедимой Армаде", чью гибель писатель успел оплакать.

Саламин, Акций, Лепанто, Трафальгар, Цусима — судьбы великих империй не однажды решались на море. Да что там империи?! — вся современная цивилизация, по сути, родилась и мужала на борту корабля. Океанские (особенно — атлантические) просторы стали колыбелью общества Нового Времени — точно так же, как за два тысячелетия до того волны Средиземного моря выносили на себе античную цивилизацию.

Корабли Колумба направились на неведомый запад, к "Индиям", только 6 сентября 1492 года, когда "конец света", ожидавшийся 1 сентября, к 7000-летию "от сотворения мира" (в православной и католической церквях даже не составляли пасхалий позже этой даты), так и не случился. Зато произошло открытие (особо рьяные мистики настаивают, что даже — создание) новых, ранее абсолютно неведомых земель.

В любом случае, "Средние Века", один за другим, вращались на территории "Древнего Мира" — и только с открытием Нового Света наступило "Новое Время". При этом время и пространство странным образом обменялись своими, казалось бы, неизменными от природы свойствами: плоская до того земля стала шарообразной, зато циклический круговорот Средних Веков разорвался, преобразуясь в бесконечное и линейное — воистину Новое, небывалое до того! — Время. Колумб с Магелланом должны были настолько раздвинуть пределы известного мира, чтобы Коперник с Галилеем смогли перевернуть его в сознании своих современников...

Сегодня у нас, пожалуй, даже не достанет воображения, чтобы представить себе, каково жилось современникам этого переворота — разве лишь узнать (и наверняка, без каких-либо сомнений!), будто наш мир на самом деле многомерен, кое-где водятся драконы с василисками, а практически за углом расположено место исполнения всех желаний.

Примерно такой катастрофической силы потрясение испытал католический мир на рубеже XV-XVI веков от Рождества Христова. Всё как будто оставалось прежним: люди, выпасы, городские башни, пейзажи на знакомом горизонте… Но это были уже иная земля, иное небо, иные звёзды над головой — как и пророчил в Апокалипсисе Иоанн Богослов, повествуя о "конце света".

Всё — даже казавшееся дотоле незыблемым, заведенным раз и навсегда, — обнаружило свою текучесть; любые ценности: от золота до церковных догматов, — обрели вдруг иную меру, иное качество, иной смысл.

Вместе с торговыми путями изменялась и внутренняя структура человеческой цивилизации. Недавние задворки мира быстро становились новыми блестящими столицами, а старинные центры превращались в глухие окраины.

Обитателям процветающих торговых и ремесленных городов Италии XV века, ведущих свою родословную ещё от античной традиции, с её исхоженным за тысячи лет вдоль и поперёк Mare Nostrum ("наше море"), легко было чувствовать себя если не абсолютной вершиной мироздания, то уж, наверное, кем-то вроде мифологических титанов — огромными и сильными.

А вот на палубе каравеллы, брига или фрегата, затерянных в бескрайнем и неведомом океане, человек поневоле чувствовал и понимал себя совсем иначе: ничтожной пылинкой в пространстве и времени если не враждебного, то безусловно чужого и чуждого ему мира. Но — пылинкой, которая всё равно предназначена к мировой гармонии, а потому — бесстрашно движется навстречу собственной судьбе, уповая разве что на себя, немного — на своих товарищей по команде, а главное — на Божью милость (она же — удача).

Такой героический пессимизм и ознаменовал собой переход от средиземноморского Возрождения к Возрождению атлантическому. Он же, этот героический пессимизм, сформировал и особую человеческую личность этого Нового (вернее сказать, "новоатлантического") Времени — личность, для которой корабль снова (и параллельно/иномерно традиционному пониманию христианской церкви в качестве "корабля спасения") стал символом самовыражения и надежды, символом движения, преодоления и освоения любых обстоятельств.

Важная, хотя, казалось бы, мелкая и неприметная деталь — не прошло и полугода после возвращения первой экспедиции Колумба из новооткрытых "Индий", как уважаемый страсбургский "доктор обоих прав" (церковного и гражданского) Себастиан Брант поспешил выслать подальше за моря свой "Корабль дураков", на который усадил всех, кто, по его высокоучёному мнению, мешал жить хорошо и ещё лучше. Правда, исполнить эти его разумные предписания в реальной жизни весьма многочисленные "дураки" не торопились, цепко держась за насиженные веками места. Зато каторжников, еретиков и просто искателей приключений: всех, кому сразу ставший ветхим и Старым свет был не очень-то по душе, — начали сплавлять в новые земли весьма охотно.

Не обходились без Корабля (с большой буквы) и авторы разноречивых проектов о лучшем (или же, напротив, много худшем) устройстве общества: Утопии, Новой Атлантиды, Города Солнца и тому подобных, — для чего, как правило, подбиралось местечко где-то за пределами доступного мира или, в крайнем случае, малоизвестный остров (вроде того, на котором пришлось — правда, недолго — "править" Санчо Пансе). А добирались туда, само собой, на Корабле.

И эта нехитрая, в общем-то, схема, тем не менее, дожила до времён капитана Немо и даже инженера Петра Гарина — преобразуясь далее в "научную" фантастику, с её уже космическими Кораблями. Стоит ли удивляться тому, что давний проект Бранта был на деле (но только зеркально!) осуществлен правительством Советской России, которое в 1922 году (то есть сразу после окончания гражданской войны) отправило свои "корабли мудрецов", целые "философские пароходы" — в ставший уже окончательно, во всех смыслах, Старым буржуазный Свет, а затем устроило в местах не столь отдаленных — что там остров?! — целый "Архипелаг ГУЛАГ"?..

(продолжение, возможно, следует. взялся за старое... увлёкся... если не сдохну — продолжу.)