Со 103-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции!

Работа трехлетней давности. Очень много букв.

Основной целью проделанной работы было восстановление как можно более близкой к реальности траектории движения нашей страны до и после двойной «точки бифуркации» 1917 года, поскольку этот ключевой вопрос одновременно рассматривается в нашем обществе в «оптике» сразу трех идеологий: либеральной, коммунистической и консервативно-православной, — каждая из которых по-своему мифологизирует данную траекторию, в значительной мере искажая «выбор следующего шага».

Следует заметить, что сама по себе мифологизация истории не несёт в себе какой-либо имманентной негативной сущности, Любой вариант исторического созания представляет собой цепь или сеть событий, выделенных обществом из потока доступных для него фактов и документов общественной жизни. История — лишь модель, лишь образ прошлого, а потому всегда — только приближение к истине, а неизбежный отрыв такого исторического образа от реальности несёт в себе возможность искажения последней, в том числе искажения системного, мифологизированного, которое становится неизбежным при наличии в обществе определённых господствующих или, скажем так, стремящихся к господству сил. Такая мифологизация склонна не только замалчивать, исключать из своей «картины прошлого» те события, которые не укладываются в неё. Одновременно наблюдается раздувание, преувеличение других, соответствующих «правильной истории» фактов, которые в прошлом могли даже не существовать или существовать в ином качестве. Когда эти псевдофакты в качестве структурообразующих элементов включаются в различные формы политического сознания, они обретают статус мифологем, своеобразных «фразеологизмов мышления», поскольку в превращённом виде отражают свойственную данным силам систему ценностей.

Сделать точную поправку на эти искажения, эти аберрации заведомо не представляется возможным, поскольку «никто не свободен от общества, в котором живёт». Но свести искажения хотя бы к такому минимуму, который не препятствует более-менее адекватному восприятию реальности и дальнейшему движению вперёд, — вполне достижимая цель.

С этой точки зрения, ситуацию с пониманием революций 1917 года, прежде всего — с пониманием Октябрьской революции, в современном российском обществе трудно назвать приемлемой. «Русский Мир», русская цивилизация как «большая система» в своём развитии, очевидно, снова приближается к «точке бифуркации», что ярко проявляется в резком расширении «пространства смыслов», связанных с пониманием и оценкой её исторического пути за последние сто лет, — вплоть до возможности внутреннего разрыва данного пространства. Что, разумеется, сразу же будет спроецировано во все остальные внутрицивилизационные пространства, прежде всего — в политическое.

С учётом того, что противостояние по линии Запад—Россия сейчас достигло уровня, даже превышающего максимумы «холодной войны», и всё указывает на дальнейшее обострение данного противостояния в перспективе ближайших 5-10 лет, подобный разрыв, несомненно, является одной из главных задач «коллективного Запада» во главе с США, делающего ставку на окончательную фрагментацию и последующее уничтожение современной российской государственности.

В данной связи особый интерес представляет демонстративный и публичный отказ действующей российской «вертикали власти» от какого-либо празднования 100-летнего юбилея Октябрьской революции 1917 года. Манифестацией данной позиции можно считать известную фразу Дмитрия Пескова, пресс-секретаря президента Российской Федерации: «А в связи с чем это нужно праздновать?» Дело здесь не в том, что лично Дмитрий Сергеевич благополучно «забыл» всё, чему учился в школе и в Институте стран Азии и Африки при МГУ, — это как раз попытка действующей «властной вертикали» лишний раз не «разжигать диалог» между «красными» и «белыми» путём максимально возможного изъятия из медиа-пространства самого предмета дискуссии. Видимо, в Кремле это сочли лучшей из доступных накануне грядущих президентских выборов 2018 года стратегией.

Но в самый канун 100-летия Великого Октября из уст популярного телеведущего Владимира Соловьёва на всю страну и на весь мир прозвучало сравнение исторических событий в России вековой давности с английской Войной Роз (War of the Roses), начавшейся практически сразу после поражения в Столетней войне с Францией (1453) и длившейся целых тридцать лет, с 1455-го по 1485 год, В рамках сделанного Владимиром Рудольфовичем сравнения дату 4 ноября, видимо, предлагается считать одним из «белых» символов, аналогичным Белой Розе (кстати, белая роза — «цветок Богородицы») Йорков, а дату 7 ноября — одним из «красных» символов, аналогичным Алой Розе Ланкастеров. Данная политико-историческая матрица (в математическом, а не кинематографическом изводе данного понятия) интересна, прежде всего, набором своих скрытых смыслов, поскольку в ней подспудно-аксиоматически постулируется не только практически полутысячелетнее историческое «отставание» российской копии от английского оригинала, но ещё и факт длящейся «гражданской войны» в нашей стране, её «верхушечно-феодальный» характер, а также предполагаемый (или даже предусмотренный) финал — в конце концов, «конфликт семнадцатого года» должен быть исчерпан после того, как власть в российском «локусе» перейдёт в руки некоего «красно-белого» аналога династии Тюдоров,

То есть в одном-единственном образном сравнении, «вброшенном», словно бы невзначай, в российское коммуникативное пространство, содержится целая идейно-политическая концепция, «шифрующая» и задающая развитие дальнейших событий. Более того, она указывает и на «первообраз», на «архетип» данной ситуации — то есть на Великобританию, владеющую исторически проверенным рецептом выхода из ситуаций такого рода.

На фоне того запредельного успеха, который за последние годы получило на мировом «рынке образов» политическое фэнтези «Игра престолов», имеющее в своей основе и актуализирующее всё ту же архетипичную для «коллективного бессознательного» не только Англии, но и всей «западной» цивилизации матрицу War of the Roses, можно сказать, что России предлагают включиться в игру по этим правилам. И это предложение — из серии тех, от которых «нельзя отказаться». Во всяком случае, отказаться «просто так», без использования «доброго слова и пистолета». Одновременно эта ситуация — косвенное, но достаточно сильное свидетельство того, что до сих пор Россия была «не в игре», а «вне игры», или — вернее — играла и продолжает играть в некие другие игры: осознанно или неосознанно (традиционно, «по инерции»), — другой вопрос.

Тем более, что дата 4 ноября неизбежно рассматривается «в связке и противовесе» с отмечавшимся при советской власти на протяжении более чем полувека «красным» праздником 7 ноября, то в год столетия Великой Октябрьской социалистической революции их «незримая битва» проходила с особой, даже нарочитой ожесточённостью. «Линия фронта» здесь достаточно давно проведена и достаточно хорошо известна. Но, что весьма показательно, бои здесь не ведутся постоянно: они то затихают, то вспыхивают вновь. И это указывает не на корневой, естественный и стихийный, а, наоборот, — на весьма управляемый, «масочный» характер данного конфликта, за которым стоят весьма определённые интересы различных сил: как внутри, так и за пределами современного российского общества и государства, которые в обозначенной выше схеме «мифологем» можно обозначить как «либеральные». Внутрироссийский конфликт «красных» и «белых» — прежде всего, в их интересах. Но, даже если бы это было не так, всё равно абсолютно необходимым представляется проведение адекватного комплекса операций по смысловой и символической деконструкции данной «игровой матрицы», которую можно начать с указанных выше дат, практически совпадающих в пространстве ежегодного календарного цикла: сначала — 7 ноября как хронологически более близкой даты, затем — 4 ноября, после этого — актуального пространства их взаимодействия между собой, и, наконец, — тех «окон возможностей» и «окон угроз», с которыми русской цивилизации и государству российскому придётся столкнуться как в случае «включения» (put-in) в эту «игру престолов», так и в случае выключения (put-off) из неё. Без этого создать эффективную «контр-матрицу» собственных действий представляется затруднительным или даже абсолютно невозможным, что хорошо описано классиком отечественной литературы Н.В.Гоголем в повести «Пропавшая грамота». Имеется в виду сцена карточной игры с нечистой силой героя-козака — тот уже дважды остался в дураках и проигрывал в третий, решающий раз: «Пошёл, уже так, не глядя, простою шестеркою; ведьма приняла. «Вот тебе на! это что? э, э, верно, что-нибудь да не так!» Вот, дед карты потихоньку под стол — и перекрестил; глядь — у него на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестерки спустил кралю. «Ну, дурень же я был! дурень же я был! Король козырей! Что! приняла? а? Кошечье отродье!.. А туза не хочешь? Туз! валет!..» Гром пошел по пеклу; ведьму напали корчи, и, откуда ни возьмись — шапка бух деду прямёхонько в лицо».

Трудно сказать, предусматривал ли Гоголь какие-то аналогии между шапкой своего героя с зашитым туда письмом гетмана к царице и «шапкой Мономаха» как символом высшей суверенной власти над Русью (понятие «Русь» будет рассмотрено ниже), — скорее всего, нет. Но гений потому и гений, что способен воспринимать и обозначать законы, действующие во всей нашей, весьма многомерной реальности.

В данном случае процесс деконструкции мнимой реальности, созданной «нечистой силой», был чрезвычайно прост и понятен: игроку оказалось достаточно перекрестить карты в своей руке. С «картами», сданными нам на руки за последние 500 лет под видом отечественной и мировой истории, всё по определению будет не настолько просто.

«Алая Роза» 7 ноября, День Великой Октябрьской социалистической революции: не смерть, но спасение

Любая «знаковая» дата заключает в себе сразу три слоя смыслов: внешний формальный, внутренний формальный и внутренний содержательный.

Празднование 7 ноября (25 октября по «старому стилю», т. е. по юлианскому календарю) как Дня Великой Октябрьской социалистической революции впервые официально было установлено Постановлением Президиума (верховного органа государственной власти в перерывах между съездами Советов и сессиями его Центрального Исполнительного Комитета) ЦИК СССР от 26 октября 1927 года «О праздничных днях, посвященных годовщине октябрьской революции, и об особых днях отдыха», в котором говорилось:

«Учитывая потребность трудящихся Союза ССР в наиболее полном ознаменовании дней годовщины октябрьской революции и связанных с нею достижений на пути социалистического строительства — Президиум Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР постановляет:

1. Годовщина октябрьской революции ежегодно, начиная с 1927 года, празднуется в течение двух дней — 7 и 8 ноября.

Производство работ в эти праздничные дни воспрещается на всей территории Союза ССР (за исключением тех общественно-необходимых предприятий и учреждений, в которых работа должна производиться беспрерывно).

2. Особые дни отдыха устанавливаются, начиная с 1928 года, в числе семи в год, в порядке, определяемом кодексами законов о труде союзных республик.

3. Центральным исполнительным комитетам союзных республик предлагается согласовать законодательство союзных республик с настоящим постановлением».

Как можно видеть, ни Великой, ни социалистической, ни даже Октябрьской с большой буквы в данном документе события тогда десятилетней давности не именуются. До того празднование 7 ноября ежегодно осуществлялось, можно сказать, явочным порядком и стихийно «красной», революционной частью тогдашнего населения страны — разумеется, при поддержке органов центральной и местной советской власти, а также организаций коммунистической партии. Более того, долгое время события, приведшие к свержению Временного правительства и установлению в стране власти Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов публично именовались — даже лидерами новой власти — «октябрьским переворотом» и «октябрьским восстанием».

Отмечается, что с середины 1920-х до середины 1930-х годов наиболее употребительным стал термин «Октябрьская революция», хотя и он утвердился не сразу. Например, речь М.И. Калинина на торжественном заседании 6 ноября 1926 года называлась «К IX годовщине советской власти». Но уже в 1927 году доклад Н.И. Бухарина именовался «10-я годовщина Октябрьской революции», в 1928 году доклад А.В. Луначарского — «12-я годовщина Октябрьской революции», доклад В.М. Молотова в 1931 году — «Октябрьская революция и борьба за социализм», его же в 1933 году — «К годовщине Октябрьской революции», Термин же «Великая Октябрьская социалистическая революция» впервые публично прозвучал в речи Ярославского в январе 1935 года на VII Всесоюзном съезде Советов — правда, в форме «Великой социалистической Октябрьской революции». Окончательное же и привычное для нас название «Великая Октябрьская социалистическая революция» данное историческое событие приобрело только на страницах «Краткого курса истории ВКП(б)», опубликованного в 1938 году.

Таким образом, понадобился 21 год, чтобы сформировать более-менее устойчивый образ данного события и, соответственно, его «имя». Даже в Конституции СССР 1936 года («сталинской») про Октябрьскую революцию 1917 года не говорится ни слова, хотя Конституция СССР 1977 года («брежневская») открывается словами: «Великая Октябрьская социалистическая революция, совершенная рабочими и крестьянами России под руководством Коммунистической партии во главе с В.И.Лениным, свергла власть капиталистов и помещиков, разбила оковы угнетения, установила диктатуру пролетариата и создала Советское государство — государство нового типа, основное орудие защиты революционных завоеваний, строительства социализма и коммунизма».

Уже отсюда понятно, что «мифологизация» даты 7 ноября с течением исторического времени в отечественном (советском) обществе только нарастала, пока не достигла критической массы и не превратилась — на уровне государственной власти — в свою полную противоположность.

Наиболее «фундированную» либерально-прозападную версию по данному поводу высказала доктор политических наук, руководитель Центра россиеведения ИНИОН РАН Ирина Глебова в статье «Выбор России. В октябре 1917-го Россия проиграла свое будущее», опубликованной 2 ноября 2017 года «Независимой газетой» (главный редактор — нынешний «теневой идеолог» Кремля Константин Ремчуков):

«Революция в её октябрьском изводе была направлена против освободительной, демократической, европейской линии русской истории. Она дала пример не эмансипации индивида, но его нового закрепощения; отбросила Россию на особый путь, на котором страна отказалась от всех достижений цивилизации. Реакцией на все сложности, которые принесла в страну на рубеже XIX–XX веков современность, стал массовый запрос на упрощение, примитивизацию.

Для России падение 1917 года оказалось окончательным и бесповоротным. Полная катастрофа произошла с властью: весь ХХ век её бросало от кровавой диктатуры к полицейщине. Лучшее её время — застой: состояние внутреннего разложения, когда верхи паразитируют на природных запасах, прошлых достижениях, человеческих слабостях и т.д.

Была разрушена старая, многообразная, сложная социальная структура, связанные с нею формы жизни. В войне и революции покончила самоубийством Россия европейская. Это означало конец гражданского общества, гражданского активизма, вымирание людей европейского склада. Всё это победила Россия неевропейская. Мы — её наследники, потому и не забываем Октябрь как свою революцию. Но победа очень быстро обернулась поражением. Прервалась естественная, мирная эволюция традиционной России. Её тоже упростили, лишили творческого потенциала, источников самодеятельности. Она закончилась в колхозах.

Проиграли все. Рванув из войны в революцию, страна, по существу, проиграла будущее, закрыла для себя те возможности, те перспективы, которыми располагала и которые обещала довоенная и дореволюционная Россия» .

Нарисованная И.Глебовой картина является полным зеркальным «негативом» того безусловного «позитива», который наполнял в советскую эпоху официальное содержание даты 7 ноября как празднования Дня Великой Октябрьской социалистической революции. Даже более того, она призвана «вбить» в общественное сознание современной России тот же тезис об «отсталости» и «неполноценности» населения нашей страны и (по умолчанию) структур её государственной власти сравнительно с «цивилизованным миром», от полученных «мирным, естественным и эволюционным путём» достижений которого оно в 1917 году якобы отказалось вследствие революции и установления советской власти.

Доктору политических наук, видимо, не обязательно и даже противопоказано знать историю, особенно — в её хотя бы минимально очищенном от пропагандистской мифологии виде.

Ключевой вопрос здесь заключается в том, на что могла рассчитывать Россия в случае отказа «рвануть из войны в революцию». Ответ на этот вопрос может дать и судьба Австро-Венгрии, и судьба Российской империи, и судьба — через 70 с лишним лет после 1917 года — самого Советского Союза.

И эту гипотетическую «безреволюционную» судьбу нельзя назвать сколько-нибудь приемлемой с точки зрения отечественной государственности и русской цивилизации в целом. После февраля 1917 года Временное правительство, находившееся в тесном взаимодействии и, можно сказать, под контролем государств Антанты, вело дело к расчленению бывшей Российской империи и возникновению на её территории множества малых национальных и псевдонациональных, «областнических» государств, существование которых наверняка было бы легитимировано международными соглашениями после окончания Первой мировой войны.

Кстати, весьма показателен тот факт, что США официально объявили войну блоку «Центральных держав» только 6 апреля 1917 года, когда стало понятно, что Российской империи больше не существует, а потому все обязательства «союзников» перед ней могут быть аннулированы. И в тот же день 6 апреля союзные Антанте японские войска высадились во Владивостоке. Арест Николая II состоялся 10 (22) марта 1917 года, а 10 апреля король Великобритании Георг V официально уведомил Временное правительство, что ранее сделанное им приглашение бывшего российского императора отзывается — из-за «негативного отношения общественности».

В то же время, как известно, «главковерх» адмирал Колчак был принят на службу в британскую армию, и вообще степень зависимости «белых» армий от внешних покровителей была близка к абсолютной. Собственно, большая часть истории гражданской войны 1918-1922 годов была историей вооруженной борьбы Советского правительства против иностранных интервентов и созданных ими «туземных» армий — в рамках типичной колониальной практики того времени, но, разумеется, применительно к местным условиям. Уже 23 декабря 1917 года в Париже было заключено англо-французское соглашение (Сесиля—Милнера) о разделе России на зоны «влияния» и поддержке всех «национальных» и прочих правительств, которые требовали суверенитета на её территории. Признание этих правительств предполагалось оформить после победы над «Центральными державами», а их статус вряд ли мог оказаться выше, чем статус, например, Чехословакии, которую Великобритания и Франция сначала даже всячески «накачивали», но затем спокойно пожертвовали Гитлеру по итогам Мюнхенского соглашения 29-30 сентября 1938 года.

В самой партии большевиков в то время «агентура Антанты» также была чрезвычайно влиятельна и сильна, а её борьба против возглавляемых Лениным сил была неотъемлемой составной частью Первой мировой войны — достаточно вспомнить историю заключения «похабного» Брестского мира (3 марта 1918 года), собственно, и приведшего к началу Гражданской войны, «сигнальным выстрелом» для чего стало восстание чехословацкого корпуса 25 мая 1918 года, а затем — создание эсеровского Комитета членов Всероссийского Учредительного Собрания (КОМУЧ) 8 июня в захваченной чехословаками Самаре и «левоэсеровский мятеж» 6 июля. Все эти акции проходили под плотным «кураторством» официальных и неофициальных представителей государств Антанты, чьей задачей было в результате ослабления и возможного свержения власти большевиков отвлечь хотя бы часть сил Германии и её союзников от решающих битв на Западном фронте, затруднить поступление сырья и продовольствия с занятых немецкой армией территорий бывшей Российской империи. С другой стороны, «проанглийские», «профранцузские» и «проамериканские» силы внутри самой партии большевиков не препятствовали интервенции стран Антанты на российской территории — так появились «легальные», с разрешения Троцкого, десанты «союзников» в Мурманске (Романов-на-Мурмане) и Одессе, датированные мартом 1918 года, а также оформленное решениями местных Советов пребывание их сил в Одессе и Закавказье.

Есть все основания полагать, что если бы планы Лондона и Парижа по отношению к России в 1918-1919 годах оказались осуществлены, то наступление войск Антанты, несмотря на потери, не было бы остановлено в ноябре 1918 года, и бывшую Германскую империю в итоге разделили бы на части отдельных и «независимых» государств — точно так же, как разделили империю Австро-Венгерскую. Но «единая Германия» (сначала — Веймарская, а затем — и нацистская) оказалась нужна англичанам и французам как «естественный» противовес для единой Советской России, утратившей, по сравнению с Российской империей, только Царство Польское, с частью западно-украинских и западно-белорусских земель, а также Великое Княжество Финляндское, прибалтийские губернии (где появились «новые независимые государства» Литва, Латвия и Эстония), небольшие территории Закавказья и оккупированную Румынией часть Бессарабии.

Разумеется, в ходе гражданской войны 1918-1922 года под разными предлогами на территории России уничтожались и разрушались, в первую очередь, промышленные предприятия и железные дороги, Промышленное производство в 1921 году составляло около 15% от максимума 1916 года, из 75 тысяч верст железных дорог оставались действующими только 15 тысяч (20%), общие экономические потери только по результатам гражданской войны исчислялись в 39 млрд. золотых рублей, а демографические — в 25 млн. человек (без учёта отделившихся и захваченных иностранными государствами территорий).

Именно на этом основании Советское правительство отказалось от признания долгов царской России перед государствами Антанты и возврата национализированных активов иностранным собственникам.

Подводя итоги, можно сказать, что альтернативой «прыжку из войны в революцию» для России 1917 года был только «прыжок из войны в могилу». И наша страна, как боец Фёдор Сухов из кинофильма «Белое солнце пустыни», выбрала вариант «Желательно помучиться».

В итоге получилось то, что получилось. И фиксация даты 7 ноября в качестве Дня Великой Октябрьской социалистической революции в середине 30-х годов прошлого века стала возможной только вследствие полной внутриполитической победы «сталинизма» в Советском Союзе. А эта линия, в свою очередь, заключалась в ставке не на «мировую революцию», что предлагали «троцкисты», и не на встраивание СССР в мировую систему империалистического капитализма на правах агросырьевого придатка, что предлагали «бухаринцы», а в цивилизационном прорыве, получившем форму «строительства социализма в одной, отдельно взятой стране». Это был триединый процесс индустриализации, коллективизации сельского хозяйства и «культурной революции», точно осуществлённый в невероятно сжатые исторические сроки.

4 февраля 1931 года, выступая на Первой всесоюзной конференции работников социалистической промышленности, Сталин сказал: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». То есть уже тогда, почти за два года до прихода ко власти Гитлера, «отец народов» располагал весьма достоверным прогнозом (или даже расчётом? — авт.) дальнейшего развития событий и строил свою работу, исходя из весьма жёстких целевых ориентиров и весьма ограниченной ресурсной базы. Что во многом если не оправдывает, то объясняет ситуацию всего предвоенного десятилетия на территории СССР.

Вряд ли Октябрьская революция 1917 года могла бы получить имя Великой и социалистической, если бы послереволюционный советский «цивилизационный эксперимент» не оказался настолько удачным и эффективным, что послужил после Второй мировой войны образцом для многих государств, в том числе — бывших колониальных и полуколониальных владений империалистических держав Европы, США (Куба) и Японии (КНДР).

Разумеется, особую роль в историческом наследии Великого Октября играет сегодня опыт Китайской Народной Республики, уже ставшей под руководством Коммунистической партии Китая первой экономикой современного мира и успешно преодолевающей тот «постиндустриальный» технологический барьер, который был заявлен либеральными идеологами и пропагандистами в качестве главного «триггера» уничтожения советского «красного проекта».

Отсюда, не вдаваясь в излишнюю формализацию доказательств, которые, применительно к советским реалиям, и без того достаточно хорошо известны, можно подвести итог первого этапа нашей деконструкции, объектом которого было празднование даты 7 ноября григорианского календаря (нового стиля) в качестве Дня Великой Октябрьской социалистической революции.

Его «внешняя форма» — это утверждение легитимности Великого Октября как источника государственной власти на территории Советского Союза.

Его «внутренняя форма» — утверждение принципа «симфонии» государственной власти и коммунистической партии, опирающейся на идеологию марксизма, с приоритетом второй по «римскому» образцу.

«Внутреннее содержание» — утверждение «правильности» и «исторической неизбежности» политической и социально-экономической победы социализма: сначала — в России как «слабом звене» мировой капиталистической системы, а затем — и во всём мире.

«Белая Роза» 4 ноября, День народного единства: истоки революции

Напомним, что 4 ноября 2017 года Российская Федерация уже в тринадцатый раз отметила государственный праздник — День народного единства, установленный в 2005 году как «память об освобождении Москвы от польских интервентов» осенью 1612 года и связанный с православным праздником Иконы Божией Матери Казанской.

Что касается внешнего формального смысла, то есть хронологической канвы празднования 4 ноября как Дня народного единства, то подавляющее большинство критиков указывает на то, что, согласно имеющимся историческим данным, собственно 25 октября 1612 года «старостильного» юлианского календаря (день, который соответствует в настоящее время дате 4 ноября 1612 года по «новому стилю», то есть по григорианскому календарю) в Москве никаких важных событий не происходило: капитуляция кремлёвского гарнизона под командованием польского полковника Николая Струся состоялась лишь тремя днями позднее, то есть 28 октября (7 ноября) 1612 года, а решающие бои в Китай-городе шли 22-24 октября (1-3 ноября). При этом само празднование Казанской иконе Божией Матери (в память избавления Москвы и России от «литовцев» в 1612 году) было установлено царем Алексеем Михайловичем Романовым (отцом Петра I) только через 33 года, в 1649 году на день 22 октября «старого стиля», то есть юлианского календаря.

Вот текст этого царского указа (по другим данным — окружной грамоты) от 29 сентября 1649 года: «В 1613 году, в 22-й день октября, милостию Божиею, молитвами и заступлением Пречистыя Владычицы нашей Богородицы Казанския чудотворныя иконы, на память Аверкия епископа Иерапольского чудотворца, Московское Государство от литовских людей очистилось, и ради сего Божия милосердия установили праздновать Пречистой Богородице чудотворной иконы Казанския, в царствующем граде Москве при отце нашем блаженныя памяти великом Государе царе и великом князе Михаиле Феодоровиче всея России. А в 1648 году, в 22-й день октября, на праздник Пречистыя Богородицы чудотворныя иконы Казанския, во время всенощного пения, Бог даровал, родился нам сын — Государь цесаревич князь Димитрий Алексеевич; и мы указали ныне праздновать в 22-й день октября Пречистой Богородице чудотворныя иконы Казанския, во всех городах, по вся годы…»

К содержанию этого документа мы ещё вернёмся, пока же подведём черту под хронологическими моментами данного праздника, который в XVII веке был назначен на 22 октября, день начала успешного штурма Китай-Города Вторым ополчением под руководством князя Дмитрия Пожарского, соответствовал «григорианскому» 1 ноября и только за последующие три века, из-за нарастающей разницы между «старостильным» и «новостильным» календарями «перекочевал» как раз на дату 4 ноября, которую наши власти и выбрали в качестве Дня народного единства.

Поскольку переход на григорианский календарь «(новый стиль») в России был установлен только декретом Совнаркома от 26 января 1918 года, согласно которому следом за днём 31 января в стране сразу наступало не 1, а 14 февраля, то после 2100 года данный праздник «по уму» придётся переносить на 5 ноября, после 2200 года — на 6 ноября, и после 2300 года — на 7 ноября, но параллельно должна смещаться и официальная дата Октябрьской революции 1917 года (25 октября по «старому стилю»).

А теперь вернемся к царскому документу.

Понятно, что 22 октября 1613 года Московское государство «от литовских людей» ничуть не «очистилось» (хотя царю, конечно, виднее), но 22 октября (1 ноября) 1648 года у молодого, 19-летнего царя Алексея Михайловича, впоследствии прозванного Тишайшим, второго из династии Романовых, родился первенец-наследник, нареченный Дмитрием (Димитрием) в честь святого Димитрия Солунского (память 26 октября (8 ноября)). И появился он на свет под звуки пения всенощной службы в церкви Казанской иконы Божией матери — кстати, построенной по обету военным руководителем победного Второго ополчения князем Дмитрием Пожарским на углу Красной площади и Никольской улицы.

Сама же икона Богородицы Казанская стала символом преодоления Смуты благодаря патриарху (с 2 (13) июля 1606 года) Московскому и Всея Руси Гермогену († 17 (27) февраля 1612 года), который был вдохновителем политической и религиозной самостоятельности Московского царства, непримиримым противником католицизма и Речи Посполитой. С именем патриарха Гермогена (в миру — Ермолая) связано прославление этой чудесно обретенной в 1579 году иконы: сначала — местно, в Казани, где он прошёл все ступени церковной иерархии, от священника до митрополита Казанского, а затем — и по всей России. По его благословению, список иконы в 1611 году был передан Первому ополчению во главе с рязанским воеводой Прокопием Ляпуновым, однако «не нашёл должного почитания» среди его казачьей части. Распри, которые привели к убийству Ляпунова и развалу Первого ополчения, благодаря письмам патриарха Гермогена, были объяснены прежде всего небрежением в почитании чудотворного образа. Соответственно, для Второго ополчения под руководством Минина и Пожарского эта икона стала уже главной святыней: именно ей постоянно молились, с нею выступали в поход и шли в бой, — а состоявшееся, наконец-то, освобождение Москвы вызвало всё более широкое почитание Казанской иконы и в народных «низах».

Как раз на волне победы 1612 года и связанного с ней массового религиозного энтузиазма преемнику Гермогена, патриарху Филарету (в миру — Фёдору Никитичу Романову), которого и следует считать истинным основателем династии Романовых, удалось добиться от Земского Собора 1613 года провозглашения царём своего сына, 16-летнего Михаила Фёдоровича.

Поэтому логично предположить, что подобная «привязка» празднования Казанской иконы одновременно к дате победы над «литовскими людьми» (что не соответствовало действительности) и ко дню рождения наследника престола вполне соответствовала личным и династическим интересам Тишайшего царя, который, как известно, пристально следил за всем, что происходило за пределами его государства, особенно — к западу от них, и к тому времени уже был готов принять на себя роль политического лидера вселенского православия, — в полном соответствии с принципом «Чья власть — того и вера», утверждённым Мюнхенским и Оснабрюкским соглашениями 1648 года, более известными как Вестфальский мир, Но она также (и это, вероятно, — самое главное) соответствовала интересам всего русского общества того времени: крестьян, мещан, но, в первую очередь, — служилого сословия Московского царства. Это сословие стремительно росло и набирало силу в связи с захватом и освоением новых земель, что впоследствии привело и к принятию под протекторат Москвы казацкой Гетманщины, и к Расколу в Русской православной церкви.

То есть церковно-государственный праздник иконе Божией Матери Казанской 22 октября (старого стиля), получивший «реинкарнацию» в качестве Дня народного единства 4 ноября — это, прежде всего, семейный, «фамильный» праздник Романовых как правящей в России династии.

Даже внезапная смерть 6 (16) октября 1649 года царевича Дмитрия Алексеевича, скончавшегося буквально через неделю после оглашения этого царского указа, не привела к отмене нового праздника, который в своей внутренней форме соединял русское продвижение на Восток, начатое со взятия Казани Иваном Грозным, с противостоянием Западу в лице сначала лютеранской Швеции и — особенно — католической Речи Посполитой, а затем — других европейских стран. Соответственно, в начале ХХ века череда военно-политических поражений империи Романовых на Востоке и на Западе окончательно разрушила эту её внутреннюю форму, что и привело к революциям 1917 года. Внутренний же смысл этого праздника заключался в установлении/возобновлении принципа «симфонии» между государственной властью и православной церковью, как подразумевалось, нарушенного Иваном Грозным, что привело к закату династии Рюриковичей, которые после этого лишились не только московского царского престола, но и прав на него, делегитимации власти Бориса Годунова, Смутному Времени и, собственно, к воцарению Романовых,

Что не менее важно, в том же 1649 году, в ходе Великой Английской революции, 30 января (9 февраля) был казнён король Карл I Стюарт, после чего царь Алексей Михайлович отменил все привилегии английских купцов, предоставленные им его предшественниками, начиная с Ивана Грозного.

«Английский фактор» в российской истории XVI-XVII веков остаётся недостаточно изученным, однако его принципиальная важность не подвергается никакому сомнению. Прежде всего — потому что Англия того времени была жизненно заинтересована в России, где с 1555 по 1698 год обладала (с перерывами) правом монопольной внешней торговли и откуда на протяжении более чем века потоком шли строевой лес, пенька, лён и прочие важнейшие для любой тогдашней морской державы товары. До «Правь, Британия, морями!» было ещё очень далеко, а конкуренцию Туманному Альбиону на океанских просторах составляли такие мощные державы того времени, как Испания, Франция, Нидерланды и даже Португалия, с их многочисленными колониями.

Основанная в 1551 году в Лондоне двенадцатью «посвящёнными» во главе с сэром Хью Уиллоби (Hugh Willoughby) и Себастьяном Каботом (Sebastian Cabot), сыном знаменитого Джона Кабота (Джованни Кабото), компания под названием «Mystery and Company of Merchant Adventurers for the Discovery of Regions, Dominions, Islands, and Places unknown» («Гильдия и компания купцов-предпринимателей для открытия регионов, доминионов, островов и мест неизвестных») воспринималась как последний шанс Англии вырваться на новый мировой рынок и застолбить там хоть какое-нибудь место. Слово «adventures» в праве того времени означало не «авантюристы» и не «искатели приключений», но «лица, действующие на свой страх и риск», без поручений и ответственности суверена, что означало для них «в случае чего» гарантию быть вздёрнутыми на рею без суда и следствия, а для государства — отсутствие повода для объявления и ведения войны, поскольку такой роскоши в середине XVI века Англия ещё не могла себе позволить. Три корабля первой экспедиции: «Бона Эсперанса» (Bona Esparanza) под командованием самого Уиллоби, а также «Эдвард Бонавентура» (Edward Bonaventure) под командованием капитана Ричарда Ченслора (Richard Chancellor) и «Бона Конфиденциа» (Bona Confidentia) под командованием капитана Корнелия Дюрферта вышли 10 мая 1553 года из порта Рэтклиффа на поиски северного пути в Китай — соваться в южные широты, где царили испанский и португальский флоты, было ещё безнадёжной затеей для англичан. Корабли Уиллоби и Дюрферта, дошедшие до Новой Земли, вместе с экипажами погибли, пытаясь перезимовать на берегах Баренцева моря, а вот Ченслора, чей корабль отстал от других из-за шторма и более низких мореходных качеств, ждал грандиозный успех: он попал в Белое море и установил контакт сначала с холмогорским воеводой Фофаном (Феофаном) Макаровым, а затем — и с царём Иваном Грозным, который вызвал заморских «гостей» в Москву и принял их там с полным и в целом несвойственным ему радушием и доверием, предоставив право беспошлинной торговли с подвластными Москве землями.

Ченслор каким-то образом успел привезти царскую грамоту в Англию и с подарками от новой королевы Марии Стюарт ещё раз сплавать в Россию, где его встретили уже с почестями и снарядили ответное посольство.

Сам 35-летний Ченслор на обратном пути погиб в кораблекрушении, но северный торговый путь с Московским царством был установлен, а привезенные оттуда в Англию товары, особенно меха, вызвали волну энтузиазма. «Mystery» была переименована в Московскую компанию и стала исторически первой в ряду «колониальных» компаний Туманного Альбиона (вторая по счёту, Марокканская, была учреждена в 1575 году, Остзейская, для торговли с Прибалтикой, — в 1581 году, а знаменитая Ост-Индская — лишь в 1600 году). Так что все методы «настоящей», «заморской» колониальной экспансии: торговой, финансовой, политической и так далее, — английским «элитным» сообществом «обкатывались» изначально на России, поскольку Ирландия была просто оккупированной англичанами сопредельной территорией, где можно было править «железом и кровью».

Ряд исследователей утверждает, что в последующие годы именно агенты Московской компании в Кремле травили препаратами, содержащими мышьяк и ртуть, Ивана Грозного и членов его семьи, а затем, после отмены Борисом Годуновым в 1601 году права монопольной внешней торговли и нескольких отказов возобновить её (так, агент Московской компании Джон Меррик, известный в русских землях как «Ивашка Ульянов» получил отказы в 1602 и 1604 годах), отравили и «царя Бориса». Они же способствовали на исходе Смуты возвышению династии Романовых, чья усадьба в Москве соседствовала со штаб-квартирой компании (сегодня Английский двор, расположенный по адресу улица Варварка, дом 4, является едва ли не единственным сохранившимся в российской столице зданием того времени, кроме церквей и частично Кремля), а сам Фёдор Никитич Романов до своей опалы и пострижения в монахи ведал при царском дворе как раз отношениями с Московской компанией. Влияние англичан на поволжские города Московского царства, поскольку именно этот удобный речной путь активно использовался ими в своей торговле, было настолько велико, что Королевский Совет в Лондоне в 1611 году постановил, что земли вдоль Северной Двины и Волжского понизовья с городами Архангельском, Холмогорами, Устюгом, Тотьмой, Вологдой, Ярославлем, Нижним Новгородом, Казанью и Астраханью должны были отойти под протекторат Якова I. А ведь именно Поволжье и стало главной силой, которая сформировала Второе ополчение.

В частности, современный российский историк Андрей Васильченко пишет: «Английские торговцы при посредничестве ярославских купцов выразили готовность на определённых условиях субсидировать ополчение. Пока Минин с Пожарским стояли в Ярославле, в Архангельске высадился английский отряд из 200 хорошо вооружённых наёмников (которыми командовал всё тот же Джон Меррик и знаменитый военачальник барон Уильям Рассел (1553-1613). — авт.). Судя по всему, он сопровождал большую казну. Не встречая сопротивления, отряд двинулся на юг и в Переславле пересёкся с русским ополчением. Есть данные, что кроме денег князю Пожарскому передали ружья и пушки… После этого ополчение, ранее не проявлявшее особой прыти, форсированным маршем двинулось к Москве и вскоре выбило оттуда поляков».

И, действительно, какую ещё позицию мог занимать тогдашний Лондон в событиях Смутного времени? Ведь он был жизненно заинтересован в том, чтобы Москва не оказалась в политическом отношении подчинена католической Речи Посполитой, в реалиях того времени — союзнице Испании. Вообще, период конца XVI–начала XVII века был временем ожесточённой борьбы за морское господство, в которой англичанам, «стартовавшим» только в 1560-е годы, при королеве Елизавете (экспедиция Джона Хокинса 1563 года), приходилось нелегко: война за независимость Нидерландов — 1566-1649 гг., поход Френсиса Дрейка — 1577-1580 гг., первая заморская колония, «рыбный» Ньюфаундленд — 1583 год, разгром испанской «Непобедимой Армады» — 1588 год (после этой победы Френсис Дрейк даже написал грамоту московскому царю Фёдору Иоанновичу с благодарностью за оснастку английского флота), поражение «Контр-Армады» — 1589 год, и т. д, И в Испании, и во Франции быстро поняли важность перекрытия торговли между Англией и Московским царством, а, поскольку обе эти державы оставались католическими и имели значительные связи с папским престолом в Риме, то военно-политические успехи объединённого польско-литовского государства в русских землях могли значительно ослабить мощь английского государства в целом и досаждавшего им английского флота в частности. Что, собственно, и происходило на протяжении всего Смутного времени. В 1603 году, после смерти королевы Елизаветы, английский престол под именем Якова I занял шотландский король Яков VI Стюарт, а в 1604 году между Испанией и Англией был заключен в целом невыгодный для последней Лондонский мир, формально длившийся до 1625 года, хотя английская морская экспансия возобновилась уже в 1618-1620 годах. Так что связи и параллели с положением дел в России прослеживаются вполне отчётливо.

Поэтому такая «чёрная неблагодарность», как новая отмена привилегий Московской компании царём Алексеем Михайловичем, установленная именным указом «О высылке английских купцов из России и о приезде им токмо к Архангельску, за многие несправедливые и вредные для торговли Российской поступки, особенно ж за учиненное в Англии убийство Короля Карла I» от 1 (11) июня 1649 года (кстати, Московская компания была одним из главных кредиторов Долгого парламента), не могла остаться без реакции со стороны Лондона. Какой именно характер носила эта реакция, сегодня в полной мере судить сложно, однако внезапные смерти двух сыновей Алексея Михайловича: уже упомянутого выше Дмитрия 6 (16) октября 1649 года и Алексея 7 (17) февраля 1670 года, уже после начала Раскола, вполне могут быть сопоставлены: первая — с попыткой избавиться от английской зависимости в делах внешней торговли, а вторая — с отказом царя от восстановления прежних привилегий в полном объёме (частично они были восстановлены еще в 1660 году, после восшествия на английский престол Карла II Стюарта). Кстати, английский след как в Расколе (поддержка староверов), так и в восстании Степана Разина прослеживается вполне отчётливо.

Установление празднования Казанской иконе, таким образом, приходится на самый пик обострения отношений между Москвой и Лондоном, являясь фактическим приказом царской власти «забыть» о роли «англинских немцев» в воцарении династии Романовых, так что данный праздник можно считать в значительной мере и «антибританским».

Окончательная отмена привилегий Московской компании в России приходится уже на 1698 год, когда Петр I вернулся из своей зарубежной поездки в составе Великого Посольства. Дальнейшая история российско-английских (вернее, после 1707 года — российско-британских) отношений достаточно хорошо известна, включая Семилетнюю войну, восшествие на престол Российской империи Екатерины II, убийство Павла I, разгром Наполеона, Венский мир, восстание декабристов, Крымскую войну, завоевание Средней Азии и так далее, вплоть до «русско-японской войны» 1904-1905 годов.

Так или иначе, к 1914 году, году начала Первой мировой войны, вложения английских капиталов в экономику Российской империи оценивались в 501,1 млн. из общей суммы иностранных инвестиций в 2007 млн. золотых рублей (24,97%, второе место после Франции, располагавшей активами на 648,1 млн. рублей), при этом львиная их доля, 307 млн. рублей, приходилась на горнодобывающую промышленность (39,59% всех зарубежных вложений в эту отрасль), ещё 64,5 млн. — на текстильную (51,11%), в то время как на обрабатывающие производства — всего 28 млн. (7,89%). При этом в Банке Англии с 1905 года хранилось золото династии Романовых и часть золотого запаса Российской империи (всего свыше 1000 тонн), но государственный и гарантированный государством внешний долг России в 1914 году составлял 6771 млн. золотых рублей, из которых на долю Великобритании приходилось всего 330 млн. рублей (для сравнения: доля Франции составляла около 3850 млн., доля Германии — 1554 млн.).

А ведь, «промахнись» Ричард Ченслор в 1553 году мимо России, не разлучи буря его «Эдвард Бонавентура» с двумя другими кораблями экспедиции Уиллоби, — судьбы и нашей страны, и всей планеты могли бы оказаться совершенно иными, а Британская империя вместе с США — так и не появиться на планете в том виде, в котором все мы их знаем. Но — «у истории нет сослагательного наклонения» (И.В.Сталин). А памятника Ричарду Ченслору в Великобритании так и не поставили.

Подводя итог второго этапа нашей деконструкции, объектом которого было празднование даты 4 ноября григорианского календаря (нового стиля) в качестве Дня народного единства, следует выделить следующее.

«Внешняя форма» — утверждение «фамильного» праздника Романовых в статусе общегосударственного праздника.

«Внутренняя форма» — утверждение принципа «симфонии» государственной власти и православной церкви с приоритетом первой по «византийскому» образцу.

«Внутреннее содержание» — утверждение «богоизбранности» династии Романовых на царском престоле, отрицание любых обязательств с её стороны перед какими-либо внешними силами, в первую очередь — перед английской короной.

Обозначив эти моменты, перейдём к завершающей части нашего доклада.

Искусство составления букетов: главные выводы

Таким образом, мы подошли к важнейшей проблеме совместимости двух «традиций» отечественной истории, двух её «Роз»: «белой» и «красной». Причём подошли с той стороны, где привычная идейно-политическая мифология уже не маскирует смысловую ситуацию.

Обобщающий анализ позволяет сделать вывод, что по линии «внешней формы» утверждение «фамильного» праздника Романовых 4 ноября выглядит (и является) абсолютно несовместимым с утверждением легитимности Великой Октябрьской социалистической революции через празднование 7 ноября, хотя современная Российская Федерация даже в юридическом отношении является правопродолжательницей вовсе не Российской империи, стёртой с политической карты мира, а СССР.

По линии «внутренней формы» принцип «симфонии» государственной власти и православной церкви с приоритетом первой по «византийскому» образцу несовместим с утверждением принципа «симфонии» государственной власти и коммунистической партии, опирающейся на идеологию марксизма, с приоритетом второй по «римскому» образцу.

По линии «внутреннего содержания» — утверждение «богоизбранности» династии Романовых на царском престоле России несовместимо с утверждением о «правильности» и «исторической неизбежности» политической и социально-экономической победы социализма сначала в России как «слабом звене» системы капитализма, а затем — и во всем мире.

То есть матрица «войны Белой и Алой Розы» является точно спроектированным многоуровневым внутрисистемным конфликтом, проекция которого в современную политическую жизнь России не может закончиться ничем, кроме взаимной аннигиляции задействованных в данном конфликте общественных сил. И, например, возникновение после отказа Кремля от празднования 100-летия Великого Октября политического феномена Павла Грудинина выглядит вовсе не какой-то стихийной флуктуацией, а закономерным этапом в развитии отмеченного выше системного конфликта. Стороны которого «вписаны» в данный сценарий и одновременно идут «по вектору ошибки», каждый — своей. Из этой ложной дилеммы необходимо выходить, и чем быстрее — тем лучше.

Еще в 1987 году, на пике горбачёвской «перестройки» поэт Николай Зиновьев уловил и обозначил эту ситуацию в стихотворении, озаглавленном «У монумента жертвам Гражданской войны» (подчеркнём: не героям, а жертвам! — авт.):

Над легендарною тачанкою

Плывут неспешно облака.

И ветер песнь поёт печальную

В гранитных гривах.

На века

Застыли кони оголтелые,..

На постаменте — солнца блик,

Кладу к нему букет гвоздик.

Гвоздики красные и белые.

По сути, единственный способ выйти из этого, на первый взгляд, неразрешимого системного конфликта — переформатировать его в красно-белый «букет», основой которого должна стать общая для двух этих концепций патриотическая и «антизападная» составляющая — без проекции идеологических мифологизаций истории в настоящее.

А это, в свою очередь, возможно только в рамках достаточно сложной «контр-матрицы» действий, включающей в себя:

— утверждение России в качестве «открытой системы» и приоритета внешних конфликтов над внутренними на протяжении всей её истории, понимаемой как непрерывное единство, без разделения на «золотой век» и «чёрные дыры»;

— понимание Великого Октября 1917 года в качестве, прежде всего, не «классовой», а общенациональной и антиколониальной революции, давшей пример, модель и образец для всего мира ХХ века;

— отказ как от «либеральной» версии краха «красного проекта», согласно которой советская система («совок») была «ошибкой истории», «империей зла» и «царством несвободы», попиравшей все законы человеческого бытия и потому не имевшей права на существование, что и было доказано её уничтожением совместными усилиями передовой части населения СССР при полной поддержке мирового цивилизованного сообщества, с множеством подвариантов); так и от «патриотической», согласно которой Советский Союз был уничтожен в результате заговора враждебных внешних сил, которые опирались на свою агентуру в советском обществе, прежде всего — в высшем руководстве КПСС и КГБ;

— воссоздание идеологии нового типа, ориентированной на сохранение и развитие фундаментальной идентичности человека и человеческих сообществ в новой информационно-технологической среде как альтернативы сценариям создания «транс/пост/альтчеловечества», которые реализуются в рамках концепции «неоглобализма» социально-политической верхушкой «коллективного Запада».

Без создания такой «контр-матрицы» Россия как государство и русская цивилизация («Большая Россия», «Русский Мир») в целом не смогут избежать тех «окон угроз» и открыть для себя те «окна возможностей», которые связаны с её вступлением в предложенную «неоглобалистами» «игру престолов». Вариант с отказом от этой игры является на самом деле заведомо проигрышной стратегией, поскольку, согласно старинной максиме: «Если ты не будешь заниматься ЭТИМ, ЭТО займётся тобой».

У нас в этой игре, как и накануне горбачёвской «перестройки» с ельцинскими «рыночными реформами», — абсолютно выигрышные ресурсы и позиции, а те из них, которые сегодня таковыми не являются и не выглядят (например, демография или высокая степень социального неравенства, низкотехнологичное производство и т. п.) достаточно легко компенсируются и не имеют решающего значения. Опыт Смутного Времени и Русской Революции 1917 года свидетельствуют об этом с полной очевидностью. Что же касается праздничных дат 4 и 7 ноября, с изучения которых был начат настоящий доклад, то рекомендация здесь может быть только одна: их календарную, хронологическую близость необходимо превратить в содержательную, установив четырёхдневные праздничные «каникулы» 4-7 ноября каждого года в качестве главного государственного праздника, посвящённого единству истории нашей страны и её утверждению в качестве полноправного актора развития всей человеческой цивилизации .