Кризис цивилизации и становление фашизма

Европейское революционное движение XIX века, равно как и революционное движение в царской России выступало непримиримым врагом правительств традиционных обществ, и это очевидный факт. Этот факт мы зазубрили в школе, довольно рано, и с ним живём всю жизнь, как с аксиомой. Да и немудрено! Тысячи, если не миллионы сохранённых архивами фактов говорят нам о жутких примерах взаимной жестокости революционного и консервативного лагерей. Они – враги, и враги, как нам казалось, до могильного извода.

Лежащий на поверхности факт враждебности революционеров и охранителей отодвигал из анализа другой, если подумать – не менее очевидный факт: революционное движение зародилось в Европе и в России, а на цивилизационной периферии нет ничего, даже отдалённо его напоминающего. Мы не найдём даже смутных аналогов социал-демократии в Китае или Индии, в Хиве или Бухаре, в Японии или у индейцев обеих Америк, в Африке – где до европейцев тоже были, порой достаточно развитые, государства.

Тут есть одна хитрость (как и в становлении науки под инквизицией, благодаря инквизиции, и классической литературы под цензурой, благодаря цензуре): не только борьба, но и единство противоположностей внутри христианской цивилизации.

А что было бы, если бы консервативные правительства в Европе или в царской России исходили бы только из интересов собственного шкурного сохранения и зоологического доминирования?

Если бы они с порога отметали всякую гуманитарную, культурологическую функцию власти, если бы они не «маялись» христианизацией населения, катехизацией?

Ответ нам даёт история обществ Азии, Америки, Африки: никакое революционное движение не только не смогло бы их победить, но не смогло бы даже и в зародыше возникнуть.

Парадокс в том, что революционер европейского, и тем более русского типа – возникал вопреки власти… благодаря власти. Под воздействием тех или иных впечатлений он менял принципы – но в основе оставался принципиальным человеком. Далее, из противоречия в принципах, он сталкивался, пусть кроваво, пусть жёстко – но с такими же принципиальными людьми. В русском случае вообще из биографий революционеров видно прямое и очевидное: поповичи против попов! То есть поповские дети, взращенные в атмосфере катехизации, по тем или иным причинам разочаровались в пути отцов, и попытались идти иным путём – но К ТОМУ ЖЕ САМОМУ идеалу общественного устройства.

Дело в том, что по мере христианизации Европы и России был поставлен, и со всей средневековой жёсткостью, в том числе и в пыточных подвалах – идеал организации жизни на началах справедливости. То, что этот идеал разошёлся с практикой, и далеко (что и возмущало революционеров) – другой вопрос. Но его в традиционных обществах нашей цивилизации никто и никогда формально не отменял.

А потому он всегда мог быть «активирован» в сознании человека ЭТОЙ цивилизации, и часто активизировался спонтанно. А иногда – осознанно. А иногда – и жуликами (роль масонства в революциях Европы, использование аферистами честных людей – отдельная большая тема).

Любой из русских классиков очень зримо и образно показывает, в какой безысходный тупик встаёт дворянин, царский генерал, даже царский жандарм – когда перед ним ставят вопрос о Чести, Правде, Справедливости. Возьмём наугад с книжной полки – ну, скажем, Льва Толстого! Корнет, в котором угадывается сам молодой Лев Николаевич, влепил офицеру-наставнику пощёчину, уличив того в какой-то лжи (Толстой даже не объясняет, в какой именно). Ну, разумеется, скандал, разборки – корнету дорога в солдаты… Но старый генерал, начальник училища, откровенно теряется, выпадает в долгую паузу – когда юный корнет, со всем максимализмом юности говорит ему:

-Я не мог иначе! Ведь он солгал! Публично перед всеми солгал!

Что в этот момент происходит в генерале? В нём – очевидный конфликт между идеалами христианского воспитания и служебным положением в заговоре власть имущих. Генерал суров, но он не циник. И в итоге он находит промежуточное решение, спасшее корнета – но!

В фашистском обществе никто бы такого решения не искал бы, попросту и не начинал бы искать.

И это – пронизывает всю русскую классику, не хочу просто множить примеры. Как историк, могу доказать, что последний царь (как и предыдущие) – действительно верил, что его кто-то куда-то в какое-то место помазал. Это доказуемо всем его поведением, если бы он исходил только из одного шкурничества – он вёл бы себя совершенно иначе.

Мы не язычники, чтобы веровать в магическую силу помазаний – но то мы, а царь – другой человек. Вся конструкция царской монархии – глупая, уродливая, чудовищная – в то же время несёт на себе очевидные отпечатки веры в миссию, далеко выходящую за пределы простого звериного доминирования животного над животными. Мы сейчас не оцениваем качество этой веры, глубину мракобесия и предрассудков в ней, мы говорим лишь о том, что она не была дарвинизмом в его материалистическом изводе.

Большое видится на расстоянии: то, что не очевидно было современникам, очевидно нам, на существенной дистанции. Революционеры пытались воплощать в жизнь то, чему их учили Православная церковь и царская гимназия. Они это делали зачастую изуверски, или просто неумно (как плохие механики, которые выбрасывают, как «ненужную» любую непонятную им деталь разобранного механизма). Но, при всех недостатках практического воплощения веры – революционеры воплощали именно тот «Символ веры», который им внушала с детства сама власть.

На этот счёт я могу привести массу цитат не только из Толстого, Тургенева, Лескова, но даже и из М. Горького, известного своим радикализмом. Достаточно перечитать ультра-революционный (и антихудожественно идеализирующий революционеров-марксистов) роман «Мать», по сути, пропагандистский лубок – чтобы это увидеть.

Всё время и всё вращается вокруг одного: «Они (власть) попирают то добро, которому они же нас и учили! Они лицемеры! Они – фарисеи, которые снаружи законники, а внутри – бандиты».

За пределами христианской цивилизации такого мотива не было, и, соответственно, не возникло там и никакого революционного движения с социальной подоплёкой. Хотя бодрости в государственных переворотах, дворцовых удавках Азии не занимать! В эмиратах и ханствах всё время происходили какие-то путчи, порой несколько за десятилетие . Но все без какой-либо социальности, исключительно как зоомахия (грызня однотипных зверей за доминирование в стае).

+++

Удивительно, но при всей лютой вражде, власть и революция в христианской цивилизации находятся на единой аксиоматической платформе: общественное (а не личное) благо. Власть постоянно врёт, что работает не на себя, а ради народа. Её постоянно ловят на лжи, она снова отвирается, выпускает опровержения революционных опровержений.

Всё это похоже на борьбу прокурора и адвоката во время судебного процесса. Разумеется, прокурор и адвокат враждебны, они стремятся не только переспорить, но, по возможности, и уничтожить друг друга. Однако через всю их борьбу красной нитью проходит ОБЩИЙ ДЛЯ ОБОИХ закон, без которого вся их полемика потеряла бы смысл.

Прокурор стремится доказать, что обвиняемый нарушил этот закон – но странно было бы, если бы прокурор покусился на сам закон. Адвокат доказывает, что подзащитный закона не нарушал – но опирается при этом на ТЕ ЖЕ САМЫЕ нормы закона. Плох тот адвоката, который вместо ссылок на закон скажет – «да пофиг мне на ваши законы, посмотрите лучше, какой симпатичный мой подзащитный!». Что-то, наверное, жизненный опыт, говорит мне, что такой адвокат провалит дело… А может быть, его за правовой нигилизм даже выгонят из коллегии адвокатов?

Власть и революция в христианской цивилизации вращаются в гравитационном поле ЕДИНОВЕРЧЕСТВА. Именно отклонения власти от её собственного закона дают возможность революционерам «докапываться» до неё, с той или иной степень справедливости «докопки».

-Надо вот так, тут вот записано в детской книжке, что надо так, а вы сделали не так, вы плохие! – с точки зрения дарвинистов это «детский сад».

Я ничуть не склонен преуменьшать меру зверств и карательного ужаса как в Европе, так в царской России против революционеров (хотя сейчас модно врать, что царская каторга была «курортом»). Власть, обладая инстинктом самосохранения, защищается повсюду, и защищается страшно. Что в Европе, что в России, что в Китае, что у инков с ацтеками.

Но многовековая уникальность христианской цивилизации в том, что она с самого начала создала «второй контур» власти в виде христианских религиозных институтов, купивших покорностью земной власти смысловую автономию от неё.

Вопрос о какой-то высшей Справедливости, существующей сверх и помимо грубого расчленяющего насилия хищника – имеется не всегда, не у всех и не везде. Когда тигр раздирает оленя – олень не задаётся вопросом, по какому праву тигр это делает, и что на это скажет Бог. Для оленя тигр и есть единственный, окончательный «бог», и потому вопрос, почему тигр ведёт себя, как ведёт – вообще не может прийти оленю в голову.

Мы говорим о власти, у которой нет никакого второго, духовного, идеологического контура, о власти, которая абсолютна, и сама себя считает абсолютной в пределах собственного насилия. Такая власть не будет смущаться никаким моральным претензиям от своей жертвы. Более того, она и не поймёт, о чём жертва пытается сказать, ибо вся мораль такой власти тигра сосредоточена только и исключительно в его животной силе.

Вот и получается, что запустив «второй контур», духовную власть, пусть и покорную, но параллельную – власть начинает играть с революционерами в поддавки. Она своими руками создаёт ту площадку, на которой тигра, может быть, и получится устыдить, или хотя бы смутить. Она создаёт систему аргументации в споре сверх клыков и когтей. А мы же историки, мы понимаем, что у азиатского, африканского или индейского типа власти никаких аргументов кроме длинны клыков и остроты когтей никогда и не было! Ни Батый, ни Тамерлан, ни Аттила не пытались казаться добренькими ни в чьих глазах, наоборот, им было приятно, что все их бояться и считают демонами, исчадием ада.

В этом смысле жанр обличения в отношении Тамерлана или Ши-Хуанди совершенно невозможен, потому что такого рода деспот сам себя обличает открытостью всех своих злодейств. Он их не только не скрывает, но даже наоборот, стремится придать им назидательный характер, чтобы сильнее боялись выжившие. И дело не в том, что революционного пропагандиста Тамерлан бы убил (убить революционера запросто могли и в Европе), а в том, что никто из аудитории такого пропагандиста не понял бы, о чём им говорят!

Это всё равно, что собрать овец, и начать им рассказывать, какой злой и жестокий зверь волк. Во-первых, овцы сполна и изначально сами это знают. Во-вторых, это и волк ни от кого не скрывает. В третьих – какая практическая польза овцам (или вред волку) в изложении давно и всем известного?

Вот если бы волк обещал быть добрым пастырем, если бы волк трепетал за такую репутацию своей персоны, то его можно было бы схватить за хвост и «разоблачить». Но, чтобы кого-то разоблачить, нужно ведь, чтобы он вначале облачился! А если мы возьмём Тамерлана, Аттилу или конунга у норманнов – так они изначально голы в своём зверстве. Их убить можно и нужно, а разоблачить – невозможно.

+++

То, что европейские революционные движения вытекают из самой же природы европейской власти, которая сама же себя и подпиливает нравственной проповедью – сказали в своё время все идеологи нацизма и фашизма. Гитлер вообще в своё время писал о «лунном культе христианства», в рамках которого «гнилая» власть пилит сук, на котором сидит. Нацизм противопоставил «лунным культам» «солнечный культ» огнепоклонников и человеческих жертвоприношений (на этот счёт рекомендуем почитать обширное исследование Н. Гудрика-Кларка «Оккультные корни нацизма»).

Вся борьба в европейском и русском обществе, вплоть до появления фашизма (как неоязычества) идёт вокруг разных способов добывания одного и того же итогового блага. Одни люди добывают огонь, стукая кремнем по огниву, другие – методом трения дерева о дерево. Они могут передраться сколь угодно кроваво – но у них единая цель: добыть огонь.

Парадокс внутренней борьбы в Европе XIX и начала ХХ веков в том, что властям нужно, в общем и целом, то же самое, что и революционерам. Любой консерватор говорит про общественное благо точно так же, как и революционер. Правда, потом они убивают друг друга – но это уже от избытка чувственности.

В этом ряду особняком стоит фашизм, как политическое течение, напрямую апеллирующее к злу, объявившее добротолюбие расслабляющим предрассудком, и черпающее силу в том, в чём её черпала любая языческая, африканская, индейская или азиатская власть: в прямом и нескрываемом насилии. Язычество, которое для раннего христианства являлось архаикой, для позднего христианства выступает уже «новым словом», ибо всё новое – хорошо забытое старое. Исторически родиной фашизма выступает Англия, а первыми носителями – англосаксы.

В формате статьи нет возможности подробно описывать, как особый, островной индивидуализм, усиленный рабством у народа-завоевателя (норманнов, в частности, отменивших римское право и заменивших его чисто-английским «правом прецедента», в рамках которого судья всегда прав, а законы пофигу) – породил в итоге приоритет личной наживы над общественным благом. На этот счёт есть очень интересный курс лекций профессора Щеголева, в котором на основе очень многих исторических примеров раскрыто становление зверского и неприкрыто-хищнического английского колониализма со времён Кромвеля. Колонизаторы в неожиданной честности убийц не только не несли блага, но даже и не заикались в теории о том, что несут покорённым какое-то благо.

За счёт этого было снято противоречие между формальной доктриной христианского общества и его нелицеприятной практикой. Зверство практическое оказалось в пуританизме подкреплено теоретически, дарвинизм, как жестокая схватка за жизнь, в Англии возникает задолго до Дарвина, и Дарвином только оформляется (причём для животного мира, калькированно с социальных отношений между людьми).

Одно дело, если власть исповедует миссию добродетели, но у неё не получается: ума не хватает, руки не доходят, хаос и бардак в низовых звеньях, хитрость криминальных структур и т.п. И совсем другое, если власть попросту сняла всякую потребность в добродетели, удалила церковно-приходские школы, поскольку там «не тому учат», и объявила зло законом жизни.

Наши теоретики любят приводить цитату из Георгия Димитрова, в которой он повторил известное определение XIII пленума Исполкома Коминтерна, что фашизм — это «открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала». И это верное определение (кстати, режим Кромвеля вполне под него уже подпадает), но оно нуждается в уточнениях.

Кто знаком хотя бы с азами логики, тот понимает, что если человек говорит про «открытую» диктатуру, то, стало быть, есть и какая-то «закрытая». Иначе была бы просто «диктатура», без расширяющих уточнений. Если есть диктатура «террористическая», то, видимо, есть и какая-то диктатура не совсем террористическая – а что это такое? Как вы себе представляете диктатуру – но не террористическую?

Если есть «наиболее реакционные, наиболее шовинистические, наиболее империалистические элементы финансового капитала» - значит, где-то рядом есть и менее реакционные, менее шовинистические, и далее по списку. А это кто? Как вы себе представляете, что человек реакционер, шовинист, империалист, но не очень и не совсем?

И, вишенка на торте: если есть «финансовый капитал» - значит, есть и какой-то другой? Может быть, производственный? Тот, который строит заводы и пароходы (а не только паразитирует на них), который осуществляет капиталовложения, имеющие цивилизационную ценность?

Я поясню. Если какой-то шустряк зарядил производство механических прялок, то он хорошо положил себе в карман, и через то капиталист. Но если это было ПЕРВОЕ производство механических прялок (даже не в мире, а только лишь в его стране) – то, кроме его кармана, есть ещё и цивилизационная ценность его деяний. Он – нагревая личный карман – двинул вперёд общественный прогресс производительных сил. За это честь ему и хвала – в отличие от паразита, который «за рупь купил, за два продал, на эти 2% и живу»…

+++

Вообще все эти «наиболее» у Г. Димитрова – есть ностальгия марксиста по старой власти, которая играла с ним, марксистом, в поддавки. Эта старая власть стыдилась открытых форм диктатуры, брезговала прямым террором, заменяя его долгими вежливыми диалогами прокурора с Димитровым. Она не запускала на всю катушку тех средств подавления, которые легко и органично запустил фашизм.

Старая власть пыталась переспорить Димитрова, а не просто его убить, грубо и физически. Она воспринимала его, как участника диспута, принимала его аргументы, и пыталась им противостоять. А если бы она сразу ударила его топором в лоб, то никакого диспута бы не состоялось, и никаких аргументов в сфере разума «наиболее террористической» диктатуре бы не потребовалось. «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».

Современный украинский фашизм, затыкая рты всем, кто хоть в малейшей степени с ним не согласен – громоздит горы трупов. Современный американский фашизм идёт дальше, и трупов не оставляет. Несогласные в США испаряются так, что никто потом даже молекулы от них найти не может. А, согласно американскому законодательству, «нет тела – нет дела», если кто-то из движения «Оккупай Уолл-Стрит» исчез, то дело об убийстве не возбуждают. А вдруг он просто в другой штат переехал?

Согласно статистике в США служба 911 ежегодно принимает более 800 тысяч заявок на пропавших без вести людей. Некоторые потом находятся, другие – никогда. И никто не знает, куда они делись. Но, пока не найдено тело – убийство не фиксируется.

+++

Так формируется фашистский тип власти, который ни в какие поддавки ни с какими революционерами (кроме как карманными, оперными и потешными) не играет. Тявкнул – умер, и никаких чернильниц из хлеба, никаких писем молоком…

Важно понимать, что в основе этого технологизма – атеизм. «Снятие» христианской миссии с властей, когда власть, как зверь, остаётся только с одними зоологическими инстинктами самосохранения и животного доминирования. Такая власть ничего уже, кроме себя и своей персональной власти, не насаждает - и потому её определяют в фашистские.

У такого типа власть есть только одна задача: господство. У неё не стоит задачи научно-технического, образовательного прогресса, социального развития, она не заморачивается ни «жилищным вопросом», ни «продовольственной программой». Она не пытается подкупить население добрыми делами, твёрдо зная, что запугивать его злыми – и дешевле и надёжнее. Такая власть не только не ставит задачи нравственного воспитания новых поколений (через которую и возникают «мамкины революционеры»), но и наоборот: делает всё, чтобы растлить молодёжь, замазать её кровью в грабительских войнах колониализма, воспитать в духе аморального зверства, как волчью стаю.

У такой власти нет задачи ни пополнения, ни простого поддержания культурного наследия, и даже наоборот: «вся эта культура только мозги портит подданным», посему чем меньше её, тем власти лучше.

Если говорить одним словом, то из этой власти выпаривается всё РОМАНТИЧЕСКОЕ, что было в европейской или царской властях. Выпаривается всё то прекраснодушное, общечеловеческое, гуманитарное, что власть пыталась насаждать сверх и помимо подавления, насилия, самоукрепления. Если в религии «хороший человек» - это человек, следующий божественным заповедям, то для фашизма есть лишь одно определение хорошего человека: «всему покорный».

Хорош только окончательный раб с рабским сознанием, который терпит президента-клоуна, терпит любую остроту нищеты, терпит и когда его гонят на убой, на верную смерть, и покорно умирает в борьбе с собственным народом (будучи по происхождению русским и православным – кладёт жизнь в битве с русскими и Православием). Этому рабу что бы власть не навязала – всё хорошо.

И селекторам такого вида людей – Дарвин в помощь! Искусственный отбор на пределе ужаса и зверства, прямое и буквальное убийство за любое возражение, в итоге методом селекции остаются жить только абсолютно покорные. Весь процесс выведения новой породы людей вьючно-гужевого типа укладывается в 30, и даже в 8 лет – но за счёт чего?

За счёт полной и окончательной, граничащей с сатанизмом, дегуманизации власти. Решивши защищать себя настоящим образом, без поддавков и заигрываний, американская власть, и её младшая сестра, украинская власть – с предельной решительностью порвали с принципами законности, человечности, культурности, рациональности, вообще со всякими устойчивыми принципами. То, что ранее принадлежало Богу (высший суд) – фашисты замкнули на себе. Они, при любом своём произволе – и закон, и гуманизм, и культура, и вообще всё. Они – приговор, который окончателен и обжалованию не подлежит.

ВНУТРИ такой террористической монолитности полностью зоологической власти никакой оппозиции зародится не может. Ведь беспринципные не будут спорить о принципах ни с кем, даже с самыми умеренными оппонентами. Такой монолит можно раздробить только снаружи, ударными ракетами и беспилотниками.

Если их у нас хватит.

А если не хватит – тогда прощай, сам вид «человека разумного»…

Ибо задача смены такого человека на полностью бездумного биоробота на Украине почти уже решена, и находится в стадии практического внедрения…

Дмитрий Николаев, команда ЭиМ