Чтобы понять базовую схему, выстроенную на торжестве зоологических инстинктов, восставших против Разума цивилизации, давайте представим себе упрощённую условную модель. Допустим, существует такая маленькая планета, на которой живут сыровар, колбасник, маслодел, сапожник, портной и тот, кто печатает бумажные деньги для учёта и распределения их продукции. С одной стороны, печатник денег очевидным образом не производит ничего материального: ведь купюра в доллар и сто долларов в физическом смысле одинаковы.
Но именно благодаря тому, что он не производит ничего материального – объёмы его производства безграничны. Этим он существенно отличается от сыровара, который ограничен ресурсной базой материального производства, и от колбасника, и от сапожника. Изначально деньги (особенно пока они были привязаны к редким металлам) только тень товаров, материальных благ. Они нужны не сами по себе, а чтобы купить на них колбасу. И если колбасу за них не продают – то они ничего не стоят (или существенно теряют в стоимости, что нам знакомо по инфляции).
Но постепенно у денег появляется не только учётная, но и стимулирующая функция. С их помощью можно осуществлять «искусственный отбор», поднимая повыше, например, сыровара, и опуская портного. Тогда сыра будет производится больше, а одежды – меньше.
В итоге развития товарно-денежных отношений возникает ситуация, незнакомая примитивному, но устойчивому натуральному хозяйству: всё произведённое не принадлежит производителям. Если ты делал колбасу, чтобы скушать, то ты её в итоге съел и тем счастлив. Но если ты делал её на продажу, а её не купили, то она сгнила, а ты сделал нечто отрицательное. Не для людей, а для себя. Людям-то пофиг, что у тебя колбаса сгнила, им не жарко и не холодно, а у тебя появилась отрицательная стоимость. Да, да, друзья, говорят о «прибавочной стоимости», но есть же и отрицательная, куда более очевидная, чем прибавочная!
Если бы вообще ничего не делал, то у тебя был бы 0 доходов. Ноль больше отрицательной величины. Ноль больше, чем -5, -30, -100. Если человек делал колбасу, а она сгнила, то он не просто но нолям выходит, а он остаётся с убытками пропащей себестоимости на руках. А это гораздо хуже, чем ноль – по какой причине закрываются пачками убыточные предприятия: лучше совсем ничего не делать, чем делать отрицательную стоимость.
Мало того, что труд человека не вознаграждён, так он ещё за свой труд наказан, оштрафован!
Повторюсь (бо важно особливо): в определённый момент ничего из сделанного не принадлежит его производителям. Всё направляется как бы на единый склад, откуда производители потом берут нужное, но по бумажкам, выданным печатниками денег.
И уже не важно, сколько ты сделал колбасы, какого качества – а важно, какие у тебя отношения с печатниками денег. Труд аннулируется фаворитизмом или опалой. Человек на общий склад (в систему торговли) привёз много, бумажек получил мало, и взять себе оттуда может мало. Другой привёз мало, или совсем ничего, а бумажек ему дали «по дружбе» много, и он берёт, чего его душеньке угодно…
Разумеется, такая ситуация сложилась в мировой экономике не за один день. Разрушение эквивалентности обменов началось со всем понятного, важного и объективно-значимого вопроса: как оплачивать непроизводителей? Не все же делают колбасу или масло, соотношение масс которых можно измерить интенсивностью ресурсных и трудовых затрат!
Солдат ничего не производит – а нужнее его нет для страны. И все это понимают. Врач, учитель тоже ни колбасы, ни сыра не выпускают с конвейера. Но без них в итоге ни колбасы, ни сыра не останется.
Вопрос об оплате полезных непроизводителей был решён через полномочия власти. Власть своей волей берёт у сыровара сыр – и даёт его учителю (через механизм денежных вменений – учителю зарплатных, сыровару налоговых). Власть берёт колбасу у колбасника – и даёт её полицейскому, и т.п.
Но – как говорят французы – L'appétit vient en mangeant («аппетит приходит во время еды»). Как только власть поняла, что она может через денежные вменения перераспределять материальные блага – к учителям и офицерам пристроились и совсем уж бесполезные для общества паразиты, которые, чем меньше от них пользы – тем больше берут в денежном выражении (через механизм фаворитизма при власти).
Конечно, чисто теоретически, я, как огородник, могу оставить себе урожай огурцов и сам ими хрумкать. Безо всякого товарно-денежного рынка. Но много ли мне нужно? Куда девать излишки расширенного воспроизводства – или сворачивать расширенное воспроизводство? Оставить только минимум – под личные нужды?
Но власть придёт ко мне требовать налог за землю, на которой – под её суверенитетом – расположен мой огород. Огурцами налог не возьмут, чать не ленинское время с «продналогом». Чтобы заплатить побор за пользование огородом, мне нужно продавать огурцы, а продам я их за столько, за сколько их купят. А покупают их, может быть, дешевле, чем я за удобрения на участок заплатил – и что делать?
Далее встанет вопрос об одежде, обуви – их из огурцов не сошьёшь, вопрос о других продуктах, которые на огурцы напрямую выменять затруднительно, то есть, грубо говоря, современность втащит меня в шантаж печатников денег, как я ни упирайся. Ничего из производимого не принадлежит производителю, всё заранее (уже до того, как его начали делать) – принадлежит печатникам денег!
Теоретически я могу построить дом. Но мне нужны деньги, чтобы купить участок, стройматериалы. А самое главное – даже если и то, и другое мне жизнь выделит бесплатно – нафига мне строить, если построенное у меня не купят? Один раз, ладно, для себя – а потом?
Тень поменялась местами с предметом. Теперь не продукт производит денежный знак, а денежный знак производит из себя продукт. Если на строительство домов выделены бумажки, то дома строятся. А если не выделены – то не строятся. Нет бумажек в начале – нет в итоге и материального продукта.
На нашей умозрительной, маленькой планете все ремесленники – заложники одного человека: того, кто печатает деньги. Он забирает у них всё, что они производят – а потом раздаёт, но:
1) Только часть – другую часть оставляя своим непроизводительным фаворитам
2) Не по их потребности, а по собственному усмотрению.
В сущности, сыровар или колбасник получают не за труд по производству сыра и колбасы, а милость хозяина. Хозяин выделяет милость дозированно – одному побольше, другому поменьше, и совершенно бессвязно с объёмами и тяготами производительного труда.
+++
Такая вот схема – при которой тот, кто печатает доллары, распоряжается всеми материальными активами планеты, всеми доступными на ней физически благами – очень понравилась печатникам доллара. Полюбилась им.
Она, разумеется, иррациональна – что даже сами печатники неоднократно признавали. Она не способствует росту материального производства, она создаёт через диспропорции кризисы и гуманитарные катастрофы. Она запутала все отношения между людьми, обесценила полезный труд, создала полезность для вредительства и т.п.
Но схема удовлетворяет сразу всем зоологическим инстинктам – а мы же помним, что борьба Запада с СССР была битвой низших инстинктов человеческого существа с его рациональной разумностью, рассудком.
У животного есть система сдержек и противовесов в рамках регулирования его жизни инстинктами: с одной стороны, инстинктивная жажда доминирования (часто доходящая до садизма), сексуальный инстинкт (в любого самца заложена программа осеменить как можно больше самок), инстинкт поглощения (порождающий жадность в её патологических формах). С другой стороны, в животном действует спасительный для окружающей среды инстинкт экономности действий (папа лени).
Сами подумайте: если бы хищник всё время охотился, он бы быстро перебил всю окружающую фауну! Поэтому сытый хищник склонен к лени, склонен засыпать, склонен к неподвижности. Этот могучий инстинкт сохраняет балансы в природе: сыт-спи.
Если вы вообразите себе человека, регулируемого зоологическими инстинктами (а не социализированным разумом) – то идеалом окажется финансовый рантье! То есть паразитарный финансовый капиталист. Ну, в самом деле, он, с одной стороны, доминирующая особь, альфа, его все бояться и уважают. Он выбирает себе лучших самок, каких захочет. Он – благодаря своим денежным доходам – материальные блага гребёт лопатой. Но в то же время он отдаёт дань и инстинкту экономности действий, в отличие от неугомонного производственного капиталиста.
Проще говоря, в отличие от всяких фордов и эдиссонов – ни хрена не делает. Он торгует разрешениями – продаёт, и дорого, свою подпись. Потому он может позволить себе сколь угодно долгие отпуска и сколь угодно короткий рабочий день. Может вообще не выходить из дома.
Для животного вышеописанное состояние идеально в абсолютной степени. Оно удовлетворяет сразу всем инстинктам – как инстинктам зоологической активности, так и инстинктам зоологической пассивности.
И если человек регулируется животными мотивациями – то он неизбежно приходит к этому идеалу бытия, совмещающему, если в двух словах, всемогущество особи с её ничего-не-деланием, «свободой» (в либеральном смысле) и безответственностью.
Дело финансистов – жрать колбасу и сыр, а за их производство отвечают (и что случись – будут наказаны) совсем другие люди. Чем не жизнь-малина?
+++
Поскольку высокотехнологичное производство – всегда продукт Разума, то оно неизбежно вступает в конфликт с иррациональной в самой своей корневой основе системой зоологического регулирования. Когда животные управляют людьми – разумным людям это не нравится. Но куда важнее то, что финансовое хищническое самодурство и безделье печатников пустоты, ставшей эквивалентом всех благ – разрушает технологические линии и цепочки. Представьте себе сложное производство, которым командуют неандертальцы с дубинами и соответствующей их умственному уровню системой мотиваций!
Система финансового паразитизма, возникшая из бесконтрольного печатания условных знаков стоимости – порождена комплексом зоологических инстинктов и озабочена только одним: поддержанием и углублением своего блаженствующего безделья и самодурства, произвола.
При этом главным инструментом выступает НАЁМНИЧЕСТВО – то есть передача материальных благ от неугодных людей угодным, для чего существует финансовый перераспределительный рычаг.
Допустим, где-то взбунтовались производители масла или сапог: мол, не хотим быть сапожниками без сапог! Вы у нас забираете очень много сапог в натуральном виде, а в обмен даёте очень мало денег на покупку тех же сапог!
Против бунта бросают наёмников, которым дают деньги на покупку, условно говоря, сапог вволю. Со «всеобщего склада» хозяева материальных благ выделяют блага на обеспечение карателей, охраняющих этот «всеобщий склад» в собственности хозяев.
+++
По мере развития всеобщего образования, продвижения культуры в массы эта схема становится всё более открытой и цинично-откровенной. Все средневековые мифы, базировавшиеся на темноте и неразвитости людского ума, умерли, так ведь? Сказками про помазанников в наш век мало кого обманешь. Спекулировать на «божественной природе» угнетения и неравенства – согласитесь, в наши дни проблематично.
Марксисты полагали, что крах средневековой мифологии «эмансипирует» угнетённых. Но точно в той же мере, если не более того, он «эмансипирует» и угнетателей, теряющих прежние «тормоза». Рабочий-материалист неподатлив на поповскую проповедь, но ещё в большей степени неподатлив на неё и капиталист-материалист.
Он осознаёт себя в пространстве «чистого» хищничества, «снимая» с себя все гуманитарные задачи. В нашей модели это будет выглядеть так:
1) печатник денег через распределительный механизм забирает у сыровара 9 из 10 сырных головок.
2) Если сыровар начинает «вонять» недовольством – его накажут тем, что отберут 10 из 10. «И посмотрим, кому ты нужен без сыра!».
3) Для поддержания своей власти хозяин находит маргинала, которому выделяет 1 из 9 отчуждённых головок сыра, в оплату за терроризирование сыровара.
4) В итоге сыровар делает 10 головок сыра, но остаётся (по финансам) только с одной. Маргиналу – террористу достаётся вторая, за услуги по насилию над сыроваром. И 8 из 10 – свободно распоряжается хозяин денег.
Все пышные и цветастые средневековые оболочки, существенно влиявшие в прошлом на поведение угнетённых, но и угнетателей – осыпаются на наших глазах. «1000 заморочек» средневекового феодала – исчезают, и остаётсся современному феодалу только одна, зоологическая функция: хищничать и доминировать в чисто животном смысле. Инстинктам на радость, Разуму на беду…
+++
Зачем в этой схеме нужен идиот? Для того, чтобы за деньги верить, что печатники денег во всём правы и прогрессивны, а те, кого они прессуют – не правы, и на «неправильной стороне истории». К такому выводу, глядя на современные США, никто, обладающий связным мышлением, прийти не может. Ведь американский «легитимизм» - это не легитимизм времён «Священного Союза» монархов Европы против собственных народов, опиравшийся хотя бы на пышную династическую и помазанническую мифологию Меттерниха!
Современный американский «легитимизм» («нерушимость границ Украины», например) – не имеет ни помазанников, ни династических прав, ни демагогии о «священности» Союза этих династических помазанников. Это просто звериный произвол хищника, и больше ничего. Захотели разрушить Югославию – и разрушили. Потому что оплатили. Чем? Теми же деньгами, которые сами бесконтрольно печатают.
Захотели предотвратить распад противоестественной и химерической Украины – и предотвращают. Потому что оплатили. По той же схеме. Они мятежные провинции монарху возвращают? Нет, якобы республике. Но что же это за республика такая, в которой все формы голосования, включая и высшую – референдум – объявлены «нелегитимными» строго по Меттерниху? А разве, извиняюсь спросить, республики не голосованиями создаются, не на голосованиях стоят? Нет? А на чём?!
Чем больше на Западе в неприглядной открытости проступает власть подонков – тем нужнее им фигура идиота в качестве рядового исполнителя их произвола. Такого, которому ничего бы, кроме доллара не было нужно, и который верил бы во всесилие доллара, как старообрядцы в двоеперстие.
+++
Вкратце подводя итоги, скажем в двух словах: чрезмерно резкие, скоростные и по структуре неловкие попытки очень быстро построить «царство Разума» привели к очень мощной реакции протеста всего звериного, что есть в природе человека. Инстинкты восстали: и поглотительный, и доминационный, и половой, и экономности действий (лени). Они ударили по «советскому проекту» в одном строю.
От ярко выраженной враждебности ко всему рациональному, иррациональная стихия инстинктивного регулирования поведения попыталась сформулировать собственный идеал: чтобы все инстинкты на коне, а всё разумное – под лавкой. Это привело к мутации фигуры контрреволюционера: от Меттерниха и Столыпина (которые, как ни крути, были носителями высокой культуры) до семейки Собчак. В современной контрреволюции «животное рулит», не размениваясь ни на какие цивилизационные абстракции.
Американская система упростила антисоветское европейство до зоологического «идеала», устранив из европейства все чужеродные зверю элементы культуры. Сингулярность всех зоологических инстинктов человека в «точке Джи» современного американизма породила успех этой формы по отношению к менее удачливым вариантам антисоветчины (например, столыпинщины) и тот неподдельный, неприкрытый восторг бытия, очевидным образом испытываемый акулами Ваал-стрит посреди кровавого хаоса современности.
Когда Аристотель отделял экономику от хрематистики – он в само слово заложил термин «домострой», строительство дома. То есть экономика по Аристотелю – должны была стать обустройством жизненного пространства человека.
Но Зверю не нужен дом. Зверь обустраивает логово – и обустраивает его так, как ему, Зверю, понятно и приятно. У Зверя своя система приоритетов, и современные США воплощают её на наших глазах сполна. Разумеется, со всеми роковыми издержками для человеческой цивилизации, которых не избежать, если Разум отвергнут, а зоологические инстинкты приведены в сингулярность, доходящую до оргазма.
На этому пути у человечества нет будущего – но подонкам это безразлично (хоть и понятно), а идиоты не в состоянии этого понять.
Фатализм, однако…
Вазген Авагян, команда ЭиМ, ведущий экономической рубрики.
Оценили 14 человек
20 кармы