Александр Леонидов: "НАСТОЛЬНАЯ КНИГА «КВАСНОГО ПАТРИОТА»" (отрывки)

ВЕЛИКАЯ КУХНЯ ВЕЛИКОЙ РОССИИ - этому посвящена новая книга нашего большого друга и постоянного автора, писателя А. Леонидова (публикуем ознакомительные отрывки)

Глава II. «Европа зависть к нам питает…»

Традиционная Россия, само собой, не была раем земным, терзалась многими проблемами, разделяла со всем миром то правило, что «бедному человеку везде плохо», но отношение к народу в ней было не в пример мягче, чем в Германии, Франции и особенно Англии. Всё познаётся в сравнении, и трудная жизнь простонародья в русском феодализме кажется светлой сказкой, если сравнивать её с жизнью простых людей при феодализме, скажем, английском или французском.

Тем не менее, проблема организации питания в России существенно отличалась от Европы. С раннего Средневековья (да, в общем-то, и до сегодняшнего дня) Русь – чрезвычайно малонаселенная страна. Широта просторов России обуславливает биологическое богатство и биологическое разнообразие, приходящееся, пусть и в суровых климатических условиях, но реально и фактически на душу населения.

Широта России издревле рождает очевидные проблемы расстояния - а, следовательно, скорости и интенсивности обмена товарами, опытом, знаниями, дополнительные административные трудности (в эпоху слабо развитой связи монарху было труднее узнать, что творится в отдалённых местах).

Но в то же время фактор широты пространства имел и чисто «пищевое» значение, которое отличало нас от западных соседей. Дело в том, что голод – это в Европе не чрезвычайное бедствие (как в России, в случае неурожаев), а регулярный и постоянно действующий её кошмар.

Причины его коренились не только в очевидных для прошлых веков отсталой технологии, низкой урожайности, несовершенстве способов хранения продуктов, социальной системе угнетения человека человеком, но и в крайней перенаселённости европейского полуострова Евразии.

Человек, в прошлые века попавший из Европы в Россию – ощущал себя так, как будто бы он вышел из битком набитого автобуса на широкий простор, где никто не толкается, не давит и на ноги тебе не наступает.

В этой связи и следует толковать многочисленные цитаты из Герберштейна о том, что на Руси можно было руками ловить зайцев и лебедей, а рыбу просто черпать ведром. Реальность Герберштейна такова, что в его Европе еды мало, и она вся защищена собственностью, вся чужая. В России же её не просто больше в материальном плане, но и юридически – она по большей части «ничейная», бери и кушай!

Это удивительное изобилие биопродуктивности на душу человека – не только удел средневековья (как пытаются утверждать авторы-русофобы, бессильные отрицать факт превосходства русского питания над европейским в Средние Века). Вот как красочно пишет о нём советский писатель Чаковский в 1950-м году:

«ГОРБУША ПОШЛА! ... Около устья реки вода словно закипела. Тысячи маленьких фонтанов поднимались над ней. Рыбы выпрыгивали, перевертываясь в воздухе. Слышался характерный плеск, как будто сотни прачек полоскали здесь белье. Огромный косяк горбуши вошел в небольшую речку и буквально затопил ее. Напор рыбы был так силен, что берега, казалось, с трудом выдерживали его. Река напоминала котел, в котором бесновались десятки тысяч рыб. Они плыли, ползли друг по другу, выпрыгивали на берег и, бессильно извиваясь, все же пытались двигаться дальше. Темные горбы самцов то и дело показывались из-под воды, точно в реке было второе дно, которое, как лента эскалатора, безостановочно двигалось против течения... Небольшая речка становилась все мельче и мельче, а рыбий поток двигался, не замедляя хода. Достигнув переката, рыба преодолела и его. Она почти посуху перебиралась через камни, обдирала бока, быстрыми конвульсивными движениями устремлялась вперед»[1].

Всё то же «черпают рыбу ведром» Герберштейна, но только применительно к ХХ-му веку!

О том, что в Московии – протяни руку и возьмёшь что-нибудь съестное писал не один Герберштейн. Корнелий де Бруин в своём «Путешествие в Московию»[2] пишет с нотками восхищения: «Ежегодно в Москву привозят бездну брусники… Лучшее украшение загородных домов москвичей состоит в их рыбных прудах, из которых три действительно достойны удивления. Часто их бывает по два и по три около дома, довольно больших и богато полных рыбою. Когда приезжают к ним дорогие им гости, они тотчас забрасывают невод в воду и тут же, в присутствии своих гостей, налавливают разной рыбы блюд на двадцать или тридцать, а иногда и больше, как я-то сам видел».

Бруину приходится быть столь многословным в клятвах, потому что его соплеменники ему не верили. Далее, как он пишет «…приняли нас с обязательнейшею любезностью… Мы нашли прекрасно построенный дом, со многими отличными комнатами… тут же изготовили несколько блюд рыбных по нашему способу, несмотря на то что у нас припасен был порядочный запас из холодной говядины; сверх того, подано было еще блюд двадцать рыбного кушанья, приготовленного по русскому способу, с разными превкусными подливами».

Бруин прямо говорит: на несколько «наших» (т. е. европейских) блюд у московитов двадцать собственных! И тут же объясняет причину: у них рыбы завались, черпай хоть ковшом возле дома…

Для всякого, кто занимался этим вопросом, очевидно, и даже бросается в глаза двуличие европейских послов, когда в официальных документах они стараются всячески унизить и осмеять быт московитов, в частной же переписке, дневниках и мемуарах – говорят с восхищением нечто прямо противоположное.

Удивительный человек, Я Рейтенфельс уверял читателей, что «русские в старину не ели вообще ничего, что само по себе умирало; также они считали нечистыми всех животных, которые были убиваемы женщинами»[3]. Здесь смешиваются острая зависть и – как следует из контекста, клеветническая ненависть. С одной стороны, русские только и делают, что голодают – с другой всё время капризничают, отказываясь есть всё, что само по себе умирает (? ), всё, что убито женщинами. Ну, ведь все голодающие именно так себя и ведут, правда? Говорят – не хотим телятины, не хотим есть раков, а рыбу будем есть только тухлую: «Pyccкиe не умели хорошо солить рыбу, как не умеют этого делать и теперь: она у них воняла; но простой народ не только не отворачивался от ней, но еще предпочитал ее свежей. Взяв в руки рыбу, русский подносил ее к носу и пробовал: достаточно ли она воняет, и если в ней вони было мало, то клал и говорил: еще не поспела».

Мейербер тоже противоречит в своих записках о России самому себе. С одной стороны, он неохотно признаёт «поваренное искусство русских из множества блюд», значительно превышающих числом европейский стол. С другой он настаивает, что все эти блюда «нечистые», «полны нечистоты». Далее мы узнаём у Мейребера, что нечистоту многочисленным блюдам русских придавали… пряности. То есть самое дорогое, что есть в Европе, ценившееся там чуть ли не на весь золота (первые колониальные компании обогатились как раз на торговле пряностями). Перец, горчица и уксус ставились всегда на русском столе, как необходимость при обеде, и каждый гость брал, сколько хотел. Это удивляло отнюдь не одного Мейребера, а вообще всех иностранцев, у которых пряности были не самой дешёвой, а наоборот, самой дорогостоящей частью их трапезы.

Тут важно отметить, что среди применяемых нашими предками специй, присутствовала еще одна – «хинг» или по-современному - асафетида. Она до сих пор пользуется большой популярностью в Индии, чьи повара говорят после применения асафетиды организм может переваривать даже железные гвозди. Это конечно утрировано, но данная специя нормализует пищеварительный тракт и выводит всякую нечисть с организма.

Пряности, лук и чеснок делали русские блюда для Мейербера «почти несъедобными», но только «почти»: с голодухи и не такое съешь. Мейербер жалуется, что у русских почти все кушанья «приправлены были конопляным маслом или испорченным коровьим». Понятно, что он делает упор на слово «испорченным», но невольно разоблачает миф о том, что на Руси не знали сливочного масла (а на этом настаивают многие русофобы).

Поскольку лжецы между собой не сговорились, получается какая-то фантасмагорическая картина:

1) у русских сливочного масла нет,

2) но оно в каждом блюде,

3) но всё время испорченное.

«Иностранцы говорят» - пишет Мейрбер, уходя в повествование от третьего лица, «что единственно хорошими кушаньями у русских были холодные». Непонятно, почему Мейрбер ничего сам не может сказать о холодных закусках – тогда как об испорченном сливочном масле он говорил в первом лице. Непонятно и то, с чем сравнивали его таинственные «иностранцы» холодные закуски – учитывая, что аналогов таким закускам в европейской кухне нет…

Или вот, к примеру, «Олеарий против Олеария». Свидетельствует Адам Олеарий, посол голштинский, составивший своё знаменитое «Описание путешествия в Московию» (1636 г. ).

Официально он подаёт своё европейское «фи»: «Не привычны они (русские - А. Л. ) к изыскам европейской кухни. Ежедневная пища их состоит из крупы, репы, капусты, огурцов, рыбы свежей или соленой… Их рыбный рынок можно узнать по запаху раньше, чем его увидишь или вступишь в него… Обыкновенно кушанья у них приготовляются с чесноком и луком: поэтому все их комнаты и дома, в том числе и великолепные покои великокняжеского дворца в Кремле, и даже сами русские (как это можно заметить при разговоре с ними), а также и все места, где они хоть немного побывают, пропитываются запахом, чуждым немцам (невольно вспоминается страх европейских вампиров перед чесноком – А. Л) ».

А вот он же немножко разговорился, приоткрыл реальные впечатления: «Из-за великолепных пастбищ у них имеются хорошие баранина, говядина и свинина... Но они умеют из рыбы, печенья и овощей приготовлять многие разнообразные кушанья, так что ради них можно забыть мясо. Например, однажды нам, как выше рассказано, в посту было подано 40 подобных блюд, пожалованных царем».

Ты же только что говорил, что у русских нет мяса, еда грубая и однообразная, дикарская, а рыба вонючая! Как понимать это двоемыслие? ! Тем более, что оно разворачивается у Олеария всё шире:

«Между прочим, у них имеется особый вид печенья, вроде паштета или скорее пфанкухена, называемый ими “пирогом”; эти пироги величиною с клин масла, но несколько более продолговаты. Они дают им начинку из мелкоизрубленной рыбы или мяса и луку и пекут их в коровьем, а в посту в растительном масле, вкус их не без приятности. Этим кушаньем у них каждый угощает своего гостя, если он имеет в виду хорошо его принять.

Есть у них весьма обыкновенная еда, которую они называют “икрою”: она приготовляется из икры больших рыб, особенно из осетровой или от белорыбицы. Они отбивают икру от прилегающей к ней кожицы, солят ее, и после того, как она постояла в таком виде 6 или 8 дней, мешают ее с перцем и мелконарезанными луковицами, затем некоторые добавляют еще сюда уксусу и деревянного масла и подают. Это неплохое кушанье; если, вместо уксусу, полить его лимонным соком, то оно дает — как говорят — хороший аппетит и имеет силу, возбуждающую естество.

Этой икры солится больше всего на Волге у Астрахани; частью ее сушат на солнце. Ею наполняют до 100 бочек и рассылают ее затем в другие земли, преимущественно в Италию, где она считается деликатесом и называется Caviaro. Имеются люди, которые должны арендовать этот промысел у великого князя за известную сумму денег.

Русские умеют также приготовлять особую пищу на то время, когда они “с похмелья” или чувствуют себя нехорошо. Они разрезают жареную баранину, когда та остыла, в небольшие ломтики, вроде игральных костей, но только тоньше и шире их, смешивают их со столь же мелко нарезанными огурцами и перцем, вливают сюда смесь уксусу и огуречного рассола в равных долях и едят это кушанье ложками. После этого вновь с охотою можно пить.

Для питья у простонародья служит квас, который можно сравнивать с нашим слабым пивом или кофентом, а также пиво, мед и водка. Водка у всех обязательно служит началом обеда, а затем во время еды подаются и другие напитки. У самых знатных лиц, наравне с хорошим пивом, подаются за столом также испанское, ренское и французское вино, разных родов меды и двойная водка.

У них имеется и хорошее пиво, которое в особенности немцы у них умеют очень хорошо варить и заготовлять весною. У них устроены приспособленные для этой цели ледники, в которых они снизу кладут снег и лед, а поверх их ряд бочек, затем опять слой снега и опять бочки, и т. д. Потом все сверху закрывается соломою и досками, так как у ледника нет крыши. Для пользования они постепенно отрывают одну бочку за другою. Вследствие этого они имеют возможность получать пиво в течение всего лета — у них довольно жаркого — свежим и вкусным. Вино получают они через Архангельск в свою страну; русские, предпочитающие хорошую водку, любят его гораздо меньше, чем немцы.

Великолепный и очень вкусный мед они варят из малины, ежевики, вишен и др. Малинный мед казался нам приятнее всех других по своему запаху и вкусу. Меня учили варить его следующим образом: прежде всего, спелая малина кладется в бочку, на нее наливают воды и оставляют в таком состоянии день или два, пока вкус и краска не перейдут с малины на воду; затем эту воду сливают с малины и примешивают к ней чистого (отделенного от воска) пчелиного меду, считая на кувшин пчелиного меду 2 или 3 кувшина воды, смотря по тому, предпочитают ли сладкий или крепкий мед. Затем бросают сюда кусочек поджаренного хлеба, на который намазано немного нижних или верховых дрожжей. Когда начнется брожение, хлеб вынимают, чтобы мед не получил его вкуса, а затем дают бродить еще 4 или 5 дней. Некоторые, желая придать меду вкус и запах пряностей, вешают [в бочку] завернутые в лоскуток материи гвоздику, кардамон и корицу. Когда мед стоит в теплом месте, то он не перестает бродить даже и через 8 дней; поэтому необходимо переставить бочку, после того как мед уже бродил известное время, в холодное место и оттянуть его от дрожжей.

Некоторые иногда наливают плохую водку в малину, затем мешают ее и, дав постоять сутки, сливают настойку и смешивают ее с медом. Говорят, получается при этом очень приятный напиток. Так как водка теряет свое действие и смешивается с малинным соком, то, как говорят, ее вкус уже более не ощущается в этом напитке…»

А вот тоже, из Олеария, для начальства сочинявшего небылицы о «нищих и голодных русских»: «Рыбак при помощи удочки рядом с нашим кораблем поймал белугу длиной почти в 4 локтя, а обхватом в полтора локтя… Ее били, точно быка, большим молотом по голове, чтоб убить», — вспоминал плавание от Саратова к Царицыну в 1637 года немецкий дипломат Адам Олеарий. «Четыре локтя» Олеария — это два с половиной метра…

Русская кухня много веков подвергалась клевете, как и сама Россия (ведь одно от другого неотделимо). Но зачем эта многовековая официальная клевета? Она вытекает из многовековой разницы между нами и европейцами. Много веков мы просто живём, а они – воюют. Если русская мечта – мир, то европейская – военная победа. Это вытекает из очень жёсткой связки, особенно ярко выявляемой в истории Англии: война и жизнь одно и то же. Перестанешь воевать и побеждать, убивая врага – перестанешь и жить. Более 500 лет англосаксы выковывались в этом суровом, очень сильно дисциплинирующем человека, тоталитарном горниле, в котором утверждая своё превосходство – на самом деле утверждали своё выживание. Православный подход прост и понятен: «кто нам не враг, тот друг». Европейский, и особенно английский подход во всякой дружбе видит подвох, засаду, и потому старается нанести упреждающий удар. Тут принцип тоже прост и тоже понятен: «если я не убью тебя, тогда ты убьёшь меня». Достаточно посмотреть, с какой яростью англосаксы и голландцы вырезали всё население (включая и женщин, и детей) в колониях друг друга на дальних берегах – чтобы это понять. В этом смысле англосаксы и голландцы вполне стоили один другого, отражаясь в другом, как в зеркале. То же самое можно сказать об англо-испанских и англо-французских отношениях, о нравах в германских княжествах, и т. п.

Отказаться от идеи своего превосходства для европейца – воспринимается, как подписать себе смертный приговор. Оттого, столкнувшись в России с небывалым изобилием, и описав его частным порядком, Герберштейн докладывал в официальных отчётах совсем иное – и не он один. Стоит начать не как официальному лицу, а как мемуаристу – тут же следует невольная проговорка.

Дж. Флетчер восхищался русским мёдом, который ставил наравне с русскими мехами, «валютой» того времени, пушниной: «Третье произведение — мед, который, кроме того, что в значительном количестве употребляется самими жителями для напитков — медов разного рода и для прочего, вывозится в довольно большом количестве за границу». При этом Флетчер почему-то относит сало к постным продуктам, проявляя полное незнание и непонимание происхождения сала (? ! ). «Сало. Его заготавливают весьма много для вывоза за границу, не только из-за большого количества земли, удобной для пастбищ и скотоводства, но и по причине многих постов и других постных дней»[4].

Месячная провизия на ратника в 1612 году складывалась таким образом: «Собрать на месяц козаком одному человеку по осмине муки, по осмине сухарей, по полуполти  мяса (свинаго), по чети пуда соли, да на десять человек по четверти круп, по четверти толокна, да на лошади по чети oвса, по возу сена». 

Публикатор XIX века, комментируя эти записи, заключает: «…На человека выходило в сутки почти по 30 фунтов всей провизии. Пропорция огромная в сравнении с нынешней [организованной по европейским нормам – А. Л. ], которая круглым числом едва ли простирается до пяти фунтов: тогда как пропорция лошадиного корма — четь овса и воз сена… почти не разнится от нынешней».

***

Довольно рано в Западной Европе возникает философия социал-дарвинизма (задолго до самого Дарвина), в которой голод и нищета считаются отличными средствами избавления от «лишних людей», а потому никто не только не стремится прийти к ним на помощь, но и наоборот, следуют правилу «падающего подтолкни, упавшего – добей».

В Западной Европе проблему голода решали ускорением вымирания (или бегства в колонии) голодавших: убить бедных, вот и нет проблемы бедности!

В пику такому отношению в России от самых истоков её православной культуры были приняты традиции народного кормления. Русское слово «потчевать» - исконное, имеет аналоги только в славянских языках. Оно происходит от «почьщивати», производного от почьстити «оказать честь» (сродни тому, как слово «скрещивать» произведено от «скрестить»). Исходно слово означает — «почитать», «оказывать честь».

Русская уникальная традиция «ПОТЧЕВАНИЯ» отличается от традиционных для Запада покупки или милостыни. В первом случае кормят оплаченным, а во втором – бесплатно, но унизительно. Потчевание отличается и от традиционного угощения гостей, потому что угощение – это кормление званных, знакомых, а потчевание – всякого, кого Бог пошлёт, даже и незнакомого, и ненужного тебе человека – раз уж он оказался рядом.

Как описывал это А. С. Пушкин:

Не скоро ели предки наши,
Не скоро двигались кругом
Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином.
Они веселье в сердце лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям[5].

Для начала стоит отметить пиры первого из православных правителей Руси Владимира Святославовича, того Самого который Русь крестил, и героем былин, светочем в памяти народной, оказался.

Летописцы отмечают, что князь был очень щедрым. Так, например, Нестор в "Повести временных лет" пишет: «…он повелел на пир приходить и нищим, и брать еду и деньги. А те, кто не мог посетить княжеский пир, Владимир Святославович велел нагружать телеги с провизией и развозить по городу всем нуждающимся. ... немощные и больные не могут дойти до двора моего", приказал снарядить телеги и, наложив на них хлебы, мясо, рыбу, различные плоды, мед в бочках, а в других квас, развозить по городу, спрашивая: "Где больной, нищий или кто не может ходить" И раздавали тем все необходимое".

Князь угощал своих гостей и дружину ветчиной и даже колбасой. Мясо в то время чаще всего засаливали.

"... бывало на обедах тех множество мяса - говядины и дичины, - было все в изобилии. Когда же, бывало, перепьются, то начнут роптать на князя, говоря: "Горе головам нашим: дал он нам есть деревянными ложками, а не серебряными. Услышав это, Владимир повелел исковать серебряные ложки, сказав так: "Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебра и золото, как дед мой и отец мой с дружиною доискались золота и серебра"[6]. Пили меды. Меды подавались в ковшах: в серебряных - белые, в золотых - красные.

И завершалось княжеское застолье, судя по летописям, традиционно заканчивалось сладким. Смоква - род пастилы, которую изготавливали из рябиновых ягод или яблок.

Примерами «пиров для всех» изобилуют летописи наши. Например, после возведения церкви Преображения Господня в 996 году в Васильеве князь праздновал сие событие восемь дней. На пир были приглашены бояре, посадники, старейшины и множество других людей. В сущности, гостем князя считался любой прохожий, пожелавший посетить пир! В изобилии было всяких яств. После этого пир продолжился и в Киеве. Для такого пира сварили 300 бочек меда.

Традиция всенародного потчевания прижилась, и прошла с Русью Православной через века и исторические невзгоды. Тургенев описывал это так:

«Даже, бывало, в праздничные дни, дни всеобщего жалованья и угощения хлебом-солью, гречишными пирогами и зеленым вином, по старинному русскому обычаю, — даже и в эти дни Степушка не являлся к выставленным столам и бочкам, не кланялся, не подходил к барской руке, не выпивал духом стакана под господским взглядом и за господское здоровье, стакана, наполненного жирною рукою приказчика; разве какая добрая душа, проходя мимо, уделит бедняге недоеденный кусок пирога»[7].

А вот как, для более ранней эпохи описывает это А. С. Пушкин:

Бог насылал на землю нашу глад,
НАРОД ЗАВЫЛ, В МУЧЕНЬЯХ ПОГИБАЯ[8] ;
Я ОТВОРИЛ ИМ ЖИТНИЦЫ, Я ЗЛАТО
РАССЫПАЛ ИМ, Я ИМ СЫСКАЛ РАБОТЫ —
Они ж меня, беснуясь, проклинали!
Пожарный огнь их домы истребил,
Я выстроил им новые жилища.
Они ж меня пожаром упрекали!
Вот черни суд: ищи ж ее любви[9].

Или, он же:

«Сие ласковое обещание и надежда найти лакомый пирог ускорили шаги собеседников, и они благополучно прибыли в барский дом, где стол был уже накрыт и водка подана»[10].

Чарская писала о потчеванных: «В тюричках и в платочках у посетителей припрятаны дешевые лакомства вроде рожков, маковников, медовых пряников, паточных карамелек, орехов, подсолнышков. Еще чаще приносятся булки и сладкие сухарики, иной раз кусочки колбасы на хлебе, иногда остатки кушаний от барского стола. Последнее в том случае, если мать, тетка или старшая сестра либо бабушка служат у господ в доме»[11].

В собрании русских пословиц и поговорок от В. И. Даля попадаются достаточно странные, можно даже сказать, шокирующие, особенно когда они касаются пищевого обеспечения и снабжения русских людей: «На Руси никто с голоду не умирал»[12].

И. Гончаров[13], классик русской литературы, в романе «Обыкновенная история» (1847) нежданным образом подтверждает поговорку от В. И. Даля. Согласно сюжету романа молодой человек Александр Адуев приехал из провинции в Петербург к своему дяде Петру Ивановичу Адуеву. Тот вопрошает: «А у вас все еще по-старому: можно прийти в гости ночью и сейчас ужин состряпают? »

- Что ж, дядюшка, надеюсь этой черты порицать нельзя. Добродетель русских...

- Полно! какая тут добродетель. От скуки там всякому мерзавцу рады: "Милости просим, кушай, сколько хочешь, только займи как-нибудь нашу праздность, помоги убить время да дай взглянуть на тебя - все-таки что-нибудь новое; а кушанья не пожалеем, это нам здесь ровно ничего не стоит... " Препротивная добродетель! ».

Русский писатель Михаил Николаевич Загоскин в новелле «Нежданные гости» так описывал традиции потчевания:

«Отец мой был человек старого века, - начал так Антон Федорович Кольчугин, - хотя, благодаря, во-первых, Бога, а во-вторых, родителей, достаток у него был дворянский, и он мог бы жить не хуже своих соседей, то есть - выстроить хоромы саженях на пятнадцати, завести псовую охоту, роговую музыку, оранжереи и всякие другие барские затеи; но он во всю жизнь ни разу и не подумал об этом; жил себе в маленьком домике, держал не больше десяти слуг, охотился иногда с ястребами и под веселый час так-то, бывало, тешится, слушая Ваньку-гуслиста, который - не тем будь помянут, - попивал, а лихо, разбойник, играл на гуслях; бывало, как хватит "Заря утрення взошла" или "На бережку у ставка" - так заслушаешься!

Но если батюшка мой не щеголял ни домом, ни услугою, то зато крепко держался пословицы: "Не красна изба углами, а красна пирогами". И в старину, чай, такие хлебосолы бывали в диковинку! Дом покойного батюшки выстроен был на самой большой дороге; вот, если кто-нибудь днем или вечером остановится кормить на селе, то и бегут ему сказать; и коли приезжие хоть мало-мальски не совсем простые люди, дворяне, купцы или даже мещане, так милости просим на барский двор; закобенились - так околицу на запор, и хоть себе голосом вой, а ни на одном дворе ни клока сена, ни зерна овса не продадут. Что и говорить; любил пображничать покойник!

Бывало, как залучит к себе гостей, так пойдет такая попойка, что лишь только держись: море разливанное; чего хочешь, того просишь. Всяких чужеземных напитков сортов до десяти в подвале не переводилось, а уж об наливках и говорить нечего! »

Племянница М. В. Ломоносова Матрёна Евсеевна Головина, жившая в его петербургском доме, свидетельствовала, что учёный и там сохранил один любопытный северный обычай. В свой день ангела холмогорские мужики обязаны были одаривать родню «именинниками» - специальным набором угощений. В стандартный «именинник» входили рыбник или рыбная кулебяка, сдобный пшеничный сладкий пирог с морошкой и дюжина шанег разных сортов. Если к этому прибавить знаменитый северный кёж - лёгкий «питный кисель», приготовленный на основе ягодного сока с пряностями и мёдом, то получится та самая двинская кухня, которая не ограничивается одной только рыбой.

На это можно возразить, что традиционное общество жило скучно, развлечений было мало, и всякий гость, откуда бы ни явился – был своего рода развлечением, чем-то вроде телевизора для современного человека: хоть что-то новое, да расскажет! И отчасти это правда, в целом свойственно традиционным обществам с их бедностью по части впечатлений.

Но Мамин-Сибиряк свидетельствует, что на Руси потчевание вменялось религиозными правилами быта в обязанность: «Марья Степановна принялась усиленно потчевать гостя сластями, потому что гостеприимство для нее было священной обязанностью»[14].

Салтыков-Щедрин описывает причт – обряд встречи странницы-паломницы в обычном русском доме:

«…- Ты, хозяюшка молодая, и вы, детки малые! Упокойте вы старицу божию, старицу божию, странницу убогую!

– Отдохни ты здесь, Федосьюшка! услади, свет-Пахомовна, душу твою гласами архангельскиими, утоли твой глад от ества небесного!

И брала свет-Пахомовну за руки хозяйка младая, в большое место ее сажала, нозе ее умывала, питьями медвяными, ествами сладкими потчевала»[15].

На этот счёт В. И. Даль приводит и другие поговорки: «За голодного Бог заплатит». «Просит убогий, а подаешь Богу».

Точно так же иронизирует и А. С. Пушкин:

«…Вы все изволите шутить, батюшка Кирила Петрович, — пробормотал с улыбкою Антон Пафнутьич, — а мы, ей-богу, разорились, — и Антон Пафнутьич стал заедать барскую шутку хозяина жирным куском кулебяки. Кирила Петрович оставил его и обратился к новому исправнику, в первый раз к нему в гости приехавшему и сидящему на другом конце стола подле учителя»[16].

Революционный демократ Добролюбов Н. А., которого не заподозришь в симпатиях к самодержавию, тем не менее писал о том, как в царствование Петра Великого царь зазывал гостей на пиры прямо с улицы:

«…Около рождества он стал поправляться и в конце января, еще не совсем, впрочем, здоровый, разъезжал по городу, созывая гостей, в звании шафера, на свадьбу немецкого золотых дел мастера, распоряжался на свадебном пиру и беспрестанно потчевал гостей напитками; сам, однако же, пил мало»[17].

И. Гончаров с осуждением описывал жадного человека, который, тем не менее, в силу общественных традиций, не мог отклонится от обычая потчевания нуждающихся:

«…Нет, не отделяет в уме ни копейки, а отделит разве столько-то четвертей ржи, овса, гречихи, да того-сего, да с скотного двора телят, поросят, гусей, да меду с ульев, да гороху, моркови, грибов, да всего, чтоб к Рождеству послать столько-то четвертей родне, «седьмой воде на киселе», за сто верст, куда уж он посылает десять лет этот оброк, столько-то в год какому-то бедному чиновнику, который женился на сиротке, оставшейся после погорелого соседа, взятой еще отцом в дом и там воспитанной»[18].

Разумеется, народная кухня была далеко не столь богата[19], как царская и дворянская, и особенно подкосил её (доведя до прямого голода) либеральный капитализм, пришедший после реформ 1861 года.

Монархист М. О. Меньшиков отмечал: «В старинные времена в каждой усадьбе и у каждого зажиточного мужика бывали многолетние запасы хлеба, иногда прямо сгнивавшие за отсутствием сбыта. Эти запасы застраховывали от неурожаев, засух, гессенских мух, саранчи и т. п. Мужик выходил из ряда голодных лет все ещё сытым, не обессиленным, как теперь, когда каждое «лишнее» зерно вывозится за границу»[20].

Образованнейшему человеку того времени, М. Меньшикову, вторит неграмотный старичок-крестьянин Поликарп из путевых заметок Мельникова-Печерского. «В старину все лучше было. На что ни глянешь – все лучше... И люди были здоровее, хворых и тщедушных, кажись, и вовсе не бывало то в стары-то годы. И все было дешево, и народ был проще... А урожаи в стары годы и по нашим местам бывали хорошие. Все благодарили создателя. У мужичка, бывало, год по два, да по три немолоченый хлеб в одоньях стоит... А в нынешние останны времена не то... Объезжай ты, родимый, все наши места... нигде не единого одонья не увидишь, чтобы про запас приготовлен был».

Интересно и свидетельство Максима Горького, извлечённое им из бесед с мужиками:

«…– То-то вот. Дяде моему 87 лет, так он говорит: при крепостном праве, за барином, мужику легче жилось…

– Эдак многие старики говорят…

– Ну вот. Откуда же, Осип, единодушность явится?

«Разумный мужик», – одобрил Самгин безнадежную речь»[21].

Как ни странно, но русским писателям вторит известный русофоб, человек, свидетельство которого ценно хотя бы тем, что заподозрить его в «лакировке русской действительности» невозможно – Р. Пайпс.

Проработав огромное количество источников, он сделал вывод что до отмены крепостного права и помещик, и крестьянин были относительно зажиточны. Данные Пайпса «не подтверждают картины всеобщих мучений и угнетения, почерпнутой в основном из литературных фантазий»[22] - как он сам выразился (а выразился он так только с той целью, чтобы насолить советскому государству, иначе бы помалкивал).

***

Под занавес своей жизни М. Горький вложил в уста одного из персонажей свой суровый вывод: «Вот вы сказали – «Любовь и голод правят миром», нет, голод и любовью правит»[23]. Смысл фразы, разъясняемый далее, в том, что недостаток питания и вообще обеспечения сводит в ничто все возвышенные стороны человеческой природы.

Историк Глеб Таргонский так писал о положении в Европе после падения западной римской цивилизации: «… европейские города обезлюдели. В тени Колизея паслись козы, а прекрасные строения были растащены под фундаменты жалких лачуг. Сельское хозяйство пришло в упадок из-за постоянных феодальных конфликтов. Они же сильно ударили по торговле, особенно той, что касалась продовольствия. Поэтому неудивительно, что неурожайные годы приводили к вымиранию целых деревень, областей, а, иногда и королевств».

Угроза голода настолько прочно вошла в сознание людей средневековья, что к ней стали относиться с фатализмом, как к неизбежному злу. На него они отвечали страшными действиями. Так, на рубеже первого тысячелетия во Франции из-за гибели посевов, голод привел к первой эпидемии каннибализма. Судя по всему, они происходили регулярно и ранее, но именно эта оказалась подробно задокументирована. Быстро уничтожив запасы еды и дичь в окрестных лесах, крестьяне и дворяне устраивали настоящую охоту на соседей и путников.

Часто хозяева гостиниц резали своих постояльцев (не здесь ли истоки европейских страшных сказок, наподобие «Мальчика с пальчика»? ). Были каннибалы, которые охотились исключительно на детей: заманивали их яйцом или яблоком, а затем хладнокровно убивали и жарили для себя и на продажу (что напоминает сюжет про Гензеля и Грету и десятки аналогичных сказаний).

Не гнушались тогдашние европейцы и недавно погребенными трупами. Некоторые пытались сделать на этом состояние. Во французском городе Турню некий мясник, таким образом, попытался открыть торговлю варенным человеческим мясом, но был схвачен толпой и сожжен заживо. Примечательно, что, когда «товар» вновь похоронили, его выкопал другой горожанин, стремясь попытать удачи на ниве коммерции, но и его ожидал костер.

Но помимо выживания и наживы, некоторыми завладевала жажда человечины, которую они стали предпочитать любой другой, даже самой изысканной пище. Даже в спокойные «тучные» годы, когда неурожай и эпидемии не угрожали европейцам, каннибализм не исчезал. Он находился в тлеющем состоянии. Простой народ тогда питался мясом животных редко, потому что оно стоило в несколько десятков раз дороже простого хлеба. Поэтому в летописях часто встречаются описания гибели путников, паломников и крестоносцев, которые восполнили своей плотью нехватку витаминов в организмах простых пахарей.

Ситуация стала меняться к лучшему в XIV веке после печально известной эпидемии чумы. Она унесла по разным оценкам от трети до половины населения Европы, но «освободила» большое количество пахотных земель, где стали пасти скот. Люди стали потреблять больше мяса, стали сильнее, крепче физически и психически. Так был заложен «мясной» фундамент знаменитого Возрождения.

Впрочем, эпидемии каннибализма, хотя и не достигали прежнего уровня, но продолжали еще долго будоражить Европу. Так, в период гугенотских войн, мясо побежденных открыто продавалось на рынках Лиона и Парижа. А жертвы самосуда толпы или топора палача редко опускались в могилу полностью: в обычаях того времени было разрывать их тела на части и есть жареное или вареное человеческое мясо в кругу семьи.

Даже в 17 веке, когда люди уже были знакомы с учениями гуманистов Реннесанса, мы встречаемся с абсолютно законным и поощряемым людоедством. Польские послы сообщали, что после казни Равальяка, убийцы короля Генриха IV хозяин дома, в котором они жили, «на вид степенный, с большой бородой, принёс несколько кусков тела этого Равальяка, ... поджарил их с яичницей и ел» и даже предлагал присоединиться к пиру своих постояльцев[24].

До конца XVIII века в арсенале европейской медицины традиционно присутствовала человечина. В начале XVII века медики пускали в дело останки казненных, а также трупы попрошаек и прокаженных.

Фармакологи и знахари того времени давали рекомендации по поеданию человечины, якобы излечивающей от многих болезней - кровь гладиаторов считалась лекарством от эпилепсии, порошок из египетских мумий, считался "эликсиром жизни", человеческие черепа служили для остановки кровотечения, жир - для лечения ревматизма и артрита. А заполучить оставшиеся годы жизни можно было от плоти человека, умершего неестественной смертью.

Так немецкий фармаколог XVII века Иоганн Шредер рекомендовал нарезать человеческое мясо на мелкие кусочки, добавить чуточку мирры и алоэ, несколько дней выдержать в винном спирте, а затем провялить в сухом помещении. А знаменитый лекарь Парацельс (который и сегодня в пантеоне славы мировой медицины) утверждал, что части трупа и кровь были предметами первой необходимости, которые имелись в каждой аптеке.

В эпоху Ренессанса человеческие черепа служили для остановки кровотечения. Жир - для лечения ревматизма, подагры и артрита. При головокружениях рекомендовано толченое человеческое сердце - "по щепотке с утра на голодный желудок". Для лечения зубов применяли порошок из зубов мертвецов, смешанный с молоком собаки. Для лечения эпилепсии было много рецептов. Например, один был основан на порошке из "праха младенца". Кроме того, если человек умер не естественной смертью, считалось, что, вкусив его плоти, можно заполучить оставшиеся годы его жизни. Когда в 1492 году Папа Иннокентий VIII находился при смерти, его врачи выкачали кровь трех мальчиков и дали ему ее выпить. Мальчики умерли. Папа тоже. Было ли это каннибализмом? На данный вопрос Сагг отвечает утвердительно.

Средневековый Запад, по выражению известного французского историка Жака Ле Гоффа, «представлял собой мир, находящийся на крайнем пределе, он без конца подвергался угрозе лишиться средств к существованию». Достаточно было засухи или наводнения, просто недорода – частого явления, чтобы разразилась продовольственная катастрофа. В силу малочисленности населения, отсутствия крупных (по европейским масштабам) городов в голод в XII-XIV веках не приобрел на Руси столь глобального и разрушительного характера.

Настоящую революцию в питании и демографии в Европе совершили привезенные из-за океана кукуруза и картофель.

Распространению этих непривычных продуктов из Нового света способствовал самый глубокий минимум потребления продуктов питания, на грани хронического недоедания, который наступил в конце XVIII—начале XIX века.

Самыми голодными были первые десятилетия XIX века: во Франции и других странах в 1812 году голод наступил из-за неурожая, а большая часть мужского населения сгинула в России… голод сделал свое дело и картофель стал популярным по всей Европе, а в Ирландии даже стал монокультурой, что привело при неурожае к страшному голоду в середине XIX века, погубив три миллиона ирландцев[25].

«Вино и пиво привносят в ежедневный рацион дополнительные калории, быстро и легко усваиваемые, что представляло тем большую ценность, чем бедней и однообразнее был этот рацион.

«Некоторые, — пишет в 1551 г. Иоганн Бреттшнейдер, — живут за счет этого питья более, чем за счет еды как таковой; оно нужно всем, мужчинам, женщинам, старикам, здоровым и больным». Алкогольным напиткам приписывались действенные целебные свойства: они широко использовались в медицине как основа для приготовления лекарств, но и сам напиток считался лекарством чуть ли не от всех болезней. Ведь пиво богато витаминами.

Стивен Пинкер писал, что историк Фернан Бродель документально показал, что до начала Нового времени Европа страдала от голода каждые несколько десятилетий. В отчаянии крестьяне собирали недозревшее зерно, ели траву и человеческую плоть или стекались в города, где попрошайничали на улицах.

Даже в лучшие времена многие получали большую часть калорий из хлеба и жидкой каши, и едва ли в достатке. Экономист Роберт Фогель писал в книге «Избавление от голода и преждевременной смерти, 1700−2100», что «энергетическая ценность среднего рациона во Франции начала XVIII века была такой же, как в 1965 году в Руанде — на тот момент самой голодающей стране мира.

Голодные европейцы тешили себя кулинарной порнографией вроде рассказов о стране Кокань, где на деревьях растут блины, улицы вымощены булками, жареные поросята разгуливают с воткнутыми в спину ножами, чтобы их было легче резать, а варёная рыба сама выпрыгивает из воды людям под ноги. Сегодня мы сами живём в Кокани, и наша проблема — не недостаток, а избыток калорий. Как подметил комик Крис Рок, «это первое в истории общество, в котором толстеют бедняки»[26].

Суть ещё и в том, что продукты для бедных -"пустые". Это избыток быстрых углеводов, некачественных жиров и недостаток белка, клетчатки и микроэлементов. В предыдущей заметке «Как строился западный капитализм: голод в британской Индии» я коснулся технологии правлении англичан на Индостане, являвшейся причиной неоднократной массовой гибели от голода миллионов его жителей. Схожее происходило и в колониальных владениях Франции.

Схема одна и та же: капитал западных стран, выходя на мировую арену, вторгается в социумы, ведущее некапиталистическое хозяйство, насилует и разрушает их – в целях максимизации прибыли и снижения издержек. Там происходит разграбление.

Пока Франция не начала снова набирать колониальные владения, жизнь простонародья была весьма скудной. Как пишет Ф. Бродель: «На девяти десятых территории Франции бедняк и мелкий земледелец питаются мясом лишь раз в неделю, да и то солониной».

Очень известная в России, в сатирическом ключе, благодаря Ильфу и Петрову и их персонажу Кисе Воробьянинову фраза "Je ne mange pas six jours" – на самом деле, аутентично - фраза из романа Виктора Гюго "Отверженные". И там в ней не было ничего сатирического. Там она грустно и реалистично означала, что главный герой не ел шесть дней. И сегодня, без шуток, в современном французском языке фраза используется для обозначения состояния голода. Там она никого не рассмешит так, как смешит у нас…

Классик английской литературы, великий и всемирно известный писатель Чарлз Диккенс писал: «И на каждом детском и взрослом лице, на каждой старческой — давней или едва намечающейся — морщине лежит печать Голода. Голод накладывает руку на все, Голод лезет из этих невообразимых домов, из убогого тряпья, развешенного на заборах и веревках;

Голод прячется в подвалах, затыкая щели и окна соломой, опилками, стружками, клочками бумаги; Голод заявляет о себе каждой щепкой, отлетевшей от распиленного полена; Голод глазеет из печных труб, из которых давно уже не поднимается дым, смердит из слежавшегося мусора, в котором тщетно было бы пытаться найти какие-нибудь отбросы.

«Голод» — написано на полках булочника, на каждом жалком ломте его скудных запасов мякинного хлеба, и на прилавках колбасных, торгующих изделиями из стервятины, из мяса дохлых собак.

Голод щелкает своими иссохшими костями в жаровнях, где жарят каштаны; Голод скрипит на дне каждой оловянной посудины с крошевом из картофельных очистков, сдобренных несколькими каплями прогорклого оливкового масла.

Голод здесь у себя дома, и все здесь подчинено ему: узкая кривая улица, грязная и смрадная, и разбегающиеся от нее такие же грязные и смрадные переулки, где ютится голытьба в зловонных отрепьях и колпаках, и все словно глядит исподлобья мрачным, насупленным взглядом, не предвещающим ничего доброго»[27].

Цитата из диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук[28] : «В повестях Джерома Клапки Джерома еда не просто упоминается или даже описывается чрезвычайно подробно, но выступает как экзистенциальная, онтологическая ценность». Для одного из самых любимых в России английских писателей еда действительно является чуть ли не наивысшим достоянием. «Наивысшая ценность – еда» - свидетельствует блистательный Джером К. Джером.

И в своих произведениях он это постоянно декларирует и подчёркивает. Самое известное его произведение, «Трое в лодке, не считая собаки», задуманное как серьёзный путеводитель-справочник по туристическим местам среднего течения Темзы, превратилось в лёгкую, стильную, по-доброму весёлую и смешную повесть. Тем не менее, в ней самые проникновенные размышления – о еде.

«Не стремитесь быть нравственными и справедливыми, друзья! Внимательно следите за вашим желудком, питайте его с разумением и тщательностью. Тогда добродетель утвердится у вас в сердце без всяких усилий с вашей стороны, и вы станете добрым гражданином, любящим мужем и нежным отцом».

Итак, что же предпочитают три джентльмена (подчеркнём – джентльмена, а не подёнщиков и не пролетариев), собравшиеся «махнуть на лодке вверх по реке»? Одна из глав практически целиком посвящена завтраку: «Джордж предложил яйца и ветчину, которые легко приготовить, холодное мясо, чай, хлеб, масло и варенье». Джером подчёркивает: «из этой фразы ясно видно, что Джордж – человек с крепким пониманием традиции». «После такого завтрака желудок властно говорит тебе: работай! »

Недоедание в Европе началось «не вчера», то есть задолго до эпохи Диккенса.

Один из самых известных историков, исследовавших европейское средневековье, профессор ЛГУ Щеголев[29] писал так: «Нужно подчеркнуть, что наличие огромных масс деклассированного люда делало Англию ЕЩЁ С КОНЦА XVI В. (! ) страной бандитизма и грабежей и вообще небывалого роста всяких уголовных преступлений, XVI век - это вообще время необычайного развития нищенства и бродяжничества во всей Европе. В Англии, где процесс расслоения городского населения и дифференциации крестьянства происходил особенно резко, появление бродяг и нищих носило особенно катастрофический характер. «Куда ни глянешь повсюду нищие», - так выражала сама королева Елизавета свои впечатления от поездки по стране».

Каковы были результаты этого законодательства о бедных? Еще английский историк Роджерс, крупный специалист по экономической истории Англии, исследовал вопрос об условиях труда и заработной платы в XVI-XVII вв. и указал, что результатом всех этих законов был безнадежно низкий уровень заработной платы. Законы мешали ее подъему даже в условиях крайней нужды.

К действию революции цен, которая сама по себе была неблагоприятна для наемных рабочих, присоединилось действие этих законов. Политика местных властей, на долю которых выпало регулировать заработную плату, была направлена к максимальному ее снижению. Достаточно указать только на одну цифру, приведенную у Роджерса.

В эпоху, которая предшествовала революции цен, дневной заработок рабочего выражался в 1/18 квартера пшеницы. За десятилетие с 1581 по 1591 г., следовательно - к концу в., этот заработок падает до 2/43 квартера пшеницы, а за десятилетие от 1591 до 1601 г. он падает до 2/48 квартера. В этом одна из существеннейших причин обнищания трудящихся масс и роста пауперизма в тюдоровской Англии.

Еще по сей день выходят работы английских историков, посвященные апологии династии Тюдоров и беззастенчивой фальсификации подлинной картины Англии XVI в. Такова, например, работа американского историка г-жи Дженсон, которая утверждает, что в XVI в. осуществлялось гармоническое сотрудничество между королем и народными массами. И, якобы, народные массы пользовались поддержкой королевской власти и находились на высокой ступени преуспеяния, которому положила конец пуританская революция.

На самом деле, Англия эпохи Тюдоров, эпохи складывающегося капитализма, эпохи буйного роста буржуазной культуры, Англия Шекспира и Бекона была настоящей каторгой для трудящихся масс. Для экспроприируемых крестьянских масс, для ремесленников и городского плебейства все блага капитализма оборачивались одной стороной - кровавыми законами с их галерами, клеймами, публичным бичеванием и рабством.

Если мы возьмём народные сказки, то они, конечно, у всех народов страшные – в силу суровости нравов древности и в силу того, что страшное лучше запоминается, с большим интересом слушается. В русских народных сказках много людоедов: баба Яга, Кощей, Змей Горыныч и так далее.

Но что любопытно и важно отметить? Людоеды в русских сказках не выступают положительными персонажами, они не вызывают сочувствия, к ним нет и не может быть человеческого сострадания.

В европейской детской сказке – всё совсем иначе. Здесь людоеды предстают не только как обыденность, повседневность жизни, но и как существа, способные вызвать сочувствие, понимание. Они не монстры, как баба Яга и Кощей, они просто очень голодные…

Для примера освежим в памяти с детства всем знакомую сказку Ш. Перро про Мальчика-с-Пальчик[30].

«Жил был однажды дровосек, и было у них с женой семеро сыновей: два близнеца по десять лет, два близнеца по девять лет, два близнеца по восемь лет и один младшенький семи лет. Он был очень маленький и молчаливый. Когда он родился, то был ростом не больше вашего пальца, поэтому его и назвали Мальчик-с-пальчик. Он был очень умен, хотя родители и братья считали его дурачком, поскольку он все время молчал. Но зато он отлично умел слушать собеседника. Дровосек был очень беден, и семья постоянно жила впроголодь. Однажды случилась засуха, и погиб весь урожай. Везде наступил голод. Однажды вечером дровосек сказал своей жене:

- Что же нам делать? Я люблю своих сыновей, но мое сердце разрывается от боли, когда я вижу, что они умирают от голода. Завтра мы отведем их в чащу леса и оставим там.

- Нет! Это было бы слишком жестоко, - вскричала его жена. Она понимала, что еды достать негде, но без памяти любила своих дорогих сыновей.

- В лесу у них есть шанс спастись, - сказал дровосек. - А дома они уж точно умрут.

Его жена зарыдала и согласилась.

Мальчик-с-пальчик не спал и слышал весь разговор родителей. Он моментально придумал план. Он вышел во двор, наполнил свои карманы блестящей галькой и вернулся домой спать.

Наутро дровосек повел сыновей далеко в лес.

Пока он рубил деревья, дети собирали хворост. Потихоньку дровосек все отходил от детей дальше и дальше, пока совсем не потерял их из виду. В одиночестве он вернулся домой.

Когда мальчики увидели, что их отец исчез, они очень испугались. Но Мальчик-с-пальчик знал дорогу домой, потому что пока они шли, он бросал из карманов блестящие камешки, по которым можно было вернуться назад. Поэтому он сказал братьям:

- Не плачьте. Идите за мной, и я приведу вас обратно к дому.

Мальчик с пальчик и братья

Следуя за младшим братом, дети пришли домой. Они сели на скамеечку, боясь войти в дом, и стали прислушиваться к тому, что происходило внутри.

Они не подозревали, что пока их не было дома, у дровосека произошел приятный сюрприз. Человек, который давным-давно занимал у него деньги, наконец-то вернул свой долг, и дровосек с женой на радостях накупили много вкусной еды.

Когда голодные муж с женой сели есть, жена начала опять плакать:

- Как бы я хотела, чтобы мои дорогие сыночки были сейчас здесь. Я бы приготовила им вкусный обед.

Мальчики услышали ее.

- Мы здесь, матушка! - закричали они. Они вбежали в дом и сели за вкусный ужин.

Радостная семья счастливо зажила вновь (! ! ! – А. Л. ).

Но скоро деньги кончились, и дровосек опять впал в отчаянье. Он сказал жене, что опять уведет детей в лес, но теперь уже подальше и поглубже. Мальчик-с-пальчик опять услышал их разговор. Он решил снова набрать камешков, но не смог, так как все двери были заперты на замки.

На следующий день, перед их уходом, матушка дала им на завтрак хлеба. Мальчик-с-пальчик не стал есть свой кусок, а припрятал его, чтобы по крошкам разбросать его вдоль дороги вместо камешков.

Они зашли в самую глубокую чащу леса. Пока дети трудились в поте лица, отец оставил их и скрылся. Мальчик-с-пальчик ничуть не волновался, поскольку был уверен, что найдет дорогу к дому по хлебным крошкам. Но когда он стал их искать, то обнаружил, что птицы съели все хлебные крошки.

Дети в отчаянии плутали и плутали по лесу. Наступила ночь, и подул холодный сильный ветер. Мальчики промочили свои ботинки. Пошел сильный холодный дождь. Мальчик-с-пальчик вскарабкался на дерево посмотреть, не видно ли дороги домой.

Мальчик с пальчик на дереве

Далеко в левой стороне он увидел огонек. Он слез с дерева и повел братьев налево.

На краю леса они увидели домик с огоньками в окошечках. Они постучались в дверь, и женский голос ответил им, что они могут войти.

Они вошли и Мальчик-с-пальчик сказал женщине, вышедшей к ним навстречу:

- Мадам! Мы потерялись в лесу. Не будете ли вы так добры разрешить нам переночевать здесь?

- Ах, вы, бедные крошки! - запричитала женщина. - Знаете ли вы, что этот дом принадлежит страшному людоеду, который обожает маленьких мальчиков?

Сбившись в кучку, холодные, промокшие до костей, голодные мальчики стояли в нерешительности у двери.

- Что же нам делать? - спросил Мальчик-с-пальчик. - Если мы опять пойдем в лес, волки уж точно съедят нас. Может быть, ваш муж окажется добрее волков.

- Хорошо, - ответила жена людоеда. - Входите и согрейтесь у огня. Едва мальчики успели просушить свою мокрую одежду, раздался жуткий стук в дверь. Это пришел людоед! Его жена быстро спрятала детей под кровать и отворила дверь людоеду. Людоед ввалился в комнату и сел за стол есть. Вдруг он начал принюхиваться.

- Я чувствую запах живого мяса, - заревел людоед страшным голосом.

- Я зарезала сегодня гуся, - сказала жена.

- Я чувствую запах человеческого мяса, - еще громче заорал людоед. - Ты не обманешь меня.

Он подошел к кровати и заглянул под нее. Он вытащил за ноги мальчиков одного за другим.

- Отлично! - захохотал он. - Семь лакомых молоденьких мальчиков. Я приготовлю из них отличный десерт для вечеринки, на которую я пригласил моих друзей.

Мальчики упали на колени и стали умолять людоеда пощадить их, но людоед пожирал их глазами, смачно облизываясь. Он наточил свой большой нож и схватил одного из мальчиков. Но не успел он замахнуться ножом, чтобы разрезать мальчика, как его жена подбежала к нему и, схватив его за руку, сказала:

- Совершенно незачем делать это сегодня. Мы успеем убить их и завтра. (добрая женщина рационализирует людоедство – А. Л. )

- Замолчи! - заорал людоед.

Его жена быстро заговорила:

- Но они испортятся, пока ты соберешься их съесть. У нас в погребе очень много мяса.

- Ты права, - сказал людоед, отпуская мальчика. - Хорошенько накорми их и положи в постель. Мы подержим их несколько дней, чтобы они потолстели и стали вкуснее.

Добрая женщина была рада, что приключение закончилось так благополучно. Она сытно накормила их и уложила в комнате, где спали ее собственные дочери - молодые людоедки. Они все спали на одной большой кровати, и у каждой на голове была золотая корона. Они все были очень страшные: с крошечными глазками, крючковатыми носами и огромным ртом, из которого выставлялись гигантские острые зубы. В комнате стояла еще одна большая кровать. Жена людоеда уложила на нее мальчиков.

Мальчик-с-пальчик заметил золотые короны на головах людоедок. Он подумал: "А вдруг людоед изменит свое решение и захочет зарезать нас ночью? "

Он собрал шапки братьев и надел их на головы людоедских дочерей, а их золотые короны на своих братьев. И стал ждать.

Он оказался прав. Людоед, проснувшись, пожалел о своем намерении и решил действовать немедленно. Взяв в руку длинный-предлинный нож, он поспешил в соседнюю комнату. Он подошел к кровати, где спали мальчики, и стал ощупывать их головы. Нащупав золотые короны, людоед страшно испугался и запричитал:

- Я чуть было не зарезал моих маленьких девочек, хорошеньких людоедочек.

Он подошел к другой кровати и нащупав шапочки сказал:

- А, вот и они.

Довольный, он быстро зарезал семерых своих дочерей и радостный отправился спать дальше.

Когда Мальчик-с-пальчик услышал, что людоед опять захрапел, он разбудил своих братьев. Они быстро оделись и убежали из этого дома.

На следующее утро людоед проснулся пораньше, чтобы успеть приготовить гостям вкусные мясные кушанья. Он отправился в детскую комнату, где, к своему ужасу, увидел семерых мертвых людоедочек.

- Они поплатятся за этот фокус, - в бешенстве заорал он и затопал ногами.

Он достал из сундука семимильные сапоги и поспешил вслед за братьями. Он пересек полгосударства за несколько шагов и вскоре оказался на дороге, по которой бежали мальчики. Они уже были близко к отцовскому дому, когда услышали позади себя сопение людоеда. Он перепрыгивал с горы на гору, перешагивал огромные реки, словно маленькие лужицы.

Мальчик-с-пальчик заметил в скале пещеру и быстро спрятался в нее вместе с братьями. Через несколько секунд появился людоед.

Он очень устал, так как семимильные сапоги натерли ему ноги, и поэтому решил прилечь отдохнуть. Он повалился на землю, где находились братья, и захрапел.

Мальчик-с-пальчик сказал:

- Не беспокойтесь и бегите быстрей домой, пока он спит. Увидимся позже.

Мальчики убежали и скрылись в доме родителей. Между тем Мальчик-с-пальчик стащил с храпящего людоеда семимильные сапоги и надел их на себя. Конечно же, они были очень большие. Но секрет состоял в том, что они могли и увеличиваться и уменьшаться в зависимости от размера ноги, надевшего их человека. В секунду сапоги уменьшились и стали впору Мальчику-с-пальчику.

Он отправился в них к людоедской жене и сказал ей:

- Разбойники напали на вашего мужа и требуют выкуп, иначе они убьют его. Он попросил меня сообщить вам об этом и приказал собрать все его золото для выкупа. Он не хочет умирать.

Жена людоеда отдала ему все золотые монеты и ценные вещи людоеда. Мальчик-с-пальчик поспешил домой с мешком денег за плечами.

Людоед, проснувшись, обнаружил пропажу семимильных сапог. Но без них он не мог разыскать братьев и огорченный отправился домой.

Семья Мальчика-с-пальчика очень гордилась им.

- Мой младший сынок хоть и очень мал ростом, - говорила его мать, - зато очень умен».

Как вам такая сказочка? ! В детстве мы увлекались её сказочными деталями, приключениями героев, но во взрослом возрасте, перечитывая сборник Ш. Перро, не мешает задуматься над бытовыми реалиями, в которых развивается сказочное повествование…

Сравним так же ещё два источника: русская сказка о петушке и бобовом зёрнышке и её английский аналог. В русской сказке курочка обращается к помощникам со словом "Дайте". В английском варианте просьбы весьма зверские: "Укуси", "Прибей", "Убей", "Повесь". Европейский мир сказок непригляден, жесток, полон нищеты, инцеста[31], людоедов и ослиных шкур. Мир русских сказок широк, добр, полон Сивок-Бурок и молодильных яблок.

Александр Леонидов, "Настольная книга "квасного патриота", отрывки

---------------------------------------

[1] Ал. Чаковский, «У нас уже утро». Советский писатель. Москва, 1950 г.

[2] Бруин К. де. Путешествие в Московию // Россия в XVIII века глазами иностранцев. – Л., 1989. – С. 73-76, 106.

[3] Якоб Рейтенфельс написал «Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме Третьему о Московии». В 1905 году появился полный русский перевод всей книги Рейтенфельса, выполненный Алексеем Станкевичем. В 2003 году текст книги был переиздан в многотомной серии «Первые путешествия по России».

[4] Дж. Флетчер «О государстве Русском»// Проезжая по Московии (Россия XVI—XVII веков глазами дипломатов) М. : Междунар. отношения, 1991. — (Россия в мемуарах дипломатов).

[5] А. С. Пушкин "Руслан и Людмила"

[6] Нестор "Повесть временных лет"

[7] Тургенев И. С., Записки охотника, 1852

[8] Трагедия времени Годуновых связана с глобальной природной катастрофой: извержением вулкана Уайнапутина, которое привело к малому ледниковому периоду в 1601 году и смутному времени. Это был мощнейший взрыв вулкана с выбросом гигантских объемов пепла. Земля оладела, и в период 1601-1603 гг. были холодные зимы, несколько лет не наступало лета, и шли тотальные неурожаи. Это привело к голоду и падению династии Бориса Годунова. Не помогла даже раздача денег и хлеба голодающим из казны. Вулканологи предполагают, что выброшенные в стратосферу соединения серы привели к уменьшению потока солнечного света. Земля остыла на несколько градусов и изменились ветра. Современникам катастрофы, не понимавшим, что происходит, казалось, что лето больше не наступит никогда…

[9] Александр Пушкин - Борис Годунов (Монолог Бориса)

[10] Пушкин А. С., Дубровский, 1833

[11] Чарская Л. А., Приютки, 1907

[12] В. И. Даль. Пословицы русского народа, М. -1989 г.

[13] Иван Александрович Гончаров (1812— 1891) — беллетрист, литературный критик. Член-корреспондент Петербургской академии наук по разряду русского языка и словесности (1860).

[14] Мамин-Сибиряк Д. Н., Приваловские миллионы, 1883

[15] Салтыков-Щедрин М. Е., Губернские очерки, 1857

[16] Пушкин А. С., Дубровский, 1833

[17] Добролюбов Н. А., Первые годы царствования Петра Великого, 1858

[18] Гончаров И. А., Фрегат «Паллада», 1857

[19] Разницу описывает И. Гончаров: «…Знаешь, я тебе скажу, — плохо владея языком, заключил Обломов, — дай мне тысячи две-три, так я бы тебя не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвевна без повара чудес бы наделала — да! (Гончаров И. А., Обломов, 1859 г. ).

[20] М. О. Меньшиков «Из писем ближним», М., 1991 г., стр. 47.

[21] Максим Горький » Жизнь Клима Самгина», 4-я часть, М. -1959 г.

[22] Р. Пайпс, «Россия при старом режиме», Нью-Йорк, 1974 г., с. 196-197

[23] Максим Горький » Жизнь Клима Самгина», М. -1959 г.

[24] Глеб Таргонский, «Очерк каннибализма в Средневековой Европе», М. -2022 г.

[25] Массимо Монтанари. Голод и изобилие. История питания в Европе. (La fame e l'abbondanza) / Переводчик: Анастасия Миролюбова. — М. : Александрия, 2009. — 288 с. — (Серия: Становление Европы). —

[26] Стивен Пинкер "Просвещение продолжается".

[27] Повесть о двух городах Чарльз Диккенс

[28] Завтрак для джентльменов. Что предпочитали герои повести Джерома К. Джерома// Журнал «АиФ Про Кухню» №12 (122), декабрь 2018

[29] Щеголев П. «Очерки из истории западной Европы XVI-XVII вв». Курс лекций. Соцэкгиз. Л. 1938. 490 стр.

[30] «Мальчик с пальчик», сказка // «Волшебные сказки» Москва Изд-во «Малыш» 1973 г.

[31] В сказке "Ослиная шкура" король женится на своей дочери. В русских сказках ничего подобного нет.