В. АВАГЯН: КАК ЕВРЕЙСКИЙ ФАШИЗМ ЗАГНАЛ В ТУПИК СЕБЯ И ЧЕЛОВЕЧЕСТВО…

Правосознание – по сути своей, условность в виде договорённости человека с самим собой. В этой связи интересно отметить, что можно соблюдать закон, не обладая никаким, даже самым зачаточным правосознанием – по причине страха. То есть человек, который сам по себе абсолютно циничен, и никаких норм сам по себе соблюдать бы не стал – опасаясь возмездия, соблюдает ЧУЖИЕ нормы, при этом ненавидя их, высмеивая и испытывая к ним отвращение.

Такой вот сложный коктейль чувств, который, впрочем, с большой художественной силой передают «письма в стол» позднесоветской интеллигенции[1], склонной к людоедству[2] : вынужденное подчинение советской власти на людях из страха перед ней, с не скрываемыми ненавистью, презрением, осмеянием её законов в «своём кругу».

«Демшиза» - яркий пример каннибалов, которые вынуждены (до поры, до времени) соблюдать какой-либо закон, принуждаемые к этому силой, но НАЧИСТО ЛИШЕНЫ внутри самих себя ДАЖЕ ЗАЧАТОЧНЫХ ФОРМ ПРАВОСОЗНАНИЯ.

+++

Через это «вынужденную законопослушность» тайных беззаконников легко объяснить научным языком религиозное учение о Катехоне («Держащем», «Удерживающем») – под которым чаще всего понимаются Россия и Православие.

Катехон – это сила, осознавшая потребность в законе[3]. Но о Катехоне мы поговорим другой раз, а сегодня мы говорим о еврейском фашизме, угрожающим стать могильщиком всей человеческой цивилизации в силу своей особой разнузданности, запредельного цинизма, полного отсутствия зачатков правосознания, и дьявольски хитрой изощрённости методов, технического аппарата.

Если Катехон ослабел, или, не дай Бог, совсем исчез (в 1991 году он почти исчез) – тогда правосознание цивилизации теряет силу, на которую опиралось, принуждая к законности, к соблюдению хотя бы самых простейших, очевидных и элементарных норм приличия в отношениях между людьми и/или народами.

В этом случае такие структуры, как еврейский фашизм, никогда не обладавшие даже зачатками правосознания – подобно непуганому хищнику теряют страх, и разворачиваются во всём ужасе своего, уже не тайного, а явного, открытого, тотального и тоталитарного беззакония, разнузданного и целиком криминального произвола, свойственного самым «отмороженным» из банд.

Без Катехона (телохранителя правосознания) – человек, обладающий правосознанием (то есть воспитанный в условиях цивилизации, как культурный человек) оказывается беззащитной жертвой до мозга костей преступной уголовщины. Это ситуация, когда протестовать против беззакония и не протестовать – становится до неразличимости одним и тем же.

Точно так же скот на скотобойне (а еврейский фашизм рассматривает человечество, как свой скот на скотобойне) может громко мычать, или молчать, дрожать мелкой дрожью – или пребывать в эйфории, он всё равно попадёт в банку с тушенкой. Те, кого истребляет еврейский фашизм – могут быть враждебны к нему, нейтральны или даже дружественны – в итоговой банке тушенки их плоть смешивается до полной неразличимости.

Мясной скот может ненавидеть и бояться мясника – или любить его, верить ему, разницы никакой. Можно, подобно Ирану, демонстрировать невероятные по унизительности жесты миролюбия, попыток умиротворения израильской военщины. Это не поможет, а наоборот, возбудит плотоядного зверя: меня бояться, значит, слабее, чем кажутся!

Почему?

Потому что еврейский фашизм, и во многом подвластная ему западная вертикаль власти в целом – лишены внутреннего правосознания, внутреннего морального цензора, и ничто, кроме самой грубой силы, не может их остановить. Например, любые договоры для них – пустая бумажка. Пока они тебя боятся – договор не нужен, а если перестали бояться – договор не поможет. Какой тогда смысл марать бумагу, если единственной гарантией их ненападения может служить только угроза ответного уничтожения?

+++

Нужно сказать и несколько слов об идеологическом прикрытии еврейского фашизма – т. н. «либеральной демократии». В понимании западного (возьмём пошире) неофашиста, обижающегося, когда его называют фашистом – «демократия» - это прямо враждебная собственному населению форма правления в какой-либо стране-жертве.

Это когда (корни идут отсюда) туземный вождь-негр не только не защищает своих соплеменников от продажи в рабство, но и сам их охотно продаёт в трюмы работорговцев. За что может получить стеклянные бусы и зеркальце, но с условием «не засиживаться» и быстро меняться на себе подобного.

Если же какой-то туземный вождь пытается предотвратить охоту работорговцев на его соплеменников – он тут же объявляется диктатором, негодяем, коррупцией, чудовищем, террористом и т. п.

То есть любая форма власти, которая хоть сколько-нибудь заботится о туземцах – это уже «не демократия», а «демократия» у либеральных каннибалов – только прямо и грубо враждебный (и безжалостный, и беспощадный) к собственному народу политический режим-марионетка.

+++

И вот мы подошли к главному: неразрывной связи еврейского фашизма с мировым капитализмом. Эта связь неразрывна не потому, что о ней писал Карл Маркс[4] (мало ли кто чего писал? ), а неразрывна она в силу логики великого противостояния идеи законности и идеи частной собственности, в которой любой думающий человек может убедиться БЕЗ Маркса.

Идея законности рождается из храмовой этики служения в рамках религиозного культа. Это идея долга человека перед Абсолютом, или «абсолютного долга». Поскольку речь идёт об отношениях человека и Бога, то этот долг человек «сам на себя вешает», независимо от наличия или отсутствия конвоиров, карателей, словом кого-то, кто мог бы вытребовать долг силой.

Человек, погружённый в этику служения Абсолюту, исполняет сакральный долг независимо от принуждения, даже при полном отсутствии внешнего принуждения. Например, оказавшись на необитаемом острове, верующий человек всё равно будет молиться, как привык, хотя никто из людей не может его к этому принудить. Почему? Потому что сакральный долг – одолжен у самого себя. Невозможность исполнить священный долг наполняет сердце не радостью, а скорбью. Притом что обычный долг (ростовщику, например) – все с радостью не станут платить, если исчезнет принудительное взыскание. Приведу пример сакрального долга из классики[5].

Развиваясь, идея сакральных ценностей формируется в полноценную разветвлённую систему правосознания, в рамках которой сознательный нравственный человек не принуждается к выполнению закона, но наоборот, сам принуждает других к этому.

Кратко говоря: законность есть власть извне, над беззаконником власть со стороны законника, а над законником – священных норм и правил.

Будучи властью извне – она органически и всецело противостоит идее частной собственности, в рамках которой человек – владелец, владыка, хозяин, обладающий всей полнотой произвола над собственностью. Он – поскольку хозяин – сам себе закон.

А если он подчиняется законам – то он не хозяин, а слуга, прямая противоположность статусу хозяина и господина. Если ты служишь закону, то он тобой повелевает. Если господствуешь – то сам повелеваешь законом, крутишь его, куда тебе удобно, выгодно, отчего он проституируется до полной ничтожности.

+++

Итак – собственность (владение) – это власть, господство.

Закон – это подчинение власти.

Фокус в том, что для людей с развитым правосознанием это подчинение власти извне – добровольно, по их собственной воле принято на себя, ограничив им «свободу маневра».

Принудительным закон может быть только для меньшинства. Если он для всех становится принудительным, то его сбрасывают, потому что его некому отстаивать по доброй воле. Как конвоировать, если нет конвоиров?

Всякий реванш собственничества над законничеством – всегда приводит к очень резкому всплеску криминала, бандитизма, уголовщины, и неспроста.

Общая собственность принадлежит всем.

Частная собственность – только одному. Все остальные, сколько бы их ни было, ЭТОЙ собственности лишены. Часто они вообще лишены всего – потому что собственность бойкие шустряки разбирали, разбирали, как пирожные из вазочки – и всё разобрали. Вазочка осталась пустой. В ней – ни одного пирожного.

То есть частная собственность построена на том, что обладание ею одним человеком – есть лишение её другого человека, и наоборот. Люди начинают драться за сладкие куски, это неизбежно. А миролюбивых, готовых довольствоваться малым – втягивает в драку лишении и этого малого, вообще всего.

Ведь копейка – немного, но отбери у 100 человек по копейке (может быть, последней их копейке) – и у тебя целый рубль!

Предотвратить наиболее кровавые и беспощадные формы схватки людей за «сладкие куски» (ведь каждому хочется бублик, и никому – дырку от бублика) – призвана мораль. Но мораль имеет сакральные корни, глубоко уходящие в религиозность и питаемые оттуда.

Сама по себе мораль, удерживающая человека от наиболее омерзительных и запредельно жестоких поступков – действовать не может, как не могут дорожные знаки сами по себе пресекать нарушение правил дорожного движения. 

Мораль без религии – просто список правил, которые неизвестно кто навязывает неизвестно кому, неизвестно зачем, а главное – неизвестно на каких основаниях? Уж не хочет ли он сказать, что он господин, а я раб, и его дело требовать – а моё подчинятся? !

+++

Эрозия морали до пустой внутри, номинальной формальности (вроде «либеральной демократии») - распахивает врата Апокалипсиса, потому что остаётся только экономический антагонизм между людьми в материальной сфере.

В самом деле, почему нужным мне (например, домом) владеет кто-то другой, а не я?

Если он мне скажет, что я преступник, пытающийся захватить его собственность – я ему (и с полным основанием) отвечу: ты сам преступник, ты сам завладел этой собственностью, всех растолкав, и я иду за тобою «след в след»…

Частная собственность сама по себе зиждется на насилии, но оно может быть умеренным, если доходность собственности фиксирована. Если же ещё и доходность от собственности не фиксирована, и болтается в амплитуде от ноля до бесконечности – тогда ни о какой умеренности во взаимном терроре людей и речи быть не может.

Потому что отобрать у человека половину – а другую ему оставить, есть 50% упущенной прибыли в мире свободных цен и свободы.

Потому люди и выжимают людей, как лимон, досуха, так, что страшно смотреть…

+++

Свою крайнюю форму принцип «насильник смеет всё, кроме демонстрации слабости» капитализм обрёл в современном Израиле, в еврейском фашизме, косплеящим Гитлера с неистовой реставраторской дотошностью.

Описать методы еврейского фашизма можно притчей:

Людоед говорит очкарику: или я тебя сейчас убью, или ты разрешишь мне отрезать тебе ногу. Ногу я съем, а ты будешь жив. Без ноги, но это же лучше, чем совсем без ничего.

Очкарик видит, что людоед явно сильнее, защиты нет, спасения ждать неоткуда, он загнан в угол. Соглашается, подписывает (даже так – мол, добровольно даю отрезать себе ногу).

Как вы уже догадались, через некоторое время людоед приходит за второй ногой… А потом за рукой… И снова ставит выбор: или убиваю тебя всего сразу – или согласись на мой ультиматум: дай мне отрезать тебе конечность…

Итог притчи печален: людоед съест очкарика в любом случае, сразу или по частям. Единственный выход для очкарика – перестать быть очкариком, соединиться с другими жертвами людоеда, и – каким бы сильным, непобедимым ни казался этот Голиаф – попытаться завалить его «бедной давидовой пращой» (как со слезами скулил Галич).

То, что они делают с Ираном, с нами, с Китаем, вообще с любой страной мира – это же притча о людоеде, обещающем ограничиться одной ногой! Ты, мол, Китай, живи пока, только без Тайваня! Или мы тебя прямо сейчас целиком угондошим – или терпи ампутацию конечности!

Ты, Россия, живи без своей окраины. Или мы тебя целиком уконтрапупим, или терпи ампутацию Крыма!

Ты, Иран, не смей стремиться к паритету с теми, кто тебя убивает. Им можно иметь «ядрёну бомбу», тебе нет. А то им тебя убивать несподручно станет, понимаешь? !

Ну, просто сам собой вспоминается В. Высоцкий:

«…Как же так? Неправда, братцы,
Он, наверно, пошутил!
«Мы отрежем только пальцы», —
Так мне доктор говорил…»

Вот они с пальцев и начинают. Причём в режиме «сеанса одновременной игры» - делают одинаковый дебют сразу с несколькими жертвами.

А зачем это нужно?
Ведь это же очень опасно, это чревато возмездием, это рождает ненависть, вражду и глубокий кризис цивилизации…

Да.

Но сверхприбыль ненасытного собственника – не может базироваться на эквивалентном обмене. Её нельзя получить, меняя меру на меру в условиях равноправия, без террора и шантажа!

Как навязать контрагенту в мире обмена веществ такой порядок, чтобы ты пух от миллиардов, а он удовольствовался бы жалкой нищетой?

Только вогнав его в жуткий страх: иначе ведь он восстанет, к бабке не ходи!

Если он недостаточно напуган – он опротестует нечестный обмен, в котором ты получаешь всё, а он ничего. Он потребует свою долю.

Из желания менять всё на ничто, забрать себе в руки всю собственность – не оставив другим никакой – вырастает весь аморализм методов фашизма, с его циничной жестокостью, тотальной лживостью, и невообразимым размахом террора. «Если есть ещё протестующие – значит, недостаточно сильно били» - вот единственный вывод, который фашизм делает из наличия открыто-недовольных его реквизициями и рестрикциями.

Отчего он в итоге и поставил вопрос ребром:

- Или он – или человеческая цивилизация, культура, правосознание и т. п.

Наш анонс, с рекомендациями Вазгена Липаритовича Авагяна: книги, которые дают широту представления не только об истории фашизма, но и о его сущности.

Вазген Авагян, команда ЭиМ

-------------------------------

[1] По свидетельству Евгения Евтушенко, который и сам по себе ярый антисоветчик, в доме Б. Ахмадулиной уже в 1973-м пили за здоровье генерала Пиночета. Поднял тост муж Ахмадулиной Борис Мессерер. «Я поставил бокал на стол, думая и о погибшем чистейшем идеалисте Альенде, и об отрубленных руках певца Виктора Хары, и о задохнувшемся от несвободы Неруде, и спросил:

– А почему?

– А потому, что, если бы не Пиночет, в Чили всё бы стало как у нас, – триумфально сказал этот человек». Евтушенко пить не стал и, по его словам, навсегда покинул тот дом.

[2] Вспоминает известный диссидент Игрунов: «Большая группа молодых реформаторов в 1989 году поехала в Чили перенимать опыт Пиночета, там были Найшуль, Чубайс, Львин, Васильев, Болдырев и многие другие. Вернулись все в полном восторге, за исключением Болдырева. Осенью 89 года у нас были очень тяжелые споры на эту тему. Они же размышляли после поездки так: сделать нищим население, чтобы обесценить рабочую силу, а наши не очень хорошие товары получили бы конкурентоспособность за счет дешевизны, сконцентрировать ресурсы в руках немногих, чтобы эти немногие могли конкурировать на международном рынке. Я им говорил: эти методы приведут к забастовкам и развалу страны. Они ответили, что понимают это, потому главная задача сначала уничтожить профсоюзы. Я возразил, что с профсоюзами можно договариваться, а без них будут радикалы и «дикие» акции протеста. Их ответ на мою реплику ошеломил: «А что, у нас пулеметов нет? ».

[3] Через сознательность Катехон сам стремится к закону, а через силу – принуждает к этому беззаконников вокруг себя. Так и появляется политологическая величина «Катехон», которая поддерживает существование общества и предотвращает его распад через нарастание людоедства.

[4] В 1844 г. из под пера Маркса вышла статья "К еврейскому вопросу". “Поищем тайны еврея не в его религии, – писал Маркс, – поищем тайны религии в действительном еврее. Какова мирская основа еврейства? Практическая потребность, своекорыстие. Каков мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги. ”

“Еврей эмансипировал себя еврейским способом, он эмансипировал себя не только тем, что присвоил себе денежную власть, но и тем, что через него и помимо него деньги стали мировой властью”.

И в этом Маркс усматривает антисоциальную роль идеологии еврейства.

“Итак, мы обнаруживаем в еврействе проявление общего современного антисоциального элемента, доведенного до нынешней своей ступени историческим развитием, в котором евреи приняли, в этом дурном направлении, ревностное участие; этот элемент достиг той высокой ступени развития, на которой он необходимо должен распасться».

[5] Фрагмент из романа Михаила Салтыкова-Щедрина «Господа Головлёвы», глава «По-родственному»: «Один мужичок принёс Иудушке три целковых и сказал: «Должок за мной покойному Павлу Владимирычу был. Записок промежду нас не было — так вот! ». Иудушка взял деньги, похвалил мужичка и сказал, что он эти три целковых на маслице для «неугасимой» отдаст». Иначе говоря, мужичок вполне мог бы не выплачивать долга, но, считая долг сакральным, не нуждался во внешнем принуждении к его выплате.