Иннокентия Смоктуновича (фамилию на Смоктуновский он поменял лишь после войны) призвали в январе 1943 года. Он был направлен в Киевское пехотное училище, находившееся в то время в Ачинске.
Но в августе того же года в срочном порядке он был отправлен без присвоения офицерского звания рядовым на фронт, на пополнение 75-й гвардейской стрелковой дивизии - в самое пекло, на Курскую дугу.
Затем ему довелось участвовать в форсировании Днепра, освобождении Киева.
«Немцы точными и плотными по насыщенности артналетами перебили нашу связь, протянутую по дну протоки (со штабом полка, не то дивизии - точно не помню), докладывать об обстановке на плацдарме высшему начальству, находящемуся на острове, посредине Днепра, должно быть, было необходимо (???), и из подразделений выбирали самых высоких ростом, чтобы те вброд, под обстрелом, то и дело погружаясь с головою в воду, держа лишь над ней, над водой, пакет с какими-то там страшно секретными данными, могли, если повезет, пройти самый глубокий, а оттого самый опасный медленный участок протоки, и, выбежав из воды опрометью, сверкая голым задом, нестись по совершенно открытому, пологому, как хороший пляж, песчаному берегу до какого-нибудь овражка или ямы. Какой овражек, какая яма - берег ровный как прекрасный пляж, тогда хотя бы просто залечь за вздутые от времени, нестерпимо дурно воняющие останки наших боевых товарищей - погибших лошадей, перевести дух и опять что есть сил до следующего укрытия, а там, глядишь, и до спасительного леса. В одну из таких увеселительных прогулок выбрали меня и одного (небольшого роста) бойца из какого-то, как помнится, соседнего подразделения. Ничего не объяснив, нас привели в землянку начальника штаба полка, поставили рядом и мне одному приказали поднять руки вверх. Ничего не подозревая и думая, что и здесь продолжается вечное подтрунивание над моим ростом и худобой, я глупо тянулся в этакую несуразную оглоблю, но, кажется, именно эта нелепая вытянутость произвела впечатление на стоящих перед нами офицеров; они едва ли не хором сказали: "О-о-о, здорово!" И именно в тот момент, когда они так дружно "проокали", в их глазах я вдруг прочел старательно скрываемую ими опасность, или, вернее: "Жалко ребят, молодые такие, еще могли бы жить да жить..." Я все понял.
- Вот пакет, его сухим следует доставить в штаб на острове, через протоку ты идешь первым, ты - старший, он,- офицер показал на того плотного парня, молча, с интересом наблюдавшего эти мои устремленные в накат блиндажа упражнения,- будет тебя подстраховывать, если что случится, ну мало ли, ранят тебя, захлебнешься, или...
Помню, и заминка его, и это его "или", довольно выразительно им не досказанное, не вызвали во мне ни героического порыва, ни самозабвенного вдохновения, скорее, напротив, и я пересохшим вдруг горлом пытался было объяснить, что сейчас утро, все просматривается как на ладони, и у немцев брод пристрелян, и он бьет по нему не только навесным минометным огнем, но и просто-напросто видя цель, прямой наводкой и, кажется, не самым мелким калибром своих орудий... К тому же вчера мы имели возможность наблюдать подобные дневные попытки пройти через эту же протоку, и оба посланных связных у середины брода были расстреляны. "И потом,- продолжал я увещевать спокойно, по-доброму слушающего меня, кажется, понимающего все, напутствовавшего нас начальника,- он совсем маленький, он захлебнется у берега,- показывал я на моего низкорослого подчиненного,- а там не меньше двух метров, я думаю, а местами так и поглубже; вчера те двое, не знаю, вы посылали их или нет, но не прошли же - мы видели". В общем, всячески убеждал, как мог убеждать восемнадцатилетний человек, страшно желавший жить: говорил, что подобное задание, кроме нашей гибели, ничего не принесет, что попросту мы будем следующими, кто у середины протоки пойдет ко дну. Говоря все это, я поражался молчаливости офицера, его терпению.
- Вот поэтому сегодня идете вы в таком соотношении,- мягко прервал меня офицер,- он без оружия и повторяю, если что... он доберется вплавь, он - прекрасный пловец, именно поэтому он и идет. Как видишь, мы все учли и исправляем ошибки вчерашнего.- И видя, должно быть, что "пловец" осознал наконец ситуацию и собирается что-то сказать, офицер все так же мягко, как и раньше, но как-то уж очень отчужденно произнес: - Да-а, вот так!!
- Сейчас смеркается рано, может, лучше переждать пару-тройку часов, а то ведь так...- начал было до того безмолвствующий, но вдруг ставший страшно серьезным и с какими-то уж очень умными глазами мой помощник.
- Вы же знаете, у него все пристреляно по этому броду, ночью он бьет с еще большей плотностью, чтоб не допустить возможного подкрепления нам... так что... сами видите - из двух зол... ничего другого не остается, как идти сейчас... и-и-и... Все, там ждут, выполняйте! - Офицер, вроде сказав все, что он должен был сказать, смотрел куда-то вбок.
Мы еще какое-то время стояли, и я увидел, как мой боец рядом чуть развел руками, они мелко-мелко дрожали и как бы спрашивали: "Как же это??" - и, услышав,- "Вернетесь - доложите, за вашим переходом протоки буду наблюдать сам, действуйте!" - опустил их. Мы вышли.
Затея эта была обречена, это понимали все. Мой напарник, лишь войдя в воду, был ранен и не мог держаться со мною рядом. Я же должен был уходить, пытаться прорваться сквозь зону обстрела - такое указание тоже было, и где-то у середины протоки, захлебываясь, едва успевая схватить воздуха перед тем, как опять уйти под воду, оглянувшись, увидел, как он, странно разбрасывая руки, боком, как споткнувшийся или пьяный, тяжело падал в воду, барахтался, вставал и опять валился на бок. Я что-то пытался крикнуть ему, но думаю, что это было неверно, глупо, да и просто бесполезно - грохот разрывов усилившегося обстрела (ребята у минометов видели, что я пока все еще жив и на плаву уходил) заглушал все кругом. Пройдя глубокую часть протоки, на бегу оглядываясь, пытался схватить взглядом пройденный участок брода, но никого уже не было: его или снесло течением, или он затонул. Из-за какой-то коряги я еще пытался осмотреть все кругом... но берег и протока были тоскливо пусты. Тот дурацкий пакет я доставил, в этом-то отношении все было в порядке, и меня даже представили к награде медалью "За отвагу", правда, вручили мне ее спустя 49 лет прямо на сцене МХАТа после спектакля "Мольер". Мои однополчане москвичи (их осталось раз-два и обчелся) сами разыскали все документы по этому награждению, и в реляции (так, кажется, называется подобный документ) был кратко, по-казенному, описан этот нелепый, в общем-то никому не нужный (я и сейчас так думаю) эпизод. На острове мне разрешили задержаться до наступления темноты, и в свое расположение я вернулся ночью. Оказывается, за нашим купанием в Днепре наблюдали многие, и все, кто видел, как колошматили нас на протоке, были немало удивлены, узнав, что меня даже не царапнуло. "Ну везет тебе, длинный, ты просто счастливчик, несмотря что доходяга"»
Вспоминая войну, Иннокентий Михайлович всегда подчеркивал: «Не верьте, что на войне не страшно, это страшно всегда. А храбрость состоит в том, что тебе страшно, а ты должен преодолеть животный ужас и идти вперед, и ты это делаешь». «Храбрость, конечно, была, но, я бы сказал, глупая. Я лез на рожон, а это неразумно. Когда я видел, что справа и слева люди падают и не встают, во мне где-то такое шевелилось: что, мол, я делаю? Но это была спонтанная, минутная мысль. Она тут же забывалась, и я опять лез в драку. Может быть, потому, что я чувствовал, что меня вела на фронте какая-то сила, я думал, что меня ни одна пуля, ни шальная, ни какая другая, ни какой осколок не могут свалить. Словно я был кем-то охраняем. Не исключено, что я был охраняем Господом Богом. Потому что даже тогда, совершенно не зная Библии, не зная Нового завета, я знал, что есть Бог»
В том же году во время наступления на Киев часть, в которой служил Смоктунович, попала в окружение.
Третьего декабря в одном из боев под Житомиром Смоктуновский был захвачен в плен. Условия в немецком лагере для военнопленных были нечеловеческими, и он прекрасно знал, что за попытку к бегству полагается немедленный расстрел.
«Был и другой выход - желающим предлагали службу в РОА... Но меня он не устроил», - признавался Иннокентий Михайлович.
Шанс совершить побег представился спустя месяц, когда их колонну немцы гнали в Германию.
Рассказывает Римма Маркова, ближайшая подруга Смоктуновского: «Он ведь чудом бежал из плена. Когда их конвоировали, у Кеши, простите за подробность, стало плохо с желудком. И когда он уже был не в силах терпеть, ему и еще одному пленному разрешили по нужде выйти из строя. Смоктуновский до конца жизни с благодарностью вспоминал этого солдата, который жестом показал ему оставаться под мостом, а сам взял и скатился на спине по снегу, смазав их следы.
Так отсутствия Смоктуновского никто и не заметил. А он чуть ли не сутки просидел в сугробе, а потом пробрался в близлежащую деревеньку».
Тем временем домой в Красноярск пришла повестка, что сын пропал без вести.
В течение нескольких недель Смоктуновский скитался по лесам, прячась от немцев. То и дело впадая в полузабытье от голода, он пробирался через чащи, пока, наконец, не выбрался к деревушке Дмитровка. Здесь его умирающего от истощения подобрала старушка-украинка.
С ее стороны это был довольно рискованный поступок, ведь за укрывательство советского военнопленного всей ее семье грозил расстрел.
«Разве я могу забыть семью Шевчуков, - вспоминал Иннокентий Михайлович, - которая укрывала меня после побега из плена? Баба Вася давно умерла, а ее дочь Ониська до сих пор живет в Шепетовке, и эти дорогие, душевные люди, буквально спасшие меня, бывают у нас, и мы всегда их радушно принимаем».
У Шевчуков Смоктуновский прожил около месяца, а в феврале 1944-го случай помог ему добраться к партизанам. Несколько месяцев он воевал в партизанском отряде им. Ленина Каменец-Подольского соединения.
В мае 1944-го произошло соединение партизанского отряда с регулярными частями Красной армии. В звании старшего сержанта, командира отделения автоматчиков 641-го гвардейского стрелкового полка 75-й гвардейской дивизии Смоктуновский заслужил медаль «За отвагу» - вторую в его биографии.
Закончил войну Иннокентий Михайлович в немецком городке Гревесмюлене.
Использованы главы из книги И. Смоктуновского "Быть!", фрагменты из передачи "Иннокентий Смоктуновский. Воспоминания в саду, или Фотографии из актерского альбома", статья И. Изгаршева "И. Смоктуновский. Из фашистского плена — в американскую тюрьму"
Оценили 6 человек
10 кармы