Волнистой лентой вилась влажная от прошедшего дождя дорога. Иван ехал уже почти сутки – в отпуск ехал и по делам, в село родное. Шёл август, убранные поля вокруг уже пожухли и ветер бросал в стекло машины жёлтую листву.
Возможно, пойдет дождь.
Он подъезжал. Сердце учащало ритм.
Совсем скоро он съедет с шоссе и повернет на грунтовую дорогу. Иван переживал за бездорожье. Он давно здесь не был. Почти двадцать лет.
Как там сейчас? Раньше дорога была совсем плохая. Дождь, ох как, нежелателен.
На повертке дороги увидел он женщину. Она шла в направлении села, из-за неровной дороги тяжело таща большую сумку на колесах. Увидев машину, она замахала рукой.
Иван остановился, выбрав место посуше ... Вышел из машины– хотелось размяться, давно не останавливался, да и помочь женщине загрузить сумку.
Та подходила к машине.
– Родименький, подсоби. Не бросай старуху. А то вон того и глянь дождь пойдет, а я тута одна. Ноги болят, колени у меня больные, артрит замучил совсем ... возьми его гада ...
Иван обошел машину, проверил колеса, а она все тараторила. Неужели непонятно, что он ради нее и остановился? Иван молчал, улыбался. Знакомый такой говор услышал – значит он почти дома ...
Женщина, видать, ждала ответа, и от его молчания ещё пуще забеспокоилась. Вдруг, чего доброго, не возьмёт:
– А я заплачу, вот на автобус-то опоздала, так пятьдесят рублей тебе и отдам. Мне-то какая разница, все равно б на автобус-то отдала ...
– Садитесь, – сказал Иван и подхватил сумку.
Она испугалась за свое богатство, но потом поняла, что сумка идёт в багажник, немного потопталась рядом, удостоверившись, что багажник закрылся, и только тогда подошла к двери машины. Иван сел и открыл дверцу изнутри.
И только когда она села рядом, а он взглянул на нее внимательней, улыбка сошла с его лица. Он внимательно посмотрел на неё второй раз, повременил секунду, но все же завел мотор. Они поехали.
Тетка не умолкала. Она рассказывала и рассказывала почему опоздала на автобус, как испугалась, как переживала...
– День такой неудачный весь выдался. Знала б – не поехала...., – она резко замолчала, – Ну, в больницу-то. Так ведь надо.
Она покосилась на водителя.
– А вы чтой-то к нам? Али в гости к кому?
– Да вот ..., – и вдруг захотелось пошутить, – Может к Вам? Не пустите переночевать?
Пассажирка аж отшатнулась:
– Та что ты, что ты! У меня в хате семеро по лавкам. Куда там ночевать? Самой бы где прикорнуться, – и она запела растянуто, – Дочка с мужем не ужила-ась, хапуга оказался и гулена... Кредитов на нее на бе-дну-ю навешал, а сам по шалавам ходил, по баням их водил. Натерпелася бедная дочка моя с иродом...
Ох, как знакомы были Ивану эти стенания. Как знакомы! И так хорошо он помнил, какой артистизм лежит за ними, какой причудливый актерский талант у его пассажирки.
Зачем эти стенания сейчас? Отказать в ночлеге постороннему человеку можно проще. Неужели, чтоб полтинник сэкономить? Ну, у этой тётушки возможно всё.
Она его не узнала. Как можно было не узнать? Но вот не узнала.
Иван отрастил бороду. Сейчас это было модно, да и шла ему борода, скрывала шрам посреди подбородка. И не виделись они уже почти двадцать лет.
***
Ванька в школе непутёвый был. Так звали его и в селе. Не все, конечно. Но вот приклеилась к нему эта кличка, да так и осталась.
Доказывай-не доказывай, что ты не такой – все бесполезно. Уже нарисовали на лбу большими буквами, не смоешь.
Сам виноват, от души покуролесил подростком. Аж из школы вылетал. Правда потом взяли обратно – мать винилась и его заставила.
Отец все время в разъездах был. "На заработках" – говорила мать, но почему-то жили они плохо. Денег не хватало, хата разваливалась.
А Иван веселил село своими проступками. То сеновал подожгли с ребятами, то на комбайне решили покататься. Он научился играть на гитаре, пел, и от его ночных песен страдало все село.
Но случилось несчастье. Мать разболелась весной, нашли у неё неизлечимую болезнь, и в начале осени померла. Отец приехал в конце августа, когда мать уже совсем была плоха, лежала в больнице.
Почему-то тогда был Иван на него зол. Казалось, именно он, отец, и виноват в смерти матери. На поминках папаша ел, звонко прихлебывая, подставляя ладошку, чтоб не капало. И от этого отцовского аппетита Иван не мог есть вообще. Казалось, никому и не жалко матери, кроме его и старой соседки – тети Люси.
А вскоре к отцу в дом явилась сваха – Антонина Силантьева, продавщица из сельмага, баба бойкая и знающая все.
– Здрасьте вашему дому, – она поставила тарелку, прикрытую полотенцем на сундук, сняла сапоги, пальто, двумя руками повесила на вешалку большую шаль, – Вечеряете? А я вот к вам. А то все одни да одни. Чай, нелегко без матери-то с мальчонкой.
Подхватив тарелку, прошла к столу.
Отец тоже сел за стол. Иван залез на печь. Но то, что было в тарелке, его интересовало очень. В то время он часто бывал голодным.
– Я вот чё, Борис. Мужик ты видный, одинокий, и согреть ещё можешь кого, а? – она засмеялась громко и неприятно.
Отец что-то бубнил.
– Так о чем я? Ты ж Катерину-то Лаврову знаешь? Знаешь. Вдова Николая, комбайнера, что порезало-то. Не помнишь? Ой, да не было ж тебя тогда. Хорошая баба, работящая, дом у неё добротный, доча растет...
Иван услышал характерное бульканье. Значит Антонина пришла не только с тарелкой. Он уже смекнул – зачем пришла Антонина. Отца хотели женить. Иван приподнял занавеску, подсматривал.
Отец и Антонина чокнулись и выпили. Антонина подняла полотенце, протянула отцу булку, а потом наклонилась над столом и зашептала:
– А то, что она слишком жадная, так ты не верь. Хозяйственная она, вот и все дела. Знаешь сколько у неё отложено...ох, не вам, голытьбам, чета.
– Чего это голытьба-то! Ты тут не заговаривайся. Чай у меня тоже кое-что имеется. Вон хозяйство держим, да и дом.
– А ты не обижайся, Боря. Просто без хозяйки-то все у тебя и развалится, да и мальчонка без матери – разве дело. Ты подумай. Коли женитесь, можешь и на заработки свои ехать, а дитё под присмотром.
– Ну, это верно, – отец закурил, заерзал и Иван понял, как хочется ему отсюда уехать, как отягощает он его свободу.
Они ещё долго говорили, так долго, что Иван, так и не дождавшись угощения булкой, уснул.
И после этого отец начал ходить к Катерине в дом. Сговорились они пожениться и их с Иваном избу продать, чтоб пристройку сделать Екатерине, новый сарай и хозяйство прикупить.
Ивана зазывала Екатерина в гости голосом ласковым, елейным, порой со слезой в глазах. Жаль мальчонку – без матери остался.
Но Иван в их ухоженном богатом доме с ковровыми дорожками как-то робел, несмотря на свою мальчишескую смелость. Хозяйкой там ходила толстая Лилька, девчонка на год младше его, но уже с властными замашками.
– Ой, разувается он, а пятки-то у самого чернее ботинок.
Но их дом все же продали. Иван помогал перетаскивать хозяйство, даже не осознавая по-детски, что в этот дом он больше не вернётся. Казалось, вот сейчас перетащат, да и вернётся он на свою любимую печь.
Но дом закрыли. Он зашёл привычно в калитку двора и до вечера сидел на скамейке. Все смотрел на окна, как будто дом может открыться сам по себе и пригласить... И когда уж совсем стемнело, неохотно отправился в дом Екатерины.
Там его отругали, что пропустил баню, Антонина со злостью и оговорками, что грязный он, налила ему лапши, велела помыть ноги и указала где спать. Она властвовала. По-другому не умела. А Иван почему-то здесь растерялся. Его уверенность здесь испарялась.
Катерина сразу взяла его в оборот.
– Он же непутёвый у тебя. Вот и надо его трудом занять, чтоб сил на дурости не осталось.
У Ивана не было никакого желания копать чужие грядки. Своими он их не осознавал. Он бросал работу и просто уходил. В безразличии и словно не думая о том, что его ждёт, он брел к реке. И сидел там на излюбленном месте, пропуская обед и ужин. Знал – вернётся, ему влетит.
Начала подкармливать его тетка Люся, их бывшая соседка. Она его одна и жалела. Но и у той жизнь была нелёгкая. Лежала больная старуха-мать, и поднимала она сама внучку, семилетнюю Полину. Дочь уехала в город и, говорили, что там у нее уже другая семья.
Иван в благодарность стал помогать тётке Люсе по хозяйству. То корову пригонит с пастбища, то грядку прокопает. Тетка Люся и не просила, Иван сам. Ему и нетрудно совсем.
Екатерина подняла скандал на все село. Мол, закабалила Люся мальчишку, работать на себя заставляет. Люся расстроилась, да и испугалась. Екатерина из тех, с кем лучше не связываться, и опозорит и вину докажет и по инстанциям пойдет.
Тетка Люся велела Ивану ходить к ним пореже. Иван ходить перестал вообще, не хотелось подводить.
Вскоре уехал отец. Иван остался в чужом доме, с чужими людьми.
– Чего ты все морду-то свою от нас воротишь? – выговаривала ему Екатерина, – Как бык насупился. Ты масла-то у своей матери, Царство небесное, не едал, а теперь вон уплетаешь. Благодарен должен быть за то, что кормим досыта. Вчера вон три пирога съел, и ничего, мне ж не жалко. Ешь на здоровье. Только благодарен будь. Поработай да и поговори с матерью...уважь.
Иван поднял глаза – он не понял даже, как это поговорить с матерью? Ведь она умерла. А потом вдруг догадался, что так себя назвала Екатерина. Он сжал кулаки.
Слышал он, как рассказывала о нем она соседкам. Екатерина шла из магазина, а он за забором стоял. И тут услышал ее жалобы.
– Уж мы его не знаем чем и накормить, куда и положить. Ходим вокруг с Лиличкой: на тебе то, на тебе се, а он нос воротит. Лентяй жуткий, чё не попроси, все без толку. Ах, и зачем я себе лишний рот на шею повесила? Душа у меня добрая, пожалела сироту. А меня теперь и пожалеть некому. Борис запропал, денег от него нет никаких, сама тяну мальчонку...
Екатерина торговала. Собирала большие мешки с картошкой, луком, морковью и прочим выращенным и отправлялась на рынок. Осенью с ней стал ездить и Иван. Таскал ей в дороге и на базаре тяжести.
Эти поездки он даже любил. Торговлю Екатерина ему не доверяла, и он, пока она торговала, мог спокойно гулять по рынку или даже по городу. Вот в такой прогулке и увидел он группу ребят на ступенях большого белого здания.
Они все были одеты в одинаковые куртки, сидели на ступенях и пели какую-то веселую песню! От них веяло таким добрым задором, сам воздух вокруг них, казалось, совсем другой. Не такой, как в доме Екатерины.
А потом они дружно погрузились с сумками в автобус и уехали.
"Государственный горный институт ..." – прочитал он на вывеске. И так захотелось уехать с ними...
В этот день у Екатерины украли деньги. Кто украл и когда – вопрос! Но хватилась она их в автобусе. Лежали в сумке, которую не выпускала она из рук, и тут – нету.
– Их, люди добрые, ох, верните, коли взяли. Пропаду ведь с голоду, а у меня дети малые. Одного сироту пригрела, думала Бог наградит, а оно вона как награждает! Да разве можно так с людьми-то? Где оно – Божье вознаграждение за доброту нашу!
Автобус молчал. Маленький ребенок только расплакался. Люди не то жалели, не то испугались чрезмерных стенаний Екатерины. Она требовала остановить автобус, говорила, что пойдет обратно пешком, или пойдет и утопится, потому что теперь жить ей не на что.
Иван сидел красный, как рак, отвернувшись к окну, чуть не плача от стыда и боли.
Но это было только начало. Дома Екатерина вдруг решила, что деньги мог взять именно он. Где-то уличил момент и исхитрился.
Как она обвиняла, как кричала, как требовала деньги вернуть! Не выпускала из дома, стояла стеной у двери и ругалась, как сапожник, обзывая грязно, вульгарно, поливая и Ивана и его отца.
А потом вдруг резко успокоилась, начала накрывать стол, попросила его достать огурцы из погреба и закрыла пасынка там. Крикнула, что будет тот сидеть, пока не скажет, куда деньги спрятал.
Иван просидел там три дня. Еду она ему сунула лишь на второй день, боясь, что пооткрывает и испортит он все её заготовки. А он и открывал, есть хотелось.
И, как только она его выпустила, предварительно заперев двери, Иван на кухне резко открыл окно, опрокидывая горшки с цветами, обрывая веревки штор, и выпрыгнул на улицу через окно. Да не очень удачно, ударился о стоящее тут ведро подбородком. Зажимая текущую кровь, сначала помчался в слезах на речку, а потом, видя, что кровь не останавливается, а рана пугает – к своей учительнице.
Лидия Ивановна ученика таким никогда не видела. В школе он был чуть ли не лидером, вел за собой пацанов, хоть порой и не в лучшую сторону. А тут – заплаканный, в крови, возбуждённый и какой-то совсем потерянный ребенок.
Она его не хватилась в школе, Екатерина сообщила, что заболел. Иван все рассказал.
Иван слышал в школе однажды, как оформляли в интернат девочку из класса. Семья у нее была неблагополучная. Вот и стал он просить Лидию Ивановну, чтоб и его, значит – в интернат...
А потом Екатерина елейно и чуть не плача объясняла директору школы, что она, же, изо всех сил старалась стать мальчику настоящей матерью, а он врёт и врёт напропалую, её оговаривает ...
– Ведь все село знает, как я билася. Хоть у кого спросите. Ведь я ему сейчас к зиме все-все прикупила: и курточку новую, и сапоги добротные, хоть и наши, не импортные, но дорогие взяла. Родной дочке не взяла, а ему взяла. А он ... Не справляюсь я, видать. Запущенный он, безнадёжный... Коли я уж не справилась, не знаю кто и справится. Его не в интернат надо, а в колонию для несовершеннолетних, может хоть там управу найдут ...
А дома опять в лицо Ивану бросала упрёки, что опозорил он её на все село, что век теперь она не отмоется, что отец его - скотина, а он, Иван – шпана подзаборная, вор и преступник. И тюрьма по нему плачет.
Иван закончил школу уже живя в интернате, навещала его тетя Люся, приезжала вместе с маленькой Полиной. Екатерина не приехала ни разу. Потом он поступил в горный институт. Работал и учился. А теперь ...
***
Ох уж эти местные дороги. Столько лет прошло, но колдобины те же.
Она его не узнала. Как можно было не узнать? Но вот не узнала.
Объезжая большую лужу, Иван почти заехал в лес.
– Ну что, тетка, с рынка, поди, едешь? Много наторговала? - он знал куда "ударить".
Екатерина, выпучив глаза, глянула на водителя и схватилась за поясную сумку.
– Что ты, – хотела сказать, да голос подвёл, просипела со страху, – Говорю ж, с больницы я. С больницы.
– Так я и поверил! Вон сумка-то какая. Да и денег, наверняка, кошель полный. Много продала? – Иван объезжал буераки, выруливал.
И тут Екатерина завыла так, что Иван вздрогнул – забыл, как она умеет.
– А-ай! Не губи-и, родненький! Не губи душу мою бедную. Ведь последнее с огорода продала, чтоб внучков покормить было чем, ведь с голоду помрем, коли лишишь последнего..., кредиты у нас ... – голос её резал уши до боли.
Иван и сам испугался таких криков, чуть не выпустил руль от неожиданности. Припугнуть хотелось, но такой реакции не ожидал.
– Да успокойся ты! Шучу. Не узнала что ли? – пришлось выкрикнуть, чтоб она, увлеченная стенаниями, его услышала.
Она замолкла, посопела носом, приглядывалась.
– Нее. Не узнаю чой-то ...
А потом спустя секунды, как выдохнула:
– Неуж, Иван?
– Я.
– Ох, – она схватилась за грудь, – Напугал, ирод, – она спрятала подальше сумку, подтянула концы платка, – Не узнала тебя, изменился. И машина вон какая, откудова? .... А чего ты к нам-то едешь? Не был стока лет...
– По делам. Вас теснить не собираюсь, не беспокойся.
– Так ить я и не беспокоюсь, коли так ... А Лилька-то моя и правда со мной живёт, и внуки. Сволочной мужик ей попался, ох сволочной...
– А вам другие-то попадались хоть раз? – но вопрос Екатерина не расслышала, продолжала жаловаться на жизнь.
– А чего едешь-то? Знаю могилу матери сделал красивую, видела. К ней что ли едешь?
– И к ней тоже.
– А поживаешь как? Машина-то твоя, али взял у кого?
– Моя, машина моя. И поживаю неплохо. Двое детей, жена – красавица. И дом есть в Краснодарском крае, вот достраиваю, и квартира на Урале.
– Ой, врешь поди. Врать-то ты всегда был мастер. Я тогда знаешь ли, благодаря вранью твоему, такую славу поимела, еле отмылася. Начали говорить, что измывалася я над тобой, чуть ли не в погребе держала.
– А что не держала что ли?
– Да прям. Держала! Наказала разок, чтоб неповадно было чужое брать, так ведь разе своих не наказывают?
– Так ведь не брал я тогда твоих денег, а вот сейчас могу. Запросто. А то наказание понес, а преступления не было...надо исполнить, чтоб равновесие восстановить.
– Ну ладно, ладно. Чего ты завелся! – Екатерина напряглась. Кто его знает этого Ваньку-непутевого. Всегда тюрьма по нему плакала, – Я ведь и так несчастная по жизни, – Екатерина включила стенательный тон, – Первый муж вон как погиб, с комбайном история, батя твой сгинул в краях чужих, а я одна вон Лильку рОстила, тянула из последних жилушек. А потом зятек нарисовался, аферист. Без штанов нас оставил, ведь почти миллион на неё повесил. Все отдали, все, что годами копили. И теперь вот ещё выплачиваем до сих пор... Ведь не вру, правду говорю тебе.
– Может по заслугам и жизнь?
– Да по каким-таким заслугам-то? Что уж такого в жизни сделали те, кто как сыр в масле катается? Чем они лучше-то? Вона возьми Людмилу, чай, помнишь тётку Люсю-то, соседку вашу?
– Помню, как не помнить...
– Вот чем уж она-то счастье заслужила? Ведь дочка её – загуляла в городе, шалава такая, внучку на неё оставила. А ведь Люся-то и сама болела сильно, диабет у неё давно. Ходила, как мышь, никто не и не замечал тут, а поди ж ты... Вышла Полинка-то её за какого-то большого начальника замуж. Приезжала потом к бабке, дом той ремонтировала, достраивала. А чем заслужила-то, ни кожи ведь ни рожи? А уж при-е-хала, вся из себя, на такси на такую даль....– Екатерина артистично изобразила пальцы веером, – Повезло просто, да и все.
– Это зависть вас гложет.
– Да ну тебя! – она махнула рукой, – А впрочем, почему б и не зависть. Я б тоже пожила, как барыня-то, по санаториям бы поездила. Ведь потом, когда бабка разболелась, Полька её забрала. Говорят, видели ее в Есентуках, лечится, отдыхает. За чужой-то счет, чего б не отдыхать? Сволочи все эти богачи, обворовывают нас, вот что я тебе скажу ...
Они въехали в село. Иван смотрел на знакомые улицы и перекрёстки родного села, центральную площадь и ленту бегущей через село реки, которую перечеркивал деревянный мосток. Он напряжённо вглядывался в каждую деталь, вспоминал.
И сейчас неприятное соседство его уже не захватывало, не проникало своими клещами внутрь, как в детстве. И даже желание напугать или отомстить хоть чем-то, этой чужой для него женщине, угасло. Здесь прошло его детство, здесь похоронена мать.
Он остановился у большого недавно отремонтированного дома тети Люси.
– Я приехал. Дальше пешком.
Екатерина вертела головой.
– А к кому это ты? В вашем-то доме давно Кузнецовы, как продали тогда, что ли к ним ты?
– Не-ет! – Иван вышел из машины, достал из багажника сумку Екатерины и поставил рядом с ней. Та стояла, не понимая, но очень желая понять, у кого ж остановится Иван.
– Так ты у Лиханова что-ли решил переночевать? Так его нет. Он давно уж в городе живёт, там только бабка.
– Нет, не у Лиханова. Я в дом жены приехал, в этот дом, – и он указал на дом тети Люси, сказал спокойно уверенно и как-то безразлично, – Я и есть тот самый – большой начальник, за которого Полина вышла замуж. И мать у неё вовсе не шалава, как вам хотелось бы. Она очень хорошая медсестра, старшая сейчас медсестра большой больницы, добрая бабушка нашим мальчишкам. Да, семья у нее с тех пор другая, и Полина росла с бабушкой. Бабушка Люся умерла, весной похоронили. И я приехал ради продажи дома, ну и побывать тут. Посмотреть, как живёте... Вижу – село изменилось, а вот у тебя все также, тетя Кать.
Он открывал ворота, чтоб заехать.
Екатерина стояла, приоткрыв рот и переваривая информацию. А после последних слов, подхватила сумку и выпалила:
– Ну вот и помог бы. Чай, не чужие. Дом-то за сколько продаете? ... А, впрочем, ваше дело, ясно что не за дешево. Вот и поделился бы чуток, не мне – Лильке бы хоть помог. Сколько мы для тебя сделали! Ведь как сына хотела вырастить, не виновата, что ты такой был ...
– Я помню– тюрьма по мне плачет, – сказал Иван, сел в машину и, захлопнув дверцу перед Екатериной, поехал во двор.
А когда закрывал ворота, посмотрел ей вслед. Дождь все же пошел. Она тащила свою поклажу, тяжело ступая, переваливаясь на больных ногах.
Может все же зря не довез? Откуда эта всплывшая вдруг давняя детская обида?
Конечно, зря ... Но стыдно не было.
Оценили 10 человек
21 кармы