Продолжение. Начало здесь
Небо розовело и за лесом всходило солнце. Уж не первый раз Зоя под утро выходила на поиски.
Как написано в материнской книге, так и делала. Травы в книге были рисованы карандашом, но не столько рисунки, сколько память возвращала ей былое.
– Что за трава? Что за трава? Говори! – мать держала её за волосы и тыкала носом в стол, где лежали травы. Учила.
И теперь вдруг Зойка поняла, что мать ее любила. Хотела она, как лучше. Хотела, чтоб и Зойка чего-то умела, передавала науку. Вот только оказалась Зойка неспособная. Так считала мать.
Но теперь...
Здесь в глубине леса в глубине чащи, по которой шла дорога, юного солнца не было видно. Ночь таилась под стволами высоких деревьев, берегла свои синие тени.
В резиновых сапогах и рейтузах Зойка бродила по лугам – искала грибы, мхи и травы. И так ей нравилось это. Нравилось, когда неожиданно находилось то, что никак не находилось вчера. Несколько раз блудила она в лесу, шла куда глаза глядят, улыбалась, разговаривала сама с собой.
Возвращалась домой, немного крадучись, пряча ношу в корзинке, аккуратно и долго развешивала травы в сарае и лишь потом грела чайник, согревалась и засыпала, закрывшись с головой стеганым бабкиным еще одеялом.
Сегодня её разбудил громкий стук.
– Зой, спишь, что ли? Зо-ой!
Зойка проснулась, подошла, потирая глаза к окну, и тут же отпрянула. За окном стояла Олька с подругой – белобрысой Люськой.
Они видели ее, не спрячешься. Зойка накинула шаль и вышла.
– Здрасьте вам! – смешно поклонилась Олька, – Ты случаем – не заболела? Белый день, а ты спишь. Мать прислала, сказала, что ты уж не первый день как на работу не выходишь. Чего случилось-то? Там дядька Самойлов за тебя почту таскал, но сказал, что не будет больше...
Дядька Самойлов был почтальоном много лет, давно ушёл на отдых. Видать тетя Люба его уговорила заменить Зойку.
Зойка смотрела на Ольгу из-под бровей и молчала.
– Зой! Ты чего? Болеешь что ли? – опять спросила удивлённая молчанием Ольга, – Странная ты какая-то. Мы на такую даль к тебе перлись. Вот надо мне больно это! Мать велела ...
И тут Зойка, как спохватилась.
– А вы в дом заходите! Заходите, не бойтеся. Я сейчас чайник скипячу, чайку попьем.
Девушкам было интересно, как живёт эта странная, не слишком умная, по мнению всего села, Зойка. И они вошли в дом.
В сенях паутина в темном углу, а дальше – давно небеленая печь, перед ней корыто с грязной водой, в которой плавало какое-то сено. Пахло мышами и ещё как будто какими-то травами.
И вроде все в доме есть: кровать с откинутым стеганым одеялом и мятой простынью, комод, стулья, но не было домашнего уюта, к которому так привыкли девчонки. Пол был грязный, стол завален разномастной посудой, с потолка спускается лампочка на длинном проводе, окна серые.
Девчонки озирались. Коврики, календарики, скатерти и шторки их домов здесь отсутствовали. Они смотрели с интересом. А Зойка суетилась. Она уже поставила чайник, убежала куда-то в сарай, потом вернулась с кастрюлькой, ушла в закуток.
Люська шептала Зойке, что надо б уйти, но Ольге была интересна Зойкина жизнь.
– Зойка, ты давно ль уборку-то делала? Пылюка у тебя... Меня б мать убила... Когда выйдешь-то? Сегодня выйдешь?
– Выйду... Наверное, выйду, – Зойка заваривала чай, стояла к девушкам спиной.
– А к чаю есть чего? – спросила Люся, оглядывая жилье.
Зойка резко развернулась и выдохнула:
– Нету. Пироги буду печь завтра. Сегодня чаю так попьем. Она взяла две чашки, сполоснула их и налила гостям.
– А ты чего ж?
– Ой! – Зойка метнулась к печке, налила и себе.
Люся отхлебнула.
– Уу, вкусный. С мятой?
– Ага, – у Зойки запылали щеки, спотели руки.
– Да, – хвалила и Ольга, – Такой можно и без пирогов ... Умеешь! Но ты собирайся давай. Мать велела без тебя не возвращаться. Там почты накопилось – тьма.
Зойка схватила одежду и скрылась в другой комнате. Гостьи молча допили чай, показывая глазами друг другу то на грязный ковш, то на груды мух на подоконнике. Дом требовал хозяйской руки.
В село пошли вместе. По дороге опять учили Зойку жизни. Говорили, что дом и двор ей в порядок приводить надо.
– Это просто срам у тебя какой-то, Зой. Мать, видать, тебя не приучила. Меня вот лет с восьми полы мыть тремя водами заставляла. Ведь и мужья чистоту-то спросят. Замуж-то пойдешь? – девчонки переглядывались и хихикали.
Такое развлечение у них сегодня, есть о чем посудачить на много дней вперёд.
– Пойду.
– Да ты что? Может и жених у тебя есть? – Ольга раззадоривала.
– Есть..., – Зойка отвечала твердо и дерзко.
– Ух ты! А кто такой, не расскажешь?
– А увидите скоро...
И уж как девчонки ни старались, но имя Зойка так и не сказала.
Они пришли на площадь села, подошли к почте. На остановке было людно.
– А Ольга тоже может скоро замуж выскочит, – выдала Люська.
– Да ну тебя, – Ольга отмахнулась, но слегка зарделась. Приятно ей было это предположение.
Зоя прыгнула на ступени почты, а потом держась за высокие перила на двух ногах соскочила обратно.
– Не выскочит! – бросила.
– Чего это? – возмутилась Люська странному ответу.
– Не успеет...
– Да, ну тебя..
Ольга уже зашла внутрь, кричала матери, что пропавшую работницу привели. Тетка Люба охала, ругала Зою, суетилась, нагружала работой. А девчонки собрались ехать в город по своим делам.
Когда Зоя бойко разнесла по ближайшим улицам первый пестерь и вернулась на почту, тетки Любы не оказалось на месте. Почта – на замке. Она села на крыльцо.
Минут через пятнадцать мимо прошуршала Ильинична. Она и поведала, что тетки Любы не будет уж.
Ольге плохо стало на остановке, повезли её в больницу. А следом за ней и Люсю. Ильинична рассказывала подробности, и так увлеклась повествованием, что и не заметила на лице у собеседницы блеска в глазах, дикой улыбки и замедленности в движениях.
Зоя медленно встала с крыльца, встряхнула головой, бросила пестерь под почтовую дверь и очень спокойно, с высоко поднятым подбородком, пошла по дороге в свою деревню.
Она не подпрыгивала, как делала это обычно, не вертела головой по сторонам. Ни с кем не здоровалась при встрече. Она совсем не выглядела теперь, как прежде, так, как выглядят открытые миру деревенские девчонки.
Начало было положено.
Ночью чуть не сгорела почта. Хорошо хоть проезжающий поздно шофер заметил начало возгорания. Но все равно, пока приехали пожарники, часть почтового помещения сгорела.
Утром на площади собрался народ. Обсуждали, искали причину. Тетки Любы не было – она в городе, в больнице с дочерью. И только не больно умная почтарша Зойка полезла внутрь полузгоревшего здания.
– Куда ты, дурища? – кричал дядька Самойлов, стараясь ухватить девку за руку, – Милицию же ждём, следствие.
– Милиция милицией, а у меня работа. Посылки ведь целы, вот и разнесу. Я на Воротичи, на стройку, – весело вещала она изнутри здания.
Она нашла несколько писем и посылок и направилась туда.
Теперь – Павел ...
***
Как всегда, встретили её на стройке с воодушевлением. Раздала письма, посылки. От тяжести ломило спину.
Она искала Павла, но его нигде не было.
– А я вот пироги вчера пекла, угощайтесь!
– Ух ты! Вот даёшь, почтарша, уважила..., – пирожки разлетались вмиг.
– А ты сама-то, что ж, тоже, поди, голодная, такая дорога ... – свой пирог ей протягивал белобрысый Васька.
– Нет, я сытая. А водитель ваш где?
Васька погрустнел.
– Так у него ж невеста в больнице, он к ней поедет. Вон он, выезжает, – Васька не успел взмахнуть рукой, как Зойка схватила отдельно завёрнутый в тряпицу пирог и метнулась на дорогу наперерез машине.
Васька аж дышать перестал, когда выбежала она прямо перед кабиной.
Павел дал по тормозам, выскочил, злой. Но Зойка что-то сказала ему, а потом протянула пирог. И Павел его взял.
А Зойка ещё долго стояла и смотрела на пыльное облако удаляющегося газика.
А Павел и вправду испугался. Девчонка эта вызывала у него жалость. Сирота... И тут – чуть сам же и не поддавил!
Совсем девка сдурела! А она, оказывается, переживала, что все пироги взяли, а он остался голодный. Добрая душа!
Он откусил пирог. Тесто вкусное, воздушное, а начинка непонятная. Со щавлем или с грибами что ли?
Но вскоре мысли его переключились на Ольгу. Что-то случилось с ней серьезное. Мать ее места себе не находила, тормошила врачей. Ольга вчера как будто отравилась, её рвало, поднялась температура, а вечером она впала в какое-то столбнячное состояние.
Но сейчас он приедет и все узнает... Все...
Дорога летела под колесами, но вдруг раскисла... Вроде раньше тут был асфальт, а сейчас она покрылась темными лужами и все больше и больше превращалась в болото...
Но ему надо к Ольге. Ольга начала мерещиться. Вот они идут по тихой спящей улочке, обходят эту самую болотину, он держит в своей руке её маленькую ручку. Яркие, крытые дождем звёзды августа сияют у них над головой. Он смотрит вверх.
– Яркие какие звёзды, правда?
Она вздохнула с тоской.
– Ой, скажи ещё: если хочешь достану и подарю, – с сарказмом ответила.
– Сейчас, – ответил он и потянулся к луже, в которой плавала лучистая зелёная звезда, – Смотри, – протянул ладони с водой и горящей там звездой.
– Да ну, руки пачкать..., – Ольга отвернулась.
А на её месте очутилась эта...сирота. Павел не мог вспомнить имя. И он вылил звезду ей в протянутые ладони. Сирота улыбалась, но не так, как прежде – наивной открытой детской улыбкой. Улыбалась по-другому – сдержанно и немного снисходительно. И губы её были так соблазнительны.
Павел очнулся от удара. Машина съехала в кювет, он больно ударился о руль головой. Из носа текла кровь, голова кружилась. Он вылез из машины, хотел осмотреть повреждения, но не смог. Голова шла кругом, он отошёл и лег в траву. И опять уснул, снилась эта сирота.
Ярок, необычен и очень стыден был этот сон.
И когда Павла растолкали водители проезжающих машин, он вскинулся и долго смотрел на окружающих остекленелыми глазами, никак не мог прийти в себя от ощущения реальности сна.
В этот день в больницу к Ольге он так и не поехал. Лёжа на койке в бараке все думал – неужели она и правда вот такая – страстная, как в этом сне. Павел вспомнил имя – Зоя...
***
Странный наступил сентябрь. Полудневное солнце, казалось, остановилось в небе. Жгло, как самым жарким летом. Травы словно оцепенели. Лето не хотело уходить.
И тут начались в селе пожары. Горели в полях стога. За одну ночь возгорали сразу два далёких друг от друга стога.
Рылись заградительные канавы, стояли дежурные, но стога горели.
Утром возле магазина собирался народ. Люди рядились, переговаривались, спорили, рассказывали небылицы.
– Светопреставление!
– Конец света! Солнце-то видели, какое? Оно ж один сплошной пламень...
– Страшного суда ждём. Рухнет солнце и затмится мир...
– Говорят, на днях Лешка Баструев видел кого-то. Да... Сначала шаги такие – бум-бум-бум, точно где-то бьёт барабан, и от этих звуков ушам больно. Он, было, туда, а его как гвоздем к земле пригвоздило.
– Так видел или нет? Брехай уж...
– Видел. Говорит, девка, к ручью бежала.
– Ох, Катька, мало ль девок в стогах милуются...
– Да, с ума ль сошла. Кто ж сейчас туда пойдет-то ночью?
– И то верно. Вон Любина-то дочка все ещё в больнице. Совсем плоха. А Люсю выписали, дома сидит.
– А я соли на порог насыпала и у окон, заговор читала...
– Ну, ты уж совсем сбрендила, Наталья.
И тут все оглянулись. С прямой спиной гордо вышагивала почтарша Зойка. В руках она держала увесистую пачку денег.
– Здравствуйте, – раскланялась уверенно, – Как живётся, бабоньки?
Все молчали, ошарашенные. Такое поведение дикарки Зойки было никак не меньше светопреставления.
– Хорошо б получше. И тебе – не хворать, – первая нашлась Ильинична, – Никак деньги тратить пошла, Зой?
– Да, – Зойку ударила пачкой денег по ладони, – Пойду приоденусь. Замуж мне пора! А вы чего? Чего тут кукуете?
– Хлеб свежий ждём. Да вот... Ночные пожары обсуждаем. Стога-то убрали от греха, так теперь старый овин загорелся...
– Да, ну! Прям, напасть на село нашла. С чего бы это?
Зойка крутанулась и отправилась в промтоварный и там громко крикнула:
– Эй!
Продавщица и старушка-покупательница оглянулись от резкого оклика.
– Я за новым платьем и косметикой. Платье синее возьму, вот это, – она схватило синее в ромашку платье и закрылась в примерочной.
Вышла, повертелась у зеркала.
– Помада красная есть?
Она взяла ещё сумку, куда набрала кучу всего. В новом платье, с яркими красными губами и высоко поднятым подбородком вышла из магазина.
А продавщица никак не могла сосредоточиться пересчитать деньги, так была ошарашена. Потом бросила их на прилавок:
– Да что ж это творится-то у нас в последнее время?! – всплеснула руками.
***
Сегодня вручили иеромонаху Сергию письмо, прочитав которое направился он к игумену за благословением на поездку.
Ехать нужно было далеко, поездом. К дочке ехать.
Задержалось где-то письмо. Давно уж написала его Аглая, а дошло лишь сейчас. Жива ли? А коли нет...
Надо ехать!
И вот уже поезд мирно стучит колесами, а Сергий опять вспоминает, как таким же поездом ехал он с маленькой Зоей. Бежал...
Вспоминал.
– Вот, Сергей, жене передай, – шептала соседская старушка и совала ему мешок с яйцами.
– За что это?
– Так ведь заговорила она коровенку-то Игнатовых. Всё! Теперь нету у них молока совсем, у иродов. Она ж у меня пологорода сожрала да вытоптала, скотина рогатая, разе ты не знаешь?
– Что?
Бабка поняла, что сболтнула лишнее и испуганно засеменила к себе, аккуратно прижимая пакет с яйцами к груди.
Сергей тогда кричал на Аглаю, требовал прекратить это, а она – молчала и нехорошо так смотрела. Смотрела так, что жутко становилось.
Дальше – больше. Стали ходить к ней бабы. В доме, как в аду. Уже не стала она прятаться, и при нем какие-то зелья, да травы заваривала.
Не выдержал – поднял руку, ударил так, что полетела она на койку.
Через пару дней отнялась у Сергея вся сторона правая – ни на ногу наступить, ни рукой пошевелить не может, рот открывает – а оттуда – ни звука.
Думал тогда – всё, пришла смерть. И сны эти тогда начались, где Аглая по горящему полю носится. Пролежал он три месяца.
Сам просил ее, молил, чтоб силы вернула. И вернула, отпоила его травами. Уйти б тогда, так ведь дочка...
Но однажды пришел домой, а там девка на полу скрюченная лежит, мучается. Белки глаз у неё кровью налились, вывалились. Хрипит и пена белая изо рта. А в углу Зойка – дочка сидит, смотрит на это, глазенками моргает.
Схватил он тогда ее и к бабе Анне убежал. Рассказал все.
Анна и посоветовала ему в церковь идти вместе с дочкой. Туда и направился. Местный священник все организовал. Сергей с председателем поговорил, объяснил, что уезжает, уволился. Здесь он жить не мог. Поселился после болезни в нем жуткий страх своей жены. А ещё страх за дочку.
Батюшка их приютил, а потом и в монастырь направил.
Думал сначала он, что временно тут, что перебудет и уйдет. Передовик колхозник что знал о вере?
Там Сергей читал. Читать он всегда любил. Евангелие, дореволюционную книгу, пропахшую русской избой, дал ему кто-то из монахов.
Постепенно открывался для Сергея совсем новый мир. Слава Богу – открывался.
Как уж нашла его Аглая? Какими методами запугала всех? Но через пару месяцев приехала она в монастырь. С милицией приехала. Страх к тому времени у Сергея прошел. Смело вышел к жене, ведя за руку Зою. Сам отдал...
Игумен велел ребенка отдать. Мол, нельзя, грешно мать дитя лишать. Даже такую. Да и закон на ее стороне был. Тогда мирские законы были не на стороне монастырских.
А Сергей принял постриг.
Иеромонах Сергий отправлял деньги Анне – просил приглядывать. Знал, как обстоят дела у дочери. И это все, что мог он сделать.
Только вот теперь казалось, что далеко не все сделал для дочки. Не все, что было в его силах.
***
Баба, полоскавшая белье на мостках, вдруг обнаружила, что треплет свою рубаху о песок, со страху выпустила её из рук и бросилась в село.
– Вода! Вода! Из реки вода уходит!
Река обнажила свое русло. Дно оголилось слизкими, скользкими камнями и мягкими травами. Посреди русла зияла обрывистая черная впадина с бархатным шевелящимся чешуей грунтом.
Люди сходились на берег. Верующая бабка Нюра упала на колени и припадала к земле в молитве...
А председатель звонил в район.
Окончание следует...
Оценили 17 человек
34 кармы