Большая медведица.

 Дед, вон там полярная звезда, видишь?

Сергей с внуком поздним августовским вечером сидели у калитки своего дома.

– Полярная? Нее... Она в другой стороне. Ошибаешься. Я небо хорошо знаю. Вон, моя Большая медведица Лейла. Я с нею жизнь прожил.

– Как это?

– Как? Да так вот... Случилась она в моей жизни, а потом вот всю жизнь с нею и разговаривал, глядя на звезды. Даже на фронте. Лежишь бывало, перевернешься на спину, а там она – Лейла моя.

– Дед, дед. Расскажи...

– Долгая история. Давай уж завтра. И самому ещё припомнить надобно. Сколько лет уж прошло...

Сергей этой ночью ворочался, никак не мог уснуть. Внук растормошить память. Дед накинул куртку, вышел на крыльцо, закурил. Поднял глаза и тихо произнес:

– А я после войны искал тебя в Перми-то. Да, искал... Но мне сказали, что померла ты в сорок третьем. А я тыкву тебе привез. Еле допер тогда. Отдал работникам там, для медвежат. Так вот, – он поднял голову и долго смотрел на небо.

И воспоминания вдруг стали такими живыми...

***

За решеткой обгоревшего казённого привокзального сарая в пыли валялась почерневшая обглоданная тыква.

Двенадцатилетний Серёжка смотрел на нее уже битый час.

Тыква должна была стать его добычей, его пищей на сегодня. Он уже представлял, как отмоет ее на колонке, как накормит Люську. Мало того, он уж и пообещал ей.

Не удержался, сказал:

– Сиди тут, тыкву принесу.

Если протянуть руку сквозь прутья, то тыкву достать легко – он подвинет ее к самой решетке. Но тыквенный кусок большой, он не пройдет. На этот случай у Сережки был ножик. Он будет отрезать по кусочку и вынимать тыкву.

Никто не заметит, потому что на хозяйственных наполовину выгоревших задворках вокзала никого нет.

Всё просто...

Всё просто, если бы не одно "но" – в недрах грязного сарая, в невидимой Сережке темноте, в старом грязном тряпье сидел большой медведь.

Сейчас Сергей был уверен – медведь спит. Потому что когда медведь шевелился, гремела его цепь, а сейчас было тихо, лишь шум проходящих поездов, да звуки вокзала рассекали тишину.

Серёжка стащил пальто, чтоб не мешали рукава, раскрыл нож и двинулся к решетке.

Ну, вот же она – тыквина, рукой подать. Было страшно. Если б хоть видеть медведя, а так...

И вот он уже стоял на коленях перед решеткой, готовый в секунду отпрянуть. Осторожно, стараясь не задеть прутья, сунул руку внутрь и притих.... Звуков слышно не было, и он осмелел – достал грязной ладошкой тыкву, попытался поднять, но тыква выскальзывала. Тогда он сунул в решетку и вторую руку, схватил тыкву, потянул на себя.

Беззвучно не получилось, какая-то деревяшка ударила по решетке и тут же загремела в углу цепь.

Серёжка отбежал от сарая метра на три и остановился. Из темноты на него смотрел медведь. Он то закрывал, то открывал глаза, и казалось, что ему абсолютно все равно, что происходит рядом.

А тыква, такая манящая, такая сладкая, лежала прямо у решетки. Вот бери нож и режь...

В понимании человека сытого тыква эта была отвратительной – обглоданная зверем, облепленная грязью. Но это в понимании сытого...

Серёжка с Люсей – куркули. Тогда это словечко было известно. Они из раскулаченных под Тулой. Здесь, на этом вокзале они оказались при пересылке. В липовом скверике тут рядом пересыльных держали много дней.

Стволы и ветки лип сквера были объедены начисто. Люди голодали, умирали, взирая в пространство сквера тлеющими нечеловеческими глазами. Иногда бунтовали, но были быстро приструняемы охранниками.

Умерла и мать Сережки и Люси. Она не успела дать никаких наказов, просто не проснулась однажды утром.

А Сережке неловко было смотреть, как задралась у матери юбка, когда понесли ее мужики за ноги и за руки прочь.

И он, прихватив сестрёнку, сбежал от этой обиды на стражников следующей ночью.

Но, побродив по ближайшим окрестностям, вернулся сюда, на вокзал. Здесь больше детям подавали, здесь торговали и порой перепадала им с сестричкой хоть какая-то оставшаяся с торга провизия. А сквер уже был пуст, людей уже отправили дальше.

Они с сестричкой спали на вокзале. А чтоб не надоедать местному милиционеру, порой уходили и ночевали в подвале одного из домов неподалеку.

Серёжка жалел сейчас, что не отдал Люську опрятной женщине в поношенном пальто с бархатным воротником. Она просила его отдать ему сестричку, говорила, что будет заботиться. Он сначала согласился, а потом испугался. Женщина плакала, смотрела на них грустными глазами и отдала им тогда, наверняка, всю провизию, что у нее была.

А раз не отдал, должен заботится сам.

Он раскрыл нож, решительно подошёл к решетке, медленно спустился на корточки.

Медведь не шевелился. И тогда он засунул руки, быстро с силой, уж не боясь шуметь, стал резать тыкву.

И тут загремела цепь, и медведь очень быстро, в один скачок, оказался возле решетки.

Серёжка упал назад, отполз пауком, не отрывая от медведя взгляд.

Медведь рыкнул и поднялся на задние лапы, засучил ими. В носу медведя было кольцо, а на шее ошейник с шипами и толстой цепью.

Он был огромный. Серёжка вскочил и отбежал подальше. Но не убежал. Не убежал, потому что никакой агрессии от медведя не увидел. Медведь не цеплялся за решетку, громко не рычал.

Этого Мишку Серёга уже видел. Он не был кровожадным лесным хищником. Его водил на цепи нарядный цыган и ничуть его не боялся. Он хлопал медведю по плечу, заставлял кружить на задних лапах, делать прочие трюки, от которых люди приходили в восторг – цыгану подавали.

Так может...

Медведь опять присел в угол и Серёжка направился к решетке.

– Миш, дай тыквы. Дашь? Я есть хочу. И Люська моя ...

Он приговаривал потихонечку, а Мишка, казалось, слушал.

Но не успел опять Серёга просунуть руки, как медведь подскочил к решетке, испугав мальчонку не на шутку. Он откатил тыкву от решетки лапой, а потом толкнул обратно.

– Ты чего это? – осмелел Сережа, – Ты играешь что ли?

Он быстро отрезал небольшой кусок, вытащил его, как вдруг медведь метнулся к нему и забрал тыкву опять. А потом взял в зубы и положил перед решеткой. Серёжка отрезал ещё кусок.

Так они играли довольно долго. Иногда Мишка забывал подкатить тыкву, и Серёжка, уже не боясь, стыдил его.

– Жадный да? Жадина? Ну, толкни, толкни ее сюда...

Когда Серёжка вытянул последний кусок, ему стало жалко Мишку и он засунул в решетку маленький кусочек.

– Держи, это тебе. Пока, Мишка...

Тыква оказалась сочной, сладкой. Люська грызла ее споро.

– Жуй лучше, жуй. А то животом намаешься. От Мишки тыква, он угостил.

Теперь Серёжка стал наведываться к сараю частенько. Иногда сарай был пуст, иногда там валялись страшные куски сырого мяса, но пару раз раздобыл там Серёжка морковь и прочие овощи.

Мишка играл с ним все также.

На вокзале и местном рынке таких вот беспризорников, как Серёжка и Люся, было много. У него уже пытались отобрать добротное пальто, но он стоял за пальто насмерть – не отобрали, зато взяли в свою компанию.

Беспризорники обжили подвал в заброшенном доме, туда вскоре и перебрались Серёжка с сестрой.

Весна вступала в свои права, стало теплее. Вот только голод не отступал. Но вместе всё-таки было сподручнее.

Они жгли костер, в большом котле варили общий суп.

Серёжка навещал старого знакомого медведя частенько, и вот однажды там наткнулся на цыгана.

– Ааа, вот кто у Лейлы ворует! – бородатый цыган в красном жилете больно выкручивал ему ухо.

– Ой, дяденька! Нет... Пустите! Больно! Я не ворую, мы просто дружим...

– Дружите? А вот сейчас в клетку к ней пойдешь, посмотрим, как вы дружите.

Серёжка вырывался что было сил, но цыган был сильнее: одной рукой он держал Серёжку за руку, другой открывал решетку.

– Нет, нет! Вы чего?! – Серёжка упал, уже бился на земле, идти к медведю не хотел, но цыган втянул его лежащего туда и закрыл клетку с другой стороны.

Сам не ушел, наблюдал с ухмылкой.

– Дяденька, дяденька! Я больше не буду! Выпустите меня, дяденька... У меня сестричка там...

Серёжка оглянулся на медведя и оцепенел от ужаса. Сзади него огромный медведь стоял на задних лапах. Свалявшаяся его светлая шерсть на животе была перед самым его лицом. Медведь сучил лапами. Серёжка зажмурился и приготовился к страшной гибели.

Но вскоре открыл глаза от толчка. Медведь уже стоял на четырех лапах, подталкивая его к себе в угол. Он направился туда, отыскал тряпку, подцепил лапой и потянул ее к Сергею.

Он играет! – догадался Серёга.

Протягивать руку за тряпкой было страшно, казалось медведь оттяпает ее, но он все же смотал тряпицу и легонько катнул ее обратно в угол.

Мишка с радостью помчался за ней, потрепал ее и притащил к Сережке опять.

Серёжка оглянулся на цыгана. Тот с улыбкой наблюдал за ними.

– Он меня не съест, дядь?

– Она. Девка это. Звать – Лейла.

– Девка?

– Невеста моя. Я уж какую зиму с ней в обнимку сплю. Не пускает только пьяного, как жена-падлюка, – цыган хихикал в бороду.

– Так почему она тогда у вас на цепи? – Сережка оторопело и боязливо ещё поглядывал на медведицу.

– Почему почему. Зверюга ведь, не человек. Люди бояться должны. А на задние лапы встает да рычит, так это артистка она, вот и красуется. Да и зубы свои давно уж съела... А ты воруешь у ней, негодник! Проучить надо было, вот и... Испужался? – цыган открывал решетку.

– Ага... Она, видать, добрая, ваша Лейла, – Серёжка выходил из клетки и все оглядывался на рвущую тряпку медведицу.

– А тебя-то как звать?

– Серёга я.

– Голодаешь?

– Я нормально, а вот сеструха моя маленькая ещё.

– А мамки нет что ли?

– Померла.

– Местные вы?

Серёжка никому не говорил, что он беглый пересыльный, из куркулей.

– Да, из деревни мы. Тут рядом.

– В деревню и возвращайтесь. Там сейчас лучше. А тут подохнете с голодухи...

– Нету деревни, сгорела.

Цыган ещё порасспрашивал его о житье-бытье. Он качал головой, вздыхал, говорил, что нынче и ему тяжко, и они с Лейлой живут впроголодь. Но откуда-то из-за пазухи достал ломоть хлеба и протянул Сережке.

– На вот, выигрыш мой. Ступай. А на площадь приходи к вечеру. Мы с Лейлой представление давать будем. Меня Яковом кличут. Спроси кого хошь. Меня все знают.

– Приду. Мы с пацанами придем.

***

Яков был артистом. Он зазывал зрителей громко, кричал прибаутками:

– Господа бояре, дворяне, и господа товарищи! Подходите, поглядите, кто тут на престоле сидит, на троне высиживает. А не как к нам сам Царь-батюшка возвернулся.

На маленькой сколоченной грубо табуретке высиживала Лейла. Она сучила лапами, смешно водила ими перед мордой, раскачивалась и прирыкивала.

– Новые указы есть у царя-батюшки. Что делать прикажете, царь-батюшка? –Яков поклонился Лейле в пояс, шагнул ближе и она положила ему лапу на голову, как будто пригибала его ниже. Он упал на колени, пополз к ней, прося прощение.

Вокруг собирался народ, бегали дети, стояли толпой беспризорники. Яков умел собрать дань. Вот уж подавали царю на наряды царицы, потом шапка пошла по кругу, собирали провиант для царского коня.

И вдруг Яков устроил аукцион. Начал ставки: найдется ль человек, кто зверюге его в рот осмелится кусок сахару положить.

– Никто не осмелится! Рупь даю тому, кто..., – уже кричали в толпе!

– Ну, за рупь кто захочет руки лишится! – подначивал Яков, – Добавит кто?

– И вот уж в шапке зашуршало.

Сам Яков подносил сахар Лейле, и она на него грозно рычала, а он демонстрировал испуг.

– Ишь ты! Того и гляди хозяина съест, зверь ненасытный. Кто ж решится? Ой-ой... Боюсь, денежки вернуть придется. Нет такого смельчака.

Когда денег стало очень много, вызвался накормить медведя молодой светловолосый парень в онучах. Но Лейла так рыкнула на него, рванула с цепи, что охнула и отпрянула вся толпа.

– Да пошел ты! Возвращай деньги хозяевам, цыган. Никто не решится...

Но Яков, проходя народ вдруг выхватил из толпы за руку Серёжку и вытащил вперёд.

– А ну попробуй, пацан.

– Нее, – мотал головой Серёга. Он боялся.

– Не надо, Серый. Руку отмандохает, – крикнул Венька из толпы беспризорников, – Сдохнешь потом.

– Серёж, Сережа! – чуть не плакала Люська, – Серёж...

– Отстань от мальчонки, цыган. Мал он ещё, – кричали из толпы.

Серёга посмотрел на Якова и вдруг догадался: это трюк какой-то. Не зря его цыган вытянул. Он оглянулся на своих, с боязнью взял у Якова сахар и направился к медведице.

Она всё ещё была возбуждена, порыкивала и раскачивалась на короткой цепи. Серёжка медленно двигался к ней. И тут она его выделила из людской толпы, как-то сразу успокоилась, цыган ослабил цепь и вот уж медведица трётся боком о плечо Сережки. Он повернулся, протянул ей сахар и она аккуратно, языком слизнула его.

Народ возликовал, пацаны закричали, медведица встала на задние лапы, напугав толпу, цыган подхватил шапку с деньгами и объявил, что ставки проиграны и деньги переходят к смельчаку.

Он совал в карманы Сереги деньги, все ещё играя в какую-то свою игру, представляя Серёгу чудоребенком, победившем свой страх. А Серёга стоял растерянный и напуганный.

– Эй! – тихонько шепнул ему Яков, – Не отходи далеко. За мной ступай.

За деревьями в парке Яков деньги у него забрал и велел приходить с сестрой в привокзальный буфет сегодня вечером. Вечером в буфете он накормил их от пуза. Они съели по тарелке щей, котлету с макаронами, пили сельтерскую воду и кофе. С собой получили бутерброды с сыром и три буханки хлеба.

– На Торговую площадь завтра вечером приходи. Там буду. Только без своих, а то сдадут, – велел цыган.

Вечером Серёжка был на Торговой, на другом конце города. А вечером следующего дня в другом месте. Трюк был один и тот же – Серёжка вызывался положить медведю в рот кусок сахара. Он уж и без толпы столько раз кормил Лейлу, что страх приходилось изображать искусственно. Серёжка старался. Каждый вечер они теперь ели сытно в столовых или буфетах.

Они уже попробовали мороженое, пиво и пирожные. С собой получали печенье, картошку, хлеб и консервы. Люська переедала, днём бегала по кушырям, а вечером наедалась опять.

Когда Яков позвал его с собой в другой город, Сергуня сразу согласился. С Лейлой они были сытыми. Как не поехать?

Ехали в товарном вагоне вместе с медведицей, спали на соломе. Якову эти дороги и переезды были привычны, он сразу на вокзалах собирал вокруг себя толпу, и за небольшим представлением находил место, где остановится можно было с медведем. А еще Яков частенько был во хмелю, оттого дорожные трудности волновали его мало. Он мог заночевать и под кустом, привязав свою партнёршу к крепкому дереву.

Впрочем, можно было привязывать медведицу и к тонкой ветке, от хозяина она никуда не уходила. А в последнее время ещё больше вдруг привязалась она к Люсе.

У Лейлы в присутствии Люси вдруг просыпался материнский инстинкт. Как будто все нерастраченные свои материнские силы решила бросить она сейчас на защиту своего нового чада. И теперь в присутствии Люси рычала медведица даже на Якова. Яков ворчал, злился.

На представления Люсю не брали, ее присутствие сбивало Лейлу с толку. В вагонах и сарайках, где приходилось им ночевать, медведица ложилась меж Люсей и ими, порыкивала, если те приближались к ее дитю – охраняла.

– Ну, что, Люська, такая у тебя нынче мамка. Зверь, а не мамка...

Люся уже тоже не боялась медведицы, кормила ее с ладошки, гладила. Но материнскую любовь Лейлы приходилось ограничивать цепью. Она лезла обнимать Люсю бесцеремонно, заваливала ее, зализывая колючим до ожогов языком. Могла и заломать от чрезмерной обуявшей ее любви.

– Яков, а ты знаешь, что на небе тоже есть Лейла, – как-то спросил Серёжка цыгана.

– Чего-о?

– Мне папа рассказывал. Мы один раз в цирке были, я маленький ещё был. Там тоже были мишки. Вышли, а уж звёзды. А папа и говорит, что на небе тоже есть Большая медведица. Она гуляет там и светит людям по ночам. Это созвездие такое...

– Ну, пусть себе гуляет. Есть не просит. А наша Лейла нам светит, денежку приносит, и немалую. Береги её, Серёга.

Всю эту весну и начало лета Сережка пребывал в хорошем расположении духа. Яков не заменил им отца, совсем нет. Он, как и прежде, пил, уходил на всю ночь в кабаки, где проигрывал заработанные деньги. Он мог забыть покормить и их и Лейлу. Но как раз эта безалаберность цыгана делала Серёжку в своих собственных глазах нужным цыгану.

Это он приводил его пьяного из кабаков, он следил за медведицей, убирал за нею, он выводил у Люськи вшей, плел ей косы и следил, чтоб не была она голодной. Он нажился один, насмотрелся на сосущую от голода свои пальцы сестричку, он считал, что им, наконец, повезло.

Да, теперь они не голодали. Вернее, не голодали так, как прежде. Яков умел заработать. Правда, и потерять деньги тоже умел. А у Сергея проявлялись сейчас отцовские черты. Отец его был настоящим хозяином, куркулем. За что и пострадал – его расстреляли семь лет назад.

Сергей начал припрятывать деньги от Якова. Нужно было кормить Лейлу, кормиться самим, пока цыган пил. Однажды он признался Якову, что они из сосланных, и теперь пьяный Яков называл его кулаком, догадываясь, что тот припрятывает заработанные на представлениях деньжата.

– Ох, жаден ты, Серёга! Не зря вас сослали, не зря-а ... Куркуль! И верно куркуль! Жить надо проще ...

В больших городах они не останавливались, Яков побаивался тамошних властей. Больше ездили они по селам и провинциальным городишкам.

Вопрос жилья доставлял всегда множество хлопот. С медведем их пускать никто не хотел. Люди питали непобедимое предубеждение против хищных зверей. Поэтому искали лачугу они подальше от жилых мест. Лейла, привыкала везде быстро, в дороге спала, на новых местах, в сараях и подворьях металась какое-то время, а потом успокаивалась.

Сергей жалел ее, разговаривал с ней, как с человеком. Теперь говорить ему было особо не с кем. Люся мала, а Яков держал его за дитя несмышленое. Вот и говорил он с Лейлой.

– Батю мово постреляли большевики, Лейла. Я маленький был ещё, плохо помню. Испугался, и думал, что мамка теперь не сварит киселя, жалел. О киселе больше жалел, чем о папке. Казалось, ну, убили ну и чего? Встанет да домой вернется. А мамку вот я уж сам не уберёг. Виню себя. Большой ведь, а того не понял, что не ела она ниче, все мне да Люське скармливала, что давали. Не хочу, говорит, есть. Вы ешьте.

– Ты, Лейла, хорошо живёшь. Кормют тебя, поют, чешут, клещей таскают. Мне б так жить, как ты живёшь, а ты гадишь. Зачем дверь погрызла? Дядька платил за тебя. Чуть с сарая не выгнали. Медведь ты, вот кто! Медведь, он и есть медведь. Ничего человечьего.

Лейла грызла оторванную от двери доску, чавкала, косила коричневыми глазами на Сергея. И казалось, что стыдно ей было за содеянное.

***

В городок или большое село Узловое прибыли они на грузовике. Яков с Лейлой ехали в кузове, а Серёжка с Люсей в кабине. Серёжка не понимал Люську, которая уснула у него на коленях почти сразу. Как можно?

Серёжка был в восторге. Поражало все: сумасшедшая скорость, возможности руления, кнопки и рычаги, с которыми водитель управлялся так лихо. Да и сама дорога поражала. Кругом расстилались поля, пестрели леса, пробегали населенные пункты.

В поезде они ездили в грузовых вагонах с высокими оконцами, до которых Сережке было не дотянуться. А тут он смотрел в лобовое стекло и казалось, что это не машина несёт его, а сам он летит по дороге, обгоняя облака.

Привез их грузовик на пустырь. Вдали стояли двухэтажные городские постройки. Яков сговорился с шофером, уже нашел жилье, но нужно было ещё дойти по тропинке по полю до одиноко стоящих построек.

Лейла, отдохнувшая в машине, шла бойко и ходко. Шел дождь, вечернее небо затянуло и было как-то тоскливо на душе у Сережи, предчувствие чего-то нехорошего давило на плечи.

– Яков, мне что-то тут не нравится.

– Брось дурость напускать, – цыган устало скользил по глинистой грязи, в последнее время и у него на душе и у самого было муторно.

Они пришли к одиноко стоящим сараям. Здесь только одна коробка, похожая на старое зернохранилище, а рядом с ней длинный ряд низких сараюшек и заброшенная мельница.

Долго ждали на улице хозяина, спрятавшись под навес. Лейла лежала, Люська сидела рядом. Медведица грела свою подопечную.

Вскоре пришел лохматый мужичок, заросший бородой, не глядя на медведя открыл им сарай, поговорил с цыганом об оплате и ушел, прикрываясь воротом фуфайки.

Внутри высокого сарая – хранилища было пустынно и холодно. Яков велел перекусить и покормить медведицу, а потом прижался к Лейле и завалился спать. А Сергею не спалось. Он наваливал на себя сено, слушал как гудит где-то на мельнице порывами ветер, льет с крыши вода, и думал о том, что ждёт их дальше.

Их кормилец цыган Яков всё больше пил. Иногда уходил в запои на несколько дней.

Серёжка уж научился сам управляться с Лейлой, но однажды на площади, когда решил он подзаработать без цыгана сам, его чуть не забрали в милицию.

– Ты чей будешь? Медведь чей?

– Мой. Мой медведь, – Серёжка держал Лейлу за цепь, перехватил за ошейник, подтянул поближе к себе.

– Мать есть?

– Есть..., – врал Сергей.

Он уж слышал о том, что таких, как он с сестрой болтающихся детей сейчас собирают, отправляют в колонии и детские дома.

Милиционер близко подойти не решался.

– Беспризорник?

– Нет. У меня и мамка и папка есть. Просто папка вон там, в кабаке. Запил он.

И это была полуправда – в кабаке пил Яков.

Милиционер походил еще вдоль подвод, возле которых устроил представление Серёжка, нервно поправил ремень с наганом и ушел.

А может и лучше будет в детдоме? Там, говорят, кормят. Да и Люська под присмотром будет... Но про приюты рассказывали и страсти. Говорили, что где-то на путях нашли целый закрытый вагон с умершими детьми. Их везли куда-то, и забыли на запасных путях...

А ещё Серёжку держала любовь к медведице. Что ждёт ее с Яковом? Пьяный, он совсем забывал о ней.

– Эх, Лейла, Лейла.­.. Сироты мы с тобой. Мамки и папки у нас нет.

Предчувствия Сережки начали оправдываться уж на третий день пребывания на Узловой.

В первый день поработали хорошо, в четырех местах городка, пока не устала Лейла.

А вечером Яков опять пил. И пил он три дня к ряду.

Сережа с Люсей жгли костер у сарая, варили похлёбку. Они не бедствовали.

– Крутит душу у меня, Люська, в три погибели крутит.

– Почему? – хлопала шестилетняя Люся голубыми своими глазами.

– Да потому что плохо кончит наш Яшка. А мы уж домой не могём возвернуться – беглые мы с тобою. Куркули. Только ты не говори никому, говори – по бедности родители померли.

– А вдруг мама ищет нас, вдруг жива она.

Серёжка вздохнул, сцепил зубы и промолчал. Глупая Люська, все верит, что мать вернётся. Пусть верит.

А ему сейчас хотелось кричать, кричать ей, что нету больше мамки, не вернётся она.

И мир был вокруг чужд и страшен, он словно остался в этом мире совершенно один со своей бедой и беспомощной сестрою. И все его пугало: и отсыревшие за ночь от росы поля вокруг, и яркое дневное солнце, и мокрые крыши домов вдали.

Там, под крышами этих домов, живут люди. У них есть свои дети. А они тут – в открытом поле, в сарае с медведем, никому ненужные.

Лишь Лейла и ответственность за нее держали Сережку тут.

Когда деньги подошли к концу и кормить медведицу стало нечем, он направился на поиски цыгана по городским кабакам. Лейлу прикрыли, подперли дверь палкой.

– Лейла, сиди тут. Мы скоро.

Вместе с Люськой направились в городок. Ходили они долго, выспрашивали про цыгана. Личностью он был заметной – красный жилет, сафьяновые расписные сапоги.

И наконец нашли. Увидев их, отмахнулся, погнал прочь. В полутемном подвале какой-то забегаловки Яков играл. Играл азартно, со злостью кидая карты на стол.

Люська сидела на траве возле кабака, ждала, а Серёжка то подходил к дымящей компании, то уходил прочь – никак не мог допроситься Якова пойти домой.

Медвежатник Яков играл с необузданным и свирепым типом в большой фуражке. Самогон в этот раз не пьянил его, лишь тело становилось жёстче и собранней. От выпитой водки изнутри грело, крупный выигрыш кружил голову, заставлял куражиться над проигрывающим. Его партнер грозно и грязно ругался.

Сережке было страшновато.

И вдруг мужик этот вскочил и начал кричать, что Яков жульничает. Он требовал назад деньги, а Яков смеялся и грозил ему пальцем. Поднялась дикая свалка и грызня. Свалка перекочевала на улицу.

В кулаке мужика в фуражке мелькнул кривой нож. Серёжка ринулся на помощь Якову. Он вскочил перед обидчиком, выставил вперёд руки со сжатыми кулаками. Сейчас им руководила горячая тяжкая ярость, она заставляла замирать сердце. Сергей матерился, кричал, как ненормальный.

Жилистый крепкий мужик лёгкого пихнул Серёжку всторону, тот упал, прикусил губу, из нее потекла кровь.

Лёжа на земле Серёжка увидел, как изловчился мужик и всадил нож цыгану в спину. Яков взвыл и рухнул на землю, захрипел, дернулся и замер. Мужик шало попятился, с силой пнул уже мертвое тело. Потом шагнул назад, присел и вытащил из кармана цыгана кожаный кошелек с деньгами.

Серёжка оцепенел, а когда мужик умчался во дворы под крики толпы, подполз к Якову.

– Дядь, дядь, а мы как же?

– Как же мы? Как же Лейла теперь? Яша...

Он тормошил Якова, но Яков был мертв. Серёжку подняли за шкирку. Он оглянулся: перед ним стояли милиционеры.

– Отец твой?

– Нет, – покачал головой Серёжка.

От горя и бессилия, он и не заметил, как их с Люськой поручили каким-то мужикам. Очнулся он на телеге.

– Куда мы едем?

– Как куда. В приемник, знамо.

– Это в колонию что ли?

– Ну, уж не в колонию, а в приют, но до него ещё доехать надобно. Сейчас в милицию пока, а потом в приемник. Накормят, обреют... Мужики переглядывались, посмеивались.

– Нет, нам нельзя, у нас – мишка.

Сергей собрался спрыгнуть с телеги, но тут один из мужиков рявкнул громко.

– Сидеть! – он дернулся. И только сейчас на его ремне Серёжка заметил кобуру, – Сидеть, пацан. А то ведь и в колонию. Вон руки-то у тебя в крови.

Сергей глянул на свои руки – они и правда были в крови, в крови Якова.

– У нас медведь в сарае, дяденки. Не вру я.

– Ох, братки беспризорники. И чё только не придумают... А ведь вам помочь хотят. Шоб не болтались вы по улицам голы-босы.

– Та разе они поймут. У меня тут один в котел для варки асфальта залез. Еле выковыряли дурака.

– Я не вру, хотите – покажу.

– Сиди уж. Тебе ещё об убивице в милиции докладать. Видел его?

– Видел, – Серёжка опустил голову.

В милиции он тоже твердил про медведя. Адреса точного он не знал, но подробно описал место, где сидит Лейла. Усталый милиционер кивал, обещал разобраться, но больше спрашивал о мужике в кепке, который зарезал Якова. Сергею Якова было жаль, он плакал, сидя перед милиционерами, растирал грязными руками слезы.

Вскоре их с Люсей повезли куда-то в пригород, привезли в место, похожее на тюрьму, с решетками на окнах. Дядька в белом халате велел раздеваться, осмотрел. Их обрили наголо. Серёжка смотрел, как плачет Люська глядя на круглую лысую свою голову и на тяжёлую косу, лежащую на полу, которую потом сожгли на дворе.

Толстая крикливая тетка заставила их вымыться и выдала им чистые рубахи и штаны. Люська сейчас была похожа на пацаненка – лысая, в длинной рубахе и подвернутых широких штанах.

– Не плачь, Люська, вырастут косы. Зато вши кусать не будут.

– Ужин прошел, вот держите, – глядела жалостливо на них тетка.

Им дали по куску хлеба и развели. Люсю повели к девочкам, а Серёжку привели в большую тихую комнату с высокими окнами в решетках. Под белыми простынями тут спали мальчишки. Между койками в проходе сидел дежурный с кобурой. Сережке отдельной койки не хватило, и его положили рядом с маленьким худым мальчонкой лет восьми.

– Я – Венька, – шепнул тот, – А ты?

– Серёга...

Но больше они не разговаривали, прикрикнул дежурный. Серёжка лежал и смотрел сквозь прутья решетки окна на звёздное небо. Где-то там есть созвездие Большой медведицы.

Интересно, куда заберут Лейлу теперь? Ей бы в цирк. В цирке под шатром Серёжка был однажды. С мамой и папой... ещё живыми. Тогда папа рассказал ему о Большой медведице.

Вскоре, обняв пацаненка, думая о двух медведицах: звёздной и настоящей, Серёжка крепко спал.

***

Уже больше суток Лейла была одна. Она тревожилась. Нервы заставляли метаться. Она беспокоилась за хозяев и маленькую Люсю. Несколько раз Лейла принималась реветь от отчаяния, скребла половицы. Сегодня ей не дали даже воды, очень хотелось пить.

Она легко могла вырвать крюк из стены, на которой висела цепь, но это было серьезным нарушением, и она не решалась.

Но когда к концу подошли вторые сутки, Лейла не сдержалась. Она сорвала цепь с крюка, одним махом выбила дверь и вышла наружу. Уже смеркалось, Лейла вышла на темную проселочную дорогу.

Справа виднелся зелёный лес, а влево густо поналепленные дома. Любой другой хищник бросился бы в лес, но не Лейла. Она привыкла к людям, она доверяла им, они угощали ее сладостями, никогда не причиняли ей боли.

Лейла направилась налево – в город. Горели окна домов, воздух был сумеречным.

– Аааа! Помогите! Медведь! – услышала она и шарахнулась в проулок.

Крик ее напугал. Она трусцой помчалась в дома, цепь гремела позади нее. Собаки заходились в истошном лае, и Лейла бежала все дальше, распугивая повстречавшихся людей.

В конце концов она выбежала к реке, влага реки потянула к себе, она спустилась в кустарник пологого берега, жадно, сверкая перепуганными глазами, напилась воды.

Где ее хозяева, она не знала, но всем своим звериным нутром почуяла беду. С ее любимыми людьми что-то случилось. Она ещё немного пометалась по берегу. Волнения и спустившаяся тьма заставили ее залечь тут, в кустах. Она нервничала, стащила ошейник. А потом задремала до рассвета.

***

Они ждали эшелон, чтоб отправится на юг. Серёжка уж смирился с участью приютского. Да и как им с Люськой ещё жить, если ни в детдоме? Каша была жидкой, суп мутной баландой, пацаны говорили только о еде, эта тема была излюбленной. Все голодали и тут.

И вот по истечении пары дней объявила им Изольда Борисовна, старая хромая вечно усталая их воспитательница, что эшелоном они отправляются сегодня. Об эшелоне она знала давно, но по опыту доставки беспризорников уж знала, что говорить об этом заранее нельзя. Беспризорники – народ ненадежный. Обязательно будут побеги, а у нее свой план.

– Мужики, как бы медведь нас не загрыз. Говорят шастает по городу огромный медведице, людей в клочья дерет, – шептал щербатый Сашка по прозвищу Крен. Зубы он потерял в драке на местном рынке. Там его и взяли.

– Какой медведь? – выкрикнул Серёжка.

– Какой, какой? Из лесу припёрся и людей жрет. Чай, не только у людей голод-то. Медведи в лесу и те голодают, – деловито со знанием дела ответил Крен.

И Серёжка все понял. Это Лейла. Никакой медведь из лесу в город не пойдет. Он так надеялся на милицию, надеялся, что Лейла давно в цирке или хоть где-то под присмотром людским.

Он разволновался, схватясь за бритую голову, сидел один, опершись на колени. Лейла ... Лейла ... Если осталась она одна, как же плохо ей сейчас! Ему нужно было в город. Сейчас ему нужно было туда.

Детей приемника строили во дворе, они должны были пешком пойти на вокзал. Он искал глазами Люську в толпе девчонок. Но девчонки были бриты, одеты в белые рубахи, он никак не находил ее.

А когда пошли по улицам города, охраняемые надежным караулом, когда завихляли по коротким проулкам, он сказал маленькому Веньке.

– Венька, Люське моей скажешь, что найду я ее потом. Пускай не боится. Слышишь, скажешь – Серёжка вернётся.

– Ты драпать хочешь? Дурак, у них же ружья...

– Да не будут они стрелять, а у меня дело есть важное. Не дрейфь...

***

Медведя загнали в глухой двор с аркой. Из двора был один выход, но лесному зверю найти его было невозможно. Это был сквозной подъезд, двери которого не запирались никогда, но сейчас их прикрыли.

Все жильцы дома спрятались в ужасе по квартирам, но торчали у окон. Медведица металась по двору, среди веревок с бельем. Она ходила вдоль окон, заставляя жильцов первых этажей шарахаться от окон.

Это обстоятельство и мешало применить ружья – вокруг окна, а в окнах люди.

– Че-то не то с ним. Бешаной навроде. Все дыбом встаёт – пугает.

А Лейла правда, как и полагалось опытной артистке, при виде толпы вставала на задние лапы, собираясь танцевать. Сейчас, видя людей в окнах, она тоже поднималась на лапы, надеясь, что люди угостят ее.

Рьяный охотник Захар Нелепин вызвался помочь местной милиции. За медведицей они ходили уж битых два часа, но никак не находилось места, где можно было безопасно выстрелить. Медведь рвался на многолюдные улицы, метался по городу и вот наконец, забежал в этот двор.

– Здесь и кончим зверину, – констатировал Захар.

– Странный Мишка, давно мечется, а не нападает ни на кого..., – жал плечами молодой милиционер Василий Завьялов.

– Сытый. Лето же...

Охотник решил подойти поближе, с ним вместе два милиционера и ещё пара мужиков добровольцев. А Василий всё думал, что если медведь своей тушей навалится на одного из них, то уж никакое ружье не спасет – подавит медведь мигом.

Охотник Нелепин остановился возле столба, привалился, прицелился. Медведь метался, нужно было окрикнуть его. Захар уж заметил – при окрике медведь встаёт на задние лапы, подставив свой серо-бурый лохматый живот под пулю. Промазать нельзя. Сзади окна, да и слава пойдет нехорошая. Здесь знают его, как отменного стрелка.

– Эй, зверина! – крикнул он яростно, вскинул ружьё и коротко прицелился!

Он был прав. Мишка оглянулся и тут же поднялся на задние лапы, засучил передними.

И тут краем глаза Захар увидел метнувшуюся к медведю белую тень. От сквозного подъезда, позади медведя к нему со всех ног бежал лысый мальчишка в белой рубахе.

Он кричал. Не понятно было, что, но кричал он что было сил.

Медведь опустился на четыре лапы, оглянулся и помчался к мальчонке. Нужно было стрелять, стрелять... Ведь завалит мальчишку...

Но Захар растерялся. Вся эта ситуация была очень странной. Что делает этот пацан! Что делает!

А Сергей несся, что было сил. Он сбежал, он долго искал место, где ловят медведя. И вот он здесь.

Собралась в этом спасении медведицы вся его скорбь и детская вина. За то что не смог папку спасти, за то, что мамку не уберёг и разрешил вот так просто чужим мужикам унести ее за руки и за ноги, не запротестовал тогда, не заступился.

А вот сейчас он должен, должен спасти Лейлу, как будто замолить вину свою перед родителями.

Мужики затаили дыхание. Медведь повалил мальчишку, они перекувырнулись. С наганами и ружьями мужики неслись туда. Завалил!

Но тут мальчишка вдруг вскочил на ноги, закричал:

– Не стреляйте! Не стреляйте! Это Лейла, она артистка! Не стреляйте!

Он наклонился вперед, бежал им навстречу, кричал так, что лицо его побагровело, на шее посинели вены. Сзади за ним двигался и медведь. Мужики, нацеленные на медведя, готовые выстрелить в любой момент ничего уже не понимали.

– Лейла! Лейла, – мальчонка не опасаясь медведя дёргал его за холку, – Давай! Цыганочка, Лейла, цыганочка!

И тут вдруг мальчишка запел, заплясал. Медведь поднялся на задние лапы, закружил тоже. Мальчонка встал с ним в пару, взял за лапы, они танцевали вместе, почти вальсируя.

– Лейла, умница. Умница, Лейла! Где твой ошейник, Лейла. Лейла, я вернулся к тебе, видишь, я вернулся...

– Не стрелять! Отбой! – выкрикнул Василий.

Все пришли в замешательство, переглядывались.

– Вот это да... Цирковой что ли? – спросил Завьялов.

– Цирковая. Девка она. Лейла... Ее хозяина убили. Он цыган был, артист. И она....

– Убили? Вот те и на... Слушай, а она пойдет с тобой? Сможешь сам ее отвести?

– Конечно. Голодная она, есть у вас чего? – Лейла чавкала рукав Сережки.

У мужиков нашлись лишь пара сухарей. Лейла жевала, косила испуганными глазами на мужиков. Серёжка гладил ее по шерсти.

– Натерпелась... Натерпелась, моя хорошая.

– Спас ты ее, пацан. Сам-то откуда?

– С приемника, сбежал я..., – понуро ответил Серёжка.

Эти дни, пока пристраивали Лейлу, Серёжка жил у Васи Завьялова. Лейлу отправили в Пермь, там был зверинец. Она металась по клетке в вагоне, смотрела на Серёжку, а он ревел в три ручья, стоя на перроне.

– Держись, брат. Вырастешь, найдешь ее в Перми. А пока учиться тебе надо, – за плечи обнимал его Василий.

Серёжку вскоре с Изольдой Борисовной и ещё несколькими беспризорниками отправили в детский приют, где и нашел он свою сестру.

В Пермь он вернулся. Но не скоро ... Только уж после войны, капитаном с медалями на груди и большой тыквой.

***

Сколько лет прошло...

Сергей стоял на крыльце своего дома. Времена изменились. Вся жизнь позади, и история с медведицей тоже.

– А я после войны искал тебя в Перми-то. Да, искал... Но мне сказали, что померла ты в сорок третьем. А я тыкву тебе привез. Еле допер тогда. Отдал работникам там, для медвежат. Так вот ...

Нужно было идти в дом. Но он ещё долго стоял и смотрел на небо.

– Свети и дальше, моя дорогая Лейла. Свети...

И казалось, что Большая его медведица встала на задние лапы – она его приветствовала ...

Источник