Ухватить счастье.

Валентина почти бежала по деревенской вечерней расхлябанной улице. В руках – свёрток. Яйца, блинчики...

Волосы выбились из-под пухового старого платка, она спешила и ругала на чем свет стоит сватью Зойку.

Это ж надо – Клавка приехала ещё утром, а она ей сказала об этом только сейчас, уж к ночи. Вот гадина!

Знать бы – мяска б потушила, пирогов поставила б. А теперь вот собрала, что было.

– Здорово, Кузьминична, – поклонилась в двери, – Вот, – протянула свёрток, – Блинчики тут, а тута яички свежие.

– Да чё ли нет у нас? – маленькая в клетчатой новой шали на плечах Кузьминична, оговаривая, свёрток взяла.

Приходились они друг другу родней, Кузьминична – двоюродная сестра покойного мужа Валентины.

"Шаль Клавка привезла, конечно. Натянула уж" – подумала Валентина, но вслух сказала:

– Красота-то какая! Ух ты! Вот это шаль! Таких и не видывала! – она уже искала глазами Клавдию, а как увидела, запричитала, – Клавочка! Вот ведь! С приездом тебя! Здорова будь! А я ведь только узнала, не сказала мне Зойка – глупая баба. Я и побегла сразу, а завтра пирогов вам принесу, мяска потушу...

Клавдия в синем спортивном костюме, крашеная хной, сидела на диване –нога на ногу.

Валентина разулась, сняла фуфайку, подтянула чулки, вошла в комнату.

– Здравствуй, тёть Валь.

– Ну, как дела твои, Клавочка? Как Москва?– села Валентина, сложила руки.

– Ой, Москва... Да разве вам расскажешь? Живёт Москва, строится гигантскими темпами, опережая планы пятилетки. А мы – в ней.

– Москвичка ты совсем, красивая вон, – Валентина обернулась и громко крикнула в дверь, – Вер, слышь чё говорю: красивая, говорю, Клава-то у тебя, москвичка!

– Тёть Валь, знаю зачем пришли. Что могу сказать: если б не связи мои, хрен бы чё вышло. Но я ведь тоже там не последний человек, слушают меня. Вот и... Собирайте Ольку свою, деньги на первое время дайте. Со мной поедет.

Валентина поперхнулась, прижала руку к груди:

– Кла-Клавочка..., – она мотала головой от охватившей радости, – Клава, век благодарна буду. А как же там...

– Общежитие дадут. Ну, условия аховые. Но в заводской столовке сейчас судомойки требуются. Туда и пойдет. Там пошевеливаться надо, скажи ей... Ну, я в дороге, в поезде, расскажу ей все. Главное, чтоб взяли.

– А что, ещё и не взять могут? Ты ж договорилась...

– Тёть Валь, это тебе не ваша деревня! – занервничала Клава, – Договорилась, да, но пока в кадрах трудовую не выписали, всяко быть может. Москва-а... А у нее чего? Ни образования, ни опыта, ни кожи, ни рожи... Девчонка деревенская. В Москве жить тоже, знаешь ли, не просто. Там ум нужен и расчет.

Валентина сейчас пристраивала младшую дочку Олю. Детей у нее было пятеро. Сейчас в доме жила ее старшая дочь с двумя внуками и Оля, младшая.

Старшая ушла от мужа-пьяницы, вернулась в материнский дом.

Ольга два года как закончила школу, не поступила в техникум, и больше никуда не стремилась.

Была она тихая, спокойная, женственная. Казалось, создана для семьи. Даже внешне мягкая: покатые плечи, узкая талия, и тяжёлый низ. Но ноги, хоть и полные, прямые, привлекали порой мужские взгляды.

– Ох, Олька, ты уж не наклоняйся так, а то Егорыч дар речи потеряет, – хихикали бабы на ферме, – Зад-то у тебя уж больно хорош!

Валентина отправляла ее на танцы в клуб, но Ольга засела дома, нянчилась с племянниками, старательно работала на ферме. В клуб она ходила – только не на танцы, а в библиотеку. Вечерами читала книжки.

– Дались тебе эти буквы! Ольга! Брось! Замуж пора, а ты...

Никто из детей Валентины в люди особо не выбился, все работали в местных колхозах. А вот Клавка, дочь Веры Кузьминичны – молодец! Уехала в Москву, да и устроилась там в ресторан! Теперь приезжает к ним и смотрит на всех свысока: модная, с деньгами и подарками.

Вот и надумала Валентина через нее пристроить Олю. Чего девка сидит? Пущай едет. Москва всё-таки... Может там судьбу свою найдет? Другую – московскую...

Уж два года задаривает она Кузьминичну, пишет Клаве письма, просит – пристроить дочь. И вот, наконец...

***

Оля проснулась от того, что койка дрожала. Вспомнила – едет она в поезде. Хлесткие удары дождя били по стеклу.

Как во сне – вокзал, отъезд, слезы матери, ворчание Клавдии.

В поезде Оля все делала не так. Оказалось, что взяла не ту одежду, не ту еду, не так стелила белье и даже сидела – не так.

– Деревня, она и есть, деревня..., – ворчала Клава, –Перед людьми с вами стыдно.

А Оля улыбалась и старалась Клаве угодить. И когда забралась на верхнюю полку, улыбалась тоже. Тут было хорошо, уютно, за окном бежали огни, и Оле не верилось, что она едет в самую настоящую Москву.

Всего скорей, ее не возьмут на работу. Она ж ничегошеньки не умеет. Так говорит Клава. Но все равно поездка эта была и тревожной и радостной.

Москва встретила гомоном вокзала, спешащими толкающимися людьми и мелким дождем.

Оля глазела по сторонам, оттого раздражала Клавдию.

– Господи! Да что ж ты за клуша такая! Тащи уже...

Они везли соленья и варенья, чемоданы были тяжёлые.

Метро – штука страшная, Оля ухватилась за перила обеими руками, Клава мотала головой, закатывала глаза.

В поезде метрополитена Оля разглядывала людей и думала о том, что они здесь очень странно одеты, и очень разнообразно одеты. Интересно было предполагать –куда они держат путь, что происходит в их головах, о чем они мечтают?

Очень многие здесь читали книжки. И Оля подумала, что ни за что бы не смогла читать тут, где столько всего интересного.

Наконец, они притащились к общежитию. День был суетный, они бегали в кадры, к коменданту общежития и опять в кадры.

Усталая Клавдия ворчала, а Оля ходила за ней хвостиком. И лишь к вечеру стало ясно – Олю берут судомойкой и предоставляют место в общежитии.

– Сафронова, завтра – в медпункт за справкой, и сразу в столовую.

Оля кивала. Хоть понятия не имела, как все это отыщет на огромных заводских территориях.

В комнате стояло девять коек. Ей досталась койка прямо возле вешалок, у входа. Но Оля и тому была рада – наконец-то есть свое местечко.

Женщины в комнате оказались разновозрастными, все с этого завода, но из разных мест: разнорабочие с цехов, уборщицы, диспетчер, работница из лаборатории и столовой.

Рядом с Олей оказалась лаборантка Зина – шустрая, маленькая девушка двадцати пяти лет.

– Зин, а где тут медпункт и столовая? –Оля уж поняла, как надоели мытарства с ней Клаве, решила, что найдет сама.

Клавдия жила в этом же общежитии, только в другом крыле. Делила комнату на двоих с подругой. Та часть называлась семейной. Правда, условия там были те же: кухня, туалет и душевая – общие на этаж.

И работала вовсе не в ресторане, а в той же заводской столовой.

Работа оказалась нелегкой. Ольге выдали огромный халат, косынку. Быстро объяснили процесс. В зале стоял гул, было людно и душно, посуду тут ставили в окошко сами посетители.

Уже через неделю ей каждую ночь снились белые тарелки и граненые стаканы. Проснувшись, казалось, что она их мыла всю ночь – ноги и спина гудели, кожа ладоней сморщилась от горячей воды.

Их столовая располагалась в длинном двухэтажном здании.

"Ешьте повидло фабрик Главкондитера" – гласил плакат на двери моечной.

Судомоек посуды было пятеро. Ещё две – мойщицы котлов и кастрюль.

Ей казалось, что она не справляется, устает больше всех. А когда присмотрелась, обнаружила – по всем правилам, в трёх водах и трёх ваннах моет посуду только она. Оттого и получается у нее медленней, не убывает гора грязных тарелок подолгу.

– Ты хлорку-то нет-нет, да пропусти. А то измучаешься..., – шепнула ей одна из судомоек.

Но Оля пока так действовать не решалась – у нее же испытательный срок. И когда все уже отдыхали и перекусывали, она домывала свою гору тарелок, поглядывая на плакат с лозунгом "Работница, борись за частую столовую и здоровую пищу!"

Приноровилась, стало получаться быстрее. Но вечером она валилась с ног от усталости.

Вскоре, без отрыва от мытья, она научилась сквозь посудное окошко смотреть в зал. Особенно нравилось наблюдать за девчатами. Они вываливались с мороза, веселые, румяные, в телогрейках, брючках. Толкались у раковин, занимали столик, становились в очередь.

У Ольги поднималось настроение. Здесь подруг она так и не нашла. Соседка Зина, разве что. Но смены их часто не совпадали, и вечерами, когда Ольга была в общежитии, Зина часто работала. Остальные женщины в комнате были постарше, да и дружеские связи их были уж налажены.

Однажды в моечной, когда все отдыхали, балагурили, сидя за столом, перекусывали, а Ольга, как всегда домывала посуду, к ним неожиданно зашла начальница столовой с сотрудницей.

– Сидим да?

Все подскочили, а начальница уж покрикивала, делая замечания.

– Тряпки почему не простираны! А здесь лужа! Это что за грязь на столах? Сушка почему не чищена!

Она подошла к Ольге, понюхала хлорированную раковину.

– Та-ак, мне человек нужен в зал управления. Как фамилия?

– Сафронова, – промямлила испуганная напором начальницы, Ольга.

– Халат сымай и пошли, Сафронова. А к вам через час загляну. Устранить! – показала она пальцем.

Ольга бросила недомытую посуду, окинула остальных извиняющимся взглядом и направилась вслед за начальницей.

Этот зал находился на втором этаже и был намного меньше. На столах – клеёнки, вазы с веточкой, соль, перец... Здесь еду разносили на подносах официантки. Ей дали форменный фартук и кружевную белоснежную наколку.

Второй официанткой была полненькая маленькая немолодая уж женщина. Представилась:

– Тетей Мариной зови. Твои столы правые, мои левые. Но, коль свободны, помогаем друг другу.

Все просто – на подносе носили они посетителям завтраки или обеды, предлагали добавки, убирали посуду и протирали столы. Питались здесь цеховые старшие мастера, инженеры и управление завода.

Здесь было тихо, все переговаривались в полголоса. Блюда были другими, сервировка – тоже. Работало радио, и утром они разносили подносы под производственную гимнастику: "Встаньте прямо, приготовьтесь к маршу. Марш начали: раз-два-три-четыре..."

Оля быстро разобралась в процессе, старалась. Людмиле Петровне – главной по этому залу, она понравилась, да и тетя Марина ее нахваливала: Оля успевала обслужить и столы с ее стороны, а после обеда быстро убирала зал, взмахивая над столами клеенками, стелила, разглаживала их ладошками, ставила вазу и солонку.

И уже через пару дней бежала она в отдел кадров переоформляться. Зарплата становилась больше на целых четыре рубля, а работа в три раза легче. Посуда отсюда тоже отправлялась в моечную на первый этаж.

Вот только Москва для Оли ограничилась территорией завода. Дорога: общежитие– столовая. Погулять хотелось, но одной было страшно, а Клава была вечно занята, или делала вид, что занята.

Иногда вечером Оля к ней ходила. Клава жаловалась на жизнь, на начальство, и на Москву в целом.

– Зря ты, Олька, приехала. Вот думаю, ниче тут ловить. Одни лимитчики. Вот и ты упашешься... Хорошо хоть с переводом в зал управления тебе повезло.

А под новый год случилось с Олей такое происшествие. Она, как обычно, несла обед на стол представительному мужчине средних лет.

Работницы, работающие тут давно, знали заводских управленцев по должностям и фамилиям. Но Ольга в эти подробности не вникала, структура завода была ей не понятна и, в общем-то, не интересна.

Она составляла с подноса тарелки, и вдруг мужчина жёстким басом тихо произнес:

– Сядьте!

Ольга поняла не сразу, продолжила свою работу.

– Сядьте на стул быстро! – повторил он.

И сказано это было приказным тоном. Стул был прямо рядом, Оля присела. Она собиралась оглянуться, потому что взгляд его был направлен куда-то за ее спину.

– Не оглядывайтесь. Возьмите компот, пейте!

Оля сидела напряженно, не понимала ничего, но компот пригубила. Она испугалась, растерялась и поглядывала на раздатку.

Людмила Петровна и Марина ситуацию подметили, смотрели на Олю, переговаривались, а Оля не знала, что и делать. Сидеть во время обеда за столом она не имела права, но кто этот мужчина и зачем он ее посадил рядом – не понимала, противиться боялась.

И тут тетя Марина вдруг подошла к ним, с подносом. Принесла борщ Оле и компот мужчине.

– Перекуси, Оль. Народу немного. Приятного аппетита, Павел Георгич, – поставила перед ним компот.

Оле показалось, что посмотрел он на нее с благодарностью.

– Недавно тут? – спросил Олю.

– Да, – она стеснялась, нехотя глотала борщ, очень хотела уйти, но продолжала сидеть и есть.

Тетя Марина летала по залу, едва успевая обслуживать народ.

– Откуда?

– Из Пермской области, деревня Балашовка, – у нее из рук валилась ложка.

– Москву видела?

–Не успела ещё.

– Хорошо. Пошлю из профсоюза к тебе, на экскурсию возьмут. Они там вроде на ВДНХ собираются. Не была там?

Оля жевала, поэтому лишь помотала головой – не была.

Оля выпила компот, выжидательно смотрела на соседа по столу.

– Как фамилия твоя?

– Сафронова... Ольга

– Иди работай, Оля Сафронова.

Оля подскочила с радостью, общество строгого начальника ее угнетало.

Объяснение этого его поступка получила почти сразу. Людмила Петровна была сведуща в заводских сплетнях.

Ковалев Павел Георгиевич – начальник самого большого шестого заводского цеха, был человеком известным и уважаемым. Только вот недавно развелся с женой – Ириной Венедиктовной, работающей тут же в конструкторском отделе инженером. Детей у пары не было, хоть прожили они вместе лет десять.

Да вот случилась банальнейшая анекдотическая история – муж вернулся из командировки, а дома, помимо любимой жены, ещё и коллега –старший мастер первого цеха.

Павел Георгич собрал вещички и покинул квартиру сразу же. А вот Ирина в содеянном раскаялась и пыталась мужа вернуть.

Только он не доложил жене, где проживает, в цех к нему не пройдешь, там спецпропуск, вот и ловила она его то в столовой, то возле автомобиля до или после работы – пыталась уговорить семью сохранить.

И в этот самый момент, когда заставил он Олю присесть, направлялась Ирина к его столику. Вот он и придумал, организовал себе защиту. Увидев, что он не один, присесть бывшая жена не решилась.

После обеда, когда убирались, и Ольга, прихватив двумя руками тяжёлый ведерный синий чайник, тащила его из зала в подсобку, прибежал парень.

– Кто тут Сафронова?

– Я...

– В субботу в девять ноль ноль в депо подойдёшь, на автобус. Тебя в экскурсионную группу включили. На ВДНХ. Не опаздывать! Хочешь купить там чего, бери деньги.

Ольга поставила чайник на пол, наклонилась. Вот это да! В общем-то, здорово. Только страшновато как-то... Одна...

Утром в субботу в депо она прибыла одной из первых.

– Привет. Кто будешь? – к ней шла приятная девушка в коротком пальто, брюках. Она улыбалась, и сразу Оле стало как-то спокойно.

– Я Оля Сафронова.

– Ага, отмечаю, – она черкнула что-то в тетрадке, – А меня Женей звать. Женя Нефёдова. Рано ты. Ещё и водителя нет. Не замёрзла? Сейчас ребята подвалят.

Ребята собирались, здоровались. Девочки подходили к ней, знакомились. Утром были все возбуждены, взвинчены поездкой. Все они были такие красивые, полные молодых сил, задора, энергии. Оля даже застеснялась своего деревенского пухового платка и старомодных бурок.

Но, похоже, никто этого не замечал. В автобусе пели песни под гитару. Оля этих песен не знала, она стянула платок, обернулась, слушала и улыбалась.

– Эй, осторожно там, – парням не сиделось, они шныряли по автобусу, – Смотрите! Вот это стелла!

– Чего? Чего?

– Стелла! Не знаешь что такое Стелла! Деревня!

– Ты чего Тишка у нас москвич. Он же рыжий – счастливчик.

– Не-е, рыжих девушки не любят, какой же я счастливчик?

Все кричали, смеялись, перебивали друг друга.

– А у меня кота в деревне Тишкой звали, – вставила Ольга.

– Рыжий был кот-то? – все опять смеялись.

– Почему был? Он там остался. Только серый, полосатый. Совсем не рыжий, – Ольга улыбалась.

А потом разговор зашёл о книге "Сто лет одиночества» Габриэля Маркеса. Многие не читали ее. А Ольга читала, и ей так понравилось, что о книге этой зашёл спор, и она смогла принять в нем участие.

Выставка просто потрясла. Как только увидели скульптуру Мухиной, притихли и оцепенели.

Книжные выставки, павильон "Космос", скульптуры животных, витражные стекла, мозаика, экспонаты. Оля боялась потеряться, она была в восторге, с открытым ртом застывала перед витражами.

Они ели мороженое, посыпанное шоколадной крошкой. И был этот день таким прекрасным, витала в нем такая великолепная атмосфера, что Ольге постоянно хотелось плакать.

– Ты чего это? – спросила ее Женя, – Уж, не плачешь ли?

– Нее, просто мне так все нравится! – замотала головой Оля, и вдруг и вправду расплакалась.

Все опять смеялись, но не над ней, а тоже от охватившего счастья.

Они были молоды, вся жизнь – впереди. И здесь, на этой выставке, казалось, что жизнь их будет непременно счастливой. Потому что нельзя по-другому в такой вот чудесной стране.

А на обратном пути запели "На позицию девушка..." Оля песню знала, запела тоже, повела грудным голосом. И Женя позвала ее в хор.

– У тебя же голос! Какое ты имеешь право скрывать такой голос! Завтра ждём в три. Мы по субботам и воскресеньям репетируем.

И Оля в воскресенье побежала бегом. С этими ребятами она была счастлива. Вскоре она уж танцевала кадриль, заменив какую-то заболевшую девушку. Кадриль танцевал и рыжий Тишка.

В следующие выходные Олю звали на лыжную прогулку, но у нее не было ни штанов, ни куртки, ни лыж. Да и ходить на лыжах она не умела.

Вечерами, отвернувшись к вешалке с пальто, Ольга размышляла о том, что девушки бывают разные. Одни – такие, как Клава. Они модничают, думают о том, как удачно выйти замуж, а другие, как Женя Нефёдова, они читают книги, поют песни, ходят в походы.

И Ольге хотелось стать именно такой, как Женя.

А Павел Георгиевич опять усадил ее с собой, спросил об экскурсии. Ольга была зажата, рассказала сдержанно.

– Оля, ты такая настоящая. Мало стало таких девушек. Хочешь, я тебе немного Москву покажу?

– Нет, что Вы! Я ..., – она испугалась.

– Тебе нечего боятся. Съездим на Красную площадь, посмотрим соборы... Я и сам давно там не был.

–Нет, не надо... Я сама..., – Ольга откровенно боялась его, пугалась этого внимания.

– В общем, жду тебя после смены. Да-да. И не отнекивайся.

Она так надеялась, что он забудет об этом приглашении, что пошутил, что заработался. Но он стоял у машины возле проходной, махал ей рукой при всех, в открытую.

– Ох, Олечка, иди. Разе ему откажешь? – вздохнула тетя Марина.

А потом, когда остались с Людмилой Петровной, смотрели, как усаживает Павел Ольгу в автомобиль, спросила риторически:

– И чего ему от неё надо?

– Известно чего, – ответила Людмила Петровна.

Тетя Марина покачала головой.

–Да нет. Павел – мужик серьёзный, – Жена вот попалась, вертихвостка, правильно – ушел. Может понравилась ему Оля-то, хорошенькая ведь.

– Ох, не знаю, – махнула рукой Людмила Петровна.

Эта поездка Ольге не понравилась. Вот и площадь прекрасна, и соборы великолепны, а вспоминать о поездке не хотелось. Павел Георгиевич просто прогуливался, немного рассказывал, был немного задумчив и рассеян. Скорее всего, он устал.

– Может Вы устали, так поедем лучше домой? – предлагала Оля, но он упрямо возил ее до самого вечера.

Уже стемнело, Москва зажглась новогодними огнями, а он как будто не хотел возвращаться. Привез в общежитие ее уже к девяти часам.

Слух о том, что завидный жених, теперь разведённый начальник шестого цеха приударил за новой официанткой, разлетелся по заводу в момент.

– Ну, ты, Олька, даёшь! Вот уж... У тебя ж и одежонки-то нет. Ты гуляла с ним?

– Гуляла, – кивала головой Оля.

–В чем? В своем пальто и платке худом что ли?

– Он не худой просто штопаный.

– Господи, чудеса да и только! Не поймёшь этих мужиков! Куда смотрят? Но ты молодец, сестрица! Держи удачу за хвост. Ухватила счастье, так не отпускай.

Клавдия распахнула свой шкаф:

–Та-ак! Сейчас подумаем, чем помочь тебе...

– Не надо, Клав, он мне не нравится совсем. Он же старый...

Клавдия оглянулась, бухнулась рядом на кровать.

– Ты дура? Ты хоть о матери подумай! Он ведь москвич. Квартиру, говорят, ему дают другую. В новостройке заводской. Даже если не женится, наплевать. Все равно, как за каменной стеной будешь. Ты только как-то себя в порядок приведи, брови хоть подщипли, хочешь, я тебе...

– Нет, Клав, не нужно. Сама я...

Она шла по коридору общаги, и стало ей почему-то дурно. Как тогда, когда укачало ее в грузовике, когда возили они молоко с фермы на продажу в город.

Зачем ей эта история с Ковалевым? Зачем она ему? Или Клава права? Выпал ей счастливый билет?

Слух об отношениях дошел и до ребят в клубе. Это чувствовалось, они дистанцировались, перед ней переставали хохмить и откровенничать. Шла подготовка к новогоднему концерту, а Ольга понимала, что в клубе она стала лишней. Ходить на репетиции она не стала.

Павел Георгиевич подзывал ее в столовой, подолгу говорил с ней, укрепляя слух.

Пришло письмо от матери. Клавдия, видимо, просила вразумить.

"Оленька, – писала мать, – будь умницей. Коль нашёлся хороший человек, возьмёт на себя ответственность за содержание твое, не противься. Подумай, ты ж не красавица какая, а простая деревенская девчонка. А тут – москвич. Судьба у нас, у баб, такая – терпеть да покоряться ..."

Оля читала письмо и плакала.

– Оля, а давай я тебе квартиру покажу. Мне дают в новом доме. Может подскажешь по-женски: чего куда поставить.

– Я не умею, Павел Георгич... Не понимаю в этом ничего.

– Ну, ты умная девушка. Не может быть... Буду ждать тебя у машины.

Хотелось побежать к Жене, спросить ее совета. Как ей быть? Но Женя была в отъезде, на какой-то молодежной конференции в Ленинграде.

И напала на Ольгу какая-то обречённость. Так значит так. Чем плох кавалер? Вон какой солидный... Жаль только, что она его побаивается... Но ведь со временем свыкнется...

После работы он ждал ее у машины, был галантен, но Оля мало чего замечала.

Они приехали к новостройкам. Просторный хол, сверкающий лифт, запах свежей краски, побелка на лестнице, звуки ремонта в квартирах.

Олю аж захватил этот дух нового жилья.

Они вошли в квартиру: комнаты большие просторные. Она вышла на балкон – этаж восьмой, а перед ней снежные крыши Москвы. Она уже улыбалась.

– Павел Георгич, я б вот тут кресло поставила, чтоб смотреть в окно. А тут – буфет, и люстру красивую сюда. А вот там..., – она перебежала с другую комнату, – Вот здесь диван и лампу, а сюда книжный шкаф обязательно. Это место для чтения, понимаете? – эхо ещё гуляло в пустой квартире.

Она летала по квартире, планировала.

– Оля! – вдруг перебил её он, – А выходи за меня замуж, будешь здесь хозяйкой.

– Что? – она оглянулась, застыла.

– Пойдешь? Многие об этом только и мечтают. А ты хорошая девушка, я сразу понял.

– Замуж?

– Да, замуж. Распишемся, работу можешь бросить. Займешься вот..., ,– он повел рукой.

Нужно было что-то сказать, а Ольга не знала – что. Поэтому замолчала, понурилась.

– Чего молчишь? Не нравлюсь? Стар?

– Нет, нет. Вы что! – подняла она руку.

И тут он подскочил взял ее за эту руку, обнял другой, настойчиво прижал к себе, поцеловал в шею.

Она оперлась руками ему в грудь, отталкивала.

– Нет, Павел Георгиевич! Нет! Отпустите, пожалуйста. Не пойду я за Вас.

Он расслабил руки, с удивлением посмотрел на неё.

– Не пойдешь?

– Нет, – она отошла чуть дальше, – Не пойду. Я боюсь Вас просто, вот и ездила. Вы же начальник. Боялась, что уволите, – она говорила, опустив глаза, но впервые откровенно, – Но я же не люблю Вас. Как же замуж-то? И Вы меня не любите.

– С чего ты взяла?

– Вижу ... Разе так любят?

– А как любят?

– Не знаю. Наверное, когда любишь, душа светится. А это... Это не честно как-то. Понимаете? – она направилась к выходу, – Простите меня, пойду я, – Оля открыла входную дверь, выскочила на площадку, побежала вниз по лестнице.

– Оль, ты куда? Куда спешишь, подумай ещё..., – выбежал он следом, смотрел сверху.

Ольга на секунду задержалась, посмотрела на него снизу вверх, качнула головой и припустилась дальше. Про лифт она забыла.

Выбежала на улицу, глотнула морозного воздуха, и сразу стало легче.

Забыла она и о том, что не взяла с собой денег. Шла по направлению к метро, быстро, стараясь не думать о только что произошедшем.

А когда подошла, начала шарить по карманам. Денег там не было. Она просто никогда не брала деньги на работу. Зачем они там?

Неужели идти пешком? Далековато, но дойти можно. Она сделала несколько шагов к переходу и тут услышала знакомый голос сзади:

– Сафронова! Оль!

Оглянулась, к ней в развязанной шапке-ушанке шагал рыжий Тишка.

– Ты чего тут?

– Тиш, привет! Понимаешь, понимаешь, я деньги не взяла, – она продолжала растерянно шарить по карманам, лезла рукой под полы пальто, – Мне б на метро, а я обязательно отдам... Честно!

И показалась она Тихону сейчас такой беспомощной, такой несчастной и трогательной. Просила копейки, как тысячи, а в глазах – слезы.

– Пошли, – теплой рукой он взял ее холодную ладошку, понял, что она дрожит, положил ее руку себе под руку и повел в метро.

Тихон чувствовал, как отозвалась ее ладонь на его пожатие и с радостью в сердце понял вдруг, что все эти слухи об Оле – сплошная глупая чушь.

Просто она совсем одинока тут, в этой большой многолюдной Москве...

Источник