Неизвестный XVIII век

Ф. Вольтер - один из столпов Просвещения, не только философ, но и, вероятно, исторический сказочник.

Уже многие писали о том, что историческое прошлое, которое всем нам, казалось бы, так хорошо известно, на самом деле является мифом, плодом воображения ранних историков. Не было никакой высокоразвитой античности, да и высокие достижения поздних средних веков тоже сомнительны. Если бы все было так с наукой и искусством, как описывается в «учебнике по истории», то к XVIII веку европейская цивилизация достигла бы в этих сферах небывалых высот. В принципе, нам так и кажется – век Просвещения, ученые и философы в полном ажуре, представления о мире соответствующие… Однако мы ошибаемся.

Знания о мире в эпоху Просвещения зачастую были на примитивном средневековом уровне, и этот удивительный и малоизвестный факт хорошо демонстрирует нам то, что никаких высокоразвитых культур до этого времени в Европе не существовало.

Наши представления о XVIII веке, помимо традиционной исторической картины того времени, являются результатом экстраполяции, логичного продолжения развития человеческой культуры предшествующих веков. Развитие искусств и наук, начавшееся в эпоху Возрождения и воспринимающееся как человеческий прогресс, приводит нас к восприятию XVIII века как эпохи во всех отношениях более совершенной. Вне зависимости от реальных достижений в это время, картина проходящего через века прогрессивного развития просто навязывает нам существование в XVIII веке высокого уровня естественнонаучного и гуманитарного знания. В нашем воображении европейцы того времени – как мы, только без самолетов, телефонов и компьютеров. Однако если убрать этот гипнотический прогресс и протереть глаза, то просвещенный век предстанет перед нами совсем в другом виде.

Прежде всего, поражают представления образованных (и далее я буду иметь в виду только их) людей Западной Европы об окружающем их мире: какие страны находятся рядом, кто и как там живет, каковы их история, обычаи и нравы. На основании сообщений западноевропейских путешественников, пересекающих Восточную Европу в середине XVIII века, создается впечатление, что вы попали в невежественное Средневековье, но не столько потому, что они описывают страшную отсталость и дикость восточноевропейских народов, сколько из-за того, что у них на родине об этих странах и народах практически ничего неизвестно. В виду относительно скромного масштаба европейских территорий, с одной стороны, и освоения Америки, начавшемся якобы более чем за два века до этого, с другой, такая картина кажется невероятной.

Употребляя слова «Восточная» и «Западная» по отношению к Европе, я допускаю условность, необходимую для того, чтобы читатель лучше понимал, о каких территориях идет речь. В самом XVIII веке таких понятий не было, как не было и четкого представления о том, что такое Европа в географическом смысле. Западноевропейские ученые и философы часто по отношению к другим людям, даже если речь шла о тех, кто проживает в Восточной Европе, идентифицировали себя просто как европейцев. Сама же Восточная Европа представлялась в Париже и Лондоне то как неизведанные территории между Европой и Азией, то как варварская окраина Европы, а то и просто как нечто на востоке, туманное, непонятное и пугающее.

В сознании Запада существовало деление на цивилизованную часть Европы и остальной мир, несмотря на то, где его страны находились – тоже в Европе или же в Азии. Эти страны особенно не различались, потому что для «европейца» они были одинаково отсталыми и дикими. Граница между двумя мирами проходила как раз там, где она и примерно проходит сегодня между Западной и Восточной Европой. На северо-востоке просвещенного мира последней «нормальной» страной была Пруссия. За ее восточной границей находилась Польша – варварская и нищая страна.

Южнее Польши была Богемия, менее варварская, но все равно отсталая. Далее – Венгрия и территория Балканского полуострова, находящиеся или до недавнего времени находившиеся под властью Османской империи и, следовательно, бывшие азиатскими и варварскими. Россия, будучи еще восточнее Польши и Венгрии, вообще, находилась за гранью реальности. Какие-то связные представления о ней Запад смог получить лишь с приходом к власти Екатерины II, поддержавшей Просвещение. Однако эти познания были такими слабыми, что не позволяли западноевропейскому сознанию вытащить Россию из небытия, оставляя место для различных гаданий и нелепых домыслов.

Не переписка, а реальные связи между двумя мирами, осуществляемые путешествиями людей, которые могли увидеть все воочию, были довольно-таки редкими. Среди лиц, пересекавших восточную границу Западной Европы, были и малоименитые дворяне и торговцы, и знаменитые личности вроде Казановы или Дидро. Но независимо от рода и знатности, описания их приключений – а только такими и считались их перемещения по Востоку – были одинаково востребованы. Каждый отъезд более или менее известного человека, отправляющегося на Восток, сопровождался торжественной шумихой, а особо слабонервные, которые по ряду причин были просто вынуждены проехать через эти дикие места, прощались с близкими, считая, что они могут и не вернуться назад. При этом основным пугающим фактором было не отсутствие цивилизации, а полная неизвестность того, что тебя ожидает в пути.

Впечатления, полученные путешественниками, были удивительно схожи в общем описании увиденного: грязь и нищета, обезлюденность и запустение, примитивность быта и беспросветное невежество, рабство и неприхотливость в желаниях, отсутствие маломальской культуры, а также отсутствие дорог, гостиниц и всех остальных удобств, которые сопровождают человека до его выпадения из цивилизованного мира. Все это видел путешественник, пробираясь по Восточной Европе в середине и даже конце XVIII века, а мы – в исторических книжках, посвященных Средневековью. Причем, следует отметить, что, согласно традиционной истории, в этом отсталом Средневековье западноевропейцы знали о других странах больше, чем их просвещенные потомки.

Когда же дело касалось более подробных описаний увиденного и пережитого, свидетельства зачастую получались противоречивыми, хаотичными и бессмысленными, а умозаключения непонятными или фантастическими. Неразбериха усугублялась тем, что главными знатоками по восточноевропейским странам становились философы и историки, видевшие Восточную Европу лишь в воображении, сидя в своих кабинетах. Именно на основании их трудов формировалось общественное представление о том, что происходит за восточной границей «европейского» мира. Так, признанным авторитетом по России был Вольтер, никогда не бывавший восточнее Берлина, а главным специалистом по Польше был Руссо, никогда не бывавший восточнее Швейцарии.

Мари Терез Роде, более известная как мадам Жоффрен, была хозяйкой популярного парижского салона, который посещали все известные философы Просвещения. В 1766 году она отправилась в гости к королю Станиславу Августу в Варшаву. Ее отъезд стал самым главным событием года и взбудоражил весь парижский бомонд. В ее лице французские просветители имели шанс лучше познакомиться с Польшей, и Вольтер назвал ее визит в Варшаву «эпохальным событием для всех мыслящих людей во Франции». Вплоть до 1773 года, когда в Сант-Петербург отправился Дидро, поездка Жоффрен оставалась самой знаменитой встречей Просвещения с Восточной Европой.

Польский король приглашал мадам давно, но та никак не могла решиться из-за экстремальности путешествия, выражавшейся в проезде по нецивилизованным местам, а также из-за дальности расстояния. Восточная Европа оставалась для Запада закрытой, но не из-за того, что существовал какой-то кордон, а из-за «экстрима», ожидавшего каждого путешественника. Поэтому даже обычные расстояния, которые нужно было преодолеть по этой территории, казались непреодолимо большими. Оказавшись же в Восточной Европе, путешественник ощущал себя на краю света. Для сравнения: если вести все отсчеты от Парижа, то до Берлина, за которым почти сразу начиналась польская граница, расстояние меньше, чем до Рима или Мадрида, а до самой Варшавы чуть больше; до Варшавы столько же, сколько до Лиссабона, но намного ближе, чем до Константинополя. На карте Восточная Европа рядом, но для парижан XVIII века она была безумно далеко. Это кажется странным, ведь в средние века люди вроде-бы запросто и свободно перемещались на более дальние расстояния. Не следует ли признать, что в виду менее развитой картографии и средств передвижения, меньшей информированности, а также из-за более диких нравов, все эти средневековые (я уж не говорю про античные) вояжи были просто невозможны?

Мадам Жоффрен стала очередными «глазами» для Вольтера и других мыслителей, которыми они рассматривали Восточную Европу, чтобы затем, согласовав «увиденное» со своими теориями, удовлетворить любопытство западного европейца. За десяток прошедших веков этот европеец так и не узнал, кто же живет с ним рядом. Понадобилось Просвещение, чтобы он смог познакомиться со своим восточным соседом. Но и просветиться, оказывается, было не так просто.

Считается, что мадам Жоффрен состояла в переписке с Екатериной. Известно, что писала Екатерина, однако что отвечала ей сама Жоффрен, мы не знаем, так как ее письма до нас не дошли. Зато дошли слова Александра Македонского, сказанные им в Персии – вот уж действительно на краю света – за два тысячелетия до знаменитого визита парижанки ко двору польского короля.

Европа маленькая. И если из Парижа в Варшаву по европейским меркам путь предстоял неблизкий, то из Вены в Прагу – совсем ничего. Это в два с лишним раза ближе, чем от Москвы до Петербурга. Тем не менее, Богемия относилась Западом, в том числе и австрийцами, к все тому же варварскому и мало исследованному Востоку. Отправляясь из Вены в Прагу, Моцарт попал в такое же захватывающее приключение, в какое попадали и другие западноевропейские путешественники, пересекающие восточную границу. Курьез состоит в том, что Прага географически находится западнее Вены.

Если бы Моцарт отправился из Вены действительно на восток, то, проехав почти такое же расстояние как до Праги, он попал бы на Украину, страну для западного сознания более загадочную, чем другие страны Восточной Европы. За полвека до богемских гастролей Моцарта Украина на Западе была неизвестна. В своей нашумевшей «Истории Карла XII», увидевшей свет в 1731 году, Вольтер пытается восполнить этот пробел. Он мысленно сопровождает Карла, который двигается по Европе с севера на юг. Но вот король попадает на заснеженную Украину, и вместе с ним туда забредает философ, вынужденный писать, что Карл, скитаясь по неизведанной Украине, заблудился и не знал, куда он направляется. Очевидно, однако, что заблудился на самом деле не Карл, а Вольтер, который, сочиняя эти строки в тиши своего кабинета спустя два десятилетия после описываемых событий, просто не знал, как реально обстояли тогда дела у шведской армии. Поэтому приключения Карла в действительности отражали уровень знания самого Вольтера об Украине, а вместе с ним и уровень представлений об этом крае всего просвещенного Запада.

«История Карла XII» как описание истории героя, вероятнее всего, использовалась автором как литературный прием, благодаря которому он мог сам, путешествуя по неизвестным землям, открывать их для западного читателя. Нашумела же книга Вольтера потому, что эту историю в Западной Европе не знали. Еще через два с половиной десятилетия он напишет новый бестселлер, на этот раз про Петра I. Познакомив Запад с сопредельными странами, Вольтер отправился дольше на восток, чтобы открыть для себя и для западного сознания Россию. Потребность же в этом возникла из-за того, что Екатерина вступила в союз с Францией и пробудила этим к своей стране интерес. Будь политика императрицы другой, знакомство Просвещения с Россией отложилось бы до более поздних времен.

Продолжая же историю плутающего по Украине Карла, Вольтер переносит читателя все дальше на юг. После поражения под Полтавой автор и его герой бегут в Крым, где находят приют у местных татар. Судя по описанию Вольтера, эти татары ничем не отличались от тех степняков, с которыми без конца воевали древние русские князья. В Крыму, конечно же, Вольтер, как и везде на своем пути, находит «запустение и варварство». Затем турецкий султан поселил заблудшего шведского короля на юго-востоке Балканского полуострова, в Демотике. Вероятно, для Вольтера эта область тоже представляла собой темное место, и он написал про Карла, будто «во всей Европе его полагали мертвым». Не знаю, чему здесь больше удивляться - тому, что король для всех умер или тому, что Вольтер исключил эту территорию из географии Европы?

Исторически-географический трактат Вольтера интересен и тем, что дает представление об уровне естественнонаучных представлений образованного Запада. Когда Карл, а вместе с ним и Вольтер, попали на Украину, они обнаружили там запорожских казаков, которые, по словам философа, были самым странным народом на земле. И действительно, удивляться есть чему. Этому народу, оказывается, было чуждо естественное размножение, и женщин среди них не было (иначе, наверное, было бы не чуждо). Для поддержания численности населения странные запорожцы отбирали или воровали детей у других народов и выращивали их в полном соответствии со своими законами.

Наполеон Бонапарт, читавший «Историю Карла» во время своего Русского похода, сомневался в достоверности вольтеровского повествования. И с ним трудно не согласиться.

Скифское золото. Считается, что это восхитительное украшение было сделано древними скифами более чем за 2000 лет до Просвещения. Однако европейцы XVIII века считали, что античные скифы живут рядом с ними.

Карта Восточной Европы XVIII века была в сознании Запада не столько географической, сколько мифологической. И чем дальше на восток, тем реальность становилась более фантастической. Если на Украине читатель Вольтера обнаружил странный народ, не знавший полового размножения, то в России можно, например, было найти так называемого скифского ягненка. Это животное росло на стебле подобно овощу, и впервые было описано в средние века. С тех пор многие продолжали верить в его существование, а его поиски продолжались и в век Просвещения. Так, один английский путешественник искал его в нижнем Поволжье в 30-х годах XVIII века. Французские энциклопедисты в 1751 году отнеслись к существованию этого овощного барашка скептически. В 1793 году в Россию отправился немецкий натуралист Петр Симон Паллас, и лишь его исследования окончательно стерли с мифологической карты это нелепое существо.

Будучи придворным историком Людовика XV, Вольтер в 1752 году издал «Историю Войны 1741 года», в которой Франция принимала участие. Центром военных действий была Прага. Как и раньше, читатель смотрел на события в Восточной Европе глазами Вольтера, а сам историк – глазами тех, приносил ему сводки с «восточного фронта». Вероятно, Прага оказалась так далеко, что понадобилось десять лет, чтобы до Вольтера дошла вся информация.

В 1741 году Прагу взяли французско-немецкие войска, но уже в следующем году она пала под ударами варваров. Ими на этот раз были венгры во главе со своей королевой. Ассоциация Венгрии с варварством у Вольтера была такова, что он представил королеву, триумфально въезжающую во взятый город верхом на коне и в костюме амазонки. Абсурдность этой ситуации состоит не только в том, что историк смешал современных венгров с античными амазонками, но и в том, что амазонкой оказалась Мария Терезия, дочь римского императора, королева Венгрии, Богемии, австрийская эрцгерцогиня и римская императрица.

Вскоре под ударами других варваров зашатается и сам западный мир. Вольтер выпустил в свет первый том своего «Петра» в 1759 году. Изображая армию русского царя полувековой давности, он описывает казаков. В них читатель опять узнает варваров, потому что автор пророчествует горе тому, кто попадет в их руки. Но в 1760 году в их руки попадает Берлин, и, оказывается, что за прошедшие полвека ничего не изменилось, и слова Вольтера звучат вполне актуально. Прусский король Фридрих, символически попавший с падением Берлина в руки варваров, в своем горе обращается к Вольтеру: «Умоляю вас, скажите, что заставило вас написать историю сибирских волков и медведей?.. Я не стану читать жизнеописание этих варваров; я был бы рад, если бы мог игнорировать сам факт их существования в нашем полушарии».

В 1775 году вышла книга Фридриха «История моего времени», в которой он объяснял свои поражения тем, что не мог противостоять многочисленным татарским ордам. В эти орды наряду с татарами он записывает казаков и калмыков, и считает их настоящей опасностью для всех стран, граничащих с Россией. Нечто похожее можно было увидеть и в книге Оливера Голдсмита «Гражданин мира», вышедшей в 1762 году. В ней автор пугает западного читателя нависшей над ним угрозой со стороны России, которая своим варварским вторжением готова затопить весь цивилизованный мир.

Дикость и варварство, сосредоточенные на границах Западной Европы (так и хочется сказать – империи) и на страницах книг XVIII века, вызывают смешанное чувство и хронологическую дезориентацию. Да и сами авторы часто проводят невольные параллели между современными и древними временами. Так, известный английский историк Эдуард Гиббон соглашался со своими предшественниками, считая, что казаки отличаются от древних русских только наличием огнестрельного оружия. Ему вторит Вольтер, говоря, что современные казаки ничем не отличаются от древних скифов и татар Причерноморья.

Слова Вольтера вносят еще большую сумятицу и расширяют хронологические просторы, на которых мы должны найти ответ на вопрос, на кого же были похожи казаки. Согласно традиционной истории первые татары объявились в Европе в XIII веке, а последний скиф умер в III веке. И ничего общего в их происхождении и культурах не было. Для Вольтера же не существует ни тысячелетняя пропасть между ними, ни этнические и культурные различия. Гиббон говорит о древних русских, Вольтер о скифах и татарах - оба не оставляют нам ни одного шанса понять, о каких казаках идет речь.

Этнографическая неразбериха царит на страницах книг всех авторов того времени. Восточная Европа наводнена скифами, сарматами, готами, даками, гуннами и другими древними племенами и народами. Многих из них можно встретить в описании истории одной страны, а затем, их же самых, - в другой. Все это идет вперемешку с венграми, поляками, русскими, татарами или, например, казаками. Одни авторы, упоминая старые народы, вставляют слово «древний», другие об этом «забывают». И если в одном случае когда, описывая современных русских, автор говорит о скифах, и из контекста становится понятно, что это просто образное сравнение, то в другом кажется, что историк действительно видит этих скифов или сарматов в XVIII веке.

Во втором томе «Истории Петра», вышедшем в 1763 году, Вольтер описывает Россию как край, где «скифы, гунны, массагеты, славяне, киммерийцы, готы и сарматы и сейчас находятся в подданстве у царей».

Французскому путешественнику Луи Филиппу де Сегюру, въехавшему в Польшу, показалось, что он очутился среди «полчищ гуннов, скифов, венедов, славян и сарматов». Похоже, что французский граф ничего не понимал ни в истории древней, ни в современной. Будучи в России и глядя на крестьян, он «видел» оживших скифов, даков, готов и прочие древние народы из совсем других мест. Путешествовал Сегюр во второй половине XVIII века, но найти в его наблюдениях какой-либо исторический смысл, кроме как то, что и в Польше и в России он попал к варварам, невозможно.

Американский путешественник Джон Ледъярд, участник последней экспедиции капитана Кука, посетив в 1787 году Санкт-Петербург и оценив обстановку, написал Томасу Джефферсону, бывшему тогда послом в Париже, чтобы тот мог не беспокоиться – второго вторжения готов, гуннов или скифов не ожидается. Сам же Ледъярд скифского нашествия не избежал, записав, что однажды с ним за одним столом оказался «скиф, принадлежавший к местному Медицинскому обществу». Современный историк, комментируя пассаж Ледъярда, называет это шуткой, основанной на традиционном для XVIII века смешении Восточной Европы с древней Скифией. А мы, комментируя историка, заметим, что когда шутки становятся систематическими, то это уже не шутки.

Скифомания благополучно просуществовала до самого конца просвещенного века, а ее апофеозом, пожалуй, было эмоциональное потрясение Наполеона, воскликнувшего, глядя на пылающую Москву: «Это настоящие скифы!». Для императора поджог своей столицы был настоящим варварством.

Засилие древних народов на страницах века Просвещения не понятно. Даже если исходить из того, что постоянное их упоминание является литературным приемом для лучшего изображения восточноевропейского населения, например, для подчеркивания его варварства, - это все равно кажется странным. Ведь все эти древние народы являются античными, то есть обитавшими в Европе за полтора-два тысячелетия до XVIII века. Описывать современный предмет посредством его такого глубокого прошлого абсурдно. При этом никаких других народов, обитающих в этом гигантском хронологическом разрыве, не существует. Ясно, что здесь что-то не так. Если же отбросить традиционные хронологические схемы и посмотреть на описания Восточной Европы непредвзято, то единственным объяснением этой странности будет существование древних народов непосредственно до современных. Непосредственно - это за пятьдесят, может, сто, но не более, лет.

В этом случае будет понятна и «ошибка» Вольтера, смешавшего вместе скифов и татар. Если первые татары предстали перед европейцами в XIII веке, то крымские, о которых как раз и пишет историк, объявившись в XV, никуда не исчезали и преспокойно дожили до XVIII века, то есть до самого Вольтера. Вместе с ними так же дожили и скифы, только теперь их все чаще стали называть по-другому.

Гиббон, изображая Восточную Европу, современную и древнюю, смешивает старые и новые названия. Так, независимо от описываемого периода, он упорно именует Днепр Борисфеном, на берегах которого у него в разное время обитают и скифы, и казаки. Англичанин Уильям Кобетт в 1801 году также видит на современной карте именно античный Борисфен. Описывая Украину, Гиббон приходит к выводу, что, находясь в руках казаков, она осталась в своем древнем первозданном виде. Борисфен же в XVIII веке оказывается символом этой неизменности.

Забавно, что Гиббон пытается проследить маршрут переселения древних готов, но этот путь удивительным образом совпадает с тем, которым двигался шведский король Карл. Готы также отплывают из Скандинавии, пересекают Балтийское море, идут на юг через Польшу, попадают на Украину и, наконец, оказываются в Крыму. Даже пути движения - и те не меняются.

В хаосе этнографии, который сеяли историки Просвещения, можно обнаружить некоторые закономерности. Так, например, под территорией древней Сарматии чаще всего подразумевалась Польша, а древняя Скифия ассоциировалась с Россией. Соответственно, сарматы и скифы, оказывались древними поляками и русскими. Однако до конца разобраться и понять, кто есть кто, мыслителям XVIII века, независимо от того, сидели они уединенно в своих кабинетах или оказывались на чужбине за одним столом со скифами, было не по силам. Объяснить это можно только отсутствием исторической науки в предшествующее время. Вследствие чего просветители обладали очень низким уровнем исторических знаний. Подтверждается это и состоянием восточноевропейской картографии.

Карта Европы якобы античного Птолемея. Несмотря на то, что в древности люди хорошо знали географию, совершали дальние путешествия, в XVIII веке европейцы имели до странности слабое представление о географической, политической и этнической реальности окружающего их мира.

Географические карты Восточной Европы в середине XVIII века были очень несовершенны. Именно это обстоятельство подвигло Вольтера написать, что Карл на Украине не знал, куда он двигается. Отсутствие собственных знаний об украинской географии привело писателя к мысли, будто шведский король был в аналогичной ситуации и отправился в поход в неизведанные земли неподготовленным.

Через три десятка лет после того, как Вольтер объявил Украину неизвестной страной, то же самое, фактически, сделал английский путешественник Джозеф Маршалл, который считал, что эта страна находится так далеко от маршрутов путешественников, что ее никто не посещает. Пытаясь разобраться с географией Восточной Европы, но находясь еще в Англии, Маршалл перерыл доступную ему литературу и пришел к горькому выводу, что современные карты не содержат ничего нового, оставшись такими же, какими были двести лет назад. Неудовлетворенность исследователя понятна, однако эти двести лет вызывают вопрос: кто же составлял карты тогда, и почему процесс был прерван на такое длительное время? Всего скорее, Маршалл столкнулся не с застоем, а с зарождением картографии, чем и объясняется ее неразвитость. Мысль же о двухвековом периоде возникла вследствие фальсификации и удревнения английской истории, в ходе которой «состарились» и некоторые карты.

Англия приобретала в России лен и коноплю, закупка которых производилась в северных портах России. Поэтому англичане, знакомые только с русским севером, наивно полагали, что эти виды произрастают посреди вечных снегов и морозов. В 1772 году Маршалл просветил своих соотечественников, поведав им, что Россия не является сугубо северной страной, и что лен и конопля выращиваются в ее южных землях, например, на Украине. О масштабной экспансии России на юг англичане ничего не знали, для них и даже для пытливого Маршалла эти события, по его же объяснению, происходили в «отдаленных частях света» и поэтому оставались «совершенно неизвестными». Все это демонстрирует реальный уровень развития географических, геополитических и естественнонаучных представлений в Англии в то время.

Возвращаясь к проблеме географических карт, следует отметить, что нормальная картография в XVIII веке могла осуществляться только методом астрономической съемки местности. Это означало наличие громоздкого инструментария и специально обученных для работы с ним людей. Ничего этого в Восточной Европе не было, а обычные западноевропейские путешественники не обладали ни инструментами, ни специальными знаниями. Для проведения астрономической съемки нужны были ученые, которых, естественно, среди всех любопытствующих, кто пересекал восточную границу, было очень мало. Поэтому карты восточноевропейских земель делались что называется «на глазок» и получались соответствующего качества. В результате, путешественник, вооруженный такой картой, оказавшись в Восточной Европе, обнаруживал свою полную беспомощность.

Даже во второй половине XVIII века карты из-за своей редкости ценились буквально на вес золота. Астрономическая съемка требовала очень много времени, карты вычерчивались медленно, а начавшиеся военные действия могли еще больше затормозить процесс вплоть до его полной остановки. «Я скорее отдам свои бриллианты, чем мои карты!» - воскликнул польский король Станислав Август в 1794 году, несмотря на то, что карты просил Костюшко, готовивший восстание для освобождения страны от России.

Если на территории Польши могли свободно работать западноевропейские картографы, которым помогали местные ученые, то подобная работа в южных районах Восточной Европы, подвластной туркам, была весьма затруднительна. В 1757 году Робер в своем «Атласе» жаловался на примитивность и противоречивость карт оттоманской Европы, и что проверить ее географию невозможно, потому что сведения оттуда не поступают. В 1744 году вышло «Путешествие датчанина», карта-путеводитель, на которой европейские маршруты шли только до Вены. Далее на юго-восток отсутствовала даже география: пустой угол был заполнен символическими рисунками гор и шатров.

Согласно традиционной истории, Оттоманская империя потеряла Венгрию в 1699 году. Но на голландской карте Цернера 1712 года территория Венгрии закрашена тем же цветом, что и остальные турецкие владения в Европе, демонстрируя этим отсутствие политических изменений. В 1724 году в Париже вышла карта Гийома Делиля, который тоже «не заметил», что Венгрия вышла из-под власти османов. На карте де Витта, изданной в Амстердаме в 1730 году и прорекламированной как наиболее точной, Венгрия по-прежнему входит в состав оттоманской Европы. В чем же дело? Ясно, что либо Карловицкий договор 1699 года, освободивший Венгрию от турок, является фикцией, либо в Париже и Амстердаме о нем ничего не слышали, хотя его и подписывал сам император Леопольд. Либо, вообще, все эти даты «липовые».

В 1743 году Йоган Хасс изобразил на карте Европы государство «Венгерию». Эта Венгерия помимо традиционных венгерских земель включала также Молдавию, Валахию и Болгарию. Вероятно, для Германии эти территории находились где-то за горизонтом политической географии, и их просто закрасили одним цветом. В этом виде карта была переиздана в 1777 году.

Французские мыслители тоже внесли свой вклад в дело затуманивания этой части Восточной Европы. В вышедшем в 1765 году восьмом томе знаменитой «Энциклопедии» Венгрия описывалась как «обширная область в Азии и в Европе». Возможно, энциклопедисты, всесторонне расширив свои знания, решили, что вполне могут расширить и географические рамки. Азиатская тема возникла вследствие представлений о том, что Венгрия, Валахия и Болгария в древние времена под этими же названиями и так же по соседству друг с другом находились в Азии. А на закате античности добрые соседи аккуратно переселились в Европу. Луи де Жакур, автор статьи про Венгрию, просто следовал этим предрассудкам, к тому же немного смешав времена и пространства. Соседство определяло родство, а родство – родственность языков, и де Жакур, соответственно этому, считал, что венгры говорят на разновидности славянского языка. На самом же деле, если поискать три неродственных языка в Восточной Европе, то это как раз и будут венгерский, болгарский и румынский.

Корни истории об азиатском происхождении восточноевропейских народов и сказке о Великом переселении кроются в существовавшем в век Просвещения низком уровне знаний Запада о странах Восточной Европы. За восточной границей простирались огромные просторы, дававшие простор воображению. Граница между Европой и Азией отделяла культурный мир от всего остального и в разное время перемещалась на пространстве от восточной границы Западной Европы до глубин Сибири. Вместе с ней перемещались и географически привязанные к ней страны, оставляя на этом пространстве свои виртуальные следы. Да и откуда же, наконец, как не с востока, не из Азии прийти восточноевропейским народам? Не с запада же. На западе был цивилизованный мир, а его просвещенный ум просто не мог позволить считать всех этих варваров своей родней.

Азиатские Великая Венгрия и Валахия как-то не закрепились в истории, и сегодня мы знаем только древнюю Великую Болгарию. Она находилась в Среднем Поволжье, а Поволжье находится в Европе. Согласно французским просветителям, где-то рядом должны были расселиться и древние венгры с румынами. Однако никаких следов их пребывания ни здесь, ни где-то в Азии мы не найдем. А сама же Великая Болгария, как ее ни называй, хоть европейской, хоть азиатской – это просто пережиток старых воззрений, исторический курьез, порожденный отсутствием знаний Запада о своих восточных соседях.

Описывая Венгрию, де Жакур критикует Вольтера за то, что тот якобы увидел в этих краях нивы и виноградники. Мы помним, что Вольтер разглядывал Восточную Европу из окна кабинета, но и де Жакур тоже обозревал Венгрию лишь в своем воображении. Правда, с воображением у него было хуже, и он не увидел «почти ничего, кроме пустыни».

Если Венгрия на Западе часто представлялась безжизненной пустыней, а Украина – вообще страной загадок, то, что же можно было ожидать от дальнейшего движения западноевропейской мысли туда, где она должна обнаружить Россию? На карте почтовых дорог, вышедшей в 1758 году, России еще не было, а дорога на восток растворялась где-то за Варшавой.

Ледъярд, заверив Джефферсона, что нынешние вандалы и скифы Парижу не угрожают, отправился из Санкт-Петербурга в Сибирь. Двигаясь по пути от Казани к Тобольску, он из каких-то своих соображений решил, что проезжает через земли, принадлежавшие раньше Польше. Незадолго до этого Россия в результате раздела Польши действительно получила часть ее территории, но, как мы видим, у некоторых людей представления о политической географии приобретали очень причудливые формы.

Не менее причудливыми были и выводы, которые делал Ледъярд в ходе своих антропологических исследований. Он считал, что русские происходят от поляков, венгров, чехов и просто каких-то славян. Сами же эти народы, по его мнению, произошли от греков, а греки – от египтян. Таким образом, получалось, что генеалогия русских восходит к Египту. А чтобы в этом никто не сомневался, Ледъярд, опытный путешественник и тонкий наблюдатель, добавляет, будто бы русские одеваются как египтяне. Он мог бы обогатить западноевропейские представления о России и другими знаниями, но по приказу Екатерины был арестован и выслан из страны. Мысль же о египтянах никак не покидала его, и вскоре он отправился в Египет, где и умер при весьма загадочных обстоятельствах.

Россия имела неизвестные для Западной Европы территории не только на востоке, но и на юге, полученные в результате Русско-турецкой войны. В Лондоне достать карту театра военных действий было невозможно. Во Франции с этим тоже были проблемы. Вольтер в одном из писем к Екатерине выражал надежду, что теперь, наконец-то, появится нормальная карта Крыма.

Слабость географических и иных представлений в век Просвещения показывает, что до этого уровень знаний об окружающем мире должен был быть еще примитивнее, что, в свою очередь, никак не согласуется с той картиной прошлого, которое рисует традиционная история. Само Просвещение и есть пробуждение общественного интереса к миру, желание осмыслить его через различные науки. Людей начинали интересовать другие люди, народы, страны, их география, культура, кто они такие, и как соотносятся с ними самими. Происходило становление и бурное развитие естествознания и гуманитарных наук, в том числе и истории. И все, что было до этого - всего лишь мифы, сказки и откровенный вымысел.

Примечание: Все цитаты: Вульф. Л. Изобретая Восточную Европу. М., 2003.

ИСТОЧНИК