Закрепощение русских крестьян как часть колониальной политики - 4

Ф.М. Ртищев в походе подбирает раненых и больных

Ещё одно просветительское объединение — «Кружок ревнителей благочестия» — возглавлял Стефан Вонифатьев, тоже близкий к Алексею Михайловичу человек, заслуживший всеобщее уважение широкой образованностью и приверженностью к справедливости. Он «боляр увещеваше... да имут суд правый без мзды, и не на лица зряще да судят». Кружок Вонифатьева занимался прежде всего нравственно-просветительной деятельностью и книгоиздательством. Книжное дело находилось под особым покровительством Алексея Михайловича — царь, «навычный к философским наукам», и вообще широко образованный человек, был «пристрастен» к чтению, как духовному, так и светскому.

Серебряный глобус царя Алексея Михайловича

Печатный двор, возведённый при Иване Грозном незадолго до нашествия англичан, после освобождения от них при Алексее Михайловиче был капитально перестроен, расширен, укомплектован штатом подготовленных сотрудников — редакторами, корректорами, наборщиками, печатниками, художниками — и снабжён самым современным типографским оборудованием. Книги с середины XVII века стали издаваться тысячными тиражами. Многократно издавали «Азбуку», «в научение православным, паче же детям сущим» — «Грамматику». Выходила богословская, вероучительная, а также прикладная литература, например, переводное сочинение фон Вальхаузена «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей». В 1667 году были изданы первые печатные исторические труды: «Синопсис» и «Степенная Книга», в которых излагалась история Руси с древнейших времен. Вышел первый русский энциклопедический словарь — «Азбуковник», появилась беллетристика с вымышленными персонажами и сюжетами. Хорватский богослов, философ, писатель, историк и этнограф Юрий Крижанич был настолько вдохновлён атмосферой взаимного уважения, честности и стремления к знаниям в окружении Алексея Михайловича, что тоже внёс свою лепту в дело российского просвещения, написав первый в России труд по грамматике — «Объяснение выводно о письме словенском». Даже историк либерального толка С. Соловьев, поддерживавший миф о величии Петра, и, соответственно, отрицавший какие-либо достижения допетровской Руси, вынужден был заявить, что, «вглядываясь в характер и деятельность любимцев царя Алексея... нельзя не признать, что он обладал драгоценнейшим для государя талантом — выбирать людей». Тут не лишним будет обратиться к народной мудрости: «скажи мне, кто твой друг...», «каков поп — таков приход», «подобное тянется к подобному», и так далее. «Правой рукой» Петра, был неграмотный академик Алексашка Меншиков, а его «левой рукой» — был глава зловещего Преображенского приказа «князь-кесарь» Ф.Ю. Ромодановский. Дипломат князь Борис Куракин так «оценивал» Ф.Ю. Ромодановского: «собою видом как монстра, нравом злой тиран, превеликой нежелатель добра никому, пьян по вся дни, но его величеству верной так был, как никакой другой». Остальные птенцы гнезда петрова были, в основном, такого же свойства. «Ближайшие к Петру люди были не деятели реформы, а его личные дворовые люди. Он порой колотил их... Вот наиболее влиятельные люди, в руках которых очутились судьбы России в минуту смерти Петра. Они и начали дурачиться над Россией сразу после смерти преобразователя», — к такому выводу пришёл В.О. Ключевский о птенцах гнезда Петрова, этих «истых детях воспитавшего их фискально-полицейского государства». Сохранилась легенда, что однажды Пётр расцеловал одного из князей Долгоруких за слова, что каков государь, таковы и его приближенные — ведь государь приближает людей по себе... Забавно, но это, действительно, так: и об Алексее Михайловиче, и о Петре вполне можно составить мнение по их приближенным.

О насильственном насаждении пьянства в петровскую эпоху, и не только в окружении царя, но и в простом народе, хорошо известно. Уже в первые годы правления Петра страна была разорена, экономика разрушена, и средства на ведение бесконечной Северной войны, на возведение помпезных петровских дворцов, на сизифов труд постройки тут же сгнивающих кораблей поступали, в основном, из двух источников: от введения всё новых налогов, не собираемых даже самыми зверскими методами — народ вымирал от голода, — а также от «напойных денег». По мере разорения государства значение «напойной» статьи казённых доходов возрастало, голодных крестьян в буквальном смысле палками загоняли в кабаки, и народ быстро алкоголизировался. А ведь ещё совсем недавно, при Алексее Михайловиче, была содрана пиявка пьянства, ещё не успевшая к тому времени основательно присосаться к телу Руси. В городах и больших селах Алексей Михайлович разрешил открывать не более одного «кружечного двора», в малых селениях кабаки запрещались. В дворянских поместьях и боярских вотчинах питейные заведения содержать не разрешалось, а там, где они уже были открыты, их предписывалось «свесть». При всём этом советские, а за ними и постсоветские историки застенчиво, как бы между прочим, упоминают о борьбе Петра — главного алкоголика страны — с «извечным» русским пьянством. В скобках можно ещё заметить о табаке: «Соборное уложение» 1649 года запрещало его употребление, а о насильственном внедрении табакокурения при Петре не знает только ленивый. (Для тех, кого удивит факт, что табак появился на Руси до Петра, можно добавить, что и картофель, про который все «знают», что его в тёмные русские массы с невероятным усилием внедрял царь-плотник-агроном, был широко распространён уже при Алексее Михайловиче, как и кукуруза, как подсолнечник и подсолнечное масло — русское ноу-хау, — ставшее важной статьёй экспорта).

Итак, два важных направления царствования Алексея Михайловича, объединённые именем Ф.М. Ртищева, одного из ближайших сподвижников Алексея Михайловича, — дело просвещения и дело милосердия. «Ртищевское братство» занималось переводом книг на русский язык, а с 1652 года его усердием открылось училище, в котором все желающие стали обучаться грамматике, славянскому, латинскому и греческому языкам, риторике, философии и другим наукам. К учёбе допускались представители всех сословий, бедные получали стипендию. Член братства Иван Неронов создавал бесплатные школы для посадской бедноты и крестьян, в которых дети осваивали грамоту. Была открыта сеть учреждений, где безродных сирот обучали грамоте, а затем, в зависимости от их склонностей и способностей, ремеслам — шелковому, суконному, золотому и серебряному, часовому, токарному, костяному, кузнечному, оружейному делу — или наукам — математике, «фортификации или инженерной науке», архитектуре, живописи, геометрии, артиллерии. Реформированные при Алексее Михайловиче органы управления, энергично развивающееся производство и армия нуждались не в отпрысках знатных родов, а в толковой и хорошо образованной молодёжи. «Это общество, в котором частная инициатива, образованность и ум все более и более поощряются», пишет А.М. Буровский о тенденциях второй половины XVII века. Выходцами из низших слоёв общества, обнаруживших достаточные личные качества, укомплектовывается новый управленческий аппарат. «Старый обычай, заведенный порядок пошатнулись; начался сильный спрос на ум, на личные силы... Царь Алексей... создал в русском обществе XVII в. преобразовательное настроение», писал В.О. Ключевский. «Преобразовательное настроение» проникло в судебную систему и законотворчество. Князь Яков Долгорукий, помнивший время Алексея Михайловича, мягко пенял Петру: «Государь, ... главное дело ваше есть правосудие; в сем отец твой больше нежели ты сделал». Сделать больше, нежели Петр, в деле правосудия было нетрудно: при его правлении страну захлестнула волна коррупции и судебного произвола. Поднявшиеся при Петре люди были не лучше тех, что приблизил к себе Иван Грозный во втором, «английском», периоде своего царствования. «Новые люди, пришедшие с Петром к управлению страной, были карьеристами и казнокрадами. Взятки, коррупция достигли при «преобразователе» такого распространения, какого в XVII в. бояре и представить себе не могли...», писал Л.Н. Гумилёв.

Умножилась неправда в российских воеводах:
Подарок принесет кто — тот прав и без доводов.
На власть создателя престали уповать
И нами, как скотом, привыкли обладать.
Все земли нас бранят и глупости дивятся,
Что такие глупые у нас в России родятся;
И подлинно в нас глупость давно вкоренена,
Что всякая здесь честь побродам отдана.
Вольная русская поэзия XVIII века

Проект «Пётр» стал идеально созданным инструментом в ловких руках иноземцев. Дикая невежественность будущего самодержца, ранний алкоголизм, с детских лет впитанное отвращение ко всему русскому стали продуманными частями проекта. Петру было всего четыре года, когда умер Алексей Михайлович. Современники считали, что Алексей Михайлович не был биологическим отцом Петра. В отцы царю-плотнику записывали и Лефорта, и Патрика Гордона, и даже родного брата царицы. Пётр и сам хотел знать своё происхождение, но «расспрашиваемый» им на дыбе родственник перед смертью не прояснил ситуацию, выдавив из себя только: «Много нас к матушке-царице ходило. Чёрт тебя знает, чей ты сын». Воспитание будущий император получил в доме матери-англоманки Натальи Нарышкиной, второй жены Алексея Михайловича. Будущая царица являлась приёмной дочерью (при живых и обеспеченных родителях!) злого гения эпохи Алексея Михайловича боярина Артамона Матвеева, женатого на англичанке по фамилии Гамильтон. Наивным было бы полагать, что англичане смирились с потерей контроля над российским рынком. Они тщательно подготавливали реванш, и в окружение Алексея Михайловича была внедрена проанглийская группа, во главе которой стоял Артамон Матвеев. Немного историков писало о зловещей роли этого человека, о загадочной череде смертей в семье Алексея Михайловича, о подозрительной кончине его самого, о странной слабости Фёдора Алексеевича — его вносили в тронный зал на носилках. По настоянию родственников молодого царя, Артамон Матвеев был отправлен в ссылку. (Впрочем, все эти странности покажутся не таким уж странными, если учесть, что в последние годы правления Алексея Михайловича по совместительству с важными государственными постами Матвеев занимал место главы царского Аптекарского приказа и лично давал лекарства царю и членам его семьи). 

Оставшиеся нераскрытыми члены группы Матвеева и его «приёмная дочь» вдовствующая царица Наталья Нарышкина продолжили своё дело. И случилась невероятная женитьба Фёдора Алексеевича на крестнице всё того же «великого Артемона» — за «затворёнными» дверями, в отсутствии высших думных и придворных чинов — после которой двадцатилетний царь долго не показывался на люди, а спустя два месяца умер. На трон без полагающихся в таких случаях формальностей «в тот же час» попытались привести десятилетнего Петра, и это при том, что царь Фёдор объявил своим наследником пятнадцатилетнего брата Ивана, а регентшей назначил «мужеумную» царевну Софью. Тогда дворцовый переворот не удался, тут же явившийся в Москву Матвеев был стрельцами изрублен за компанию с двумя дядьями Петра по материнской линии. Толпа растерзала также иноземных царских лекарей И. Гутменша и Д. Гадена, — москвичи не сомневались, что Фёдор Алексеевич был ими отравлен по наущению нарышкинской группировки. Сейчас пишут, что, разумеется, неразумные москвитяне заблуждались насчёт насильственной смерти их любимого царя. Однако утверждение, что смерть Фёдора Алексеевича планировалась заранее, что Артамон Матвеев имел к заговору прямое отношение, и что его иноземные покровители были заинтересованы именно в таком развитии событий, имеет подтверждения. Так, голландский резидент барон Келлер, который позже станет одним из особенно приближенных к Петру людей, ещё за год до смерти Фёдора III докладывал своим хозяевам, что вскоре, когда русский царь (в ту пору ещё вполне здоровый и энергичный) умрёт, его место займёт сын Нарышкиной — «молодой человек больших надежд» — и боярин Матвеев будет немедленно возвращён из ссылки. Петр, которому в то время было девять лет, не умел читать (и не будет уметь до одиннадцати лет, хотя даже крестьянские дети, обучением которых не занимались специально приставленные люди, осваивали эту премудрость к семи годам). Так что «большие надежды» возлагались иноземцами не на царевича Петра, отличавшегося явной задержкой развития, а на «многоумного» боярина Матвеева. После смерти Фёдора Алексеевича в 1682-ом году Нарышкиным и стоявшим за ними иноземцам не удалось прорваться к власти, однако тайная война против России продолжилась и увенчалась-таки воцарением Петра.

Здесь, на Красном крыльце Грановитой палаты Московского Кремля были убиты стрельцами Артамон Медведев и два брата Натальи Нарышкиной.

Главными воспитателями Петра, сначала царевича во время правления Фёдора III, потом «младшего» царя при Иоанне V, а затем номинального самодержца при фактическом правлении клана Нарышкиных стали Франц Лефорт и Патрик Гордон. «Русская страна страшная, Петер... Ее, как шубу, — вывернуть...» — эти слова в книге А.Н. Толстого произносит Франц Лефорт. Считают, что в данном случае писатель дословно воспроизвёл реплику Лефорта, который, по елейным словам, С. Соловьева, «умел сделаться неразлучным товарищем, другом молодого государя». Речь идёт не о государственном муже, предпринимателе или учёном, а о человеке, чьей основной заботой было с подросткового возраста спаивать и развращать Петра. Прямо из затянувшихся «младенческих играний» юный царь попал в дом Лефорта, где, по словам Петра Куракина, «началось дебошство, пьянство так великое, что невозможно описать». Этот иноземец с сомнительным прошлым, про которого достоверно известно только, что он являлся родственником П. Гордона и до своего появления в Москве долго работал на правительство Голландии, во многом определил мировоззрение царя. Он посоветовал «выворачивать», и Пётр, придя к власти, послушно принялся «выворачивать». «Думают, что Лефорт, доказывая царю превосходство западноевропейской культуры, развил в нем слишком пренебрежительное отношение ко всему родному. Но и без Лефорта, по своей страстности, Петр мог воспитать в себе это пренебрежение», — пишет С.Ф. Платонов.

Франц Лефорт

Вряд ли можно согласиться с уважаемым историком Платоновым в части «мог воспитать в себе сам». Не пренебрежение ради пренебрежения воспитывали в юном царе его наставники, здесь опять нужно искать пресловутое «кому выгодно». Правление Петра знаменуется не менее мощным, чем во времена Ивана IV натиском англичан, которые вновь захватили внешнюю торговлю России и затем больше столетия удерживали в своих руках. Кое-что перепало и их союзникам голландцам. С первых дней самостоятельного царствования Петр I стал слать письма королю Вильгельму III, в которых приглашал английских купцов в Россию. Англичане не заставили себя долго упрашивать: уже в 1699 году товарооборот «Московской компании» в несколько раз превышал английский грабёж России при Иване Грозном. С самого начала и до конца XVIII века англичане контролировали большую часть российского экспорта. Стратегические российские товары — металлы, парусина, полотно, корабельный лес, сырьё для оснащения флота — вновь оказались в монопольном ведении английской «Московской компании». С Францией и странами Южной Европы Россия могла торговать только при посредничестве англичан. Серьёзную конкуренцию Англии в разграблении России при Петре составляли лишь голландцы, но они не обладали преференциями англичан, и платили торговые пошлины, хоть и незначительные. Только англичанам Пётр позволял проводить сделки в национальной валюте, что давало им ещё одно преимущество и разрушало денежную систему России. В течение всего XVIII века англичане, обладая монополией на внешнюю торговлю России, контролировали и её внешнюю политику. Будучи монополистами, англичане не гнушались прямым шантажом: отказывались закупать российские товары, в случае если Россия не играла на их стороне на военно-политической арене. «Английские купцы, как мне кажется, более всех прочих иностранцев высасывают соки из России», писал о временах Анны Иоанновны в «Путевых заметках о России» К.Р. Берк. А вот выдержка из записок Л.-Ф. Сегюра, французского посла в России времён Екатерины II, печалившегося оттого, что ему не удалось выполнить поручение своего правительства и существенно потеснить англичан на российском рынке: «Английские негоцианты образовали в Петербурге целую грозную колонию. Разбогатев торговыми оборотами... они до того размножили свои заведения и дома, что занимали в Петербурге целый квартал, называемый Английскою линиею... Вот какова была сила, с которой я должен был бороться в стране, где было только несколько одиноких наших купцов и один лишь значительный торговый дом Рембера (Raimbert), который с трудом и ловкостью держался среди нападок и препятствий всякого рода». Мало того, что англичане контролировали практически все контакты царской казны с зарубежным рынком, контроль над финансовой системой России на целое столетие перешел в руки англичан тоже при Петре.

Русское торгово-промышленное сословие, поднявшееся на ноги при Алексее Михайловиче, при Петре было раздавлено. Царь не церемонился с «русскими-русскими», повелевая, «отправлять нарочных в области, ... где добываются особенные произведения, как-то: меха, воск, мед и проч., и там забирать и захватывать...». Экономика рушилась с катастрофической скоростью — что-либо производить и добывать становилось невыгодно. «Чрезвычайные притеснения, которым подвержены бедные простолюдины, лишают их вовсе бодрости заниматься своими промыслами, ибо чем кто из них зажиточнее, тем в большей находится опасности не только лишиться своего имущества, но и самой жизни. Если же у кого и есть какая собственность, то старается он скрыть ее, сколько может, иногда отдавая в монастырь, а иногда зарывая в землю и в лесу, как обыкновенно делают при нашествии неприятельском». Торговля (кровеносная система экономики) в России при Петре надолго перешла в руки иностранцев, преимущественно англичан. «В 1722 г. в Петербург прибыло 104 корабля, все — к иностранным купцам. Лишь на четырех из них были небольшие партии товаров для русских купцов». Елизавета Петровна сумела слегка оттеснить иноземцев с русского рынка. Во время её правления доля русских купцов от общей стоимости экспорта петербургского порта составила 10,1%, импорта — 27,2%, и это было лучше, чем ничего. Она же лишила англичан права беспошлинной торговли и подняла пошлины для других иноземных купцов, убрав при этом внутренние таможни и тем самым оживив торговлю внутри страны. Наследник Елизаветы Петр III менее чем за год своего короткого царствования успел сделать многое для улучшения положения дел в стране. Расширив права Архангельского порта, Пётр III лишил англичан монополии на русскую внешнюю торговлю (они имели монополию на вывоз большинства товаров через петербургский порт, а выкурить их оттуда без большой войны было нереально). Из архангельского порта без посредничества англичан стали вывозить хлеб, солёное мясо, сало, живой скот и птицу, пеньку, лён, конопляное и льняное масло, пеньковые канаты, мыло, конский волос, щетину, другие традиционные товары русского экспорта, и казна стала наполняться деньгами. Одновременно с этим Пётр III ограничил вывоз деревянных балок, мачтового и прочего леса, равно как смолы и дегтя — и для сбережения лесов, которые нужны были самой России (Пётр III даже издал особый указ, содержавший требование бережного отношения к лесам как одному из важнейших богатств России), и для того, чтобы прекратить, наконец, оснащение английского флота за российский счёт. С целью высвобождения финансовых потоков из английских лап России Пётр III издаёт указ о создании Государственного банка и выпуска собственных ассигнаций. Судьба и репутация этого монарха нам хорошо известна — его убили, а потом выставили на посмешище, предлагая нам облегчённо вздохнуть оттого, что на трон взошла цареубийца Екатерина. Вот при этой «великой» правительнице всё пошло как надо — до конца XVIII века англичане, вернувшие свои преференции, контролировали 9/10 российского внешнего рынка и финансовую систему России.

По степени влияния на молодого Петра с Лефортом мог сравниться только открыто презиравший Россию англичанин Патрик Гордон. Известно, что этот человек регулярно сносился с Лондоном для докладов и получения дальнейших инструкций по «обрабатыванию» Петра. Гордон был хорошим слугой своего короля, он славно потрудился в России на процветание доброй старой Англии. С юности Пётр проводил всё своё свободное время (а свободным оно было всегда, его не утомляли ученьем) в Немецкой слободе (Кокуе) — не зря всё тот же Лефорт «подложил» под царя свою любовницу Анну Монс. Предаваясь среди иноземного сброда разнузданному разврату и пьянству, молодой царь полагал Немецкую слободу островком европейской культуры в степенной, трезвой, патриархальной и богомольной Москве, испытывающей брезгливость к нравам Кокуя. И царь возненавидел этот город, бывший средостением всего исконно русского. Позже он принёс в жертву своему «Петрополю» жизни огромного количества русских людей, столицей которых издавна была Москва. Не случайно начальником над Первопрестольной русской столицей Пётр поставил патологического садиста князя Ф.Ю. Ромодановского — главу зловещего Преображенского приказа и «князя-кесаря» Всешутейшего, Сумасброднейшего и Всепьянейшего собора. «Ненависть к Москве, — писал И. Солоневич, — и ко всему тому, что связано с Москвой, которая проходит через всю «реформаторскую» деятельность Петра, дал, конечно, Кокуй. И Кокуй же дал ответ на вопрос о дальнейших путях. Дальнейшие пути вели на Запад, а Кокуй был его форпостом в варварской Москве. Нет Бога кроме Запада и Кокуй пророк Его». Что ж, именно такой русский царь и нужен был, только не России, а её врагам. Не смотря на неутомимое «кокуйное» затейничество Лефорта, в битве за влияние на русского царя британская сторона победила голландскую с явным перевесом. Возможно, этому поспособствовали неоднократные тайные встречи Петра с английским королём в период его пребывания в Англии. Так или иначе, но Англия при Петре I, как и в царствование Ивана IV, вновь сумела сделать Россию своей переферийной территорией. Но, незадолго до своей смерти Пётр вдруг прозрел и обнаружил, что Северная война, на алтарь которой он положил миллионы жизней своих подданных, принесла экономические выгоды Англии, а отнюдь не России. Но то-то и оно, что незадолго до смерти — после таких прозрений жить ему не позволили. А тут ещё идея Петра насчёт того, чтобы пощупать англичан за Индию... Ни одному русскому монарху не удалось выжить после обнаруженных планов избавиться от напора Англии тем, чтобы лишить её Индии и тем самым ослабить — эта восточная страна вместе с Россией долгое время служила основным источником английского могущества. Пётр был уже третьим в ряду русских монархов, остановленных накануне похода в Индию. Первым стал Борис Годунов, индийские планы прервались с его смертью. Вторым русским царём, внезапно умершим после намерений продвигаться в сторону Индии, был Алексей Михайлович.

В 1675 году он направил посланника к Великому Моголу Ауренгзебу с поручением выяснить «на которые места их города, и сухим ли путем или водяным, или горами в Индию путь». Посланник русского царя уже достиг Кабула, когда до него дошла весть о смерти Алексея Михайловича и приказ возвращаться назад. Это очень похоже на известие о внезапной кончине Павла I, вместе с приказом об отмене похода, настигшее казачьего атамана Матвея Платова, готового во главе двадцатидвухтысячной армии выступить из Оренбурга в сторону Индии. Установлено, что убийство Павла I было щедро проплачено англичанами, а за спинами заговорщиков стоял английский посол-резидент Чарльс Уитворт. Роль Меншикова, за которым стояли англичане, также, как и роль Марты Скавронской в скоропостижной смерти Петра I, тоже более или менее прояснена. А вот насчёт насильственной смерти Алексея Михайловича, а затем его преемника на троне Фёдора III есть одни только предположения. Но эти предположения представляются автору более чем логичными, мало того, сценарий приведения к власти выкормыша Гордона и Лефорта других исходов и не мог предполагать. 

Историки и публицисты могут клеветать на допетровскую Русь, но культурные артефакты лгать не могут. Вторая половина XVII века стала временем расцвета национальной культуры, и этот признанный специалистами факт ставит жирный крест на измышлениях невежественных или злонамеренных писак об этой эпохе. Алексей Михайлович был всесторонне образованным человеком, знал иностранные языки, его литературное наследие обширно: переписка, произведения в прозе и стихах, мемуары. Блестящее образование получили старшие дети Алексея Михайловича, рождённые от Марии Ильиничны Милославской. Фёдор Алексеевич, чьим воспитанием занимался Симеон Полоцкий, «весьма великое искусство в поэзии имел и преизрядные вирши слагал по-русски и по-латыни», больше известен как незаурядный композитор. Любовь к музыке передалась Фёдору Алексеевичу от отца — у того часто бывали музыканты, в царском дворце даже имелся орган. Песнопение Фёдора III «Достойно есть» исполняют в церковных службах до сих пор, и оно высоко оценивается современными музыкантами. Он поднял статус «мусикийского художества», официально назвав его «второй философией и грамматикой». Царь Фёдор реформировал нотное письмо, переведя его от старинных крюковых к линейным нотам, тем самым уничтожив преграду между русской и европейской музыкой. Царь Алексей Михайлович, побывавший в Европе (в прибалтийских странах), отнюдь не чурался западных веяний, соглашаясь с одним из своих сподвижников А.Л. Ордин-Нащокиным, что «доброму не стыдно навыкать и со стороны, у чужих, даже у своих врагов». Однако петровского посмешища — слепого копирования и механического переноса достижений чужой культуры на самобытную российскую почву во второй половине XVII века не было в помине. Алексей Михайлович вывез из Европы телескоп, и зрелище звёздного неба так потрясло его, что царь загорелся идеей непременно учить астрономии студентов будущей академии. Пётр тоже был падок на европейские новинки, и первое, что он даже не привёз, а, не дождавшись до возвращения в Россию, выслал в подарок своему главному палачу князю Ромодановскому, было «адской машиной для отсекания голов». Царь ласково называл эту предшественницу гильотины «мамурой», что на жаргоне коробейников-офеней означало «ТОПОР».

Скульптор Л. Бернштам «Царь-плотник» (установлен на Адмиралтейской набережной града Петрова)

Пишут, что в Европе Пётр, соприкоснувшись с тамошней наукой, буквально заболел идеей немедленно приобщить к ней своих подданных. Один из приступов этой болезни, случившийся в Голландии, Ключевский описывает так: «Пётр заглянул в анатомический театр, и, заметив, что некоторые из русской свиты высказывают отвращение к мёртвому телу, заставил их зубами разрывать мускулы трупа». Ещё пишут, что допетровская Россия была полна самого чёрного мракобесия, и в качестве доказательств приводят якобы существовавший запрет на часы, зеркала, запрет на ношение одежды европейского образца и бритьё бород. Всё это неправда. И часов, и зеркал было предостаточно, в том числе в царском дворце. Бороды брили все, кто этого желал, и таких было немало. В европейской одежде тоже никому не отказывали. Другое дело, что эта чрезвычайно богатая на достижения в самых различных областях эпоха сумела выработать свою квинтэссенцию — стиль, касающийся, в том числе, и одежды. И этот выразительный и совершенно самобытный стиль, не европейский и не азиатский, но впитавший в себя западные и восточные влияния, и переплавивший их на базе национальных традиций в органичную целостность, рассказывает о том времени красноречивей уничтоженных в XVIII веке документальных свидетельств.

Боярская одежда XVII века

Именно во второй половине XVII века в России появилась светская живопись, и она тоже представляла собой совершенно самобытное явление. Как и в Европе, русская живописная школа выросла из иконописи, которая со времён Ивана Грозного развивалась в поле жёсткой идеологической борьбы. Тут нужно говорить о «строгановском» и «годуновском» иконописном направлениях, но это настолько специальная, хоть и исключительно интересная тема, что разворачивать её в контексте данной работы нецелесообразно. Только пара слов по этому поводу: первые русские олигархи Строгановы имели собственные иконописные мастерские, в которых во второй половине XVI века мастера отошли от канонического византийско-русского письма, постепенно всё откровеннее приближаясь к западноевропейской манере. «Строгановская школа» возникла во времена английского засилья при Иване Грозном. Для средневековой Руси важнейшим из искусств являлась икона, и Годунов, придя к власти, инициировал возрождение древнего иконописного канона дионисиевского и рублёвского письма. При Алексее Михайловиче, продолжателе дела Годунова, в иконописи, сохраняя верность древней традиции, происходило развитие этой традиции. В этом подвижном соединении выступает очевидность, что никакие «английские» периоды не способны нарушить непрерывность и преемственность русской культуры. Даже царю-плотнику не удалось изрубить в щепу национальную русскую культуру. Пётр её «петрифицировал», но спустя столетие она возродится из камня, и наступит её второй «золотой век».

«Петрификация — процесс окаменения, обызвествления». (медицинский словарь)

Во второй половине XVII века наряду со следованием иконописным канонам мастера начинают придавать ликам индивидуальные черты.

Симон Ушаков «Спас нерукотворный»

В России возникло уникальное явление светской портретной живописи - так называемые парсуны. Переняв многое из техники европейской школы - письмо маслом на холсте, скрупулёзно точное отображение деталей интерьера и одежды - в парсунах при соблюдении портретного сходства сохранилась дионисиевская отстранённость в изображении лиц. Формировался русский стиль в живописи, в котором не отмечалось европейского натурализма, но не только в полной мере передавалась индивидуальность изображённого художником человека, но и возникал обобщенный образ. В парсунах потомки «подкинутого сословия» видят живопись, не достигшую уровня настоящего мастерства, много уступающую в точности изображения людей европейским портретам. Однако при этом они не считают не дотягивающей до европейского уровня китайскую или японскую живопись на том основании, что там нет тщательной проработки деталей или отмечается условность в изображении человеческих лиц. Самобытность приветствуется во всех культурах, кроме русской.

Б. Салтанов. Царь Алексей Михайлович (парсуна)

Вторая половина XVII века — время расцвета литейного дела, и отливали не только пушки, но и знаменитые русские колокола. «Колокольное дело, как и другие искусства, пришло в упадок в Смутное время. Поумирали, состарились литейщики, но секреты мастерства не погибли безвозвратно, их выучили «как Отче наш» и сохранили сыновья прежних мастеров. Одним из таких сыновей был Александр Григорьев. При нехватке опытных мастеров он в семнадцать лет возглавил артель литейщиков. Юный «литец» проявил незаурядные качества, и вскоре ему доверили отливку Большого Успенского колокола в Московском Кремле. Колокола Григорьева современники называли чудесами, «превосходящими силы человеческие». Лучшим творением Григорьева стал, по всеобщему мнению, Большой Благовестный колокол звенигородского Савино-Сторожевсего монастыря. Он был отлит из колокольной бронзы по заказу царя Алексея Михайловича в 1668-ом году и весил 2125 пудов (около 35-ти тонн)». Но пришёл Пётр, и колокола стали сбрасывать с колоколен. Делалось это якобы для того, чтобы перелить колокола на пушки, отчаянно необходимые для ведения Северной войны. В 1701 году в Москву со всей России свезли на переплавку церковные колокола, общим весом более 90 тысяч пудов. Однако дело в том, что состав колокольной и орудийной меди разный, и технической возможности изменить что-то в этом смысле не было - не имелось специальных присадок. К тому же от предшественников Петру досталось огромное количество стволов, и как пишет А. Буровский, «ни малейшей необходимости срочно лить новые пушки вообще не было». Колокола остались невостребованными войной, но на свои места уже не вернулись. «Чтобы почувствовать метафизику этого явления, нужно знать, что к колоколу на Руси издревле относились особенно. Самым тяжёлым наказанием для побеждённого города было лишение его колоколов - это выступало символическим лишением воли». И в деле уничтожения знаменитых русских колоколов Пётр стал, по выражению М. Волошина, «первым большевиком».

АННА ЭРДЕ