Для людей красивые легенды дороже суровой истины. - Веб Рассказ

На изображении - «Песчаные дюны» (Вьетнам). Фото Яна Шифры, 1956 год.

* * *

Жизнь идет к концу. Более пятидесяти лет прошло с тех пор, как я провел первые археологические разведки, напечатал первую заметку.

Кое-что за эти годы я сделал. Мои книги и статьи о каменном и бронзовом веке, о первобытном искусстве и на историографические темы цитируют в литературе достаточно часто. Но вот взаимопонимания с коллегами у меня обычно не возникало. Уж очень по-разному смотрели мы на саму нашу работу. Может быть, на прощание не лишним будет объясниться.

* * *

Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/_DfTLIiHOzc

* * *

Мой отец был зоологом, профессором Московского университета, мать - геохимиком, сотрудником Академии наук. От родителей я воспринял идею служения науке и культуре, столь характерную для русской интеллигенции XIX века.

Представления, с которыми я пришел в 1946 году на исторический факультет Московского университета, а в 1951-м - в академический Институт истории материальной культуры, подверглись жёстокому испытанию при столкновении с реальной действительностью.

Вместо храма науки я видел то заурядную контору (начальник, подчиненные, фавориты), то лавочку (я тебе - ты мне). Страдая от этого, я год от году отдалялся и от своих учителей, и от товарищей. Сейчас учителя умерли. Мои сверстники радостно заняли их места. Подросла молодежь. Лучшие из неё открыто выражают недовольство окружающим. Я с ними согласен.

Надо многое менять. Но с чего же начать?

Одни полагают, что - с высокой теории, с выяснения того, где предмет, а где объект нашей науки. Другие призывают к формализации и математизации её в надежде, что машины с легкостью решат вопросы, доводящие людей до отчаяния.

Я предпочитаю начать с определения возможностей человека.

Все мы знаем, что наукой занимаются не боги и не бесстрастные механизмы, а обычные грешные люди. Людям же свойственно и заблуждаться и, увы, говорить неправду. Но напомнить об этом на заседании или в печати почитается верхом неприличия. Принято делать вид, будто все работают исключительно честно, добросовестно и ни при каких обстоятельствах не могут ошибаться. В итоге, ошибки укореняются, ложь утверждается, а наука всё дальше отклоняется от своей цели - постижения истины.

Вот об этом мне и хочется потолковать.

Сейчас во всём мире ученые поняли, какую огромную роль в процессе познания играет личность исследователя. Даже у одинаково опытных химиков, пользующихся одинаковым набором реактивов, реакция идёт по-разному. Нашего брата гуманитария это касается в ещё большей мере.

Три археолога раскапывают три стоянки одного типа. Первый небрежен и неумел и потому не заметил остатков жилищ. Второй - их не пропустил, но, будучи человеком увлекающимся, дал совершенно фантастические реконструкции древних домов. Третий - вёл раскопки предельно тщательно, и его выводы всегда основаны на фактах, точно зафиксированных в поле. Можно ли сопоставлять добытые материалы без учета личных особенностей раскопщиков? У нас стараются об этом не думать.

В мои студенческие годы о науке говорили и писали очень много. То был период «борьбы за приоритеты», утверждения всюду и везде «одной, единственно правильной точки зрения». Учёные должны были выявить её (единственно правильную точку зрения), а в дальнейшем, следуя ей неукоснительно, не допускать развития каких-либо иных теорий.

Выходившая тогда литература по истории науки наделяла своих героев иконописными чертами. Они всё знали заранее, уверенно продвигались вперёд и без колебаний извлекали при опытах желанную абсолютную истину. Разрешалось им лишь небольшое чудачество: например, в биографии А. М. Бутлерова позволительно было упомянуть про его любовь к пчеловодству, но отнюдь не о занятиях спиритизмом.

Даже меня, зеленого юнца, раздражали эти фальшивые схемы, и я настойчиво искал на полках библиотек правдивые книги об ученых, об их нелегком пути, их поражениях, нередко более важных, чем победы, и победах, зачастую оказавшихся пирровыми.

Мне очень понравились «Охотники за микробами» Поля де Крюи. Но там рассказывалось о биологах, а не о моих коллегах-гуманитариях. Все позднейшие издания - а теперь у нас немало и хороших русских книг - тоже посвящены преимущественно представителям точных и естественных дисциплин.

Так зародилась у меня дерзкая мысль самому написать книгу о науке и её работниках, максимально честную, где познание мира будет выглядеть не священнодействием олимпийцев, а очень человеческим делом. Ведь на каждом шагу я видел, насколько отражаются на исследованиях разные «слишком человеческие» свойства - приверженность к традициям (безразлично - школы или страны) и боязнь нового или, наоборот, бездумная погоня за модой - насколько полученный результат искажают совершенно сторонние соображения.

Сплошь и рядом я убеждался, что красивые легенды для людей дороже суровой истины.

Я понял, что в науке, как и в искусстве, огромную роль играет условность - и в трудном для усвоения жаргонном языке отдельных дисциплин, и в молчаливой договоренности специалистов считать какие-то моменты бесспорными и наиболее существенными, а какие-то малозначащими, хотя в действительности всё обстоит не так просто.

Короче, я мечтал показать научное творчество во всей его сложности и противоречивости.

Довести задуманное до конца я, очевидно, не смогу. Вряд ли задача мне по силам, но ничего в этом роде за истекшие годы в печати не появилось. Поэтому, возможно, для кого-то небесполезны будут мои беглые заметки, отрывочные очерки, связанные между собой общим восприятием темы.

Вспомнив о чувстве протеста, вызванном во мне установками сороковых годов XX века, я ни в коей мере не хочу изобразить себя прозорливее, чем был на самом деле. Эпоха влияла на всех, тем паче на молодежь, едва успевшую познакомиться с азами науки. Мне, как и моим сверстникам, было привито пренебрежение к «фактографии», к скрупулезному анализу конкретного материала, стремление к обобщениям широчайшего охвата, вне зависимости от того, есть для них основания или нет.

Поэтому я умышленно задержусь на ситуациях, понимание которых пришло ко мне не сразу, а после долгих раздумий, сомнений и борьбы с самим собой.

* * *

В книгу вошли записи 1967-1987 годов.

С тех пор в нашей стране многое изменилось. Что-то в лучшую сторону, что-то - в худшую. Снят идеологический пресс. Но почти прекратилось финансирование науки, как экспедиционных, так и лабораторных исследований, а особенно издательской деятельности.

Учёные мечутся в поисках случайных заработков. Это, однако, не снимает проблемы, поставленной в книге.

Человеческая природа всё та же. Более того, в новых условиях корыстное, потребительское отношение к науке даже усилилось. Вот почему я считаю возможным предложить сегодня читателям свой старый текст без купюр и поправок.

В первом варианте книги было три части:

1. Как мы работаем; 2. Рассказы об ученых; 3. Из собственного опыта.

Здесь печатается первая часть. Вторая - готовится к изданию в Курске.

КАК МЫ РАБОТАЕМ: ПОЛОЖЕНИЕ ДЕЛ В НАШЕЙ ПЕРВОБЫТНОЙ АРХЕОЛОГИИ

Археологи, как известно, ведут раскопки и выкапывают из земли погребённые в ней древние предметы - орудия труда, бытовую утварь, оружие, остатки жилищ и средств сообщения и т. д., и т.п. В былые времена эти вещи вытаскивали на свет божий из чистого любопытства, чтобы увидеть воочию, как одевались, из каких сосудов пили вино, какими мечами сражались гомеровские греки, викинги или славяне.

Лучшими считались изящные, внешне эффектные находки. Расписной черно-фигурной вазе всегда отдавалось предпочтение перед горшком, грубо вылепленным от руки.

Сейчас антикварный, кладоискательский подход к археологическому материалу во всем мире признан ошибочным, устаревшим. Ценны не красивые безделушки, сколь бы почтенный возраст они ни имели, а исторические выводы, которые можно получить при изучении археологических коллекций.

Не в том суть, что ты выкопал, а в том, что благодаря твоим раскопкам удается понять в далеком прошлом. «Древности» - не диковинка, не раритет, а один из исторических источников. С этим, наверное, все согласятся. Сложность в другом - как извлечь из вещественных источников обоснованные исторические выводы.

Бывают, разумеется, простейшие случаи. Когда где-нибудь около Рязани мы найдем римские монеты, вполне надежным будет вывод, что обитатели долины Оки торговали в начале нашей эры с южными областями, откуда на север и попали римские денарии.

Кости домашних животных на стоянке заставляют отнести её к стадии производящего, а не присваивающего хозяйства. По обнаруженным на городище беспорядочно разбросанным скелетам людей, убитых стрелами, не похожими на оружие его жителей, можно заключить, что оно было взято врагами, а потом уже не возродилось.

Но встают перед нами и менее лёгкие вопросы: какому народу принадлежало поселение или кладбище, каков был социальный строй людей, живших на стоянке или городище, о чем они думали, мечтали, во что верили?

Несложный силлогизм - найдено то-то, следовательно, было то-то - здесь не пригоден. Заслуживающие внимания ответы возникают лишь в итоге анализа многих разнородных источников, их сопоставления и взаимной проверки.

Порою же ответить вообще невозможно.

2005