Андрей Митрофанович Ренников, довольно известный в дореволюционной России писатель, замалчиваемый русскими либералами, в начале 1920-х уехал из России в Сербию, затем в Париж, о чём потом жалел - лучше бы из Сербии не уезжал.
Ниже приводятся отрывки из книги Ренникова в жанре фельетона - о русских беженцах.
* * *
Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:
Ссылка на видео: https://youtu.be/72Z16A9fUGg
* * *
ВСЁ СВОЁ НОШУ С СОБОЙ (отрывок)
Вот и война может быть… Все притаились: кто у кого стянет мебель, корову и паровоз? Я или он? Всем страшно прежде всего за разбитые стекла, за горшки, за матрас двуспальной кровати. А мы философски смотрим на Европу поверх квартир и сорных ящиков и ищем ответа только на один вопрос:
- Если будет война, кто победит наконец: - дух или материя? Люди или их угнетатели – вещи? Человек или его враг – грязный сапог?
Газета «Новое время», Белград, 19 января 1923, № 521, с. 3.
* * *
БЕЖЕНЕЦ ПЕРЕЕЗЖАЕТ В ПАРИЖ (отрывок)
- Вы русские?
- Да.
Это с нами после Букса начинает беседу какой-то жизнерадостный швейцарец, едущий в Цюрих. Лицо круглое, розовое, налитое. Наверно или купец, или мелкий политический деятель.
- Ну, что же: когда у вас большевизм кончится?
- Трудно сказать, мсье.
- Удивляюсь! Такая громадная страна и терпит насилие со стороны какой-то кучки каналий.
Этот аргумент - самый веский в устах иностранцев. На всякое другое замечание легко ответить с достоинством. Но, действительно почему такая большая страна терпит насилие со стороны такой небольшой кучки каналий, я сам часто недоумеваю. Конечно, террор, сыск, шпионаж. Да. Но террор против армии! Это как-то неубедительно: бедненькие несчастненькие солдатики… Политкомы их обижают, власть оскорбляет, а они, беззащитные, терпят и терпят…
- Вы не знаете, что такое коммунистическая организация, мсье, - защищая достоинство чересчур терпеливого народа, говорю, наконец, я. - Эта компания умеет пользоваться всеми средствами для сохранения власти.
- Да, да, отлично знаю. Но, всё-таки, этих людей не так уже много в России.
- Зато они в центрах, мсье. И весь аппарат в их руках. А население, сами знаете, разбросано, не организованно, безоружно.
- Ну так что-ж, что разбросано? Вот, здесь, в нашей Швейцарии… Горы тоже разъединяют население. Верно? А, между тем, Вильгельм Телль у нас был!
Он встает, вздыхает, снимает с полки чемодан. Поезд подходит к Цюриху.
- Вы наверно не знаете, с кем разговаривали, мсье, - после ухода добродушного пассажира говорить мне с улыбкой молчаливо сидевший до сих пор в углу молодой швейцарец.
- Да, не знаю, конечно…
- Это, цюрихский домовладелец… Штейнберг. По национальности еврей.
- Что вы сказали?
- Еврей.
Журнал «Возрождение», Париж, 4 февраля 1926, № 247, с. 4.
* * *
Наконец, мы в Париже.
Нырнули с Гар-де-л’Эст в океан человеческих тел, зацепились за случайный утес какого-то серого отеля, под которым непрестанно шумит прибой автомобильной волны…
И исчезли для родных и знакомых. Растворились.
Кто нам нужен в этом мировом центре, и кому мы нужны, до сих пор мне не ясно.
Но раз другие бегут, озираются, вскакивают на лету в автобусы, проваливаются под землю в метро, и считают всё это величайшей мудростью и достижением в жизни, значит, так надо.
Будем и мы достигать.
Конечно, за десять лет скитаний по югу России и тихого балканского существования в эмиграции я отвык от шума и грохота больших городов.
Научился переходить улицу, не отрываясь от дум, которые овладевают на тротуаре. Иногда даже останавливался посреди мостовой, когда внезапно приходила в голову любопытная идея, доставая из кармана блокнот, записывал афоризм или сентенцию.
Ещё лет пять, восемь, такой мудрой и тихой жизни, кто знает, быть может, вышел бы из меня новый Кант, тоже не покидавший никогда Кёнигсберга. Но теперь, в Париже, вижу ясно - всё кончено для моей философской карьеры.
* * *
Вот, сижу я уныло в своем номере, смотрю в окно на бензинную вакханалию улицы и думаю: где же русскому беженцу жить хорошо?
Иногда кажется, что небольшие города наиболее благоприятны для нас.
Действительно, все живут рядом, бок о бок, каждый день могут встречаться. По вечерам всегда есть какое-нибудь развлечение. Или инженер Михайловский делает доклад о своей собственной теории мироздания, или Анна Константиновна декламирует «Белое покрывало» у Тютюрниковых на именинах, или какой-нибудь бравый генерал читает лекцию на тему: «Россия через сто лет и позже».
Таким образом, в маленьких городках связь между русскими никогда на порывается, а, наоборот, быстро крепнет. Иногда даже достигает такой крепости, что начинает напоминать цепи скованных друг с другом преступников.
Нет нужды добавлять, что параллельно с полемическими докладами, лекциями и мелодекламацией в небольших городах всегда очень часты разводы, дележ детей между расходящимися родителями и резкие беседы на улице:
- Пожалуйста, передайте Петру Ивановичу: если я снова буду губернатором в России, пусть и не думает показывать носу в мою губернию!
* * *
Итак, где лучше нам, - неизвестно.
Во всяком случае, приехав в Париж, я мрачен, угрюм.
Конечно, высота культуры здесь чудовищна. Не спорю. Вроде моего шестого этажа. В умывальнике, например, есть кран, на котором написано «шо» [горячий]. Правда, из него течет такая же точно вода, как и из крана «фруа» [холодный], но где встретишь на Балканах подобный комфорт?
И отопление центральное, не то, что ужасные сербские железные «фуруны».
Накинув пальто, подхожу к свернувшемуся у стены металлическому удаву, пробую рукой. Тёплый. Безусловно, для нагревания, не для охлаждения комнаты. Только как его разогреть? В Петербурге у меня в годы войны для этой цели была спиртовая печь. Но в отеле, здесь, спиртовку зажигать воспрещается…
Очевидно, беженцам только там хорошо, где их нет.
Нет, глупо, глупо сделал, что уехал из Сербии.
Милая моя квартирка, с дверью, облепленной снегом, где ты? Печка железная, – как любил я подкладывать в тебя сухие дрова!.. Ведра мои, в вас бежала такая чудесная прозрачная вода… Кипятил бы я эту воду на плите, пил чаю, сколько хотел… Веник мой, пушистый, длинный, чья рука теперь лазит с тобой по углам комнаты, под столами и стульями?
- Ты будешь сегодня писать? - уныло спрашивает, кутаясь в шубу, Иван Александрович.
- Нет.
- Отчего?
- Устал. Переходил два раза поперек бульвара Осман.
Журнал «Возрождение», Париж, 8 февраля 1926, № 251, с. 2.
* * *
ДРАГОЦЕННЫЕ СВОЙСТВА (отрывки)
Один приятный молодой человек, усердно занимающийся в последнее время партийной деятельностью, как-то при мне жаловался на днях в одном почтенном политическом собрании:
- Понимаете… Это совершенно несознательный элемент в эмиграции… Галлиполийцы…
- В самом деле? А что?
- Да, вот, представьте. Попал вчера я в их компанию. Много говорил о том, о сём. Перешёл, наконец, к животрепещущей проблеме - какая политическая концепция была бы наиболее правильной в создавшейся ситуации. А они сидят, курят, слушают. И молчат.
- Ну, что же, господа? - спрашиваю, наконец, не вытерпев. - Ясно вам это теперь с точки зрения логической, психологической и социальной? Или не ясно?
- Неясно, - отвечают хором.
- Почему же неясно?
- Не было приказа Главнокомандующего.
Долго после этого при мне, охая и стеная, беседовали о галлиполийской несознательности молодой политик и старый.
Молодой пространно говорил что-то о базисе; старый главным образом налегал на тезис.
А я сидел в сторонке и думал:
- Слава Богу. Значит, есть еще в эмиграции люди, которые повинуются приказам, и вместо собственных решений ожидают распоряжений. Ведь, в самом деле: если бы не галлиполийцы, кто бы у нас повиновался?
Все эмигранты, как известно, только распоряжаются.
Спросите случайного беженца из штатских: чей авторитет он, главным образом, признает?
Конечно, свой.
Если вы поговорите с ним по душе, он даже сознается, что у него есть своё собственное маленькое общество, в котором он состоит председателем. Члены этого общества, правда, немного обижены, что председатель именно он, а не они. Но в виде компенсации каждый из этих членов обязательно имеет собственный кружок, в котором тоже председательствует, которым тоже руководит.
Таким образом, в сущности, все беженцы в настоящее время председатели.
В Париже, например, я не председателей до сих пор не встречал.
Говорят, в прошлом году было здесь два таких, не попавших ни в какое правление. Но подобное ненормальное состояние продолжалось недолго. Один впал в отчаяние, разочаровался в эмиграции и уехал в СССР, а другой неожиданно бежал в Уругвай.
Кто-то при нём обмолвился словом, будто в Уругвае председательствовать некому.
Галлиполийцев я люблю и уважаю именно за это редкое качество. Ведь, нечего скрывать: без начальства не только военный, даже штатский, русский человек и тот теряет значение. Качается, как былинка в чистом поле, никнет к земле. Сколько беженцев я знаю разумных, крепких, даже величественных в те времена, когда было кому повиноваться.
И вот пришло освобождение, сами стали себе председателями, - и растерянность в глазах, и грусть, и тоска…
Журнал «Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 13 мая 1926, № 345, с. 5.
Это были отрывки из книги - Потому и сидим. Фельетоны и очерки.
Автор Андрей Митрофанович Ренников:
Русский писатель, журналист и драматург, редактор, педагог.
Родился 1882 года в Кутаиси, Российская империя. Умер в 1957 году, в 74 года, в Ницце, Франция.
Одним из немногих он сумел с уникальным чувством юмора и доброжелательностью отразить быт беженцев из России, вынужденное погружение в иностранную стихию, ностальгию.
В Белграде были изданы книги Андрея Ренникова: фантастический роман «Диктатор мира» (1925), а также первые два романа трилогии о жизни русских эмигрантов, объединенные общими персонажами: «Души живые» (1925) и «За тридевять земель» (1926).
* * *
На этом всё, всего хорошего, читайте книги - с ними интересней жить!
Юрий Шатохин, канал Веб Рассказ, Новосибирск.
До свидания.
Оценили 11 человек
16 кармы