Кара. Мать сына, приговоренного к смертной казни, смотрит на мир иными глазами. Продолжение.

- Встать! суд идет!

В зале суда было два фронта. Двое, находившиеся по одну сторону, до тряски рук, глядя на судей, взывали о помиловании, взамен на любой срок заключения. Десятки остальных требовали одного – убить. Здесь же, у всех на глазах. Звенящая тишина окончательно вышвырнула из голов все ненужные мысли. Равнодушных, беспристрастных не было. Человеческая душа все-таки не способна сохранить хладнокровие в такой ситуации. Позади, будто в прошлом, остались изнурительные судебные действия, когда дух и плоть медленно свыкались с неизбежным свыканием чего-то страшного. Этот душераздирающий процесс прошли обе стороны.

…Судья долго, очень долго зачитывала материалы дела. Задавались вопросы. Следовали ответы. Наконец прозвучало извечное для данного процесса:

- Ваше последнее слово…

Зал был мертв. Многие видели то, что возможно увидеть только раз в жизни. Человеку разрешили произнести последнее слово. Глаза матери и сына встретились. Так они смотрели друг на друга впервые за многие годы, будто очнувшись, приходя в себя, как после тяжелой болезни. Петр, не раскрывая рта, оглушительно колотящимся сердцем произнес безмолвное: «Спаси…»

- Ваше последнее слово, - как будто возвращая Петра в земное состояние, повторила главная судья.

То, что пытался сказать Петр, было невразумительно. Он долго соображал, вымучивая полностью искореженную речь. Лишь в конце невнятно подтвердил, что виновен.

И вот финал: «Именем Российской Федерации…»

Голос судьи был ровным и четким. Напряжение достигло своего предала. Зал затих, словно вымер. Слышалось только редкое покашливание и неуловимый шорох. Мать Петра стояла на глиняных ногах. Отца не было. Он тяжело болел после перенесенного инфаркта. Родители и родственники пострадавших жаждали возмездия. Петр совсем перестал осознавать происходящее. Шло стремительное разрушение духа. Силы не было нигде. Ни в чем. Ни в одной клетке.

Странно спокойно звучало чтение приговора.

- суд установил… признать виновным в совершении преступления… назначить наказание в виде…

Зал осел…

- …в виде смертной казни…

Все. Дальнейшие слова о том, что меру пресечения оставить без изменения, и остальные «пустяки» уже не воспринимались ничьим сознанием. Ни одной из сторон. Приговор вступил в силу. Мать повисла на чьих-то руках. Петр молчал с белым лицом.

Потом его куда-то вели. Он четко, даже не свойственно прилежно подчинялся малейшей незначительной команде, без конца при этом облизываясь. Голова здраво не работала, психика была парализована. Сверхсильное эмоциональное состояние привело его в полное оцепенение. Юридически он был еще жив, но его на законном основании можно было какое-то время спустя казнить. Вот так все и произошло на этом этапе жизни.

Перед свиданием у матери был странный сон. Сына ведут куда-то по какому-то двору много-много человек. Он все время вертит головой назад и пытается смотреть на нее почему-то детскими глазами, как перед наказанием за шалость… мать проснулась мокрая и холодная, хотя в доме было тепло.

…Петр внешне был очень плох. При всем его желании видеть мать, он казался ей все-таки не родным. Нет, Мария чувствовала, что сидит с сыном, но было такое ощущение, будто видится с другим человеком. Она старалась мыслями и словами приткнуться к нему и так и эдак, но все получалось неуклюже, по-чужому.

Мария, пытаясь взять себя в руки, смотрела на сына. У нее тряслись губы, слипались от пота ладони. В конце концов она расплакалась навзрыд. Петр внезапно как-то сник, и появилась первая человеческая фраза: «Мам…»

Мать и сын забыли, о чем хотели говорить. Мать сына, приговоренного к смертной казни, смотрит на мир иными глазами.

- ответа от президента нет?

Пока от комиссии о помиловании ничего хорошего не поступало. Но и плохого тоже. Петр вновь замкнулся, сковался. Если бы ее, матери, не было, он, похоже, сразу бы перестал жить. Мария задавала сыну какие-то вопросы. Пустяшные, но смысл был в том, что она просто обязана была быть ободряющей, спокойной. Пусть час спустя она сама развалится, но эти минуты ей представлялись для укрепления сына. Больше его крепить было некому.

Как сын сейчас был похож на отца! Это становится заметно именно тогда, когда в жизни случается что-то очень хорошее или очень плохое.

Свидание закончилось. Сына уводили. Мария, впившись ему в спину глазами, пыталась удержать сердцем. И вдруг… Петр оглянулся точно так же, как в том сне.

Уходя с такой встречи, при всей ее трагичности, мать неуловимо крепчала духом, восстанавливаясь для новых испытаний. Предвещавшие беду молнии и гром в той, будто не существовавшей до суда жизни, тогда так и не были услышаны. Вразумлением стал смертный приговор, и… Мария, впервые сложив три пальца на правой руке, перекрестилась так, будто делала это с рождения.

В 22 : 00 во всех камерах был произведен отбой. Опять пришло время мучительной ночи. Было приказано спать по распорядку. Здесь вообще все виды деятельности заключенные обязаны выполнять беспрекословно и в срок. «Стоять!» - и выполняется мгновенный разворот к стене, ноги врозь, тело в наклон, руки на стену ладонями наружу. «Ко мне!» Петр немедленно подбегал к указанному месту, и следовал четкий, внятный доклад: «Я такой-то … статья такая-то… срок такой-то…» и бегом вновь к стене, что бы занять прежнее положение. Если бы десятую часть такого смирения и дисциплины человек имел в миру, то тюрьмы опустели бы сами собой, а администрация не пожалела бы об этом, что потеряла работу.

Петр дожил до ночи, которая была не то пятидесятая, не то пятисотая. Иногда он был в состоянии вспомнить что-то из прошлого и старался сохранить эти случаи на ночь. А то, бывает, днем передумает их, а потом приходится что-то вновь или вспоминать заново или придумывать. Петр часто стал ловить себя на том, что у него начали создаваться не существующие, иллюзорные факты, желанные для данной минуты мучительные для данного состояния души. Получалось даже не плохо, только после этого становилось еще хуже. Он становился более угрюмым или истерично опасным. Нередко то, что вспоминалось, вызывало у него слезливость, несвойственное умиление, больше похожее на хихиканье умалишенного.

Порой Петр начинал с кем-то беседовать, ерзая при этом на кровати, пытаясь поудобней усесться. Или вдруг внезапно вставал, начинал быстро ходить каким-то только ему ведомым причудливым маршрутом. Прислонялся к стене, замирал, а потом внезапно сползал на пол, надолго уходил в себя, обхватив колени и уткнувшись в них лбом. Или начинал выполнять необъяснимые движения руками, остановившись на полпути, приподняв палец, будто просил кого-то помолчать, чтобы сформулировать главную, важнейшую мысль. Внешне это было похоже на поведение человека из иного миросознания, в котором будто происходила последняя неведомая зачистка души.

В одну из ночей произошло необъяснимое: его мозг в странных острых подробностях восстановил все то, как родители откупили его от армии, придумав нехорошую болезнь. Это решение, казавшееся на тот момент удачным, сейчас чем-то стало беспокоить его, будто душа и сердце осознали нечто такое, от чего впоследствии произошли генеральные изменения в жизни. Придуманная однажды болезнь теперь воспроизвелась в действительности.

Петр плакал. Это был странный плач. Не было слез, не тряслись плечи. Было очень жарко в груди. Ныло сердце. Он всхлипывал с сухими глазами, сидя на нарах, раскачиваясь, добела сжав пальцы в замок. Глухой вой начал перерастать в тяжелое буйство. У Петра провисли губы, оползли щеки, отталкивающе сузились глаза. Провалившийся в горло язык начал душить, он жутко захрипел. Прибывшая через несколько минут спецгруппа с врачом выполнила необходимые действия. Обмякший, вялый Петр безэмоционально лежал на кровати. Очнувшись час спустя, Петр ощутил, что у него онемела нижняя губа и ко всему серьезно ухудшилось зрение. Ему на сей час было настолько плохо, насколько было хорошо в час тот. Час последнего пира во время чумы.

Виктор Николаев "Из рода в род".