Песня гильзы

«Мама… Мамочка… Я так давно жду тебя… Очень хочу кушать, мам…».

Он потирал ручки друг об друга, костяшки белели, тонкие губы давно хранили в себе голубой оттенок, светлые волосы слиплись от грязи в сосульки. Мальчик окинул взглядом улицу…

Тяжело скрипя проезжающие сани везли на себе тела, укутанные, всё ещё укутанные, будто живые. Но лица их окрасила бледность, отпечаток, оставленный навечно, зато теперь их лица расслаблены, нет ни тревог, ни боли, ни голода, словно восковые фигуры. Специфический запах держался в воздухе, люди знали – смертью пахнет. Молчание спутник, ведь нужно беречь тепло и силы, переговариваться только по важному делу. Мальчик зажмурился, а в голове страшное, мысли тёмные, свинцовые, о том, как он сам лежал бы на этих санях. Схватил рыхлый снег и растёр лицо, ледяной жар прошёл по лицу, передаваясь в позвоночник, кисти онемели совсем. Поспешно спрятал их в карман, дырявый, но ничего, чтобы совсем не околеть встал и начал ходить маленькими шагами взад-вперёд. «Запомни, Олежа, если сильно замёрз ходи неспешно, напряги мышцы и расслабь, медленно во всём теле, твоя энергия согреет тебя». Эхом отдалось наставление отца в голове, напрячь-расслабить и правда стало чуть теплее, под тулупом грел шерстяной платок бабушки, она ушла давно. Стало печально, тяжело, неспокойно.

Желудок скрутило в тугой узел, тянущая боль, вредная такая. Сколько дней он уже не ел? Сколько питался одним лишь снегом? Поднял глаза к небу ясное, ни облачка, морозно. Надо думать, над тем где ночевать, вспоминал дома и улицы, был там с мамой, хорошо карта в голове складывалась. Бродил долго, почти дотемна, снег скрипел под ногами, люди оглядывали ребёнка и тут же отворачивались. Придя домой мальчик принялся разводить огонь в жестяной бочке, давно она тут стояла, ещё с начала блокады. Крыша дырявая, дым уйдёт, на топку шло всё: книги, какие-то щепки, куски крыши. Огонь мирно затрещал, согревая хозяина дома, наконец-то стало тепло. За стенами завыла протяжно вьюга, она заглядывала в каждый дом, заметала снег, вымораживала душу. Языки пламени танцевали, казалось рисуя лица… Лица отца и матери, они так печально молчали. Мальчик укутался посильнее и вскоре задремал под колыбель огня и вьюги, он словно моргнул и вот уже светает, тело ломило, желудок прилип к позвоночнику. Мальчишка вышел пройтись, сидеть было нельзя, голова кружилась, на ногах держаться нужно. «Если упал – не встанешь», усвоил правило Олег, много отдыхал, наблюдал, люди ослабли, даже не стонали, не кричали, как раньше, не было сил. Жизнь покидала город.

«Скоро вернётся отец, он обещал.» - подумал мальчик, продолжая бродить по улице. Тихое «мяу» донеслось откуда-то и больше ничего. Мальчонка навострил уши и прикрыл глаза, снова «мяу», но более отчётливо, неторопливо пошёл на звук и вот перед ним сидит бурая кошка или кот, точно не скажешь, худая, видно каждую кость, шерсть мокрая, глаза янтарно-жёлтые.

- Ну, привет, Бурка. – тихо сказал Олег, присаживаясь на корточки, голова загудела.

Кошка муркнув, что-то на своём родном, стала тереться об ноги человека, заглядывая в его глаза, угадывая в них душу. Мальчик погладил её и решил взять себе, отмечая, что самому питаться то нечем, теперь кошка. Осторожно взял её на руки и спрятал за пазуху под тулуп, пусть отогреется, а там видно будет. Усатая была на удивление умным зверем, держалась своего человека, лишь иногда отлучаясь куда-то, «по делам, наверное,» - решил для себя мальчонка и кошку особо не донимал, грел, да делился найденной едой, а она мурчала и согревала в ответ.

- Отдай кошку, Олег! – рявкал на него взрослый мужчина с впалым лицом, пытаясь отобрать зверька.

- Не отдам, это друг мой! – кричал в ответ ребёнок, прижимая к себе беззащитную.

- Глупый! Это же мясо, понимаешь ты или нет?! – продолжал рычать взрослый, хватая мальчика за тулуп, пытаясь достать кошку.

Мальчонка разжал руки и выпустил пушистую, та как можно быстрее наутёк по снегу и след простыл, он взглянул старшему в глаза и процедил:

- Руку мне тогда режь, а кошку не тронь. – он протянул мужчине руку, тот замер то ли от удивления, то ли от нахлынувшего ужаса – Ну! Чего ждёте?! – крикнул уже мальчик, люди вокруг замерли, наблюдая за разворачивающейся картиной, кто-то бросал взгляды мимолётно, а кто-то таки вцепился в этих двоих ожидая окончания.

Лицо мужчины перекосило от ярости и злобы, он замахнулся, но всё на что хватило это лишь толкнуть ребёнка на снег, тот едва удержался на ногах, замечая, что взрослый обронил нож, или не нож, разглядывать было некогда, тут же юркнул под него с необычайной ловкостью и схватил, упавший предмет, зажимая в руке.

- Пошёл прочь, полоумный! Не может понять, что люди с голоду дохнут! Знаешь ты вообще, что война идёт, а!? – продолжал разбрасываться словами взрослый. Но мальчик его уже не слушал, не слышал, убегая подальше, как Бурка.

И откуда столько сил взялось? Олег нахмурился, конечно он знал о том, что происходит за городом, мама говорила блокада и там папа, он придёт, он солдат, людям помогает. Глаза предательски защипало от обиды, вот-вот слёзы хлынут. И хлынули, горячие, крупные детские, казалось он один в этом огромном мире. Мальчонка вытирал рукавами лицо, тихо всхлипывая, почувствовал, как кто-то трётся у его ног, посмотрел вниз увидел свою кошку. Тут же взял её на руки и прижал к себе, гладил.

- Как же я испугался за тебя… - тихо выдохнул Олег, пряча лицо в шубке кошки, та благодарно мурчала.

Дома он снова принялся ломать тонкие дощечки пока были силы, чтобы развести огонь, а Бурка ходила рядом и заглядывала в глаза хозяину. Мальчик занялся растопкой в бочке, сегодня не шло отметил он про себя, бросать было нельзя щепки отсыреют и всё. Огонь всё же затрещал, позволяя человеку отогреться. Тихое «мяу» снова нарушило тишину, кошка запрыгнула на руки, держала в зубах корку хлеба, мальчик не верил глазам и с опаской взял «добычу» и прошептал «спасибо». Разделив корку на три части, он спрятал одну за щеку, одну разломал на кусочки поменьше и отдал кошке, та ела с удовольствием, а третью он спрятал на черный день. Крохи хлеба нужно было рассасывать, не глотать сразу, а то сытым не будешь.

Так тянулись дни, тянулась корка.

Он снова сидел и глядел на улицу, люди почти не двигались, замерли словно статуи. Только одна женщина шла, уговаривая рыжую лошадь передвигать копыта, а та встала и хрипела, тяжело дышала. Взгляд был затравленный, кости настолько дико торчали, что казалось было видно, как сквозь грудину бьётся сердце вот-вот вырвется. Ноги лошади внезапно подломились, и она рухнула, будто косой скосили, всего минуту, животное продолжало хрипеть, но даже не пыталась встать. Народ как с цепи сорвался, всех к ней потянуло. По белому снегу потекли алые реки, они расходились медленно, мальчик стоял в ужасе, он не мог даже вдохнуть, в голове сделалось мутно, тяжело, дурно. Его взгляд столкнулся с глазами лошади, пустые, тёмные... Каждый пытался урвать себе кусок туши побольше и в то же время поделить с другими относительно поровну, шкура, грива, даже крохотный кусочек конины был ценен. Да и сколько мяса с едва живой лошади? Когда туша была обтёсана остался один скелет, безобразно торчащие рёбра, некоторые кости были выломаны. Олег был белее снега, «прости их, лошадка, прости меня», шептал одними губами, сжимая в руке ножичек.

Дома мальчик дрожал всем телом, не мог выкинуть из головы обглоданный изуродованный скелет.

-Эй, малец… - кто-то дотронулся до его плеча, вскинул глаза и вскрикнул, перед ним стоял человек, довольно крупный, с седой бородой, глазами щёлочками, рука была грубая, тяжёлая – Прости, испугал я тебя… Зову-зову, думал околел совсем, а нет живой оказался. – на его лице улыбка, добрая, тёплая.

Мальчонка под успокоился и смотрел на старика, ну точно старец.

- А Вы деда откуда пришли? Я Вас в городе не видел… - пролепетал ребёнок.

- Я-то? Я дольше всех здешних живу, малец. – улыбка – Ты не бойся меня, разреши у огня твоего отогреться.

Мужчина сел напротив Олега и улыбался так умиротворённо, не вежливо было отказать старшему, и мальчик принялся за разведение огня, ломал дощечки на более мелкие. Пламя затрещало почти сразу, такое яркое, живое, светлое, вмиг комната наполнилась теплом и светом. Мальчик был ошеломлён, никогда такого не видел, но тревога окутывала его сердце, сковывая душу. А старец сидел напротив и немного покачивался из стороны в сторону.

- Как звать тебя, малец? – спросил мужчина.

- Олег, а Вас как величать? – поинтересовался мальчонка, делая шаг навстречу.

- У меня множество имён по всему миру, оно здесь неуместно. – глаза сделались хитрые-хитрые, словно лис старший вглядывался в сомнения мальчика.

Младший сглотнул, к нему потянулась рука старика в просьбе.

- А нет ли у тебя чая, малец? – мужчина наклонил голову на бок, заглядывая в глаза ребёнка, немного подаваясь вперёд, вот-вот его лица коснётся огонь.

Бросив взгляд куда-то вглубь полуразрушенного дома, последовал неопределённый ответ.

- Был там, где-то, подать не смогу… Простите, если обидел чем… - он не опускал глаза, а смотрел через огонь на взрослого, было очень неспокойно на душе, но виду подать нельзя было. – Я могу сыграть Вам, хотите? – загорелся радостью Олег.

Старец откинулся немного назад, расслабился, провёл рукой по подбородку и наклонив голову, как делал это ранее ответил.

- Хочу. Сыграй мне, хозяин дома, уважь старика. – заинтересованный взгляд, а лицо его словно расправилось.

Мальчонка принялся искать в комнатке что-то и когда нашёл, улыбнулся, успокоился. Душа словно наполнилась теплом, холод больше не ощущался, была только радость. Маленькие ручки поднесли к губам гильзу, и тоненькая струя воздуха создала звук, затем ещё один, и ещё. Мелодия лилась тихая, был слышен каждый вдох, мальчик прикрыл глаза, продолжая играть, старик улыбался, наблюдая за мальчиком. Знал он как Олег Бурку спас, как не отдал её на съеденье, как несмотря на голод не смог подойти к лошади, знал он и то, что мальчик наконец вернулся домой.

                                                                                                           Ленинград, 1944.