Бериевщина. Ч.1

В этой публикации будут приведены воспоминания бывшего председателя Госплана СССР Н.К.Байбакова о Л.П.Берии, взятые из книги "От Сталина до Ельцина". Берии посвящена целая большая статья (Бериевщина) в этой книге, которую я и привожу. 

С Лаврентием Берией под его неусыпным оком мне по роду моей деятельности пришлось долгие годы работать — как с первым заместителем Председателя Совнаркома (а позже — Совета Министров), он курировал ряд важнейших отраслей народного хозяйства, в том числе и топливную промышленность (был председателем Бюро по топливу). Вызывал он меня в Кремль или на Лубянку часто...

Звонил всегда внезапно, редко здоровался и начинал разговор по обыкновению отрывистым вопросом: «Как дела, Байбаков?» (слово «товарищ» в таких разговорах не употреблял). Произнося мою фамилию, ставил, как и Сталин, ударение на втором слоге. Слушал меня внимательно, не перебивая, хотя потом вопросы задавал резко, порой крикливо и даже грубо, прибегая и к крепким выражениям, — это было в его стиле общения с теми, кто был в той или иной мере ему подчинён и от него зависим. Он как бы постоянно напоминал об этой зависимости и о том, кто он.

Характерен случай, памятный мне ещё с довоенных лет. Заболев ангиной, с температурой под сорок, я лежал дома в постели. Вдруг по «вертушке» позвонили. Трубку сняла моя жена, Клавдия Андреевна, озабоченная и расстроенная моей болезнью. Там кто-то отрывисто сквозь зубы назвался, но супруга моя не расслышала и сказала: «Кто это? Повторите».

— Дура, Берия говорит! — раздался в трубке разъярённый голос Лаврентия Берии. — Мне нужен Байбаков. Пусть подойдёт. — Он болен, простудился, лежит с высокой температурой, — замялась Клавдия Андреевна. Берия в том же резком, раздражённом тоне ответил, что каждый дурак может простудиться — нужно носить галоши (из всех членов Политбюро в то время, насколько помню, галоши носили только Берия и Суслов).

Когда я с трудом поднялся и взял трубку, Берия, не справляясь ö моем здоровье, категорически приказал вылететь вместе с наркомом внутренних дел Кругловым в Уфу, где на нефтеперерабатывающем заводе произошла серьёзная авария. И уже через несколько часов, так и не сбив высокую температуру, я очутился в Уфе.

Конечно же, было обидно до слез. Ну ладно, со мной можно поступать и так, я мужчина. Но зачем оскорблять жену, женщину, она-то здесь при чём и какая её вина? Вот знал бы об этом Сталин... И не только мне приходила в голову такая мысль, что Сталин многого не знает о поведении и методах работы Берии.

Но как-то все забывали свои обиды, примирялись с грубостью, — одни считали это простотой, другие, как я прощали, относя это к издержкам характера Берии, а иные оправдывали сами же: ведь, мол, за дело болеет Лаврентий Павлович, ночей не спит, сжигает свои нервы, — здесь легко и сорваться, так чего же щадить наши...

Властными полномочиями Берия обладал огромными. И до сих пор толком не разобрались в явлении, которое носит имя «бериевщина». Один из историков нашего времени однажды заметил: «О Берии написано и много, и почти ничего». Сын Берии — Серго замечает в своей книге «Мой отец — Лаврентий Берия»: «В сокрытии государственной тайны бывшего СССР явно заинтересованы и сегодня определённые политические круги в России. Достаточно вспомнить, что так называемое «Дело Л.П. Берии» до сих пор засекречено. К чему бы это?».

И действительно, к чему: государства нет, а тайны остаются. Пока не раскроются архивы, запечатанные ещё Хрущевым, мы не будем знать всей правды. Чем Берия заслужил особое, полное доверие Сталина?

Волкогоновского толка вымыслы и о каком-то тайном родстве натур, национально окрашенном, о том, что Берия умел Сталина обольщать, играть на потайных струнах его души, — крайне нелепы и фальшивы.

Вполне убеждённо свидетельствую: заслужить доверие Сталина можно было исключительно реальными результатами при выполнении крупных, ответственных, истинно государственных задач, и ничем кроме, никакими царедворскими ухищрениями, ни лестью. А Берия был способен достигать важных для государства результатов.

Известен такой, почти анекдотический в высокой государственной практике случай. По решению Политбюро предстояло разделить Наркомат угольной промышленности, которым руководил В.В. Вахрушев, на два наркомата: один — для западных районов страны, другой — для восточных. Руководить первым оставался Вахрушев, а второй должен был возглавить Онико.

Разделение предстояло очень сложное, сотни возникающих спорных вопросов требовали уйму времени и сил. И вот Берия, которому было поручено всё это дело, предложил наркомам решить все проблемы самим, так сказать, полюбовно. Определил для них твёрдый срок, а когда он истёк, вызвал к себе обоих.

Первым спросил о результатах Вахрушева. Тот ответил, что доволен, раздел произведён справедливо. Но Онико был настроен иначе, считая, что Вахрушев перетянул к себе лучшие кадры, забрал лучшие санатории (в западных-то, восстанавливаемых районах!) и т.д.

— Ясно, — сказал, загадочно глядя на них, Берия, — один недоволен. Тогда сделаем так: вы поменяетесь местами, Вахрушев будет наркомом восточных районов, а Онико — западных. Не успели опешившие наркомы прийти в себя, как он закрыл на том совещание.

В требовательности к подчинённым Берия отличался мёртвой хваткой, не допуская никаких просьб «войти в положение, в обстоятельства», — так что часто шла на пользу дела его грозная, беспощадная властность, но, думаю, ещё чаще она выходила за тот предел, когда страх перед нею сковывал людей, травмировал души.

Страх навевался не только Берией как личностью, но и его карательным постом. Это тоже нужно учитывать в понимании бериевщины как явления, во многом обусловленного историческими обстоятельствами страны, живущей во враждебном окружении.

Как бы то ни было, в руководстве страны, да и в более широких партийно-государственных кругах, сложилось и было твёрдым убеждение, что успех любого дела обеспечен, если оно возглавляется Берией. И Сталин видел его несомненные способности и его успехи. Высоко ценил. А эти успехи были настолько важны и самодовлеющи, что Сталин, может быть, не считал обязательным уяснять, какими методами и средствами они достигнуты, какие человеческие драмы за ними стоят. Следует учесть, что основным каналом такой информации являлись органы внутренних дел, целиком подчинённые Берии.

Размышления обо всём этом приводят к одному из «вечных вопросов», ответ на который, казалось бы, ясен давно: благородная цель должна достигаться только подобными средствами. Но не так проста была данная истина в своём историческом применении, когда сама жизнь ставила перед нами жёсткие дилеммы: сумеем ли мы в короткие сроки индустриализовать страну или останемся безоружными перед неизбежной смертельной схваткой с фашизмом; победим ли в грядущей войне или погибнем; добьёмся ли военного паритета с США и остальным западным миром или подвергнемся смертельному удару в атомной войне, — они раздавят нас.

Когда речь идёт о жизни или смерти страны, тогда уже не до общих соображений о морали и гуманизме. Как бы нам ни хотелось обратного, но это так. Что такое заградотряды НКВД за спиной наших войск? Или приказ: сдавшихся в плен считать врагами Родины? А сознание каждым ответственным работником того, что за провал дела его ждёт расстрел? С какими правами человека всё это совместить? Подавляюще преобладало в тогдашней нашей жизни право государства — и мы тогда воспринимали это как вполне понятную нравственную норму.

Время было и великим, и неповторимым, но с определённым основанием его можно назвать и жестоким, и беспощадным. А время и родину, как известно, не выбирают. Только всем, о чем я сказал, вместе взятым и можно объяснить загадочный феномен Берии.

Те, кто почему-то поверил, что весь тот период нашей истории сводится к истории «сталинского тоталитаризма», могут нетерпеливо возразить, что о Берии вообще нечего говорить, чтос ним всё ясно: миллионы людей загнал в ГУЛАГ, и Сталин знал об этом, за что и должен нести полную ответственность.

Сталин доверил Берии святая святых послевоенной оборонной стратегии страны — работы по проекту создания советского атомного оружия и обеспечения их всем необходимым вплоть до сведений нашей разведки в этой области.

Доверие отнюдь не случайное и вовсе не вопреки желанию специалистов — учёных, причастных к проекту, а по всем признакам и свидетельствам, как раз напротив. Назначенный 11 февраля 1943 года руководителем научно-исследовательских работ по использованию атомной энергии И.В. Курчатов, тогда профессор, смело выражал своё недовольство некомпетентностью и нераспорядительностью В.М. Молотова, который вначале осуществлял общее руководство советским атомным проектом.

Показательно, что в сентябре 1944 года Курчатов обратился лично к Берии с письмом, где выражена необычайная острота вставших проблем. Вот письмо:

В письме М.Г. Первухина и моём на Ваше имя мы сообщили о состоянии работ по проблеме урана и их колоссальном развитии за границей. В течение последнего месяца я занимался предварительным изучением новых весьма обширных (300 стр. текста) материалов, касающихся проблемы урана. Это изучение ещё раз показало, что вокруг этой проблемы за границей создана невиданная по масштабу в истории мировой науки концентрация научных и инженерно-технических сил, уже добившаяся ценнейших результатов. У нас же, несмотря на большой сдвиг в развитии работ по урану в 1943-1944 годах, положение дел остаётся совершенно неудовлетворительным.

Особенно неблагополучно обстоит дело с сырьём и вопросами разделения. Работа лаборатории № 2 недостаточно обеспечена материально-технической базой. Работы многих смежных организаций не получают нужного развития из-за отсутствия единого руководства и недооценки в этих организациях значения проблемы. Зная Вашу исключительно большую занятость, я всё же, в виду исторического значения проблемы урана, решился побеспокоить Вас и просить Вас дать указания о такой организации работ, которая бы соответствовала возможностям и значению нашего Великого Государства в мировой культуре.

И. Курчатов 

г. Москва

29 сентября 1944 г.

Можно не сомневаться, что столь принципиальному мнению, касающемуся действительно первоочередных, жизненных интересов государства, Берия дал ход и оказал всемерную поддержку.

В начале 1945 года И.В. Курчатов написал ему и прямую жалобу на Молотова. И, конечно же, это должно было иметь последствия. Берия тянулся к главным рычагам управления государственной машиной, важнейшим из которых становился рычаг атомный.

С приходом Берии к руководству атомным проектом в 1945 году дело получило тот «русский размах», с каким призвал вести его Сталин. Вопрос был поставлен «грубо и зримо»: успеть создать советскую атомную бомбу раньше, чем такая бомба, только американская, упадёт на территорию нашего Института атомной энергии.

Берия был мастер не только нажимать, торопить и подстёгивать людей, но и обеспечивать успех дела. Оперативнее, чем он, едва ли какой другой организатор смог бы снабжать учёных всем необходимым, доставать требуемое из-под земли — в прямом и переносном смысле. Он умел быть внимательным к мнению ученых, вплоть до веротерпимости.

Так, когда Л.В. Альтшулера, как неблагонадёжного, из соображений его приверженности генетике, служба безопасности решила отстранить от работы на атомном объекте, академик Ю.Б. Харитон позвонил лично Берии и сказал, что это нужный и ценный работник. «Он вам очень нужен?» — спросил Берия. «Да, очень», — был ответ. И Берия спокойно подвёл итог: «Ну, ладно...».

Не раз, когда после аварий или каких-либо неувязок на объекте службой безопасности учинялось следствие (не диверсия ли тут?), Берия внимал заступническим доводам И.В. Курчатова, «виновные» освобождались от подозрения...

Берия обеспечил сверхнадёжную охрану и предельный, какой только можно себе вообразить, режим секретности работ по атомному проекту. При известном «железном занавесе», да ещё за множеством стен и рядов колючей проволоки работы были абсолютно недоступны ни для одной из разведок.

И когда 29 августа 1949 года грянул взрыв первой советской атомной бомбы, для американцев это было ошеломляющей неожиданностью. Быстро иссякли воинственные амбиции Трумэна, прекратился атомный шантаж. Соблазн лёгкой победы над нашей страной более не мог являться запалом для новой мировой войны.

Значит, деятельность Берии и в этой области заслуживает доброго слова, ведь есть и его личная доля в исторической победе нашей нации. И здесь роль Берии не только как организатора, но и главы нашей разведки, работающей над секретами американцев в области атомного оружия, огромна.

Ветераны атомной отрасли, в частности и один из «отцов» советской атомной бомбы Ю. Харитон, утверждают, что если бы атомный проект страны был не в руках Берии, а оставался под руководством Молотова, то очень трудно было бы рассчитывать на столь результативный и быстрый успех в деле новом и поистине грандиозном.

Берия был председателем Государственной комиссии при проведении нашего первого атомного взрыва. Некоторые участники тех событий не боятся называть его «отцом советской атомной бомбы». Отцом — это, может быть, и слишком. Но вот роль повивальной бабки при рождении бомбы принадлежит ему.

В то же время не следует вдаваться и в другую крайность, забывать, что при всех своих несомненных заслугах и высоких организаторских способностях Берия оставался человеком жестоким и властолюбивым, переоценивающим свои реальные силы, нетерпимым к заслугам своих соперников.

Но это была уже другая борьба, — тайная и коварная, за сталинское наследство власти. И потому он был опасен. Эта опасность возрастала по мере того, как он всё больше и больше завоёвывал доверие Сталина и всё больше использовал его для усиления своей личной власти в партии и правительстве. Во всем руководстве страны только он один решался дезинформировать вождя, тасовать перед ним факты, выстраивать их в выгодном для себя свете — главным образом для того, чтобы скомпрометировать неугодных ему людей, потенциально опасных для его личных целей, а таких было немало — тех, кто не желал угодничать перед ним или сопротивлялся его всевластию.

В числе его дел, ничем не оправданных, на его совести расправа над видным деятелем нашего государства, Председателем Госплана СССР H.A. Вознесенским, возможным преемником Сталина.

Личные свидетельства этого дела поведал мне Ю.И. Боксерман — человек умный и правдивый, не склонный к политическим преувеличениям. Он, тогда ещё работая в наркомате, ведал вопросами развития газовой промышленности, и поэтому именно ему в 1945 году было поручено руководить проектированием газопровода Саратов-Москва. Газопровод строился, в основном, организациями, подведомственными МВД СССР. Возглавляли строительство генерал-лейтенант Л.Б. Сафразян и генерал-майор инженерной службы В.А. Пачкин. Этот газопровод, как объект особой важности, находился под пристальным вниманием руководства страны.

Несмотря на отсутствие опыта, строительство газопровода протяжённостью 800 километров было осуществлено в короткие, как и предусматривалось, сроки, — в течение года. Но были допущены и ошибки, главная из которых — опрессовка труб водой, на отдельных участках — грязной водой, в результате чего потом, когда стали качать газ, образовались гидратные пробки. Это вызвало большую тревогу Правительства.

В декабре 1946 года И.В. Сталин, вернувшись из Сочи, где проводил отпуск, спросил встречавших его на вокзале руководителей: — Как работает газопровод Саратов-Москва? Секретарь ЦК партии, председатель Моссовета Г.П. Попов ответил: — Плохо, с перебоями.

Сталин обрушился на Берию: — Нашумели на весь мир об этом газопроводе, а теперь он не работает. В Сочи я получил рапорт строителей, собирался подписать приветствие, начал подписывать, и вдруг капнули чернила из ручки, образовалось пятно: плохая примета... И я решил подождать.

Сталин предложил Берии немедленно принять надлежащие меры по ликвидации недостатков. В тот же вечер Берия срочнособрал у себя всех руководителей МВД и Главгазпрома. На совещание были приглашены H.A. Вознесенский, А.И. Микоян и Г.П. Попов.

Берия сидел мрачный, окидывая всех входящих быстрым, испытующим взглядом, и тут же сходу устроил крикливый разнос, начал громить строителей, всех и вся, и в гневе предложил министру внутренних дел Круглову тут же при всех сорвать погоны с Панкина.

Все сидели молчаливые, подавленные. А Берия продолжал громить и обличать. Наконец, Вознесенский, видимо, устав от пронзительного и однообразного крика, предложил заняться существом дела.

Берия, не ожидавший такого вмешательства, казалось, весь позеленел и, не ослабляя крика, заявил, что следует помнить — он выполняет поручение Сталина. И всё же вскоре поутих и потребовал доклада о работе газопровода.

По предложению Попова слово предоставили Боксерману. Два часа подряд Боксерман докладывал о причинах аварии, но Берия нетерпеливо без конца перебивал его, одёргивал, обвиняя в том, что докладчик берёт под защиту строителей, которых надобно отправить в лагеря. Кое-как, с нервами на взводе, Боксерман закончил своё выступление.

Вся ночь прошла в утомительных спорах и обвинениях, пока, наконец, не подготовили решение, в котором были определены меры по устранению неполадок в эксплуатации газопровода. Ю.И. Боксермана назначили начальником Управления газопровода Саратов — Москва, сохранив за ним и прежнюю должность заместителя начальника Главгазпрома.

На следующий день это решение было утверждено на заседании Президиума Совмина СССР, которое вёл H.A. Вознесенский. Более года ученые и специалисты, весь коллектив строителей и эксплуатационников трудились дни и ночи, не покладая рук, чтобы обеспечить бесперебойную подачу газа из Саратова в Москву.

И вот летом 1947 года газопровод был выведен на проектную мощность. Работа оказалась настолько успешной, что наиболее отличившихся наградили орденами и медалями. А группа руководящих ученых и специалистов получила Сталинскую премию.

Кому хвала, как говорится, а кому была уготована кара. Нет, не забыл, не запамятовал не прощающий ничего Лаврентий Павлович резковатую, обидную, на его взгляд, реплику Вознесенского, посмевшего в присутствии подчинённых напомнить ему, вершителю человеческих судеб, о том, что надо заниматься делом. Такое Берия никому не прощал. С непоколебимым, как у ловчей птицы, хладнокровием терпеливо и зорко следил он отныне за Вознесенским в ожидании, когда тот «сорвётся» и «подставится» на своём посту Председателя Госплана, следил, чтобы осуществить свой коварный план.

Конечно, не только это двигало Берией. Были и иные, более важные причины. Берия, как известно, ревновал Сталина ко всем, к кому тот хорошо относился, выделял, прислушивался.

Как раз в то время среди партийных и государственных кругов стало бытовать мнение, что Сталин, думая о преемниках, видел на посту Генерального секретаря ЦК Кузнецова, а на месте Председателя Совета Министров СССР — Вознесенского.

Берию, разумеется, это никоим образом не устраивало. А потому, поскольку он был мастером интриг и подлогов, провести «операцию» против Вознесенского для него не составляло великого труда.

В качестве компромата была им использована докладная записка Председателя Госснаба СССР М.Т. Помазнева о занижении Госпланом СССР плана промышленного производства на первый квартал 1949 года. Для тех времен это серьёзное обвинение, хотя по сути дела сезонные колебания производства неизбежны.

Так был дан сигнал для начала несправедливой и гибельной травли Вознесенского. Назначенный в Госплан на должность уполномоченного ЦК ВКП(б) по кадрам Е.Е. Андреев в 1949 году представил записку об утере Госпланом СССР нескольких секретных документов второстепенного характера за 1944-1949 годы.

А в записке на имя Сталина об утерянных документах, составленной Берией, Маленковым и Булганиным, было сказано: «Товарищ Сталин, по Вашему указанию Вознесенского допросили и считаем, что он виновен».

Обвинения были явно надуманными и совершенно неадекватными тому, что произошло на самом деле. Однако Сталин посчитал их достаточно серьёзными. «Госплан должен быть абсолютно объективным и на сто процентов честным органом», — сказал он. И это решило участь H.A. Вознесенского.

Талантливого организатора и теоретика, руководителя экономического штаба страны не стало...

Продолжение следует.