Сионизм! Владимир Жаботинский.

Всем привет. Вообще-то я не люблю ни писать, ни читать долго. Но тут я бессилен.Жизнь подаляющего большинства из людей - это всего лишь тире, между датами рождения и смерти. Немногие заслуживают некролога. И только единицы - о которых сколько ни напишешь - всё мало.

Приступаю к серьёзнейшей работе - боюсь, аж дух захватывает! Ибо человек, о котором хочу рассказать - это не просто Человек - ЧЕЛОВЕЧИЩЕ! ГЛЫБА!Речь пойдёт об одном из основателей сионизма, Владимире (Зееве) Жаботинском. И если обычно для желающих узнать о жизненном пути героя статьи, я отсылаю к источникам, на этот раз я хочу рассказать как можно подробнее - оно того стоит.

В 1965 году Корней Чуковский писал о нём -

"... Он ввел меня в литературу... От всей личности Владимира Евгеньевича шла какая-то духовная радиация. В нем было что-то от пушкинского Моцарта да, пожалуй, и от самого Пушкина... Меня восхищало в нем все: и его голос, и его смех, и его густые черные волосы, свисавшие чубом над высоким лбом, и его широкие пушистые брови, и африканские губы, и подбородок, выдающийся вперед... Теперь это покажется странным, но главные наши разговоры тогда были об эстетике. В.Е. писал тогда много стихов, - и я, живший в неинтеллигентной среде, впервые увидел, что люди могут взволнованно говорить о ритмике, об ассонансах, о рифмоидах... Он казался мне лучезарным, жизнерадостным, я гордился его дружбой и был уверен, что перед ним широкая литературная дорога. Но вот прогремел в Кишиневе погром. Володя Жаботинский изменился совершенно. Он стал изучать родной язык, порвал со своей прежней средой, вскоре перестал участвовать в общей прессе. Я и прежде смотрел на него снизу вверх: он был самый образованный, самый талантливый из моих знакомых, но теперь я привязался к нему еще сильнее... Что человек может так измениться, я не знал до тех пор.

Если за год до этого он писал:

Жди меня, гитана.

Ловкие колена

Об утесы склона

Я изранил в кровь.

Не страшна мне рана,

Не страшна измена,

Я умру без стона

За твою любовь.

А теперь стал проповедовать:

Но боюсь до крика, до безумной боли

Жизни без надежды, без огня и доли.

Прежде мне импонировало то, что он отлично знал английский язык и блистательно перевел "Ворона" Эдгара По, но теперь он посвятил себя родной литературе - и стал переводить Бялика.

И на основании именно этих переводов Максим Горький назвал Бялика "великим поэтом, редким и совершенным воплощением духа своего народа".

А в 1930 году, отмечая пятидесятилетие В.Жаботинского, бывший редактор "Московских Ведомостей" писатель Михаил Осоргин писал в парижском "Рассвете": "В русской литературе и публицистике очень много талантливых евреев, живущих - и пламенно живущих - только российскими интересами. При моем полном к ним уважении, я все-таки большой процент пламенных связал бы веревочкой и отдал вам в обмен на одного холодно-любезного к нам Жаботинского".

Такого обмена не произошло. Жаботинский вошел в историю не как русский поэт и писатель, а как один из выдающихся вождей еврейского народа в двадцатом веке.

Владимир Жаботинский (при рождении - Вольф Евнович Жаботинский) родился в Одессе в ассимилированной еврейской семье, в 1880 году. Он получил русское образование и воспитывался на русской культуре. С ранних лет проявились у него лингвистические способности, и впоследствии он свободно владел семью языками. Склонность к литературе у Жаботинского также проявилась очень рано. Перевод на русский язык знаменитой поэмы Эдгара По "Ворон" был сделан им в семнадцатилетнем возрасте. В свое время этот перевод был признан классическим и включен даже в школьные учебники. 25 лет спустя Жаботинский перевел "Ворона" на иврит, и перевод этот до сих пор считается лучшим.

Способности Жаботинского были замечены, и, еще юношей, он уезжает из России в Берн, а затем в Рим в качестве иностранного корреспондента газеты "Одесский листок".

Жаботинский быстро впитывал в себя европейский быт и культуру, подмечая все окружающее. Он писал талантливые, пронизанные юмором репортажи, очерки, фельетоны и мало интересовался общественными и национальными проблемами.

По возвращении в Одессу в 1901 году Жаботинский под псевдонимом Альталена (итал., букв. "качели") стал ведущим фельетонистом "Одесских новостей". Его драмы "Кровь" и "Ладно" ставятся Одесским городским театром, а поэма "Бедная Шарлотта" об убийце Марата - Шарлотте Корде - восторженно встречена ценителями.

Волна погромов, прокатившаяся по России в 1903-1904 годах, пробудила в Жаботинском еврейское самосознание. Он сразу вступает в ряды еврейской самообороны в Одессе и примыкает к сионистскому движению, которому целиком посвящает жизнь: свою творческую энергию, литературный и ораторский талант, свою необыкновенную способность увлекать массы.

Здесь я хочу немного отвлечся от повествования и обратить ваше внимание на следующее - и Герцль в Австрии, и Жаботинский в России и тысячи евреев в разных странах, жили жизнью этих стран, были далеки от еврейства и, быть может, в конце концов, вообще растворились бы, но... "дело Дрейфуса" во Франции, "дело Бейлиса" в России, погромы и другие "знаки внимания" буквально заставили евреев искать другие пути, нежели ассимиляция. А теперь продолжим-

Он изучил иврит и перевел на русский язык "Сказание о погроме" Бялика. Через несколько лет в его переводе вышел сборник стихов и поэм уже признанного к тому времени еврейского национального поэта Бялика. В своей новой пьесе "Чужбина" Жаботинский призывает еврейскую молодежь оставить русское революционное движение и вернуться к своему народу, который нуждается в ней больше, чем русские. По мнению Жаботинского, русские массы никогда не примут евреев за своих и раньше или позже отвергнут их.

Публицистика Жаботинского звала еврейский народ к возрождению. Он высмеивает стремление евреев-интеллигентов ассимилироваться в русской культуре, указывает на творческое богатство многовекового еврейского гения, доказывает, что только сознание принадлежности к своему народу может избавить евреев от комплекса неполноценности, дать им чувство гордости и удовлетворения.

"Для меня все народы равноценны и равно хороши. Конечно, свой народ я люблю больше всех других народов. Но не считаю его выше. Но если начать мериться, то все зависит от мерки, и я тогда буду настаивать между прочим и на своей мерке: выше тот, который непреклоннее, тот, кого можно истребить, но нельзя "проучить", тот, который, даже в угнетении, не отдает своей внутренней независимости. Наша история начинается со слов "народ жестоковыйный" - и теперь, через столько веков, мы еще боремся, мы еще бунтуем, мы еще не сдались. Мы - раса неукротимая во веки веков, и я не знаю высшей аристократичности, чем эта".

Иронизируя над евреями, которые пытаются стать виднейшими представителями русской литературы и лидерами русских масс, Жаботинский противопоставляет им тех, кто посвящает свое творчество родному народу.

"Поле нашего творчества, - говорит он, - внутри еврейства. Мы служили еврейскому народу и не желаем другого служения. Здесь мы не слепы. Здесь не ведем народ в безвестную темноту на добрую волю союзников, которых не знаем, за которых не вправе ручаться. Здесь мы даем народу цель и говорим: у тебя нет союзников - или сам за себя, или нет спасения. Никто на свете не поддержит твою борьбу за твою свободу. Верь только в себя, сосчитай свои силы, измерь свою волю, и тогда - или иди за нами, или - да свершится над тобой судьба побежденных".

Когда во время дела Бейлиса евреи, борясь с кровавым наветом, отчаянно старались доказать, что еврейский ритуал не требует употребления христианской крови, Жаботинский выступил против такой апологетики, считая ее ниже "нашего национального достоинства". "Нам не в чем извиняться. Ритуального убийства у нас нет и никогда не было. С какой же радости лезть на скамью подсудимых нам, которые давным-давно слышали всю эту клевету, когда нынешних культурных народов еще не было на свете, и знаем цену ей, себе и им. Никому мы не обязаны отчетом, ни перед кем не держим экзамена и никто не дорос звать нас к ответу. Раньше их мы пришли и позже уйдем. Мы такие как есть, для себя хороши, иными не будем и быть не хотим", - такими словами заканчивает он свой фельетон "Вместо апологии".

В начале войны (первой Мировой) Жаботинский выезжает в Западную Европу в качестве корреспондента московской либеральной газеты "Московские Ведомости" и тут же, по вступлении Турции в войну, разворачивает кампанию за создание особых еврейских подразделений в армиях союзных держав. По плану Жаботинского эти подразделения должны были участвовать в освобождении Эрец-Исраэль от владычества Турецкой империи, враждебно относившейся к сионизму и к еврейскому населению Палестины.

Сионистское руководство отвергло этот проект, считая его опасным для движения и предпочитая соблюдать нейтралитет. Но Жаботинский был уверен в победе союзников. Он неутомимо продолжал свою кампанию, считая, что участие в освобождении Эрец-Исраэль закрепит право еврейского народа на его историческую родину. После долгой и упорной борьбы, Жаботинскому удалось пробить брешь в недоверии правительственных кругов Англии и увлечь многих молодых сионистов идеей создания еврейского легиона. В 1917 году военное министерство Британии объявляет о формировании еврейского полка в британской армии. Это было, пожалуй, первое за многие столетия еврейское подразделение, воевавшее за свою родину. Сам Жаботинский стал одним из офицеров легиона. На смену враждебности и опасениям приходит энтузиазм. Еврейская молодежь Англии, Америки и отвоеванной у турок части Эрец-Исраэль записывается в еврейские полки. История Еврейского легиона описана им в книге "Слово о полку" 1928г.

Однако война закончилась до того, как эти полки, кроме первого, в котором служил Жаботинский, смогли принять участие в боях. Пришло время разочарования. Британская военная администрация в Эрец-Исраэль с первых дней начала проводить антиеврейскую политику. Она делала все. чтобы сорвать выполнение обещаний, торжественно данных британским правительством сионистскому движению.

Здесь я опять должен кое-что прояснить, тем более, что это суперважно для понятия истоков арабо-израильского конфликта.

Во время Первой мировой войны еврейский учёный-химик, Хаим Вейцман, будующий первый президент Израиля, изобрел дешевый способ получения легковоспламеняющегося ацетона, необходимого для производства бездымного пороха. Это фактически обеспечило Англии и её союзникам победу. Именно это изобретение сыграло огромную роль в инициативе Декларации Бальфура - письменное признание Британией права еврейского народа на свой национальный дом, национальный очаг. В этой Декларации было записано, что вся Палестина, по обе стороны Иордана, после окончания войны, отойдёт под создание еврейского национального дома. Но англичане, паскуды, (они же хозяева своего слова, хотим даём - хотим берём назад), в 1922г. на 3/4 этой территории создали зависимый от себя (любимых) эмират Трансиордания. Конечно все те, кто мечтал о создании своего гос-ва были возмущены такой подлостью. Теперь продолжим -

Жаботинский, еще так недавно ратовавший за проанглийскую линию, сразу же стал на путь борьбы с британскими властями. Вскоре после демобилизации он создает в Иерусалиме первые отряды еврейской самообороны. На Пасху 1920 года, когда толпа арабов учинила погром в Иерусалиме, Жаботинский пытался во главе одного из отрядов пробиться в Старый город для защиты проживавших там евреев. Попытка закончилась арестом. Жаботинского и девятнадцать его соратников обвинили в нарушении общественного порядка. Жаботинский был приговорен к 15 годам каторги и заключен в крепость Акко. Но протесты во всем мире по поводу несправедливого приговора английского военного суда привели к смягчению, а через некоторое время и к полной отмене приговора.

После освобождения Жаботинский становится членом правления Всемирной сионистской организации, президентом которой был в то время Хаим Вейцман. Однако чуть ли не с первых дней между Жаботинским и сионистским руководством выявляются разногласия по целому ряду вопросов. Расхождения углублялись по мере того, как английское правительство, вопреки своим обязательствам, урезывало права евреев на репатриацию, на заселение земель и, наконец, изъяло из территории, предназначенной по мандату Лиги Наций для еврейского национального очага, все Заиорданье, считавшееся до тех пор неотъемлемой частью Эрец-Исраэль. Сторонники Вейцмана в своей внешнеполитической деятельности уповали исключительно на дипломатические методы — Жаботинский настаивал на силовом давлении как на мандатные власти, так и на палестинских арабов. Далее, Жаботинский резко выступал против господствующих в сионистском движении социалистических идей, указывая, что классовая борьба подрывает необходимое евреям национальное единство; он выдвинул лозунг: «только одно знамя» и сравнивал совмещение социализма и сионизма с поклонением двум богам сразу. Жаботинский провозгласил необходимость ревизии традиционного сионизма, откуда происходит название возглавляемого им течения: ревизионизм.

Таким образом в 1925 г. было создано оппозиционное течение в Сионистской организации - Всемирный союз сионистов-ревизионистов с молодежным движением при нем - Союзом имени Иосифа Трумпельдора - Бетар. Жаботинский был его вождем и идеологом.

С 1927 г. Жаботинский жил в Париже. В 1928 г. вернулся в Палестину, где, поселившись в Иерусалиме, редактировал газету «Доар ха-иом». В 1930 г., когда Жаботинский выступал с лекциями в Южной Африке, английские власти запретили ему въезд в Палестину, аннулировав его въездную визу. Жаботинский вновь поселился в Париже. После нападения арабов на еврейские кварталы Иерусалима и резни, учиненной в Хевроне (1929), иерусалимская группа сторонников активных действий основала Национальную военную организацию (Иргун цваи леумми; аббревиатура — Эцел), командующим которой вскоре стал Жаботинский, бывший уже за границей.

Жаботинский продолжает заниматься также интенсивной литературной и публицистической деятельностью: он публикует на различных языках множество работ по проблемам еврейства и сионистского движения, статьи и фельетоны на общие темы, переводит на иврит произведения классиков европейской и американской литературы (Данте, Гёте, Ростан, Э. По). В этот же период им написаны (по-русски) два романа: «Самсон Назорей» (1926) и «Пятеро» (1936). В первом из них Жаботинский, используя в качестве сюжета библейскую историю о богатыре Самсоне, рисует трагический (во многом — автобиографический) образ вождя, отдавшего весь свой горячий темперамент борьбе за освобождение угнетенного народа, не способного понять его размах и величие его устремлений и видящего в нем чужака. В романе «Пятеро», описывающем историю еврейской семьи в Одессе накануне революции 1905 г., проводится мысль о безвыходности положения ассимилированного русского еврейства.

“Свистеть на их законы…”

В феврале 1932 г. Зеэв Жаботинский опубликовал статью под названием “О приключениях”, которая вызвала настоящий фурор и произвела сильнейшее впечатление на еврейскую молодежь галута. Он призвал молодежь не признавать никаких запретов или ограничений на алию и переходить границу нелегально:

“…Где это записано, что въезд в Эрец-Исраэль зависит исключительно от визы? Разве не слышал я множество рассказов о том времени, когда в порядке вещей был “нелегальный переход границы”?… Я хорошо знаком с границами Эрец-Исраэль, они и впрямь труднопроходимы, - но не всякое трудное дело является также невозможным… Одно ясно: народу и в особенности его молодежи нельзя, смирившись, склонять голову, вздыхать и говорить: “Поскольку полиция нам запретила освобождение, нам следует примириться с действительностью и продолжать сидеть дома как добропорядочным и дисциплинированным гражданам”. Нет, понятно, что им как раз следует продолжать сражаться за свое освобождение…

Будь я молодым, я посмеялся бы над их визами и их запретами. Невозможно? Рассказывайте это своей бабушке, а не мне. Я бы сказал: “Да, трудно. Да, очень, невыносимо трудно. Однако здесь - та “изюминка”, то главное, в чем заключается суть приключений, и оно способно покорять вершины гор, а не холмы…”. Будь я молодым, я установил бы новую систему пропаганды с ее эмблемой - свистком. Да, таким простым, двухгрошовым свистком, сделанным из жести. А лозунгом этой пропаганды было бы - свистеть на их законы и их запреты…”.

И еврейская молодежь галута откликнулась на его совет и вовсю “засвистела”. Начали нелегально переходить границу, а если их хватали - садиться в тюрьмы. И вот уже сказал Жаботинский: “Тюрьма - это в общем не трагедия для тех, кто в ней сидит; это нередко трагедия для тех, кто сажает честных людей в тюрьмы. Так будет в Эрец-Исраэль - если и в самом деле правда, что наш народ еще жив”.

С приходом к власти в Германии Гитлера (1933) Жаботинский призвал к организации всемирного бойкота немецких товаров и выступил против соглашения Еврейского агентства с германским правительством о переводе в Палестину имущества немецких евреев, отправляющихся туда, подрывавшего, по его мнению, усилия организовать бойкот.

В конце концов разногласия между "умеренными" (Хаим Вейцман, Бен Гурион) и "ревизионистами", которые особенно углубились во время арабских беспорядков 1936-1939 годов, в особенности по вопросу об ответных действиях на террористические акты, убийства и нападения арабских банд на еврейские поселения, что Жаботинский выходит из Всемирной сионистской организации и создаёт Новую сионистскую партию, которую и возглавляет.

Накануне Второй мировой войны, в период нацистского триумфа в Европе, он предчувствовал катастрофу, надвигающуюся на восточноевропейское еврейство, и выдвинул лозунг полной эвакуации евреев из Польши в Эрец-Исраэль. Он был готов стать во главе нелегального флота, чтобы привезти сотни тысяч польских евреев к 6ерегам родины и, в случае необходимости, оказать английским войскам вооруженное сопротивление. Этот план тоже не нашел сочувствия: он казался тогда нереальным и даже вредным.

Недвусмысленное предупреждение!

В последние годы жизни (в конце 30-х годов) Зеэв Жаботинский переезжал из одного городка Польши в другой и предупреждал о том, что вот-вот должно произойти. Еврейское руководство разглядело опасность в этих предостережениях, и его стали порочить и оскорблять всевозможными способами. Однако Жаботинский стоял на своем: “Я говорю вам, уважаемые товарищи, что это не переход к обычной повестке дня, а к вопросу уничтожения. У Н И Ч Т О Ж Е Н И Е - выучите это слово наизусть, и дай Б-г, чтобы это оказалось моей фантазией… Только бы Вс-вышний сохранил и спас народ Израиля от десятой доли того, что жестокий зверь спит и видит во сне! Разве вы не слышите повторяющийся рефрен этих снов? “Еврей относится слишком серьезно к этому временному спокойствию… Мы ему еще покажем, этому еврею…””.

Минуло ровно два месяца с момента написания Жаботинским этих слов, и жестокий зверь действительно пробудился от спячки и стал претворять в жизнь все свои сны - от первого и до последнего из них…

Две вещи выделяли его среди других руководителей, например Вейцмана и Бен-Гуриона, - аhават Исраэль (горячая любовь к еврейскому народу) и способность предвидеть события. Именно эти две особенности и привели его в годы, предшествовавшие Холокосту (Катастрофе европейского еврейства), к тому, что он поднялся и прокричал горькие слова, не пользовавшиеся популярностью: “Если Вы не уничтожите галут (рассеяние евреев), галут уничтожит Вас”. Эти слова заставили всех, кто, страдая политической близорукостью, искал карьеры и хороших должностей, выступить против него с весьма знакомыми оскорблениями: “фашист”, “бешеный” и т.п.

После начала Второй мировой войны (1939) Жаботинский выехал в США (февраль 1940 г.) с целью привести в исполнение свой план создания еврейской армии, которая сражалась бы против нацистов на стороне союзников. 4 августа 1940 г. Жаботинский умер от разрыва сердца в лагере Бетара около Нью-Йорка. В написанном им в ноябре 1935 г. завещании Жаботинский просил похоронить его там, где его застигнет смерть, и перевезти его прах в Эрец-Исраэль только согласно постановлению правительства еврейского государства, в скором создании которого он был уверен. Однако лишь в 1964 г. по решению правительства, возглавляемого Л. Эшколом, останки Жаботинского и его жены Иоанны (1884–1949) были перевезены в Израиль и похоронены на горе Герцля в Иерусалиме.

В.И.Ленин когда-то сказал о начале революции - Вчера было рано, завтра будет поздно. Владимир Жаботинский был ещё целеустремлённее - для него и вчера - было уже поздно. Закончить я хочу его фразой из клятвы бетарца-

Когда я призываюсь к служению народу,

Я становлюсь как сталь,

Которую кует мощный кузнец по имени Сион.