Нелли – «сломанная веточка».

Чудовищная история бывшей маленькой пленницы Освенцима, смолянки Аналлии Подлесной

Подходит к концу неделя памяти жертв Холокоста. Readovka67 смогла поговорить

со смолянкой Аналлией Подлесной, которая в детстве попала в концентрационный лагерь Освенцим, располагавшийся в Польше, во времена Великой Отечественной войны.

Никто не сможет ответить на вопрос, сколько в годы оккупации погибло смолян, жителей соседних областей и граничащей с нами Белоруссии. Нет полных списков погибших, очень мало неполных, составленных наспех, зачастую по памяти и никем не заверенных.

Евреев, русских из семей партизан и защитников – стариков, женщин, детей убивали там, где находили, сгоняли в концлагеря, запрещали свободное перемещение. Бесконечные колонны людей в многочисленных гетто умирали от пыток, насилия, голода, болезней, медицинских опытов; уцелевших узников уничтожали физически.

Их заживо сжигали, душили в «душегубках», расстреливали, вешали, топили, давили под колесами. Палачами были руководители-эсэсовцы, а исполнителями их подручные: полицаи и каратели. Все оккупированные территории были густо усеяны полицейскими точками. Например, только в Монастырщинском районе их было 11, в каждом было от 20 до 60 полицаев.

В Смоленске живет свидетель тех страшных дней, пережившая то, что даже представить страшно. Смотришь в ее грустные голубые глаза и невольно задаешься вопросом: неужели эта светлая, хрупкая, добрая женщина смогла пережить такое.

9-летняя девочка встретила войну

Зовут ее Нелли Григорьевна Подлесная. На сегодня она остается единственной из ныне живущих в Смоленске малолетней узницей Освенцима. В марте ей исполнится 91 год. Она гостеприимно встретила журналистов накрытым к чаю столом. Разговор получился долгим, очень глубоким и тяжелым. Нелли Григорьевна говорила, плакала и снова говорила. Позже она призналась, что ей просто необходимо было выговориться, особенно сейчас, на фоне того, что происходит в мире и что она невероятно тяжело переживает. Нелли было всего 9 лет, когда война внезапно ворвалась в ее жизнь.

«Наша деревня Максютки (тогда мы жили в Витебской области) была небольшая, дворов 30. Западная Двина разделяла нас с другой очень большой деревней. Однажды мы с папой отправились гости к родственникам. Сели в лодку, доплыли до середины реки, и вдруг с берега нам закричали: "Гриша, возвращайся! Война началась с Германией!". Папа со злостью сплюнул и проговорил: "Ну, волка откормили пшеницей"», – начала свой рассказ Нелли Григорьевна.

Мужчин сразу мобилизовали. А что могут женщины с детьми? Окопались как могли, соорудили блиндажи. Скот забрали свои же, чтобы прокормить беженцев из Витебска. К приходу в эти места немцев им уже ничего не досталось.

«В июле 1941-го наша местность была оккупирована фашистскими войскам. В Максютках и соседней деревне свои порядки устанавливали бургомистры, полицаи и другие фашистские прихвостни», – продолжает наша героиня.

А в начале осени в тех местах стало организовываться партизанское движение. Оно быстро росло. Отец и брат Нэлли тоже ушли в партизанский отряд, который возглавил ее дядя. Формирования росли, партизаны занимали все большие территории, и окрестности начали бомбить дальнобойным орудием. Карательные отряды, отходя, сжигали все на своем пути. Население месяцами пряталось в болотах и непроходимых лесах, многие искали выход за линию фронта.

«Мы решили испытать судьбу и уйти на Большую землю. Бои с партизанами шли очень тяжелые. Их окружали, уничтожали, многих забирали в плен. Раненые оставались в землянках и их тоже надо было вывезти. Но немцы нас опередили, мы попали в окружение, кольцо сомкнулось. Весь февраль и март мы блуждали по лесам и искали пути, как пробиться. Но ничего у нас не получилось…», – вспоминает бывшая малолетняя узница.

Вырыть землянку или соорудить шалаш не было возможности, так как семья всегда находилась в движении. Останавливались только на ночь, когда прекращалась фашистская охота на людей. Днем летали самолеты, бомбили лес, шли обстрелы из орудий.

Перед ночью, прячущиеся в лесу мирные, делали навес из ветвей, зажигали костры, выкапывали из-под снега брусничник, растапливали снег и варили некое подобие чая или жидкого супа. Если находили погибших лошадей, варили лошадиную падаль. Взрослые ложились спать у потухших костров, а детей клали на неостывшие кострища.

«К утру лицо и тело покрывались от холода бугорками. Некоторые бугорки остались на теле на всю жизнь», – показывает Нелли Григорьевна.

Часто люди замерзали и умирали. Оставшиеся стряхивали с себя снег, прощались с мертвыми, зарывали их глубоко в снег и шли дальше. Все местное население искало знаменитые «Сурожские ворота», через которые можно было уйти на Большую землю. Но путь туда был отрезан.

«По нам стреляли в упор»

В один день, когда спасающиеся партизанские семьи были уже совсем недалеко от «Сурожских ворот», немцы прорвали блокаду партизан и начали расстреливать раненых, а за ними и все население без разбору.

«Мы все побросали, мама успела схватить только корзину с едой, которая была заранее приготовлена. Бежим, а перед нами цепь (идут солдаты вплотную один к одному в несколько шеренг и стреляют). Они палили в нас практически в упор, но каким-то невероятным чудом никого даже не задело. Папа с племянником, брат, я, сестра и мама бежали один да другим… – ни одна пуля не попала, чудом ушли. И еще несколько таких встреч с карателями нам предстояло пережить», – продолжает свой рассказал Нелли Григорьевна.

Там, где стояли каратели, пощады не было никому, мирное население расстреливали на месте. К таким садистам попали тетя Нелли с дочерью.

«Они не в упор их расстреляли, а клали штамбом в ряд. Ряд положат, и из автомата проходят. Затем кладут следующий ряд. Тетя с дочерью попала в первый ряд. Они взялись за руки и у девочки Нины с первой же пули обмякла рука. А тетя чудом осталась жива. На ней все было посечено пулями – одежда, волосы... Сама была вся мокрая от крови, а на теле ни царапины. Когда после массового расстрела она пришла в сознание, уже поздним вечером, вылезла из-под трупов и вытащила убитую дочь. Больше недели она несла ее на себе, чтобы похоронить в родной деревне», – дрожащим голосом рассказывает наша героиня.

Однажды семья маленькой Нелли целый день уходила от погони. К вечеру немцы оцепили участок, где они прятались. Уходили партизаны, и Мельнцевы несколько раз хотели уйти с ними, но их все время отбивали от остальных. Дети не могли быстро бежать. Нелли помчалась по поваленному дереву, упала с него и угодила прямо в речку. Папа ее вытянул, но тоже набрал в валенки ледяной воды. В итоге у них обоих впоследствии были обморожены ноги и руки. Ночью под ельником они буквально умирали от холода. И вдруг идет партизанский отряд. Отец семейства вылез и попросил взять детей и мать с собой, мол их все время отсекают, что быстро ходить с детьми они не могут. Нелли взяли на руки.

При этом чуть ли не через каждые 10 метров стояли бандеровцы, но не трогали вооруженных партизан. Правда последний в партизанской шеренге все же погиб, получив предательскую пулеметную очередь в спину. Все побежали и бежали, не останавливаясь, очень долго. Когда немного оторвались, сделали небольшую передышку и продолжили свой путь, но уже спинами вперед, чтобы запутать след, ведь только что выпал свежий снег. На следующий день просидели в большой воронке до самой ночи, а ночью пошли и наткнулись на какую-то деревню.

«Нас приняли, раздели и положили на русскую печь. Но тут же во двор нагрянули полицаи. Хозяйка схватила всю нашу одежду и обувь, закинула в печь и закрыла заслонкой. К вам партизаны заходили? Мол, нам донесли, что в вашей деревне проходил отряд. Хозяйка ответила, что нет, никого не видела, спали. Так мы вышли из окружения», – тяжело вздыхает наша собеседница.

Вскоре отец семейства отправился искать свой партизанский отряд, а Нелли с мамой отправились далеко-далеко на освобожденную от немцев территорию. У Нелли были обморожены ноги, руки и лицо. И все же девочка благодарила свою судьбу, потому что, когда проходили через сожженные деревни, видели обгоревшие трупы людей, детей с переломанными позвоночниками, вывернутыми ножками и ручками. Смотреть на эти зверства не хватало сил. Вернувшись в родную деревню они увидели, что она полностью сожжена. Ни одной землянки, ни одной хаты не осталось и в соседней деревне.

«А вот наша времянка (первую хату сожгли еще летом) уцелела, и в ней лежала раненая партизанка – наша знакомая. Она и вылечила нам ноги какой-то светло-желтой жидкостью. Сейчас до сих пор ее применяют в компрессах при лечении обморожений и ожогов», – вдруг вспомнила Нелли Григорьевна.

Нелли угнали в лагерь в тот день, когда они должны были улететь за линию огня.

Шел 1943 год. Линия фронта стала приближаться к Белоруссии, Смоленщину начали освобождать. Старшая сестра сумела улететь за линию фронта, а Нелли с мамой и братом временно остались. Построили, как смогли, небольшую землянку.

«Представьте себе, мне было всего 10 лет, брату 12 лет. Мы таскали не толстые бревна из леса и строили себе жилье. Крышу накрыли сосновой корой и стали ждать время, когда тоже сможем отправиться на Большую землю», – говорит маленькая узница.

И вот в назначенную дату семья все же не улетела, а вынуждена была задержаться на неделю. Пшеница и рожь созрели. Надо было колосков набрать и оставить на семена. И как раз в эти дни произошло страшное. Партизаны ушли под Полоцк, большую деревню на правом берегу Двины спалили дотла, осталось много трупов. Тех, кто остался в живых, угнали в лагерь в Витебск. Левобережную сторону пока не тронули. И как раз в тот день, когда Нелли должна была улететь, в деревню неожиданно нагрянули немцы.

«А вернее не немцы, немцев там почти не было. В основном это были украинские предатели, бандеровцы – каратели. Неподалеку от нас находилась партизанская землянка, которая была оборудована под небольшой госпиталь. И когда дядя (командир партизанского отряда) и брат уходили, то сказали, что, в случае чего, мы должны бежать по оврагу и прятаться там. Брат спустился в овраг первым, мама немного замешкалась, а я оказалась между ними. Между нами метров по 50. Каратели выскочили на берег оврага и начали строчить по нам. «Руки вверх!». Нам ничего больше не оставалось, как поднять руки и выйти с мамой к ним», – Нелли Григорьевна понизила голос и ненадолго замолчала.

Всех местных собрали в деревне, прогнали через нее и направили в соседнее село, где собрали уже много людей со всех окрестных населенных пунктов. Всех заперли в сарай, обложенный соломой и хворостом, готовились к сожжению. Но приехал полицай, который до войны знал семью нашей героини. Он отпустил нескольких человек, а Нелли с мамой велел не отпускать и снова запер в сарае. Через какое-то время их погнали в лагерь в Витебск в чем есть, не разрешив взять с собой ничего.

«Помню слова этого злющего полицая, который вдруг спросил маму, мол, что твой бандит до сих пор по лесам бегает (отца к тому времени уже не было в живых, он погиб от разрывной пули в голову при стычке с карателями еще в мае)? А мама сказала, что бандит – это тот, кто людей убивает и деревни сжигает, в том числе и он», – вспоминает Нелли.

По дороге в Витебск их гнали через лес километров 5-6 в сопровождении овчарок и автоматчиков. Шли почти целый день. Под вечер на шоссе Сураж-Витебск посадили в машины и повезли в лагерь для военнопленных «5». Это был очень жестокий лагерь.

«Наши родственницы, которые оказались в лагере немного раньше, предупредили мать, чтобы она не называла нашу фамилию, а назвалась другой, которая не была в расстрельных списках. Но через какое-то время предатель опознал нас, мол, это же семья партизан – Запавленко. Мы тут же оказались в бараке-тюрьме, где содержались только семьи партизан и подпольщиков. Условия были жуткие. Ночью ставили парашу, а днем – временный туалет на улице с перекладкой, куда сходить можно было только рискуя жизнью. Голод был страшный, один раз только кормили, привозили баланду из дохлой конины. Многие умирали после такой пищи. Мама, очень рискуя, ходила к колючей проволоке, куда наши родственницы, жившие в трудовом бараке, то брюквину какую принесет, то картофелину. Так мы там и выжили», – вспоминает героиня.

И вдруг Нелли заболела тифом. Там дети часто болели и многие умирали. Некоторые матери сходили с ума от горя и бросались на проволоку, которая была под высоким напряжением. Они сгорали заживо, так и не найдя в себе силы пережить концлагерные ужасы.

Маленькая узница оказалась в больнице. Ухаживал за ней военнопленный врач. Однажды он спросил у мамы Нелли прямо: вы действительно партизанская семья? Она ответила, что да. С этого момента доктор растворял лечебный порошок не в простой воде, а приносил с несколькими миллилитрами молока. Молоко на донышке в стакане спасло больную девочку. Но она почти перестала ходить.

А тем временем окрестности бомбили каждую ночь. Узники молили Бога, чтобы снаряд попал на колючую проволоку. Но по лагерю не стреляли, только вокруг, да около. Однажды врач больше не пришел. Что с ним случилось Нелли не знает.

Когда советские войска уже освободили Смоленщину и подходили к Витебску, пленников под канонаду загнали в вагоны-телятники и повезли на запад. Набили столько людей, что можно было только стоять, сесть было невозможно. Остановка была лишь раз в сутки, на вагон давали ведро воды и буханку хлеба. На этих остановках выгружали из вагона мертвых. Через 24 часа вагон опустел настолько, что пленники могли сесть, а дети даже лечь. Некоторые умудрились убежать из вагона, оторвав с пола доски и спустившись на брезенте. Предлагали и матери Нелли, но она отказалась, так как девочка не могла ходить.

Это был Освенцим-2 «Бжезинка»

День приезда в Освенцим до сих пор стоит перед глазами у его бывшей малолетней узницы. Пленников выгрузили на большой площадке, залитой прожекторами. Вокруг стоял оглушительный лай собак, звучала громкая бравурная музыка. Повсюду немцы с нагайками. Людей начали делить на мужчин и женщин. Мальчиков только до 14-ти лет оставляли с матерями. Нелли помнит, что начался переполох, крики, слезы.

Подогнали высокие машины со специально оборудованными откидными бортами, на которых стояли эсэсовцы с автоматами и овчарками. В машины, как скот, натолкали узников и повезли к лагерю, огражденному несколькими рядами колючей проволоки. Это был Освенцим-2 «Бжезинка» – самый ужасный концентрационный лагерь общей площадью в 40 квадратных километров.

До бараков узники шли еще несколько километров пешком. Очень хотелось пить. Кто-то нагибался к лужам, которые остались на дороге после дождя, чтобы зачерпнуть пригоршню воды. Но попить так и не удавалось, так как нагнувшийся получал удар нагайкой, на кого-то натравливали собаку. Затем узники увидели тот ад, в котором им предстояло жить, с огромными закопченными трубами крематория, где каждый день сжигали до 400 человек. И таких печей здесь было 6. В то, что предстояло еще пережить и увидеть маленькой девочке, отказывается верить разум.

«Нас привели в так называемую баню (на самом деле крематорий). Велели раздеться, связать свои вещи в мешки, написать фамилию, сдать золотые и серебряные украшения. Потом нас затолкали в следующую комнату. Там всех остригли под машинку, обмазали какой-то вонючей дрянью и повели дальше. Так мы попали газовую камеру, где на нас прямо с потолка посыпался какой-то удушающим порошок. Многие задыхались и теряли сознание. Тогда пол под ними переворачивался и тела падали в вагонетки, увозящие их прямиком в горящую печь крематория. Нам с мамой повезло. Мы уцелели и здесь…», – рассказывает Нелли Григорьевна.

Тех, кто остался в сознании слегка сбрызнули холодной водой и отправили накалывать номера. Нелли Подлесная показала мне белесый шрам на руке – место, где когда-то был выбит ее номер: 65 910. Впоследствии, уже в мирное время, некоторые обстоятельства вынудили ее его вывести. Но последовательность этих цифр забыть оказалось уже невозможно. Проще было забыть свое имя.

«Маме набивали номер первой, я видела, как она морщилась от боли, но при этом говорила, мол, не бойся, это совсем не больно. Но, конечно, это было очень и очень больно», – показывает на руку узница.

«Мы ждали смерти каждую минуту»

Новым обитателям Освенцима выдали какое-то рванье с нашитыми красными крестами на спине, деревянные колодки и перетянутые транспортерной лентой.

«Позже мы узнали, что обозначает красный крест. Люди, отмеченные им, подлежали уничтожению. Мы ждали, когда придет смерть. Мы ждали ее каждый день, каждую минуту днем и ночью», – говорит Нелли Григорьевна.

Кормили узников три раза в день. Но то, что им приходилось есть, невозможно назвать едой. Утром и вечером – эрзац-кофе (какая-то бурда, где полкружки оставалось какого-то жмыха) и маленький кусочек эрзац-хлеба, который состоял из опилок, соломы, жмыха и целлюлозы. Маленькая, с полноготка, капелька повидла сиротливо блестела на краешке хлеба. Как оказалось, в этом повидле было растворено специальное лекарство, чтобы у женщин не было менструации. В обед давали пол-литра баланды из гнилой капусты или очисток.

Два раза в сутки производилась проверка: утром и вечером. Всех выгоняли из кишащих блохами бараков, строили. Длилась она по 2-3 часа. В это время выносили трупы. Били за все: за то, что ты русский, что лег днем на нары, что ходишь по бараку, медленно залезаешь на свою полку, быстро спускаешься, выглядываешь через решетку в окно… Да и просто так травили собаками, мол, собака знает, на кого кидаться, значит ты в чем-то виноват – получай еще и плеткой.

«Ваших детей до камину ведут»

Прожив таким образом три месяца, узники узнали, что для них уже разжигают печи крематория. Но объявился известный изверг – доктор Йозеф Менгеле, который решил, что жечь такой «биологический материал» пока не стоит.

Однажды матерям объявили, что у них забирают детей до 14 лет, чтобы якобы создать для них более хорошие условия и предоставить улучшенное питание. К весне их обещали вернуть обратно. Конечно же матери поверили этим словам и постарались поставить своих детей в строй.

«Я сильно сопротивлялась, не хотела никуда уходить от матери – не пойду и все. Мама почти насильно поставила мены в шеренгу к другим детям, и я оказалась в ней последняя. Но вдруг какая-то полячка как закричит: «Русские, куда вы смотрите, ваших детей до камину ведут, чтобы сжечь!». Что тут началось! Матери кинулись к своим чадам, я, не успев выйти за ворота, повисла на шее в мамы. Эсэсовец как дал мне сапогом в спину, у меня, кстати, кровоподтек до сих пор остался на спине. Маму ударил прикладом в грудь, она упала… Я лица маминого в этот момент не помню. Помню только ее остриженную голову, платок у нее упал… и она распростертая… Все, больше я ничего не помню. Тогда я видела ее в последний раз. Мама погибла в крематории в один из дней, когда плохо себя чувствовала и не смогла выйти на работы…», – здесь Нелли Подлесная горько заплакала.

Очнулась девочка уже в бане. Помнит другой барак, другие нары, рядом другие дети. Но она все время плакала. Не говорила, не ела, а только плакала. Кстати, она так и была записана в учетных книгах: «Девочка десяти лет, не разговаривает». Детей привезли в Потулицы. Спали на соломенных старых потертых матрасах. Это была уже не грязная солома, кишащая блохами. Блохи дети привезли с собой.

«Эрзац-хлеб, конечно, там немного лучше был, хоть форму мог держать… Баланды со всякими отходами и крапивой давали уже неполный литр. В нее часто падали дохлые крысы. Мы видели это, но ели», – горько вздыхает.

Жестокие опыты над детьми и попытка взорвать выживших

В этом лагере над детьми стали проводить жестокие опыты. Вели в лабораторию, выкачивали кровь, испытывали всякие мази, делали уколы, заражали чесоткой, еще чем-то, а потом лечили. Нелли помнит, что ей что-то закапывали в глаза, вызывали нагноение. Нагноение было такое, что ребенок ничего не видел целую неделю. И так продолжалось 8 месяцев, пока все задуманные эксперименты не были выполнены.

В июле 1944-го года выжившим детям (из двух бараков остались лишь три четверти) выдали деревянные колодки, рубахи, трусики и пиджачок. Посадили в поезд и увезли в Лодзь – в детский трудовой лагерь.

«Кормили нас там немного лучше: хлеба чуть больше (почти с детскую ладошку), маргарин и кофе из желудей каких-то. Здесь все трудились. Кто постарше, тех гоняли работать на фабрики и заводы. Я попала на сельскохозяйственные работы. Малыши до пяти лет были заняты уборкой бараков и прилегающей территории: полы мыли, травку выщипывали, листочки там всякие подбирали. А еще они были донорами для раненых фашистских солдат», – говорит бывшая узница.

19 января 1945 года до лагеря стала доноситься канонада больших боев. Дети понимали, что происходит и уже ждали освобождения. Понимали это и фашисты. Они приказали детям не высовываться из бараков, не подходить к окнам, заминировали лагерь и спешно покинули территорию.

«Мы, конечно, выглядывали и видели, как отступали немцы, среди которые были и гражданские. Кто на чем ехал, кто как мог вез детей. В одной руке – чемодан, в другой – перевернутая табуретка, в которой везли ребенка... У нас был немой мальчик, он с другими ребятами вывесил белую ткань – это спасло нас от бомбежки, затем они побежали в подвал. Там среди бочек с порохом, к которым уже были подведены провода, спрятался русский военнопленный. Он помог мальчикам перерезать провода, вывел оставшихся детей и спрятал, где мог на окраине города, в подвалах брошенных домов», – вспоминает Нелли Григорьевна.

Начались тяжелые бои за город. Когда появились советские танки, а между ними пехота, детишки радостно высыпали с этих подвалов. Солдаты стали кричать им, мол ложитесь, вернитесь в подвалы, видите бой какой идет…

«Но какой там, каждый искал своего отца, дядю, брата…», – здесь узница, заметно уставшая от тяжелых воспоминаний, впервые улыбнулась. – Итак, нас истощенных и больных стали лечить, одели обули, выдали морские бушлаты, шапки бескозырки, мальчишкам – солдатские ботинки, а нам – туфли на каблучке, вот таком (показывает пальцами пару сантиметров), представляете?», – вспоминает Героиня.

Только в апреле, когда ребята окрепли, в санитарных вагонах, на чистых полках с белоснежным бельем их повезли в Советский Союз. На границе поезд сделал остановку.

«Боже, мы все выбежали из вагонов! Что только не делали: и землю целовали и кувыркались (голос у Нелли Григорьевны задрожал от слез) и Господу молили, так мы радовались!», – делится выжившая женщина.

Нелли попала в детский дом Дергачи в Саратовской. Там ее очень хорошо встретили. Месяц, пока новенькие были на карантине, ребята, кто подсолнух, кто семечки тыквенные под дверь подсунет, конверты с добрыми письмами. Замдиректора детским домом оказалась нашей землячкой, смолянкой. Она приглашала девочку в гости, угощала всем, чем могла. Часто готовила вареники с пасленом.

«Настал День Победы. Радости вокруг не было предела. Но мне этот день запомнился другим… У нас была дворничиха, у нее было 9 сыновей. Так вот последний ее сын погиб именно в День Победы. Это было что-то… Нет слов описать… И именно в День Победы я узнала, что мамы больше нет… (снова плачет). Плаксивая я сегодня… Потом меня сестра забрала, прислала вызов…», – рассказывает бывшая узница.

 

На этом Нелли Григорьевна Подлесная свой рассказа не закончила. Она рассказывала, как продолжала жить уже в мирное время. Последующая судьба ее не всегда была легкой и безоблачной. Ей пришлось пережить несколько переездов, проблемы с подорванным в фашистских лагерях здоровьем, встречи с бандами власовцев и многое другое. Но военные дни, лишившие ее детства и родных людей, она будет помнить всегда. Разве можно забыть такое? Разве можно простить?

«Когда я выступала перед детьми в школах и колледжах, то всегда с надеждой говорила, что больше такого не повторится. И вдруг… Украина. Это такое зверство. Даже фашисты так не издевались над пленными, как украинские нацисты. Что творят эти гады-бандеровцы, уму не постижимо. Это ж надо, живому человеку ноги отрезают, руки, уши... Детьми в боях прикрываются. Немцы тоже прикрывались населением... Но это фашисты были. А тут свои – украинцы. Что им надо? Эта бандитская идеология впитана ими с молоком матери. Власовцы, Бандеровцы… они всегда были. Поэтому сейчас такая жестокость. Я думала, что война закончена навсегда. Я думала фашисты уничтожены до единого. И никогда не думала, что они поднимут головы против нас. Что на Украине развяжется такая бойня.

Мне рассказывала одна доктор, что русскому военному отрезали все: нос, уши, ноги, руки …у живого! Ему в Москве сделали протезы, научили заново ходить. И опять он ушел воевать. Представляете, какой сильный дух у наших людей! У меня родственники живут в Донецке. Я не могу отойти от телевизора, когда идет речь о Донбасе, о Чернигове.

Я очень тяжело переживаю события наших дней и надеюсь, что наши эту нечисть победят».

https://vk.com/video-32608222_...

Источник: https://readovka.news/news/130...