Отправляя в Литву своего посланца Ф.И. Мясоедова, Иван Грозный наказывал ему, помимо прочего, произнести при королевском дворе следующие слова: «Государя вашего люди не умеют имати силою, и они емлют изменою да украдом, а государь наш, надеясь на Бога, да емлет воинским делом». Слова эти были связаны с изборским казусом, когда литовский ротмистр князь А. Полубенский со товарищи «оманом» взял псковский пригородок Изборск, едва не сорвав очередной тур мирных переговоров между Москвой и Вильно об окончании опостылевшей обеим сторонам Полоцкой войны 1562–1570 годов.
Однако изборский «оман» и «искрад» — не более чем малозначительный инцидент в истории тайной войны, которую обе стороны вели все эти годы. Были в этой летописи и другие, более значимые страницы. Пожалуй, самым масштабным и вместе с тем загадочным её эпизодом можно по праву считать кампанию 1567 года. Готовясь к ней, обе стороны широко размахнулись — даже не на рубль, а сразу на червонец. В итоге они ударили даже не на копейку и не на полушку, а так, на мелкий, истёртый донельзя медный грошик, больше навредив себе бессмысленными расходами на снаряжение и подъём в поход немалого войска, которое в итоге несолоно хлебавши вернулось по домам.
Война как процесс
Взяв после короткой осады — воистину блицкриг! — в феврале 1563 года Полоцк, Иван Грозный тем самым сделал серьёзную заявку на победу в начавшейся год назад войне. Однако его литовский «брат» великий князь и одновременно король Сигизмунд, растерявшись по первости от такого афронта, довольно быстро пришёл в себя. Благо русская и татарская конница не появилась под стенами Вильно, как того ожидали в литовской столице перепуганные паны-рада. Вернувшись в обычное расположение духа, король со своими советниками начал размышлять насчёт реванша за пережитый страх и унижение.
Русские воеводы, чьи головы кружились от успехов, изрядно тому поспособствовали, подставившись под удар литовцев на Уле зимой 1564 года. Однако моральный эффект от этой распиаренной победы очень скоро оказался смазан провальной попыткой великого литовского гетмана Миколая Радзивилла Рыжего вернуть Полоцк осенью 1564 года. Бесцельно простояв под полоцкими валами и стенами три недели в ожидании, что московиты, ничтоже сумняшеся, выйдут в поле искать себе чести, а князю славы (а они взяли да и не вышли), приев взятые с собою припасы и попутно разорив и загадив полоцкую округу, гетманово воинство повернуло обратно.
Война зашла в тупик. И даже «помощь» со стороны крымского хана не дала ожидаемого успеха. Разгневанный тем, что его «брат» в очередной раз навёл на Русскую землю злых татаровей, Иван Грозный отыгрался на Сигизмунде. Отправив своих воевод на пограничную литовскую крепость Озерище, он вскоре получил от них весть, что 6 ноября 1564 года крепость взята решительным штурмом и «никаков человек из города не утек».
Не принёс ожидаемого облегчения и следующий, 1565 год. Список набегов и контрнабегов, предпринятых обеими сторонами в эту кампанию, на бумаге выглядел внушительно. Однако комариные укусы и взятые с бою «зипуны», которые приносила «малая» война на линии соприкосновения, отнюдь не вели к победе. Набрала силу эпидемия, которая в предыдущем году помешала, если верить польским хронистам, гетману Радзивиллу взять Полоцк. Под знаком то усиливавшегося, то слабевшего, но не прекращавшегося полностью мора, который опустошал владения обоих государей, прошла вся вторая половина войны. В общем, хотя Сигизмунд ох как не хотел возобновлять мирные переговоры, однако вернуться за стол переговоров всё же пришлось.
В августе 1565 года в Москву с посланием от панов-рады прибыл некий Ленарт Узловский. В доставленной им грамоте паны предлагали московским боярам ходатайствовать перед государем о «доброй смолве» между Иваном и Сигизмундом и о возобновлении дипломатических контактов. «Добро» от Ивана Грозного было получено. Пересылки меж двумя дворами, московским и виленским, возобновились, и в конце мая следующего года в русскую столицу прибыли долгожданные «великие» литовские послы. Начались переговоры.
Увы, как и прежде, они проходили по ставшему традиционным сценарию. Обе стороны, на словах ратуя за «добрую смолву» и выказывая желание замириться, на деле, как это повелось с давних пор, задрали ставки до небес и нехотя, мало-помалу сбавляли свои требования. В конце концов литовские переговорщики предложили московским партнёрам заключить мир на условиях размена: Литва признаёт Смоленск русским городом в обмен на возврат Полоцка и Озерища и раздела Ливонии по принципу uti possidentis — «чем владеете, тем и владейте».
Цена «вечного мира»
Вот тут и встал в полный рост вопрос о целях Полоцкой войны. Готовы ли были Иван Грозный и его бояре удовольствоваться разменом Полоцка и Озерища на Смоленск, северские города и Нарву с Дерптом в придачу с одновременным признанием большей части Ливонии за «братом» Сигизмундом? На прямой вопрос царя: «Что делать?» бояре дали прямой и недвусмысленный ответ:
«Смоленск от давных лет во государской стороне, и поступаетца король государю того, что за государем готово; а Полтеск и Озерища как королю поступитца и Вифлянские земли писати на перемирье?».
Следовательно, продолжали бояре,
«с королем на докончанье не делати, а извечные бы вотчины государю в королеву сторону не описывати, а говорити бы с послы о перемирье».
Отвечая так на царский вопрос, бояре руководствовались простой логикой. В московской дипломатии давно сложилась традиция подходить к переговорам чрезвычайно ответственно, вооружившись бумагами (договорами, выписками из летописей и т.д.), в которых документально обосновывалась позиция московской стороны — равно как и неправота притязаний противной стороны. И если бы в условиях «вечного мира» было сказано, что, к примеру, Полоцк или Рига принадлежат Литве, то как тогда в будущем претендовать на спорные территории, города и земли, если их принадлежность раз и навсегда была прописана в условиях этого самого «окончанья»? Логичным было оставить всё в «подвешенном» состоянии — до лучших времён, не связывая себя долговременными обязательствами и прецедентами. Отсюда и отказ московитов принять литовские предложения, ведь в ином случае восточные границы Литвы и её приобретений в Прибалтике могли быть надолго гарантированы. Да и то сказать — упорство, с которым литовские дипломаты стремились закрепить за своим государем права на ливонские земли, наводило московскую сторону на мысль, что эта настойчивость — явно неспроста. Стоит ли в таком случае идти на уступки литовцам?
Позицию бояр поддержали и делегаты спешно собранного в Москве «земского собора». Как общий результат, на новом совещании царя с боярами было решено, что раз уж переговоры с литовцами в очередной раз зашли в тупик, то стоит пустить в дело «последний довод королей». Но предварительно отправить к Сигизмунду «великих послов»:
«Проведати бы послом в Литве про все литовские вести, как король с цесарем и с Ляхи в еднаньи ли, и что его вперед умышлением, как ему со царем и великим князем быти».
Ну а пока посольство будет ездить туда-обратно,
«государь к своему походу к болшему на Ливонскую землю в то время велит готовити всякие запасы и наряду прибавити».
Так 5 июля 1566 года было принято решение готовить большой поход в Ливонию. Этот поход должен был если и не поставить жирную точку в затянувшейся сверх меры войне с Литвой, то, во всяком случае, сделать «партнёров» более сговорчивыми и восприимчивыми к русским предложениям и обеспечить русским переговорщикам лучшие позиции при возобновлении дипломатического торга в будущем.
По ту сторону холма
Пока в Москве судили да рядили, выбирая варианты действий на будущее, в Вильно тоже не сидели сложа руки. В очередной раз там начали готовиться к «войне настоящим образом». В конце 1566 года в Гродно собрался вальный, то есть всеобщий, сейм. Проработав до начала января следующего года, он принял ряд важных решений, касавшихся подготовки к новой кампании.
Прежде всего делегаты сейма постановили просить короля явиться в Великое княжество Литовское и, по примеру предков, лично возглавить войско, чтобы отправиться воевать владения Московита. На это предложение король ответил согласием, изъявив желание «воевати того неприятеля нашого в земли его, там, где того час и потреба вкажет». Также сеймовая «ухвала» предусматривала прибавление «почтов земских ездных», выставив в наступающем году для «службы земской» с десяти служб и волок, а где их нет, то с 20 дымов одного «коня». Выставляемый «збройный» и «цветный» всадник должен был сидеть на годном коне стоимостью не меньше 10 коп грошей и иметь при себе
«з живностью воз один двемя конми особливыми, кром почтового коня (то есть не считая коня ратника — прим. авт.), прикрытый сукном черленым, также и возница, а при возе мает мети рыдль железный (то есть лопату — прим. авт.), мотыку, сокиру, рогатину».
Поскольку кампания явно предполагала осаду русских «замков», то сеймовая «ухвала» включала также и прибавку пехотинцев-драбов. Каждый крупный землевладелец должен был выставить на войну при своём почте на двух конных воинов «двух драбов (…) з ручницою, а третее з рогатиною и з сокерою». Прочая же шляхта, за исключением «убогих» шляхтичей, должна была выставить одного пешего ратника с 20 служб или волок или с 40 дымов. Дальше в сеймовом приговоре говорилось, что пехотинцы-драбы
«мают быти при панех своих в тягненью и на местцу у войску, лечь от часу шиху войска до битвы и ку штуръму и до потреб шанцовых мают быть даваны под справою и послушеньством пана гетмана великого».
Правда, эти дополнительные драбы должны были выставляться лишь в том случае, если король действительно явится на войну и самолично встанет во главе своего воинства.
commons.wikimedia.org
Столь обширные военные приготовления необходимо было соответствующим образом финансировать. «Для большогу способу и войска потужного ку валце и про лепшее убеспеченье особы нашое господаръское у войску» сейм постановил «на люд служебный, жолънеров на шесть тисечей ездных а на чотыри тисечи пеших драбов» собрать с каждой службы и волоки по 30 грошей, а с каждого дыма — по 15 грошей. В довершение сейм решил отправить в Польшу послов, чтобы убедить «панов поляков, яко братья свое милое и суседов ласкавых», принять более активное участие в войне, оказав своим литовским «братьям и суседам» помощь деньгами на покрытие военных расходов.
Одним словом, сейм, закончивший свою работу ещё до того, как московское великое посольство двинулось в путь, продемонстрировал решимость литовской магнатерии и шляхты довести войну до победного конца. В этом смысле он может быть приравнен к московскому «земскому собору» 1566 года. И с той, и с другой стороны общественное мнение было настроено на продолжение войны. Каковы могли быть перспективы дальнейших дипломатических контактов?
Провальная миссия Колычева
Московское великое посольство во главе с боярином Ф.И. Умным Колычевым покинуло русскую столицу лишь в марте 1567 года, с большой задержкой, которую объясняли мором, поразившим Смоленск и сделавшим посольскую миссию небезопасной. Путь был долог и непрост. Колычев потом писал царю:
«Из-под Орши пошли есмя апреля 4 день, на Святой неделе в четверг, а вели, государь, нас приставы тою дорогою, куда преж сего твои государевы послы не хаживали, тесными месты, и держали, государь, нас по многим местом: в Борисове три дни, в Менску десят ден, а пол Новым городком десять недель в поле, а дворов нам стояти в Новом городке не дали; а в Волковыйску, государь нас держали девять ден, и недодачи в кормех были многие, и кормов нам приставы продавати не велели, и безчестья, государь, и убытки нам и твоим государским дворяном от приставов были многие, и людем нашим задоры и бои от литовских людей и от приставовых людей многие были, и людей у нас, государь, литовские люди многих скрали, а сысков, государь, приставы о тех о всех делех нам не учинили».
Только 24 июля послы наконец прибыли в Гродно.
Колычев и его товарищи имели подробнейшие инструкции относительно того, что и как говорить и чего добиваться на переговорах. Послы должны были вести речь только о перемирии «на колко лет пригоже», делая упор на то, что для «вечного мира» нужны дополнительные консультации и обмен великими послами. Но и перемирие должно было быть заключено на русских условиях — Полоцкий повет должно было целиком «написати х Полоцку». В инструкциях содержался подробный перечень всех городков и сёл вместе с «тянувшими» к ним волостями, которые, по мнению Москвы, входили в состав повета. На предложение ради замирения отдать Полоцк Колычеву со товарищи было наказано ответствовать следующим образом:
«Где рати ходят и что где возмут, и где то ведетца, что рати воюют, и то бы отдавати назад?»
Ливонский вопрос послам должно было разрешить таким образом, чтобы граница зон русского и литовского влияния проходила по Западной Двине: всё, что находилось южнее, считалось бы литовскими владениями, а к северу — московскими. Однако Рига должна была отойти на «государеву сторону».
Отдельно ставился вопрос о титуловании Ивана Грозного царём. Вдобавок ко всему послы должны были потребовать от Сигизмунда выдачи государевых изменников, в первую очередь князя Курбского.
Если вчитаться в инструкции и проанализировать их содержание, то нетрудно прийти к выводу, что, переписывая их, Иван Грозный вовсе не стремился к успешному завершению очередного раунда переговоров. Похоже, он преднамеренно ужесточил свои требования к условиям замирения с тем, чтобы в Вильно их отвергли. Впрочем, учитывая настроения, царившие на вальном литовском сейме, вряд ли такая политика Ивана может считаться случайной, равно как и задержка с отправкой посольства Колычева. Московские «доброхоты» в литовской правящей элите, несомненно, очень скоро известили царя и бояр о принятых сеймом решениях. Зная о намерении литовской элиты продолжить войну, Иван с чистым сердцем мог переписать текст своих инструкций: всё равно толку от посольства не было бы никакого.
Ход переговоров только подтверждал ожидания Москвы. Долгий путь послов в Гродно уже сам по себе наглядно демонстрировал, насколько сильно в Вильно хотят мира. Проблемы начались ещё с приема послов. По словам российского историка А.Л. Хорошкевича, «конфликты возникали по разным поводам — из-за церемонии приветствия (послы настаивали, чтобы приставы первыми сходили с коней), отказа послов идти на приём к королю после крымского посла, употребления царского титула» и т.д. Дальше больше. Московские послы жёстко придерживались линии царских инструкций. Литовская же сторона вела себя так, как будто её рати одержали грандиозную победу над московитскими полчищами и ждали от партнёров по переговорам, чтобы те подписали капитуляцию — отнюдь не почётную. Если Колычев пытался держать себя в рамках приличий, то литовская сторона чем дальше, тем меньше стеснялась в выборе выражений.
Дело дошло до того, что 2 августа литовцы заявили, что если Колычев и его товарищи не переменят тона, то они могут и головы лишиться, благо на то есть и соответствующий пример:
«Государь бы наш за многие причины мог над вами учинить так, как цысарь християнский над угорского короля послы учинил: в кою пору пришли угорского короля к цесарю послы, а в те же поры угорского люди взяли за рубежем в цесареве области жита для корму, а войны и не было (…) И цесарь за то угорского короля послом головы посек и к угорскому королю головы их послал».
Напомним, что «малая» война с обеих сторон на границе не прекращалась ни на минуту.
В общем, изначально обречённые на неуспех переговоры к середине августа 1567 года окончательно зашли в тупик. Небольшая деталь. 12 августа приглашённые на торжественный обед русские послы увидели, что среди окружавших Сигизмунда II литовских магнатов и шляхтичей, восседавших за обеденным столом, присутствовал князь Андрей Курбский — тот самый государев изменник, которого должно было выдать Ивану Грозному в случае заключения перемирия. Спустя четыре дня, 16 августа, Сигизмунд в последний раз принял послов, выговорил им своё неудовольствие и, вернув присланные из Москвы подарки-«поминки», отослал Колычева со товарищи обратно на их подворье. 19 августа русские дипломаты покинули Гродно. Их время прошло, настало время воевод.
Оценили 9 человек
8 кармы