МЕРЗОСТЬ ЗАПУСТЕНИЯ Вообще-то Иваном Грозным первоначально именовали Ивана Третьего – создателя могущественной процветающей державы, которую его неадекватный внучек, чуть не спустил в очко.

Предварительный диагноз

Установка в Орле памятника Ивану IV породила волну откликов, добросовестно воспроизводящих набор мифов и домыслов о царствовании Грозного, который уже не одно десятилетия усердно эксплуатируется поклонниками его державного гения. При этом последние, презентуя себя борцами с либеральной чумой (ну, а как иначе!), ничтоже сумняшеся ссылаются на выводы таких завзятых западников и неприятелей российской государственности как Белинский и Кавелин.

Заметим, что еще в конце XIX века, оценивая труды Кавелина и прочих либеральных адвокатов Грозного, публицист-народник Николай Михайловский вынес следующий приговор в их адрес: "Солидные историки, отличающиеся в других случаях чрезвычайной осмотрительностью, на этом пункте (т.е. в суждениях о Грозном) делают смелые и решительные выводы, не только не справляясь с фактами, им самим хорошо известными, а даже прямо вопреки им, умные, богатые опытом и знанием люди вступают в открытое противоречие с самыми элементарными показаниями здравого смысла; люди привыкшие обращаться с историческими документами, видят в памятниках то, чего там днем с огнем найти нельзя, и отрицают то, что явственно прописано черными буквами по белому полю". Не слишком ли строгий вердикт, учитывая, что он исходит не от профессионального историка? Однако в середине прошлого века признанный знаток эпохи Грозного С.Б.Веселовский саркастически отзывался о коллегах, которые оценивают «явления далекого прошлого, не считаясь с фактами, и приписывают царю Ивану такие замыслы, которые, вероятно, никогда не приходили ему в голову». Чтобы сказал Степан Борисович, почитав современные опусы сетевых «иванофилов»…

С другой стороны, беспощадную оценку деяний Грозного дал последовательный сторонник самодержавия Н.М.Карамзин, который относился к венценосцу с откровенным презрением. «Описываю злодейства Ивашки», - записывает придворный историограф в дневнике 28 ноября 1818 года. Посвященный правлению Грозного IX том «Истории государства Российского» произвел огромное впечатление на читающую публику. Нескольким поколениями либеральных «властителей дум» пришлось изрядно потрудиться над «реабилитацией» Ивана IV. Причина подобного заступничества – убежденность в том, что «прогрессивные» реформы – в данном случае Грозного - оправдывают любые жертвы, тем паче жертвы эти принес русский народ.

Так что отношение к личности Ивана Грозного невозможно, не кривя против правды, жестко связать с мировоззрением того или иного рода. Что подтверждает тривиальную, но, увы, недоступную многим мысль о том, что история не может быть партийной, и ценность ее заключается не в соответствии тем или иным «правильным» взглядам, а в соответствии фактам, как бы они кому-то не нравились. Настойчивое же стремление подменить аргументацию навешиванием ярлыков, а живую плоть прошлого упаковать в прямолинейную схему – не более чем попытка оправдать собственное агрессивное невежество.

Подобное тому, которое продемонстрировал инициатор установления скандального памятника орловский губернатор Вадим Потомский, поведавший на пресс-конференции, что называется городу и миру, о доселе неизвестных и прямо скажем сенсационных обстоятельствах смерти сына Грозного: «Иван Грозный однажды произнёс фразу: «Я виновен в смерти своего сына, потому что вовремя не отдал его лекарям». Когда они ехали в дороге, и он заболел, они ехали из Москвы в Петербург. Его сын помер. После этого он заболел очень сильно. Просто не успели вылечить».

Действительно, все очень просто. Только простота эта хуже воровства, потому что современные Митрофанушки обворовывают наша историческую память.

Слово для защиты

Обратимся к излюбленным доводам адвокатов Грозного.

«Негативные отклики о русском государе, в том числе его описание его диких расправ исходит от иностранцев: зарубежных дипломатов или иноземцев, служивших в опричном войске».

Мол, клевета все это, месть истинно русскому государю. Трудно понять, на какой почве произросло столь странное умозаключение. Словно не существует ни летописных записей, ни синодика убиенных, составленного самим Грозным, ни «Временника» дьяка Ивана Тимофеева, где дан нелицеприятный анализ событий той эпохи и роли в них самодержца, ни множества других письменных источников. Так в Спасо-Прилуцком синодике читаем: «По Малютинские ноугоцкие посылки отделано скончавшихмся православных христиан тысяща четыреста девятдесять человек да из пищалей пятнадцать человек, им же имена сам ты Господи, веси». А ведь здесь речь идет только об одном эпизоде опричных репрессий. После карательной экспедиции опричного отряда некоего Басарги в далекое Поморье некогда цветущий край запустел.

Или все эти свидетельства не более чем происки мировой закулисы и вашингтонского обкома, не позволившего царевичу Ивану добраться-таки до Петербурга? Иноземные наблюдатели ничего принципиального нового не добавляют к картине происходящего, разве что красочные детали, которым вольно верить или не верить. Например, такие корифеи советской медиевистики как Р.Г.Скрынников, А.А.Зимин, В.Б.Кобрин и многие другие серьезные исследователи в своих работах не стеснялись использовать свидетельства «злопыхателей». Видимо, им не хватило политической зрелости современных знатоков и любителей историософских упражнений.

Весьма забавно выглядит предположение, что папский легат Антонио Поссевино придумал миф об убийстве Грозным своего сына, чтобы дискредитировать царя. Не заказано относиться критически к известной версии смерти царевича. Однако, во-первых, никто никогда не говорил об убийстве: царь якобы непреднамеренно в гневе ранил наследника, а увечье оказалось роковым – это принципиальный момент. А главное, непонятно как мог данный эпизод «дискредитировать» русского самодержца в глазах европейца XVI века, для которого кровавые преступления в коронованных семействах были обыденностью. Иcтория смерти царевича скорее способна была вызвать у европейской публики сочувствие к трагедии царя, тяжело переживавшего потерю наследника.

«Грозному приходилось прибегать к насилию, чтобы сломить сопротивления боярства».

Тезис об оппозиции вотчинных землевладельцев, которые якобы противились централизаторским усилиям царя, некогда популярный у ряда историков, силившихся найти хоть какое-то рациональное объяснение поведению Грозного, сегодня представляется теоретическим построением, не находящим подтверждения в источниках. Единственный известный эпизод противостояния Ивана и высшего боярства относится к марту 1553 года, когда во время опасной болезни царя его окружение отказалось присягать его сыну малолетнему Димитрию, склоняясь к кандидатуре двоюродного дяди царя князя Владимира Старицкого. Однако в данном случае бояре повели себя как сторонники сильного единодержавия, поскольку в их памяти свежи были нестроения времен малолетства самого Ивана. Они не желали, чтобы в России повторились недавние потрясения, вызванные правлением хищных временщиков, узурпировавших волю несовершеннолетнего монарха.

Похоже, что по прошествии времени и сам Грозный признал их правоту. Во всяком случае, когда в декабре 1564 года при учреждении опричнины Грозный составил послание, в котором, обосновывая свое нововведение, возводил многочисленные вины на мятежных бояр, он не припомнил им эпизод 1553 года. Как впрочем, и какого-либо другого случая. Казалось бы, в меморандуме, посвященном «великим боярским изменам», самое время и место разоблачить злокозненных супротивников, однако в документе не приводится ни одного конкретного примера этих самых измен. Ни одного! Есть только подсказка, что неназванные преступления имели место в «государьские несвершеные лета», то есть самое позднее за 17 лет до описываемых событий. Получается, что с момента венчания Ивана на царство в 1547 году он не в состоянии предъявить какого-либо «криминала» представителям русской политической элиты.

Эффект домино

Однако, продолжим.

«При Иване Грозном были завоеваны Казанские и Астраханские ханства, составлен Судебник (точнее обновлен Судебник Ивана III 1497 г.), произведен ряд важных преобразований в разных сферах жизни страны».

Казалось тут не о чем спорить. Спорить, однако, приходиться - о личном вкладе царя и его роли в вышеперечисленных событиях. И повод к спорам дает … сам Иван Васильевич. Через переписку царя с Андреем Курбским красной нитью проходит мысль о том, что злобесные советники в лице протоиерея Сильвестра, Алексея Адашева и участников так называемой Избранной рады «похитили волю» государя. Причем, с тезисом об умалении царской власти узким кругом соумышлеников согласны оба участника темпераментного эпистолярного поединка. Разница в том, что Курбский считает воздействие советников на царя благотворным, а Грозный – губительным. Тем не менее, если доверять свидетельству Грозного, то с лета 1547 года по осень 1559 года, в то время, когда Сильвестр и Адашев находились в фаворе, государь принимал решения по подсказке своего ближайшего окружения. Так что лавры побед и тернии поражений Грозный должен разделить со своей тогдашней «командой».

Кстати, о терниях. В период Избранной рады в числе ошибок (из тех, которые хуже преступлений) необходимо упомянуть поместную реформу 1550-х годов – первую российскую новацию, произведенную по иностранной модели – в данном случае по образцу достигшей апогея своего величия Оттоманской Порты. В Кремле решили позаимствовать у турок систему организации военной службы с выделяемых государством земельных наделов. Так образовалось сословие помещиков, военного сословия на «самоокупаемости», которое за счет доходов со своих поместий, должно было по зову государя выступать на ратную стезю «конно, людно и оружно».

Хотели как лучше… Хотели сэкономить на казне, однако служилые люди зачастую оказались неспособны не только купить необходимую амуницию, но и обеспечить себя. Пришлось ссужать их деньгами, а потом прощать безнадежные долги. Те помещики, у кого водились средства, предпочитали подмазать кого надо, чтобы не служить, в результате пышным цветом расцвели коррупция и кумовство. Хотели получить когорту профессиональных вояк, а получили массовое «нетство» - отлынивание от службы. Те же, кто соизволял откликаться на призыв, составляли самое слабое место русского войска - дворянскую конницу. Не случайно помещиков вскоре отставили от сторожевой службы, требовавшей наибольшей мобильности и профессионализма. Наличие «даровой» ратной силы законсервировала архаичную структуру русской армии, которую удалось окончательно поломать только Петру I.

Нарезка поместий из фонда крестьянских земель дворцовых и черных волостей привела к сокращению площади крестьянских наделов. В своих небольших хозяйствах дворяне вынуждены были выжимать все соки из имеющихся в их распоряжении работников. Крестьяне кинулись в бега – к крупным латифундистам, в Поволжье, на Дон и другие свободные земли. В ответ помещики стали требовать от государства защитить их интересы и принять меры против беглецов. Правительство (уже при царе Феодоре) отреагировало закрепощением.

Так своеобразный «эффект домино», когда одно действие вызывает цепную реакцию, привело к катастрофическим последствиям буквально во всех сферах жизни Руси. Порожденное реформой Грозного служилое сословие вместо того, чтобы быть опорой трона, уже очень скоро превратилось в главную угрозу монархии, что со всей очевидностью проявилось в эпоху Смутного времени. Сложившаяся в результате авантюрных экспериментов правительства Грозного сословная структура общества, надолго пережив своих создателей, превратилась в полный абсурд в середине XVIII века после указов о вольности дворянства, а помещичье землевладение вплоть до февраля 1917-го оставалось камнем на шее империи, которое (в ряду прочих причин) потянуло ее на дно.

«Иван Грозный, был глубоко религиозным человеком, усердно молился и бил поклоны, основывал церкви и монастыри».

Данный постулат обнаруживает поразительное неведение относительно великого числа кликуш и лицемеров, преуспевших в демонстрации внешнего благочестия. Действительно, в Александровой Слободе Иван устроил пародию на монастырь, в котором сам царь был «игуменом», а опричные «иноки» носили монашеские рясы.

Под личиной травестии скрывался вполне конкретный смысл. Монахи, которым уподоблялись опричники, с православной точки зрения - непогребенные мертвецы, люди, отрекшиеся от «мира сего», но в данном случае не ради служения Богу, а ради служения земному богочеловеку на царском троне. Сам внешний вид опричников недвусмысленно говорил о том, посланниками какой силы они являются. Они «тьмообразны», как адское воинство, одеты с головы до ног в черное и ездят на вороных конях. Царские слуги приторачивали к седлам собачьи головы и метла. Принято считать, что эти символы означают, что опричники должны выметать измену из страны и кусать царевых недругов. Между тем, по народному поверью метла – непременная принадлежность ведьм и ведьмаков, которые могли становиться оборотнями, принимая вид волка либо собаки. То есть внешний вид опричников слагался из недвусмысленных признаков врагов рода христианского и пришельцев из потустороннего мира, несущих гибель и мучение православным.

Не случайно опричных палачей в народе прозвали кромешниками. Лев Гумилев считавший, что в опричнине мы в чистом виде сталкиваемся с антисистемой, напоминал, что в представлении христианина ад – «тьма кромешная», следовательно, по мнению ученого, «кромешники – это люди, одержимые ненавистью к миру, слуги метафизического абсолютного зла».

Поставив себя на место Всевышнего судии, но при том, сея зло и беззаконие, Грозный деформировал традиционную иерархию ценностей русского человека, его нравственные ориентиры. Добродетель и порок, правда и ложь – во времена Ивана все это постоянно менялось местами, именами и обличиями. Не случайно историк XIX века Николай Костомаров считал, что «учреждение опричнины было таким чудовищным орудием деморализации народа русского, с которым едва ли что-нибудь другое в его истории могло сравниться». «Опричнина не только разорила страну, она ее развратила», - напишет столетие спустя Александр Панченко.

И то что, что предводитель «сатанинского воинства» и погубитель святого Филиппа, митрополита Московского, множества монахов и священников, на памятнике в Орле изображен с крестом в руке нельзя иначе назвать, как кощунством и надругательством над православием.

Цели и методы

И, наконец, последнее.

«Грозный жил в жестокую эпоху и современные ему коронованные особы уничтожили куда больше соотечественников, чем московский царь».

Это своеобразный «хит» «иванофильского» направления - нет ни одного произведения в защиту Грозного, где бы ни фигурировал этот «убийственный» довод. Без сомнения, в ту эпоху не было недостатка в палачах на троне. Однако «жестокие времена» - не более чем риторическая фигура. Конкретизируем: это были времена, когда для достижения целей власть без малейших колебаний шла на самые беспощадные меры. Вопрос в том, каковы были эти цели. Французский король Карл IX коварно подстрекал представителей католического большинства обрушиться на протестантское меньшинство, угрожавшее стабильности государства. Король Англии Генрих VIII бесчеловечно уничтожал бездомных, которые оказались лишними людьми в новой экономической модели, модели надо признать весьма успешной. Испанские правители Карл V и Филипп II, подавляя восстание в Нидерландах, уничтожили почти 100 тысяч человек, а их полководцы поголовно истребляли индейское население американских колоний.

Все эти бесчисленные жертвы западноевропейских монархов объединяет одно – они были препятствием на пути осуществления государственной политики, той политики, которую власть считала нужным проводить и которая в конечном итоге отвечала национальным интересам, пусть и понятым в соответствии с духом эпохи. Западноевропейские монархи проливали кровь, защищая и укрепляя государственные институты, московский царь, проливал кровь, разрушая государственные институты и само государство.

Домыслы автора? Нет, буквальный перевод терминов, которые употребил сам Грозный при учреждении опричнины. Московская Русь разделялась на личный царский удел и «земщину», которая управлялась особой думой. Как отмечает С.О.Шмидт, в эпоху Грозного слово «земля» означало, «государство», а слово «земский» воспринималось как «государственный» или даже «общегосударственный».

Опричный удел фактически находился в состоянии войны с Русским государством, что вполне отчетливо сознавали русские люди. Иван Тимофеев указывал на то, что Иван «возненавидел грады земли своя» и разделил их «яко двоеверны сотворил». Как известно, в то время идентификация принимала не национальную, а религиозную форму. То есть, царь превратил своих подданных в непримиримых врагов. Другой современник обвинял Грозного в том, что, разделив государство, он заповедовал одной его части другую «часть людей насиловати и смерти предавати».

Вся эта безумная, на первый взгляд, вакханалия преследовала вполне очевидную цель: разрушить традиционное русское общество, в условиях которого было невозможно достижение абсолютной личной власти. Власти ради власти, а не ради достижения каких-то «прогрессивных» целей, которые с таким упорством приписывают Грозному восторженные поклонники «сильной руки». В 1564 году Иван бежал из Москвы в Александрову Слободу, будучи не способным примириться не со своевольными боярами, а с традиционным миропорядком, с самой Россией.

С адвокатами Грозного стоит согласиться в одном: дело, по большому счету, не в масштабах репрессий. Политика грязная и кровавая штука и остаться чистеньким тут не получится. На их месте я бы поставил вопрос следующим образом: «Если нельзя ставить памятник Ивану IV, то давайте разрушим памятники Петру Первому и Владимиру Ленину, на совести которых не меньше жертв». Действительно, по количественным показателям Иван Васильевич просто невинный младенец в сравнении с вышеупомянутыми правителями России.

Не являюсь горячим поклонником ни первого императора, ни «основателя первого в мире государства рабочих и крестьян». (Мои личные симпатии, если уж на то пошло, принадлежат Ивану III и Александру III, правления которых при всей понятной несхожести можно объединить следующей формулой: «максимальные результаты при минимальной затрате ресурсов»). Однако необходимо признать, что и Петр, и Ленин в свое время совершили цивилизационный прорыв, плодами которого мы пользуемся по сию пору. И Петр, и Ленин сформулировали желанный образ завтрашнего дня России, сначала для себя и своих соратников, а затем для общества, значительная часть которого с энтузиазмом восприняла предложенные идеи. Какой образ России, рисовался Ивану, какие перспективы он видел для страны – ни из его поступков, не из его обширного литературного наследия вывести невозможно.

Казалось бы между Грозным и Петром I немало сходного. У последнего были свои опричники – потешные полки, выросшие впоследствии в гвардию. Оба государя были западниками, причем западниками своебразными: они тянулись к европейскому блеску, но при этом относились к западному образу жизни равнодушно или даже враждебно. Оба выдвигали худородных и беспринципных, но преданных людей. Оба были изощренно жестоки, оба любили пародировать и скоморошничать.

Сравнения между двумя государями можно было бы множить, однако одно принципиальное отличие делает изыскания в этом направлении бессмысленными. Петр – реалист и практик, пусть и увлекающийся, «вечный работник на троне». Иван – идеалист и книжник, он привычно бежит в мир иллюзий, которыми, кроме прочего, руководствуется в практических делах. Он пытается подчинить реальность умозрительным построениям, действительность – желаемому. Еще и поэтому таким жестоким и непримиримым становится конфликт между царем и обществом, живущим «на земле». Как проницательно заметил историк XIX века К.Н.Бестужев-Рюмин, сравнивая Ивана IV и Петра: «Государственные практические люди никогда не заходят так далеко, как отвлеченные теоретики».

Можно согласиться с тем, что Петр сделал всех подданных рабами государственного монстра, эдакого гоббсовского Левиафана, однако он был первым его рабом, самым преданным, неутомимым и невзыскательным. То же самое можно сказать и про Ленина, и про Сталина, который, безусловно заслуживает того, чтобы его память была увековечена. И в этом принципиальное, ключевое отличие этих правителей России от Ивана Грозного, который смотрел на мир исключительно через призму прерогатив своей личной власти, отчего его безусловные энергия и таланты приносили не пользу, но вред.

Отсюда и плачевные итоги. Опустошение Руси как апофеоз правления Грозного – не выдумка клеветников, как кому-то хочется думать. Вот лишь некоторые факты. По подсчетам С.Ф.Платонова, в Московском уезде служилые люди оставили «впусте» почти две трети от общего количества пашни. Однако последние исследования демонстрируют еще более удручающую картину: общий процент запустения в помещичьих хозяйствах Московского уезда превысил 98%. Обнищание коснулось и земель привилегированного Волоцкого монастыря, крестьяне которого «изнемогают от всяких государевых податей, потаму што платят з живущего и за пусты». Что же говорить о тех местностях, где гостевал царь Иван и его подручные. На землях Краснохолмского монастыря (тверской Бежецкий Верх) к 1575 году было 5740 пустых вытей, тогда как до учреждения опричнины их не было вовсе. Неудивительно, что в 70-х гг. XVI века резко возросли цены на хлеб, неуклонно снижавшиеся с начала 60-х гг. «Царь учинил опричнину и оттого бысть запустение велие Русской земли», - заключает псковский летописец.

Зарастающие поля, обезлюдевшие деревни, заколоченные церкви – эта картина типичная для постопричной России, которую Грозный принял в цветущем виде; это подлинный памятник царю Ивану, который так разительно отличается от помпезного истукана, установленного ныне в Орле.