Сталин и Булгаков

В 1926 году произошло одно поразительное событие в литературном и театральном мире, которое еще недавно было бы безоговорочно признано контрреволюционным: в Московском Художественном театре была поставлена пьеса Булгакова «Дни Турбиных» («Белая гвардия»).

Если бы не эта постановка, Булгаков, в молодости служивший врачом в деникинской армии, вряд ли бы умер своей смертью. 7 мая 1926 года у него на квартире был обыск, изъяты рукописи повести «Собачье сердце» и дневник. На допросе в ОГПУ он признался: «В своих произведениях я проявлял критическое и неприязненное отношение к Советской России… Мои симпатии были всецело на стороне белых, на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением…»

Но 5 октября, в разгар борьбы с «новой оппозицией», по решению Политбюро «Белая гвардия» (все же переименованная в «Дни Турбиных») была поставлена! Перед этим ОГПУ пьесу запретило. 30 сентября Политбюро подтвердило разрешение Наркомата просвещения и отменило решение ОГПУ.

Напомним, что булгаковские герои — белые офицеры и их близкие, живущие мыслью о Великой России. Но в финале, проиграв, они остаются верными Родине, а один из персонажей утверждает, что большевики сделают Россию «великой державой».

Почему Сталин решился на такой шаг?

Произведение Булгакова случайно оказалось в центре столкновения тогдашних политических страстей и было генсеком использовано (с известной дерзостью).

Сталин продемонстрировал свою великодержавность в противовес антидержавным взглядам оппозиции. Это был эффектный и сенсационный ход.

Кроме того, Сталину пьеса нравилась, он смотрел ее 15 раз и даже брал с собой детей, Василия и Артема.

А. Ф. Сергеев в беседе с автором этих строк так вспоминал тот поход в театр. Сталин спросил мальчиков: «О чем, по-вашему, этот спектакль?» Они быстро ответили: «Там белые, враги». Сталина ответ не удовлетворил, он объяснил: «Там не все белые, не все враги. Вообще, люди разные, среди них мало совсем белых и совсем красных. Одни полностью белые, другие — на десятую часть или четверть. У красных тоже так. Все поведение людей зависит от их руководителей».

Генерал-майор Сергеев, который в детские годы воспитывался в семье Сталина, прошел всю Отечественную войну, попал в плен, откуда бежал, был ранен. Большой карьеры он не сделал, в 1945 году был майором, генерал-майором стал уже после смерти названного отца. Тот разговор после спектакля он запомнил на всю жизнь.

Действительно, детское сознание, по сути, запечатлело методологию сталинской оценки людей. Изменялись времена и люди — изменялась и оценка.

Соответственно оценив пьесу Булгакова, Сталин поддержал ее. Разрешение было очень ограниченным: только в Москве, только в Художественном театре. Но оно переворачивало прежнюю идеологию, далеко расширяя круг «своих», захватывая в него прежних врагов.

На пьесу сразу обрушились партийные критики из «Комсомольской правды» и «Рабочей Москвы», требуя ее запрета. Заведующий отделом агитации и пропаганды Московского комитета партии Н. Мандельштам заявил, что в МХАТе гнездится контрреволюция. Но пьесу поддержал нарком просвещения А. В. Луначарский, за которым стояли другие силы.

«Дни Турбиных» еще не однажды пытались закрыть, но пьеса шла с 1926 по 1941 год (987 спектаклей). В феврале 1929 года, отвечая на письмо литератора Билль-Белоцерковского, одного из многих ревнителей чистоты литературных рядов, Сталин коснулся и этой темы.

«Что касается собственно пьесы „Дни Турбиных“, то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: „если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, — значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь“. „Дни Турбиных“ есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма.

Конечно, автор ни в какой мере „не повинен“ в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?»

Когда пьесу закрывали, Сталин считал возможным прямо указывать на недопустимость этого. Вместе с тем, прочитав другую пьесу Булгакова, «Бег», Сталин был против ее постановки. Его совет был передан автору: добавить сцены, где были бы изображены внутренние социальные пружины Гражданской войны в России, «чтобы зритель мог понять, что все эти, по-своему «честные» Серафимы и всякие приват-доценты, оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому что они сидели на шее у народа (несмотря на свою „честность“), что большевики, изгоняя вон этих „честных“ сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно».

Кроме «Дней Турбиных» произошло еще одно необычайное событие. Были выпущены книги В. В. Шульгина «Дни» и «1920». Шульгин — депутат Государственной думы, вместе с Гучковым принимавший отречение Николая II. Затем он участвовал в Белом движении, был у Деникина и Врангеля, был близок генералу Кутепову Как говорилось в предисловии к «1920», «крайне правый националист и монархист».

В «1920» описаны врангелевский Крым и кутеповский Галлиполи, то есть последняя надежда и окончательный крах Белого движения. Хотя в предисловии С. Пионтковского указывается, что Шульгин «все же не смог написать идеологического оправдания Белого движения», на самом деле в книге идея прекрасно прозвучала: восстановление Российского государства волевыми и духовно чистыми людьми. В сегодняшнем крахе белых он разглядел неумирающее зерно, которое прорастет в Советской России и принесет победу белой идее.

«На самом же деле, хотя и бессознательно, они льют кровь только для того, чтобы восстановить „Богохранимую Державу Российскую“… Они своими красными армиями (сделанными „по-белому“) движутся во все стороны только до тех пор, пока не дойдут до твердых пределов, где начинается крепкое сопротивление других государственных организмов…

Это и будут естественные границы будущей России… Интернационал „смоется“, а границы останутся…»

Как отмечает исследователь национал-большевизма Михаил Агурский, литература такого рода раньше в СССР не печаталась никогда.

Очевидно, это свидетельствовало о глубоком идейном расколе в партийной верхушке, который можно сравнить даже с церковным расколом времен царя Алексея Михайловича, в результате чего идеи Иосифа Волоцкого о нравственном оправдании сильной монархии восторжествовали.

На протяжении всей своей политической жизни Сталин тяготел именно к этому «Грозному полюсу» русской традиции. Вскоре это выразилось в прямом санкционировании выпуска кинофильма «Иван Грозный». (А царь Иван IV, прозванный Грозным, как известно, «правды ради государственной решил установить в Московии диктатуру немногих избранных верных людей — „опричников“».)

И еще одна книга Шульгина была тогда напечатана — «Три столицы», книга в определенном смысле уникальная, очерк о путешествии автора в тогдашнюю Россию из Белого зарубежья. Автор не знал, что его поездка подконтрольна ОГПУ и проходит в рамках контрразведывательной операции «Трест» (о ней — позже). Поэтому книга вполне «контрреволюционная», полная ядовитых выпадов, но в ней есть особые акценты. Во-первых, вывод автора: до поездки у него не было родины, а теперь родина есть. Надо понимать, это СССР. Во-вторых, высказывание, что, несмотря на засилье евреев, наверх пробивается «сильная русская струя», которая вскоре станет главной.

Несмотря на легкий выпад против Сталина, цензура книгу все-таки пропустила. А выпад такой: «Правда, про Сталина говорят, что „легче найти розового осла, чем умного грузина“, но я все же не отчаиваюсь. Выучили же мы Ленина „новой экономической политике“…»

В итоге получается сенсационная картина: Сталин предложил большинству населения заключить с ним союз на основе признания важнейших для этого большинства традиционных ценностей.

источник