Валерий Шамбаров. ТАЙНА ВОЦАРЕНИЯ РОМАНОВЫХ /Глава 30, 31

0 3977

Предыдущая глава https://cont.ws/@severro/14691...

30. РОССИЯ ВСТУПАЕТ В ТРИДЦАТИЛЕТНЮЮ ВОЙНУ

Повороту Густава Адольфа с Рейна на север способствовал фактор, который остался неизвестным Ришелье — союз с Россией. Еще в 1630 г., перед броском в Германию, шведское посольство опять посетило царя с просьбой о закупке продовольствия и сырья для производства боеприпасов. И с приглашением выступить вместе против императора, как союзника Речи Посполитой. Король даже называл свою армию в Германии “передовым полком”, сражающимся за интересы Москвы. Разумеется, это было не совсем так. Но интересы действительно соприкасались, и шведам разрешили купить беспошлинно 75 тыс. четвертей ржи, 4 тыс. четвертей проса, 200 бочек смолы и селитру, “где и сколько сыщут”.

И Филарет форсировал реорганизацию армии. Причем решил в самом прямом смысле руководствоваться европейскими образцами того времени, то есть привлечь профессионалов-наемников. В январе 1631 г. в Швецию был отправлен полковник Александр Лесли, которому поручалось навербовать 5 тыс. солдат. За ним в Стокгольм выехало посольство стольника Племянникова и подьячего Аристова для закупки 10 тыс. мушкетов и 5 тыс. шпаг. Тех самых шведских мушкетов, которые были на тот момент лучшими в Европе. А производство шпаг в России еще не было освоено, но сам факт их покупки свидетельствовал, что новая русская армия нацеливалась на бои с тяжелой польской кавалерией — против татарской конницы были эффективнее и удобнее привычные сабли. В наказе послам указывалось, что если не получится нанять солдат и приобрести вооружение в Швеции, им надо ехать дальше, в Данию, Англию, Голландию. А в феврале за границу был послан еще и полковник Ван Дам, чтобы нанять целый “регламент добрых и ученых солдат”.

В 1631 г. в Москве обосновался первый постоянный посол Швеции (по тогдашней терминологии — резидент) Иоганн Меллер. И было достигнуто секретное соглашение о совместной войне против Польши. Русские ударят с востока, а Густав Адольф — с запада. Вступление России в европейскую схватку предполагалось летом 1632 г. — 1 июня как раз истекал срок Деулинского перемирия на 14,5 лет с Речью Посполитой. Россию в этот период обхаживали многие. Прибыло голландское посольство Бурга и Фелтдриля. От имени Генеральных Штатов и штатгальтера Генриха Оранского благодарило Михаила и Филарета за то, что “жалуют голландских торговых людей”, за продажу хлеба в трудной для Нидерландов ситуации. Обсуждалось положение, сложившееся в Европе в связи с войной. Правда, послы попутно не преминули снова закинуть удочки о беспошлинной транзитной торговле с Персией — но уж это, конечно, не обломилось.

Опомнились и датчане, прислали полномочного посла Малтеюла Гизингарского. Тоже просили разрешения на беспошлинную торговлю, иранский транзит и прислали проект договора о дружбе. Но в Москве не забыли оскорбления, которое Христиан IV нанес царю в связи со сватовством. А теперь пришло время, когда рейтинг не России, а Дании упал чрезвычайно низко. И ко всему прочему в той политической ситуации, которая сложилась после разгрома и капитуляции датчан, договор о дружбе на самом-то деле получался антишведским. Поэтому русские дипломаты придрались к вопросу, чье имя писать раньше — Михаила Федоровича или Христиана (в XVII в. подобным вопросам придавалось огромное значение, уступка означала потерю престижа на международной арене). Посол, естественно, отказался писать имя короля после царского. А в результате на официальном приеме его оставили “без скамьи и стола” — то есть ему даже не предложили сесть. После чего он был “отпущен без грамоты” — без ответа.

Кстати, и Ришелье связи с Россией все же установил. Хотя и не дипломатические, а только торговые, при посредничестве голландцев. В начале 1630-х во Франции выдался неурожай, начался голод. а налоги вытряхивались по-прежнему, правительству требовались деньги и для содержания двора, и для армии в продолжающихся междоусобицах, и для уплаты шведам. Это вызвало ряд восстаний, охвативших весь юг страны. Но кардинал, благодаря закупкам русского хлеба, сумел стабилизировать положение и потушить мятеж.

С весны 1632 г. в России стали создаваться еще 4 солдатских полка “нового строя” из “менших приказных людей, детей боярских, и новокрещенов, и татар, и казаков, и казачьи братьи, и всяких вольных людей”, к ним добавлялись и прибывающие наемники. Возник и первый рейтарский полк. Он состоял из 12 рот во главе с ротмистрами и насчитывал 2 тыс чел. Рейтар защищали латы, каждый вооружался карабином, двумя пистолетами и палашом или шпагой. И формирование этого полка пошло быстрее солдатских — в конницу охотно шли малопоместные дети боярские и младшие сыновья дворян, не имевшие поместий.

Филарет предпринимал и дальнейшие шаги по развитию отечественной промышленной базы. Так, голландцы Петр Марселис и Андрей Виниус получили царскую грамоту на строительстве в Туле “железоделательного” завода. Почему иностранцы? А это было обычным в тогдашней Европе. Как уже отмечалось, в Англии, Дании, Швеции мануфактуры организовывали тоже голландцы. Они располагали и свободными капиталами, и новейшими технологиями.

Приглашение зарубежных специалистов в Россию с какой-то стати постоянно преподносится, как неоспоримый признак ее “отсталости”. Вот, мол, только у европейцев и учились. Хотя на самом деле это нормальный путь технического прогресса — в одной стране придумали одно, в другой другое. Так почему же не перенять передовой опыт? Мы же не считаем современную Америку “отсталой” из-за того, что она приманивает специалистов из России. Тогда почему мы смотрим иначе на XVII в.? Допустим, если были и свои прекрасные литейщики, то почему было Михаилу Федоровичу не переманить в Москву знаменитого нюрнбергского мастера Ганса Фалькена (того самого, от чьего имени получила название легкая пушка — фальконет)? Пушки, кстати, в преддверии войны не покупались, они и в своей стране производились в достаточных количествах. Но для для расширения производства на Пушечном дворе было решено нанять еще 4 иноземных мастеров — кузнеца, станочника, колесника и специалиста по отливке ядер. По сути мудрая политика тогдашних правителей обеспечивала обычную “утечку мозгов”, но в направлении, противоположном нынешнему.

Да и капиталы чужеземные привлекались. Те же Марселис и Виниус были уже “своими” иностранцами, прочно осевшими в России и принявшими православие. Строить они должны были самый современный для той эпохи, “вододействующий” завод, на собственные деньги, а за разрешение обязались отдавать казне часть продукции — артиллерийские орудия, ядра, железные полосы. Словом, государство получало прибыль без каких-либо затрат и риска. Стоит подчеркнуть и то, что царь при этом счел необходимым оградить интересы своих подданных. Марселису и Виниусу позволялось нанимать для строительства и работы людей, но “по доброте, а не в неволю”, “тесноты и обид никому не чинити и промыслов ни у кого не отнимати”. Правда, отличается от практики XVIII в., когда крестьян приписывали к заводам целыми деревнями? Аналогичным образом итальянцы получили разрешение на строительство в Москве Духанинского стекольного завода.

К началу войны требовалось восстановить союз с донскими казаками. Но, помня историю с убийством Карамышева, Филарет сделал попытку обуздать казачью анархию и сделать войско регулярным, подчинив правительству. На Дон послали дворянина Ивана Пашкова с задачей привести казаков к присяге и взять “в смету сколько всех будет”. Текст присяги составлял сам Филарет, и указывалось, что в случае ее принесения донцы получат государево и патриаршее прощение в своих винах. Не тут-то было! Донская вольница снова разбуянилась. Присягать категорически отказалась, ответив: “Крестного целования государям на Дону, как зачался Дон, казачьими головами не повелось”. Вспомнили даже притеснения в Речи Посполитой, где численность казаков ограничивали реестрами. На разницу реестра в 6 тыс. и “сколько всех будет” внимания не обращали, возмутились самим фактом — вот, дескать, и нас хотят так же прижать. И от переписи войско тоже отказалось.

В Москву повезло отрицательный ответ посольство во главе с атаманами Богданом Капнинским и Тимофеем Яковлевым. Очевидно, для них Филарет, все же нашел весомые аргументы и убедил их присягнуть. Но, узнав об этом, войско тут же дезавуировало их полномочия: “А креста целовати мы челобитчикам своим не писали, то они учинили, не помня старины, своими молодыми розумы без нашего войскового совету и приказу”. И патриарху пришлось пойти на уступки, вернувшись к прежним отношениям, после пятилетнего перерыва на Дон снова было выслано “государево жалование”.

20 апреля 1632 г. умер Сигмзмунд III. В Польше начался разброд “бескоролевья”, интриги и борьба сеймовых партий, выдвигавших своих претендентов. И опять обострились трения с малороссами. Казаки отправили своих делегатов на сейм, чтобы очередной раз поднять вопрос “обеспечения веры” и участвовать в выборах короля. Они желали добиться восшествия на престол Владислава — с его именем связывались поблажки, которые в свое время давались Самойловичу, помнили и попытки королевича заступиться за казаков. Но паны и шляхта встретили депутатов враждебно. Заявили, что “казаки хотя и составляют часть польского государства, но такую, как волосы или ногти на теле человека. Когда волосы и ногти слишком отрастают, их стригут”. Поэтому “одному только шляхетскому сословию Речи Посполитой принадлежит право избирать короля; что же касается греческой религии, то паны сенаторы сумеют найти верные средства, ведущие к успокоению недоразумений”.

В итоге были приняты “Статьи успокоения греческой религии”. Не гарантирующие никаких прав для православных, но грозящие карами за непокорство. На местах начались волнения. Посланцы от казаков обращались к путивльским воеводам Литвинову, Масальскому и Уварову относительно перехода в подданство царя. Таким образом, для войны положение выглядело, лучше и не придумаешь. В неприятельской стране безвластие и смуты, православное население вот-вот восстанет и поддержит русских. А если союзники-турки не смогут оказать реальной помощи из-за иранской войны, то с запада к польским границам постепенно приближаются шведы.

Воеводы были определены заранее — главнокомандующим назначался Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, а его “товарищем” Афанасий Михайлович Лыков. Впрочем, едва дошло до дела, тут же и накладка случилась. Снова дало о себе знать местничество. Лыков быть в подчинении у Черкасского не захотел. Подал челобитную, что ему быть в “товарищах” “невместно”, поскольку он служит уже 40 лет, и из них 30 назначался в полки первым воеводой. Царь осерчал, челобитную не принял, и по боярскому суду Лыкова “за бесчестье” Черкасского оштрафовали на огромную сумму в 1200 руб. Но и полководцев пришлось менять — действовать душа в душу они уже, конечно, не смогли бы. Воеводами назначили двух героев прошлой войны — Михаила Шеина и Дмитрия Пожарского. В июне был созван Земский Собор, выслушал доводы царя о “неправдах” поляков, принял решение о войне и санкционировал чрезвычайный налог на нее — сбор “пятой деньги”.

Но… союз с Османской империей, обернулся серьезным политическим и военным просчетом Филарета. Если, например, в 1629 г. на южных рубежах летом сосредотачивалось 12 тыс. воинов, то в 1632 г., готовя поход на поляков, на юге оставили заслон всего в 5 тыс. Что оказалось очень уж соблазнительным для крымского хана. Постаралась и польская дипломатия, завалив его и приближенных подарками. Султанская власть оставалась в этот период довольно слабой, и приказами Стамбула хан решил пренебречь. Вместо того, чтобы поддержать русских и ударить на Речь Посполитую, в июне двинул основные силы орды, более 20 тыс. всадников, на Русь. Массы татарской конницы вместе с примкнувшими к ним ногаями, азовскими, керченскими и очаковскими турками по Изюмскому и Муравскому шляхам вторглись в пограничные уезды.

Отряды детей боярских и казаков встретили неприятельские авангарды под Ливнами, в Савинской дубраве. В ходе сражения татар разгромили, они потеряли до тысячи человек. Но другие контингенты крымцев обошли русские заслоны и рассыпались загонами по 1–3 тыс., опустошая окрестности Курска, Белгорода, Орла. В начале августа 10 тыс. всадников подступили к Новосилю и атаковали его. Город отбился, однако Новосильский и Мценский уезды были разорены. После чего хан повернул назад в степи, угоняя вереницы баб и детей. Высланные против татар царские рати ударили на них, отбив часть полона.

Но набег сорвал сроки похода на запад. Одни части пришлось перенацеливать против степняков, другие задержать в Москве в ожидании развития событий. Время летней кампании было упущено. И лишь после ухода хана стало возможно вернуться к реализации прежних планов. Пожарский опять заболел “черной немочью” — его заменил окольничий Артемий Измайлов. Большой полк (21,5 тыс. чел.) сосредотачивался в Можайске. В его состав входили 4 полка “нового строя” под командованием Александра Лесли, Якова Шарло, Анца Фукса и Томаса Сандерсона, в значительной доле состоявшие из наемников. Сюда же стягивался “стенобойный наряд” — мощнейшая осадная артиллерия. 160 орудий — в том числе такие гиганты, как пищаль “Единорог” (весила 450 пудов, а ядро — 1 пуд 30 гривенок). Пудовыми ядрами стреляли и пищали “Пасынок”, “Волк” (каждая по 350 пудов), чуть поменьше были пушки “Кречет”, “Ахиллес”, “Грановитая”, “Галанска” (голландская), “Вепрь” — от 70 до 250 пудов весом (пуд — 16,4 кг).

Передовой полк Семена Прозоровского и Ивана Кондырева (4 тыс. бойцов) собирался во Ржеве, Сторожевой, Богдана Ногова (1600 чел.) — в Калуге. Резервы во главе с Федором Плещеевым размещались на Северщине, чтобы при необходимости можно было оказать помощь как основной армии, так и южным пограничным частям против татар. Воеводы получили подробнейший “наказ” о ведении войны. Предписывалось выслать к Дорогобужу и Белой “детей боярских и атаманов и казаков и татар резвых людей”, чтобы захватить эти крепости “изгоном”. Если же не получится, то силы на них не отвлекать, блокировать и выполнять главную задачу — овладеть Смоленском. Отвлекаться от этой задачи запрещалось. Даже если явится польское войско деблокировать город, Шеину предписывалось “укрепя обоз”, продолжать осаду, “быти и сидети безстрашно и надежно”, а если враги пойдут к Дорогобужу или Вязьме, то, не прерывая осады Смоленска, “идти за ними и над польскими и литовскими людьми промышляти на походе и на станах”.

Шеин пользовался абсолютной поддержкой Филарета и был уверен в успехе. А характер у полководца был жесткий и властный. И перед отправкой на войну его “занесло” — он произнес довольно высокомерную речь, похваляясь прежними заслугами, а о других боярах отзывался “с укоризною”, считая их ниже себя “службою и отечеством”. Дескать, когда он воевал, многие вообще “за печкой” сидели. Этими словами воевода нажил многих могущественных врагов.

Его части выступили в поход и 26 сентября достигли Вязьмы. Но тут-то и сказалась задержка, вызванная крымским набегом. Залили осенние дожди, сделав дороги непролазными. И о том, чтобы двигаться на Смоленск, а уж тем более подвезти туда тяжелую артиллерию и огромный обоз с боеприпасами нечего было и думать… И действия развернулись только отдельными отрядами. Хотя результаты были неплохими. Ратники князя Гагарина, высланные из Калуги, 12 октября взяли Серпейск. “Легкие отряды резвых людей” Федора Сухотина 18 октября овладели Дорогобужем. Передовой полк Семена Прозоровского осадил и захватил штурмом сильную крепость Белую. Русских поддержало восстаниями местное православное простонародье. Крестьянин Иван Балаш, составив войско из комарицких мужиков и казаков, осадил Мстиславль, затем Стародуб. При участии повстанцев царские войска взяли также Невель, Рославль, Почеп, Себеж, Трубчевск, Новгород Северский, а всего 23 города.

Но основные контингенты Шеина застряли в Вязьме и Дорогобуже. Продовольственные запасы, имевшиеся в войсках, быстро иссякли. И в конце ноября воевода доносил царю о бедственном положении. Сбор продовольствия в тылу шел плохо, подвозилось оно по бездорожью по 10–15 телег, “и того запасу на один день не становится, а пешие русские люди с голоду бегают, а немецкие люди с голоду заболели и помирают”. Филарет отреагировал сразу, для сбора денег на армию назначил Дмитрия Пожарского и чудовского архимандрита Левкия, а для заготовки и доставки “хлебных и мясных запасов” князя Ивана Барятинского и Ивана Огарева. И чрезвычайными усилиями правительственных комиссаров положение стало выправляться. А осень затянулась, двинуться на Смоленск войско смогло только 5 декабря. Гарнизон крепости насчитывал 4 тыс. чел. Правда, польское командование могло рассчитывать только на солдат и шляхту — горожане защищать стены отказывались, да и были ненадежны, им опасались давать оружие. Смоленский воевода Гонсевский, оставив за себя князя Соколинского, успел сбежать и вместе с литовским гетманом Радзивиллом стал собирать войска в Красном, в 40 км от Смоленска.

Русские полки принялись окружать крепость в начале января. Сюда же подошли на соединение части Прозоровского, Ногова. Общая численность армии достигла 26–27 тыс. Шеин как никто другой знал возможности смоленской твердыни. Понимал, что ее нахрапом не возьмешь, тем более что в его армии только половина была пехота, а половину составляла конница. К тому же войско пришло еще без артиллерии. Для ее транспортировки потребовалось 525 подвод, да еще обоз с боеприпасами, 4 тыс. пудов “зелья” (пороха) и 7 тыс. пудов свинца — и все эти обозы тащились где-то далеко в тылах. И пока ждали пушки, командующий начал обкладывать город. Свой стан он разбил в 5 верстах восточнее Смоленска.

Ближе к городу ставили укрепленные лагеря и острожки, перекрыв ими все дороги. Брать крепость воевода решил с восточной и южной сторон, тут встали солдатские полки, начали рыть траншеи к стенам, строили туры для батарей. Конные разъезды контролировали окрестности и вели разведку. От перебежчиков узнали, что продовольствие в городе есть, но нет фуража и начался падеж лошадей, нет дров, вода в колодцах плохая, от нее болеют. А выходить за водой Соколинский не разрешает, опасаясь измены. Он повесил несколько человек, заподозренных в попытках перебежать, засыпал все ворота, кроме Малаховских и Днепровских — ключи от которых хранит у себя.

Гонсевскому и Радзивиллу удалось собрать лишь 9 тыс. бойцов. Но они вели себя очень активно. Посылали письма осажденным, пытались запугать русских, распуская слухи, что у них 16 тыс., и что на выручку крепости уже идет большое войско. Старались мешать осадным работам, совершали нападения. В ночь на 26 февраля 1633 г., пока кольцо было неплотным, трехтысячный польский отряд внезапно ударил с севера, через Покровскую гору. Нападение отбили, 300 чел. взяли в плен, но противник сумел провести в Смоленск подкрепление, 900 казаков и пехотинцев. После этого охрану Покровской горы усилили, разместив на ней острожки с гарнизоном.

В марте наконец-то прибыла артиллерия. Батареи для нее были уже готовы и, установив орудия, 15 марта Шеин начал бомбардировку. Сперва пристреливались, а с 4 апреля орудия загрохотали непрерывно. Находившийся в городе иезуит Велевицкий писал: “А какова была осада Смоленска русскими, можно было ведать из следующего: крепость Смоленск была окружена 16 сильными укреплениями и четырьмя по правилам военного искусства расположенными лагерями, так, что осада Смоленска превосходила даже осаду Бремена и Утрехта по мнению людей, бывавших как при первых двух осадах, так и при осаде Смоленска”. Были дни, когда на крепость обрушивалось до 3,5 тыс ядер и бомб. За неделю бомбардировки были разбиты 3 башни, возникли проломы в стенах. Одновременно велся подкоп для закладки мины. Но… грянула весенняя распутица, прервав подвоз пороха. И 10 апреля орудия замолчали, штурм пришлось отложить.

31. РИШЕЛЬЕ ПРОТИВ ФИЛАРЕТА

Любопытно отметить, что между столь заметными политическими фигурами, как патриарх Филарет и кардинал Ришелье, обнаруживается много общего. Тот и другой готовились к военной карьере, но стали священнослужителями (хотя и по разным причинам). Оба были весьма гибкими политиками, подстраиваясь к разным партиям, как Филарет в Смуту и Ришелье при Марии Медичи, но оставались при этом искренними патриотами. Оба стали высшими церковными иерархами своих государств и фактическими правителями при слабых монархах. Оба были блестящими дипломатами. Оба умели ценить друзей и были крутыми по отношению к противникам. Один спас от развала Францию, другой — Россию.

Хотя, конечно, при всех сходных чертах людьми они оставались совершенно разными и действовать им довелось в различных условиях. Патриарх опирался на поддержку “всей земли”, а кардиналу пришлось идти по сути наперекор “всей земле”, преодолевая постоянное сопротивление оппозиции. Как писал в своих мемуарах д`Артаньян (не книжный, а настоящий): “Месье кардинал де Ришелье был наверняка одним из самых великих людей, когда-либо существовавших не только во Франции, но и во всей Европе… Принцы крови терпеть его не могли, потому что он испытывал к ним не больше почтения, чем ко всем остальным… Высшая знать, чьим врагом от всегда себя объявлял, питала те же самые чувства к его высокопреосвященству. Наконец, парламенты были равным образом им раздражены, потому что он преуменьшил их власть”.

Филарету с серьезной оппозицией бороться не пришлось, кто осмелился бы встать поперек царскому отцу? При французском беспределе дворянской и парламентской анархии ситуация была иной и зашкаливала порой до абсурда — например, в войну парламент Бургундии отказался возместить часть расходов короля на оборону самой Бургундии. Кардинал вполне справедливо видел спасение страны в централизации власти. Он добился принятия “кодекса Мишо”, ограничившего права парламентов подавать возражения на королевские законопроекты. Для расправы с противниками он не стеснялся подтасовывать состав судей или обходиться без суда. Ришелье вообще рекомендовал “начинать с применения закона, а потом уже искать доказательства вины”. В 1632 г. была учреждена особая судебная палата “Chambre le l`Arsenal”. Когда Парижский парламент отказался ее зарегистрировать, король сам явился на заседание и пригрозил: “Вы здесь только для того, чтобы рассудить истца и ответчика, и я не дам вам зазнаться; если вы будуту продолжать свои козни, я быстро подстригу вам коготки”. Аресты и высылки парламентариев имели место неоднократно, а позже был издан указ, напрямую запрещавший парламентам вмешиваться в государственные и административные дела. Должности неугодных парламентариев насильственно выкупались и продавались верным людям. Разгонялись некоторые провинциальные представительные собрания (впрочем, иногда им продавали обратно отнятые привилегии — Дижону за 1,6 млн, Провансу за 375 тыс.).

Если Филарет значительно расширил владения патриарха, то и Ришелье материальных выгод не упускал. С той разницей, что патриаршие волости все же оставались достоянием Церкви, а кардинал активно пополнял личный карман. Он говорил: “Деньги — это власть”. Кроме оклада премьера (40 тыс. ливров в год) прибрал к рукам добрый десяток губернаторств (Гавр, Гарфлер, Монвилье, Понт-де-л Арш, Гонфлер, Бруаж, Олерон, Ре, Ла-Рошель, Нант, Бретань, родным отдал Брест, Кале). Имел ренту в налогах, получал огромные прибыли от должности начальника и главного интенданта навигации и торговли (ему шли портовые сборы, доля от конфискации судов, от кораблекрушений). Как писал Берджен: “Текущие вопросы управления он оставлял тем, кто был нанят для этой цели, но решения, которые определяли его состояние, он принимал сам”. И в итоге сколотил крупнейшее состояние в истории Франции (42 млн.). Брат Ришелье стал кардиналом, племянница герцогиней, кузен маршалом Франции, не была забыта и бесчисленная дальняя родня.

Как уже отмечалось, патрарх Филарет уделял огромное внимание просвещению, книгопечатанию, создавал первые в стране постоянные учебные заведения, его правление характеризовалось значительным подъемом русской культуры. Знакомая нам французская культура тоже стала формироваться в это время, при Ришелье. Хотя во многом независимо от него. Например, моду на “утонченность” и образованность начала вводить в частном порядке маркиза Рамбуйе — выросшая в Италии в семье французского посла и матери-итальянки и в 12 лет выданная замуж, она нашла французские нравы чересчур грубыми. И организовала “Голубую комнату”, где собирала писателей, поэтов. Развивалась и литература, правда, в иных направлениях, нежели российская. Так, огромным успехом пользовался роман д`Юрфе “Астрея” описывавший перипетии любви пастушка Селадона и пастушки Астреи. Автор ухитрился высосать из пальца 10 томов объемом 5000 страниц, и из-за его смерти произведение осталось незаконченным. В общем, было положено начало “сериалам” дамских романов, доныне переполняющим книжные лотки.

Сам Ришелье сторонником просвещения отнюдь не был. Наоборот, полагал, что гуманитарное образование безусловно вредно для людей, занимающихся земледелием, ремеслом, торговлей, а к наукам можно допускать лишь немногих избранных. Поэтому количество учебных заведений при нем сократилось. Но на литературу и искусства он смотрел с “прикладной” точки зрения, считая, что их полезно использовать под контролем государства для политических целей. Объявил себя их покровителем, собрал группу благонамеренных писателей, поэтов, историков — Шаплена, дю Шастле, Буаробера, Малерба, Сирмона, Дюплекса, и в 1630 г. создал Французскую Академию. Для прославления власть предержащих, повышения престижа Франции, написания заказных произведений и памфлетов на противников кардинала. Зато инакомыслящие авторы преследовались. Многие отправились за решетки, кое-кто и жизни лишился. Драматург Корнель претерпел гонения даже не за инакомыслие, а лишь за отклонение от заданной линии — правда, быстро “исправился” и стал писать то, что требуется.

Как и Филарет, Ришелье создал в своей стране первую газету. Хотя функции они выполняли разные. На Руси проблем пропаганды и формирования общественного мнения не стояло, этим занимались единая церковная организация и земские структуры, поэтому “Куранты” в 1 экз. выполняли сугубо информационную задачу для двора и правительства. Во Франции ситуация была иной. Прообразом прессы здесь послужили те же памфлеты и разные частные альманахи, издававшиеся от случая к случаю и сваливавшие в одну кучу гороскопы, рецепты лекарей, дни поминовения святых. А Ришелье догадался использовать печать в пропагандистских целях. Под редакцией его верного о. Жозефа с 1624 г. стала выходить еженедельная “Nouvelles ordinaires”, а в 1631 г. вышла первая в Европе ежедневная “Газетт ле Франс”, получившая от государства монопольное право на публикацию новостей. Естественно, в официозном духе. Тираж составлял 1,5 — 1,8 тыс. экз., стоила она 4 су (отнюдь не для простонародья). Причем многие материалы правил или писал сам кардинал.

Для пропаганды использовался и театр, под правительственной эгидой возникли 3 постоянных труппы актеров, ставивших “пышные и эффектные комедии”, дополняемые аллегориями, прославляющими те или иные достижения властей. Аналогичным прославлением занималось изобразительное искусство. Портреты, статуи, бюсты короля, кардинала и других высших лиц французской иерархии плодились в огромных количествах. Они делались по заранее заданным штампам, без признаков возраста, болезней и т. п. — сугубо “парадные”. И надо заметить, что Ришелье страдал чрезвычайным тшеславием. Собственные изображения (как и изображения Людовика) он заказывал постоянно. Даже на статуе Геркулеса, сделанной по его заказу, велел выбить надпись “Арман Ришелье, почитатель Геркулеса”.

Самого себя он считал талантливым литератором, писал стихи и пьесы — точнее, бросал идеи, а дописывали профессионалы. И хотя пьесы получались плохонькими, шли они неизменно с триумфом (попробуй-ка не поаплодируй!) А к лести и подхалимам кардинал был откровенно неравнодушен. Однажды герцог де Граммон застал его, занимающегося гимнастикой. Герцог сразу сориентировался, снял кафтан и стал бегать с ним взапуски. Ришелье это понравилось, и де Граммон быстро сделал карьеру. За Филаретом страсти к подхалимажу как-то не отмечалось. Очевидно, даже напротив — до нас не дошло ни одного документа, нацеленного на его восхваление и превознесение его заслуг.

Оба европейских политика старались, насколько это возможно, оттянуть непосредственное участие своих держав в Тридцатилетней войне. И хотя как Россия, так и Франция относились к одному, антигабсбургскому, лагерю, их интересы в значительной мере оказались противоположными. И при розыгрыше “шведской карты” сперва одержал верх Филарет. Ришелье оттолкнул Густава Адольфа от своих границ, а патриарх притягивал поближе. При этом русские не задирали нос, не ограничивали партнера ролью платной марионетки, а выражали готовность к честному и равноправному союзу.

Зиму 1631-32 гг шведский король провел в Майнце. А когда баварцы изгнали его отряд, захвативший Бамберг, выступил на них. Имперская армия Тилли попыталась остановить его у переправы через р. Лех. Но шведы форсировали реку и разгромили имперцев, в битве погиб и сам Тилли. После чего Густав Адольф взял Мюнхен. Максимилиан Баварский со своими частями укрылся в крепостях. Шведы предприняли несколько попыток овладеть Ингольштадтом и лишь понесли большие потери. Тогда король прекратил штурмы и принялся разорять мелкие городки и деревни — с одной стороны, запасая провиант, а с другой, стараясь таким образом принудить Максимилиана к капитуляции. Баварские крестьяне, разбегаясь в леса и горы, начали партизанскую войну, часто под руководством католических священников. Шведы отвечали репрессиями, уничтожая всех, попавшихся под руку — расстреливали, рубили, вешали.

Император Фердинанд пребывал в панике. Понимал, что за Баварией может прийти черед его собственной Австрии. И в апреле снова призвал из отставки Валленштайна, вручив ему пост верховного главнокомандующего. Собрав войско, тот выступил в июне. Но в опустошенную Баварию не пошел. Рассчитал, что лучший способ заставить шведов покинуть это герцогство — ударить на союзную им Саксонию (что заодно сулило богатую добычу). Поэтому Валленштайн отписал Максимилиану Баварскому, чтобы он не ждал помощи извне, а сам двигался на соединение с имперцами. Герцогу это не понравилось, но делать было нечего. Он вывел полки из крепостей и устремился прочь из собственных владений.

Густав Адольф часть сил разослал по Германии, под рукой у него оставалось 18 тыс. солдат. Узнав, что баварцы уходят, он бросился в погоню. Но опоздал — у г. Хеб (Эгер) на границе Чехии и Саксонии Максимилиан соединился с Валленштайном, принявшим общее командование, и против шведов оказалась армия в 45 тыс. Теперь уже имперцы перешли в наступление, а Густав Адольф отходил, разослав гонцов к командирам своих отрядов и германским союзникам, чтобы спешили на помощь. Остановился он возле Нюрнберга, решив тут обороняться и ждать подмоги. А Валленштайн, двигаясь следом, обнаружил, что шведы выбрали для лагеря очень удобное место и солидно укрепились. И предпочел осадить их, отрезать от источников продовольствия и взять измором.

Но трудности со снабжением точно так же ударили и по имперской армии. Потому что окрестные края были уже разграблены дочиста. Лето было дождливым, раскисшие дороги мешали подвозить продукты, а шведы делали вылазки, отбивая обозы и гурты скота. В итоге оба войска очутились в бедственном положении — голодали, жрали всякую гадость, рвали с деревьев недозрелые фрукты, выкапывали овощи. И дизентерия стала косить ту и другую армию похлеще пуль и ядер. Союзники короля откликнулись не все — Бранденбург и Саксония продолжали вести двойную игру. Но подошел шведский корпус Горна и оплаченный французами кондотьер Бернгардт Саксен-Веймарский. Имперцы потеряли численное преимущество, и 24 августа Густав Адольф дал сражение.

Однако и Валленштайн успел хорошо укрепиться. И уже перенял шведскую тактику — строил пехоту длинными линиями шеренг, придал полкам легкую артиллерию, а коннице — стрелков. Шведский король сперва бросал в бой немецкие полки, составленные из всякой швали, потерять которые было не жалко. Потом пустил отборные части из финнов, лифляндцев и шведов. Яростные атаки продолжались 10 часов, оба полководца были в гуще боя, под Валленштайном погибла лошадь, а Густаву Адольфу пуля оторвала подошву сапога. Поле загромождали тысячи убитых, но овладеть имперскими позициями не удавалось. С огромными потерями Бернгардт Саксен-Веймарский захватил господствующую высоту. Но из-за недавних ливней все заплыло грязью, и втащить туда орудия, чтобы обстреливать вражеское расположение, не сумели.

Измученные армии разошлись по своим лагерям. Густав Адольф прикинул, что и неприятель, понеся немалый урон, не сможет его преследовать. Шведы внезапно снялись с места и начали уходить вглубь Германии. Да только и Валленштайн был талантливым военачальником. Гнаться за королем он действительно не стал. А вместо этого реализовал свой прежний план, вторгся в Саксонию. Решив вывести ее из игры и отрезать шведов от Балтики. Или притянуть их к себе. Его расчет оказался верным. Король-воин счел, что обязан выручить союзников. На всякий случай написал прощальное письмо жене, поручил канцлеру Оксеншерне заботу о дочери Христине и повернул в Саксонию. Численное превосходство снова было у Валленштайна. Но обе стороны помнили кошмар под Нюрнбергом и начинать битву не решались. Остановились напротив друг друга, наращивали укрепления и выжидали, чтобы противник атаковал первым. Это стояние затянулось на два месяца…

А в Испании в это время Оливарес решил перенять премы Ришелье и тоже повел борьбу против Франции чужими руками, прислав Марии Медичи генерала де Кордову и 600 тыс. ливров. Вдобавок она заложила свои драгоценности, Гастон Орлеанский набирал в Брюсселе армию. Внутри Франции опять царили “смутные” настроения. Из-за усиленного выкачивания налогов происходили бунты и волнения в Гиени, Пуату, Провансе, Бургундии. В Лангедоке восстание возглавил губернатор — герцог Монморанси, оскорбленный тем, что ему не дали должность коннетабля. Планировалось, что Гастон поднимет против короля всю Францию, Карл IV Лотарингский нанесет вспомогательный удар на Шампань. А заговорщики в Кале сдадут город, и туда войдет испанский флот.

Ришелье через шпионов о проектах узнал и сумел их расстроить. Часть лотарингских крепостей находилась под французским контролем, туда направили дополнительные контингенты. А должность губернатора Кале выкупили и передали надежному человеку, испанский удар сорвался. В августе Гастон все же вторгся во Францию. Но, как писали, в его войске собрались “воры и отбросы испанской армии”. Да и союз с Мадридом многих отпугнул от принца. На сторону короля переметнулись Ним, Бокер, Монпелье. Гастона отказались поддержать Бургундия и Шароле, города закрывали перед ним ворота. А с его союзником Карлом IV разобрались всего за неделю. С армией, сосредоточенной у него под боком, Людовик и Ришелье подступили к Нанси, столице Лотарингии, и герцог капитулировал.

После чего высвободившуюся армию быстро перебросили на юг. Туда же двигался Гастон — Монморанси в Лангедоке арестовал королевских уполномоченных и выступил ему навстречу. 1 сентября в кровопролитном сражении под Кастельнодари их разгромили. Гастон струсил и пошел на мировую. Как обычно, заложил всех сообщников и получил прощение. Но Монморанси, взятый раненым в плен, так легко не отделался. Теоретически его должны были судить пэры в Парижском парламенте, но Ришелье закон нарушил, подобрал нужных судей в Тулузе, и герцог был обезглавлен. Аресты, казни, конфискации обрушились и на остальных участников заговора — что произвело во Франции колоссальное впечатление. И знать наконец-то стала задумываться о дисциплине. Но Гастон перепугался, что на следствии открылся его тайный брак с лотарингской принцессой, и снова удрал во Фландрию.

В Германии поединок нервов двух армий длился до глубокой осени. Шведы были более привычными к холодам, умели зимовать в лагерных условиях, имперские наемники — нет. И стали разбегаться. Валленштайн обеспокоился, что войско тает, и решил увести оставшихся 14 тыс. солдат на зимние квартиры. У Густава Адольфа было 16 тыс. Узнав, что противник выступил из укрепленного лагеря, он обрадовался: “Я начинаю думать, что Господь отдал врагов в мои руки”. Бросился следом и догнал 16 ноября 1632 г. возле Люцена. Хотел напасть с ходу, но утренний туман задержал атаку, Валленштайн успел построить полки к бою и соединиться с направленными к нему подкреплениями.

Едва развиднелось, трубачи заиграли воинственный лютеранский гимн “Господь наш щит”, и шведы нанесли удар, отбросив имперских мушкетеров, прикрывавших дорогу. На правом фланге сам король повел в атаку финляндских кирасир, расшвыряв польскую и хорватскую конницу. Но в центре Валленштайн организовал контратаку, отразив шведов. Густав Адольф поехал туда, чтобы лично руководить боем. Он был близоруким, и желая лучше понять обстановку, слишком близко подъехал к противнику. И попал под град пуль, ранивших и его, и коня, который взвился на дыбы и сбросил короля. Налетела имперская кавалерия, в рубке свиту Густава Адольфа перебили и оттеснили, а его самого прикончили саблями и из пистолетов, не зная, кто это такой.

Командование шведами принял Бернгардт Саксен-Веймарский. Призвал отомстить за любимого короля. Атака была бешеной, полки в едином порыве опрокинули неприятеля по всему фронту, а на батареях у имперцев взорвались боеприпасы. Они обратились в бегство. Но к Валленштайну спешили новые подкрепления, корпус фельдмаршала Паппенгайма. Это был безудержный забияка и дуэлянт, получивший в разные времена более 100 ран, люди удивлялись, что он дожил до 38 лет. Поняв, что опаздывает к битве, он приказал корпусу идти следом и помчался вперед с конным отрядом. Врубился в самую мешанину и был ранен очередной раз, смертельно. Успел узнать, что Густав Адольф погиб, и умер со словами: “Я счастлив”. Но шведов самоубийственная атака Паппенгайма задержала. Валленштайн успел остановить и привести в порядок бегущих. И еще раз отбросить врага на исходные рубежи.

Однако Бернгардт понимал, что отступить в такой ситуации — значит быть добитыми. Свел по два батальона в один и вечером снова атаковал — сражение уже шло прямо на массах трупов, устилающих равнину. И прервала его лишь ночь. Валленштайн подсчитал свои потери, узнал, что к шведам идет еще 6 тыс. подмоги, снялся и увел остатки солдат в Чехию. Преследовать его Бернгардт не смог. Тем не менее обе стороны объявили себя победителями. Одни — поскольку поле боя осталось за ними, другие — поскольку убили шведского короля.

Гибель Густава II Адольфа вызвала серьезные политические перемены. Его вдова, Мария Элеонора Бранденбургская, ограниченная и сумасбродная особа, немало отравлявшая жизнь мужа (возможно, это было одной из причин его постоянного стремления куда-нибудь на войну, подальше от дворца) тут же уехала из Стокгольма в родной Бранденбург, искать поклонников и крутить романы. А малолетнюю наследницу Христину бросила на попечение дальних родственников. Фактическим правителем страны стал канцлер Оксеншерна.

В выигрыше оказалась Франция. Теперь-то Ришелье переиграл Филарета. Кардиналу вовсе не улыбалось, чтобы шведы ушли громить Польшу. В Варшаве он держал своих агентов, подкармливал профранцузскую партию и надеялся перетянуть Речь Посполитую под свое влияние так же, как германскую Католическую лигу. А шведские войска, по замыслам Ришелье, должны были остаться в Германии, продолжая ее дестабилизировать. Начались переговоры с Оксеншерной, и были поставлены условия — субсидии будут выплачиваться лишь при выполнении французских требований. Канцлер оказался более покладистым, чем покойный король. Он и сам был настроен антироссийски, являлся противником союза с царем — полагая, что победа над поляками усилит Москву. А главную возможность приобретений для Швеции видел в Германии. Поэтому он отказался от договоренностей Густава Адольфа о совместных действиях с Россией, и в апреле 1633 г. при посредничестве Франции был заключен договор о создании Гайльброннской лиги из Швеции и немецких протестантских княжеств.

И проекты Ришелье стали осуществляться. Шведские отряды разошлись по Германии, вторглись в Эльзас. Мелкие немецкие владетели метнулись под крыло французов. Трирский архиепископ, Базельский епископ, герцог Вюртембергский, граф Ганау, города Хагенау и Саверн признали протекторат Людовика и разрешили разместить у себя французские гарнизоны. А раскрывшийся тайный брак Гастона Орлеанского и Маргариты Водемон кардинал объявил нарушением прежних договоров со стороны Лотарингии. Опять двинул армию на Нанси, и Карл IV отрекся от престола, превратился в простого кондотьера и ушел с полком на службу к императору. Отрекся он в пользу брата, Николя Франсуа. Но тот под надзором французов чувствовал себя слишком неуютно, опасаясь за жизнь. И сбежал в Италию. Фактически Лотарингия и большая часть Эльзаса оказались аннексированными Людовиком.

Исчезла и угроза смуты. У Марии Медичи и Гастона денег не было, оба влезли в долги. Мария торговалась с Валленштайном, обещая за помощь Мец, Туль и Верден, но тот считал, что плата слишком мала. А потом барона де Курменена, который вел эти переговоры, шпионы кардинала похитили. Увезли во Францию и казнили. Мария перенацелилась на то, чтобы уничтожить лично Ришелье. Трижды засылала наемных убийц, но все попытки кончились провалом. И королева-мать, похоже, совсем сбрендила. Обращалась к колдунам, чтобы навести на кардинала порчу. Поручила агентам выкрасть и доставить в Брюссель племянницу и пассию Ришелье г-жу Комбале. Чтобы сделать заложницей и заставить его уйти с поста — или отыграться на ней, замучив какими-нибудь изощренными пытками. И опять не выгорело.

Наконец, Мария окончательно подорвала свою репутацию — заподозрив измену, приказала казнить капитана своей гвардии барона де Гепреза (у этой дуры тоже была своя гвардия из 20 дворян). Тут уж возмутилось правительство Фландрии — на чужой территории распоряжаться жизнями людей было не совсем этично. А Ришелье, сменив кнут на пряник, объявил амнистию раскаявшимся эмигрантам, окружение Марии стало таять. Затем перекупили Гастона. Он вдруг объявил соратникам, что из патриотизма не может выступать против родины в союзе с испанцами, и удрал во Францию, оставив с носом многочисленных кредиторов.

А Валленштайну после битвы при Люцене пришлось заново формировать и обучать армию, чем он и занимался весь 1633 г. Он теперь осторожничал, предпринимая против шведов лишь отдельные диверсии. И, вопреки приказам императора, не шел разорять Саксонию, разумно рассчитав, что ее колеблющегося герцога можно переманить на свою сторону. Что дало Ришелье возможность устранить эту опасную для его планов фигуру. Не без участия французов князья Католической лиги, враги Валленштайна, провернули интригу, убедив императора, что подобное поведение полководца и отсутствие видимых успехов доказывают его измену. В феврале 1634 г. Фердинанд отстранил его от командования. И послал отряд наемных убийц. Которые ворвались в замок Эгер, вырезали всю прислугу и приближенных и прикончили Валленштайна в его спальне.

Продолжение следует

Пётр Толстой: нам плевать на Макрона. Убьём…

Французы в шоке, таким жёстким журналисты его ещё не видели. Впрочем, им не привыкать, в том числе и к реакции своих зрителей. Из раза в раз приглашать в эфир ведущего канала BFMTV и бр...

Почему Собчак пропала с радаров
  • pretty
  • Вчера 08:29
  • В топе

КВАДРАТУРА   КРУГАЛистаю ленту новостей и думаю: «Чего-то не хватает, что-то в стране изменилось. А что?». И вдруг понял: нет Собчак. Пропала. Еще буквально пару месяцев назад ее фамилия обя...

Конашенок попытался улететь в Армению, но был задержан в аэропорту Пулково, а позже, заикаясь от страха, записал видео, где принёс свои «глубочайшие извинения»

Сегодня и вчера стримеры наперебой извиняются за свои слова в прямом эфире, сказанные сразу после теракта. Одна женщина из Липецкой области в эфире говорила, что в Москве убили всего 113 человек, а на...