Грешен, люблю русский декаданс, а начну, с самого безумного и неоднозначного поэта Серебряного века...
Константин Дмитриевич Бальмонт родился 3 июня 1867 года в деревне Гумнищи Шуйского уезда Владимирской губернии в семье потомственного дворянина Дмитрия Константиновича Бальмонта.
В «Списке населенных мест Владимирской губернии по сведениям 1859 года», изданном в Санкт-Петербурге в 1863 году, значится: «Шуйский уезд, деревня Гумнищи, казенная, при колодцах, 15 верст от уездного города, 15 верст от становой квартиры. Число дворов – 5, мужчин -15, женщин – 10. Находится на Ярославском торговом тракте от границы Нерехотского уезда к Юрьевецкому по правую сторону этого тракта».
Деревня Гумнищи здесь значится казенной, то есть ее жители не были крепостными людьми и семья Бальмонтов ими не владела. Но в формулярном списке Д.К. Бальмонта за 1905 год, сказано, что у него есть родовое имение в Шуйском уезде, а также и благоприобретенное, то есть купленное.
У жены Д.К. Бальмонта родовых имений не было, но в городе Шуе ею куплен дом, оцененный в пять тысяч рублей. Дом был двухэтажный, полуподвальный, кирпичный, не оштукатуренный, с пятью окнами, но фасаду. Перед домом росли пять сосен, средняя — тоненькая. В верхнем этаже жила Вера Николаевна, на антресолях — дети, в полуподвальном этаже — прислуга. Дом находился на Малой Соборной улице, выглядел мрачным, куплен был в начале 1880-х годов у Порфирия Кучина, который впоследствии стал фабрикантом, владельцем фабрики в с. Колобове Ковровского уезда.
По воспоминаниям Е. Андреевой-Бальмонт, «…прадед отца поэта был сержантом в одном из кавалерийских лейб-гвардейских полков императрицы Екатерины II Баламут… Этот документ на пергаменте и с печатями хранился у нас. На Украине есть до сих пор и довольно распространена фамилия Баламут. Прадед поэта Иван Андреевич Баламут был херсонским помещиком… Как фамилия Баламут перешла в Бальмонт — мне не удалось установить»
В документах Владимирского губернского земства сохранились «Опись и оценка крахмального заведения Бальмонта» за 1886 год. Оно находилось в деревне Гумнищи, занимало. 80 сажен земли. Там стояли: помещения для сушки и приготовления крахмала, баня, амбар для пшеницы. В них имелось оборудование — ширмы деревянные для раздавливания пшеницы, ящики деревянные и чаны для отжимки крахмала, кадушки для промывания пшеницы, чаны для воды, насосы деревянные ручные, печи и ящики для пережигания крахмала. Все это оборудование оценивалось в 336 рублей, а строения в 1363 рубля. Завод перерабатывал в год 3 тысячи пудов пшеницы на 3 тысячи рублей и сжигал 60 сажен дров. Там работали четверо мужчин по шесть часов в день, зарабатывая в год: мастер — 250 рублей, рабочие от 80 до 96 рублей. Кормил их владелец. Сырье (пшеницу) привозили из Шуи и Нижнего Новгорода, а продавали товар в Иваново и Кохму. Ежегодно расходовалось на ремонт от 200 до 300 рублей. Очевидно, Дмитрий Константинович не преуспевал в этом предпринимательском деле. Завод год от года ветшал, но, по-видимому, все еще приносил небольшой доход. Поэтому хозяин и не отказывался от него. Впрок шёл и малый доход, семья была большая. В формулярном списке 1905 года сказано, что Дмитрий Константинович был женат на дочери действительного статского советника Николая Семёновича Лебедева Вере Николаевне. К 1905 году у них было шестеро детей: Аркадий (родился в 1866 году), Константин (1867), Александр (1869), Владимир (1873), Михаил (1877), Дмитрий (1879). Дочь Дмитрия, последнего в этом списке, Вера Дмитриевна Бальмонт – известная советская актриса, была составителем избранных произведений поэта, скончалась в 1981 году.
В книгу дворянских родов владимирской губернии, в 2-ю её часть, Бальмонты были внесены в 1835 году. Родоначальник – Константин Иванович, штабс-капитан (дед поэта), и его дети – Дмитрий (отец поэта), Александра и Екатерина. Жена Константина Ивановича (бабушка поэта) была внесена в родословную книгу в 1850 году.
В документах Владимирского областного государственного архива сохранился формулярный список (т.е., личное дело) о службе отца поэта. Судя по этому документу, Дмитрий Константинович был человеком уважаемым, служил он честно и долго. На момент составления формулярного списка (11 мая 1905 года) ему было уже 69 лет, а он всё ещё служил. Чин к тому времени у него был генеральский – статский советник, а начинал Дмитрий Константинович службу писцом первого разряда в Покровском уездном суде в сентябре 1854 года.
13 октября 1881 года Шуйское уездное земское собрание избрало Дмитрия Константиновича председателем уездной земской управы и почётным мировым судьёй Шуйской судебной округи. Бальмонта избрали сроком на три года, а затем переизбирали еще семь раз.
В 1929 году в эмиграции Константин Дмитриевич опубликовал книгу «В развёрнутой дали. Поэма о России». В неё поэт поместил стихотворения «Отец», «Мать», «Я».
О мой единственный, в лесных возросших чащах
До белой старости, всех дней испив фиал,
Средь проклинающих, среди всегда кричащих,
Ни на кого лишь ты ни разу не кричал!
Воспоминания, как зерна светлых чёток,
Перебираю я, сдвигая к кругу круг,
И знаю, что всегда ты божески был кроток,
Как тишь твоих полей, как твой зелёный луг…
И я горю сейчас тоской неутомимой,
Как брошенный моряк тоской по кораблю,
Что не успел я в днях, единственный, любимый,
Сказать тебе, отец, как я тебя люблю.
В том же 1929 году Константин Бальмонт написал статью — воспоминание «На заре» о начале своей поэтической и литературной деятельности. В ней есть романтические строки, которые звучат, как искреннее признание в любви той земле, на которой он родился. «Мои первые шаги, вы были шагами по садовым дорожкам, среди бесчисленных цветущих трав, кустов и деревьев. Мои первые шаги первыми весенними песнями птиц были окружены, первыми перебегами теплого ветра по белому царству цветущих яблонь и вишень, первыми волшебными зарницами постигания, что зори подобны неведомому Морю и высокое солнце владеет всем… Это было в родной моей усадьбе Гумнищи, Шуйского уезда, Владимирской губернии, в лесном уголке, который до последних дней жизни буду вспоминать, как райское, ничем не нарушенное радование жизнью».
Мать Константина Дмитриевича Бальмонта происходила из древнего татарского княжеского рода. «Родоначальником был князь Белый лебедь Золотой Орды. Быть может, этим отчасти можно объяснить необузданность и страстность, которые всегда отличали мою мать и которые я от неё унаследовал, также как и весь свой душевный строй», — писал поэт в 1903 году. Он не просто любил свою мать, он её боготворил.
Птицебыстрая, как я,
И еще быстрее.
В ней был вспенный звон ручья
И всегда затея.
Чуть ушла в рассветный сад,
С нею я, ребенок,
Вот уж в дом пришла назад,
Целый дом ей звонок.
Утром, чуть в лучах светло
Мне еще так спится,
А она, вскочив в седло,
На коне умчится.
Это строки из большого стихотворения «Мать». В нём. Бальмонт вспоминает ее как «лучистый сон», который снится лишь однажды. Он помнил всю жизнь те ландыши, которые привозила она домой и дарила ему, возвращаясь с ранних утренних прогулок на коне. Потом они пили душистый чай. В саду жужжали на сирени пчелы, а в доме слышался «милый смех» матери или звуки фортепьяно. Мать научила его понимать музыку Баха, Бетховена, Шумана, Шопена, Моцарта, Глюка, Глинки. Она же пробудила в нем интерес к поэзии. Этот интерес был в семье матери наследственным. Её отец, военный генерал, и все сестры писали стихи. Но не печатали их. Брат деда, Петр Семёнович Лебедев, был редактором «Русского Инвалида» и переводчиком «Небожественной комедии» Красинского. Его дочь Лидия Лебедева была поэтессой. Но мать Константина Бальмонта сама стихов не писала, хотя хорошую поэзию чувствовала сердцем. Первые свои стихи Бальмонт написал в десять лет, но… Вера Николаевна встретила их холодно. Мальчик верил ей больше всех на свете. Он понял, что стихи его плохие и больше их не писал до шестнадцати лет. И вот однажды, когда он вместе с матерью ярким солнечным днем ехал по лесу, они «опять возникли». «Стихи плясали в моей душе, как стеклокрылые стрекозы коромысла и я сразу мысленно написал с десяток стихотворений и читал их вслух моей матери, которая ехала на тройке вместе со мной и которая на этот раз смотрела па меня после каждого стихотворения восхищенными, такими милыми глазами. Из всех людей моя мать, высокообразованная, умная и редкостная женщина, оказала на меня в моей поэтической жизни наиболее глубокое влияние», — вспоминал поэт.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
И выси гор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть море
И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре.
Я властелин.
Я победил холодное забвенье,
Создав мечту мою.
Я каждый миг исполнен откровенья,
Всегда пою.
Мою мечту страданья пробудили,
Но я любим за то.
Кто равен мне в моей певучей силе?
Никто, никто.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,
А если день погас,
Я буду петь... Я буду петь о Солнце
В предсмертный час!
Итак, первые стихи Константина Бальмонта родились на его родине, среди полей и лесов, рядом с родным и любимым человеком – матерью.
Читать будущий поэт научился самостоятельно в пять лет, подсматривая за матерью, которая обучала грамоте старшего брата. Растроганный отец подарил Константину по этому случаю первую книжку, «что-то о дикарях-океанийцах». Мать познакомила сына с образцами лучшей поэзии. «Первые поэты, которых я читал, были народные песни, Никитин, Кольцов, Некрасов и Пушкин. Из всех стихов в мире я больше всего люблю „Горные вершины“ Лермонтова (не Гёте, Лермонтова)», — писал позже поэт. Вместе с тем, — «…Моими лучшими учителями в поэзии были — усадьба, сад, ручьи, болотные озерки, шелест листвы, бабочки, птицы и зори», — вспоминал он в 1910-х годах. «Красивое малое царство уюта и тишины», — так писал он позже о деревушке с десятком изб, при которой находилась скромная усадьба — старый дом, окруженный тенистым садом. Гумнищи и родной край, где прошли первые десять лет его жизни, поэт вспоминал всю свою жизнь и всегда описывал с огромной любовью.
Когда пришло время отдавать старших детей в школу, семья переехала в Шую. Переезд в город не означал отрыва от природы: дом Бальмонтов, окружённый обширным садом, стоял на живописном берегу реки Тезы; отец, любитель охоты, часто выезжал в Гумнищи, и Константин сопровождал его чаще других.
В 1876 году Бальмонт поступил в подготовительный класс Шуйской гимназии, которую позже называл «гнездом декадентства и капиталистов, чьи фабрики портили воздух и воду в реке». Сначала мальчик делал успехи, но вскоре ученье ему наскучило, и успеваемость снизилась, зато наступило время запойного чтения, причём французские и немецкие произведения он читал в подлиннике. Под впечатлением от прочитанного он в возрасте десяти лет сам начал писать стихи. «В яркий солнечный день они возникли, сразу два стихотворения, одно о зиме, другое о лете», — вспоминал он. Эти поэтические начинания, однако, были раскритикованы матерью, и мальчик не пытался повторить свой поэтический эксперимент в течение шести лет.
Осенью 1884 года Бальмонта отчислили из гимназии по просьбе его матери «вследствие болезни». Но «заболел» он намного раньше, по его словам, «интересом к общественной жизни» и стал членом революционного кружка молодежи, который возник в Шуе в 1882 году. Когда именно вступил в кружок Бальмонт, невозможно сказать. Известно только, что в него вошла, в основном, учащаяся молодежь: местные гимназисты и студенты высших учебных заведений, приезжавшие в город на каникулы. Руководил кружком Иван Петрович Предтеченский, смотритель земской больницы, почетный гражданин города. Сначала это был обычный кружок саморазвития. Собирались вместе, читали и обсуждали произведения современной литературы. Но потом кружок стал принимать противоправительственное политическое направление. Молодые люди наладили связи с такими же кружками во Владимире и Иваново-Вознесенске. В 1884 году полиция раскрыла деятельность шуйского кружка.
Подоплёку этого своего раннего революционного настроя поэт впоследствии объяснял так: «…Я был счастлив, и мне хотелось, чтобы всем было так же хорошо. Мне казалось, что, если хорошо лишь мне и немногим, это безобразно». И.П. Предтеченского арестовали, заключили во Владимирскую тюрьму, где он и умер от чахотки в 1886 году. Пятерых шуйских гимназистов, членов кружка, уволили из гимназии «по прошению родителей». Хорошо хоть так, а не «за государственное преступление». Не хотели поднимать шума. Среди уволенных был и Константин Бальмонт. Сам он не особенно печалился, но родители были расстроены. Они очень хотели, чтобы сын получил высшее образование. Начались хлопоты. Через два месяца Бальмонту разрешено было поступить в седьмой класс Владимирской губернской мужской гимназии.
«С IV класса моим одноклассником был Константин Бальмонт; мы вместе кончили с ним все восемь классов гимназии и вместе поступили на юридический факультет Московского университета. Его прислали к нам из Шуйской гимназии. Случилось это после 1 марта 1881 года, когда был убит Александр II. Во многих гимназиях заподозрены были «неблагонадёжные» гимназисты и чуть не заговоры в IV классе. Вот одним из таких «заговорщиков» в Шуйской гимназии оказался Костя Бальмонт. Его и прислали к нам во Владимирскую гимназию под надзор нашего классного наставника, учителя латинского языка Иосифа Матвеевича Седлака, у которого он и поселился жить. Седлак славился как строгий и умеющий поддержать дисциплину, поэтому к нему и отдан был под надзор «вольнодумец» Костя. И надо же было так случиться, что в первый же день, когда Бальмонт пришел в гимназию, он забыл надеть пояс с форменной бляхой, на которой значились инициалы гимназии «В.Г.». Конечно, это было замечено и, конечно, было отнесено за счёт его «вольнодумства». Сейчас же было сделано ему замечание, а затем, как дворянину, ему предложили отравиться для получения надлежащего наставления к владимирскому губернскому предводителю Петру Павловичу Кожину. Костя пошёл. Войдя в комнату к предводителю, остановился и сказал: «Здравствуйте». В ответ получил: «Не здравствуйте, а имею честь явиться, Ваше превосходительство». В разговоре на вопросы Костя отвечал «да» или «нет». «Не да или нет, а так точно, или никак нет. Ваше превосходительство». Кажется, этим и ограничилось «наставление». Больше Пётр Павлович Костю к себе не вызывал, и никаких революционных и вольнодумных выступлений со стороны Кости не было. Седлак, долженствовавший внушать ему строгие правила благонадёжности, оказался культурным и порядочным человеком, и Косте жилось у него неплохо до самого окончания гимназии.
Бальмонт тогда был рыжим некрасивым подростком. Скоро он начал писать стихи, в которых воспевал луну, соловья и тому подобное. Эта страсть к стихам в нём росла всё больше и больше, и каково же было его восхищение, когда он получил одобрение своих стихов от В.Г. Короленко – да, самого настоящего Короленко, известного уже тогда писателя и, кроме того, высланного за «неблагонадёжность» в Нижний. Он приехал зачем-то из Нижнего во Владимир, и Костя, узнав об этом, принёс ему свои стихи и в восторге вернулся домой, получив одобрение. В то время Бальмонт был скромный, застенчивый малый. При нем нельзя было сказать никакого непристойного слова. Всегда красный от природы, он делался малиновым и покидал компанию непристойников» («Воспоминания о Владимирской гимназии» Д.Н. Кардовский).
Вот эти полтора года до окончания гимназии и показались гордому юноше особенно тяжелыми. В этот период своей жизни Константин Бальмонт познакомился с супругами Ковальскими, которые в конце 1885 года показали тетрадь со стихотворениями Бальмонта приехавшему к ним Владимиру Короленко. Короленко встретился с юным поэтом, а тетрадь увёз с собой и позже прислал подробное письмо Константину Дмитриевичу о его стихах. «Если Вы сумеете сосредоточиться и работать, мы услышим от вас со временем нечто незаурядное» – так закончил своё письмо Короленко.
Первое выступление Константина в печати относится к владимирскому периоду его жизни. Будучи учеником 8-го класса гимназии, в 1885 году он опубликовал в журнале «живописное обозрение» (№ 48) три стихотворения: «Горечь муки», «Пробуждение», «Прощальный взгляд». Из них первые два – его собственные, а третье – перевод из Ленау. Подписался автор «Конст. Бальмонт“. «Гимназию проклинаю всеми силами. Она надолго изуродовала мою нервную систему», — писал впоследствии поэт. Подробно детские и юношеские годы были описаны им в автобиографическом романе «Под новым серпом» (Берлин, 1923).
В 1886 году он поступил в Московский университет на юридический факультет. Но во Владимир приезжал и писал письма своим знакомым.
В 1887 году как один из главных организаторов студенческих беспорядков, был привлечен к университетскому суду, исключен и после трехдневного тюремного заключения выслан в Шую.
Через год снова был принят в Московский университет,где сблизился с П. Ф. Николаевым, революционером-шестидесятником. Но уже в 1887 году за участие в беспорядках (связанных с введением нового университетского устава, который студенты считали реакционным), Бальмонт был исключён, арестован и посажен на трое суток в Бутырскую тюрьму, а затем без суда выслан в Шую. В 1888 году Бальмонт вернулся в университет, но из-за сильного нервного истощения учиться не смог. Через год поступил в Демидовский лицей в Ярославле. Снова вышел через несколько месяцев и более уже не возвращался к казенному образованию. Своими знаниями (в области истории, философии, литературы и филологии) обязан только себе», — так писал Бальмонт в 1903 году. За ним сразу же был установлен негласный надзор и прекращен только в 1890-м году.
За это время Константин Бальмонт успел жениться на купеческой дочери Ларисе Михайловне Гарелиной, выпустить в Ярославле на собственные средства «Сборник стихотворений», который не встретил одобрения. Автор уничтожил почти весь тираж.
В марте 1896 года на почве нервного расстройства пытался покончить с собой, выбросившись на камни через окно с третьего этажа.Считалось, что толкнуло его на такой поступок отчаяние от семейного и финансового положения: женитьба рассорила Бальмонта с родителями и лишила финансовой поддержки, непосредственным же толчком явилась прочитанная незадолго до этого «Крейцерова соната». Почти год лежал в постели.
Некоторое время после болезни Бальмонт, к этому времени с женой расставшийся, жил в нужде; он, по собственным воспоминаниям, месяцами «не знал, что такое быть сытым, и подходил к булочным, чтобы через стекло полюбоваться на калачи и хлебы». «Начало литературной деятельности было сопряжено со множеством мучений и неудач. В течение четырёх или пяти лет ни один журнал не хотел меня печатать. Первый сборник моих стихов… не имел, конечно, никакого успеха. Близкие люди своим отрицательным отношением значительно усилили тяжесть первых неудач», — писал он в автобиографическом письме 1903 года. Под «близкими людьми» поэт подразумевал жену Ларису, а также друзей из числа «мыслящих студентов», которые враждебно встретили публикацию, посчитав, что автор предал «идеалы общественной борьбы» и замкнулся в рамках «чистого искусства». В эти трудные дни Бальмонту вновь помог В. Г. Короленко. «Теперь он явился ко мне, сильно примятый разными невзгодами, но, по-видимому, не упавший духом. Он, бедняга, очень робок, и простое, внимательное отношение к его работе уже ободрит его и будет иметь значение», — писал тот в сентябре 1891 года, обращаясь к М. Н. Альбову, который тогда был одним из редакторов журнала «Северный вестник», с просьбой обратить внимание на начинающего поэта.
Огромную помощь оказал Бальмонту и профессор Московского университета Н. И. Стороженко. «Он поистине спас меня от голода и как отец сыну бросил верный мост…», — вспоминал поэт впоследствии. Бальмонт отнёс ему свою статью о Шелли («из рук вон плохую», по собственному более позднему признанию), и тот взял начинающего литератора под свою опеку. Именно Стороженко уговорил издателя К. Т. Солдатёнкова поручить начинающему поэту перевод двух фундаментальных книг — «Истории скандинавской литературы» Ф. В. Горна и Ф. Швейцера и «Истории итальянской литературы» Гаспари. Оба перевода были опубликованы в 1894—1895 годах. «Эти работы были моим насущным хлебом целых три года и дали мне возможности желанные осуществить свои поэтические мечты», — писал Бальмонт в очерке «Видящие глаза». В 1887—1889 годы поэт активно переводил немецких и французских авторов, затем в 1892—1894 годах взялся за работу над произведениями Перси Шелли и Эдгара Аллана По; именно этот период считается временем его творческого становления.
В 1896 году Бальмонт женился на переводчице Е. А. Андреевой и отправился с супругой в Западную Европу. Несколько лет, проведённых за границей, предоставили начинающему литератору, интересовавшемуся, помимо основного предмета, историей, религией и философией, огромные возможности. Он посетил Францию, Голландию, Испанию, Италию, много времени проводя в библиотеках, совершенствуя знание языков. В те же дни он писал матери из Рима: «Весь этот год за границей я себя чувствую на подмостках, среди декораций. А там — вдали — моя печальная красота, за которую десяти Италий не возьму». Весной 1897 года Бальмонт был приглашён в Англию для чтения лекций по русской поэзии в Оксфордском университете, где познакомился, в частности, с антропологом Эдуардом Тайлором и филологом, историком религий Томасом Рис-Дэвидсом. «Первый раз в жизни я живу всецело и безраздельно эстетическими и умственными интересами и никак не могу насытиться сокровищницами живописи, поэзии и философии», — восторженно писал он Акиму Волынскому. Впечатления от путешествий 1896—1897 годов нашли своё отражение в сборнике «Тишина»: критикой он был воспринят как лучшая на тот момент книга поэта.
Бальмонт стал признанным поэтом. По словам Корнея Чуковского, он произвел «литературную революцию». Среди блестящей плеяды русских поэтов он занял свое достойное место на рубеже двух эпох. В сентябре 1894 года в студенческом «Кружке любителей западноевропейской литературы» Бальмонт познакомился с В. Я. Брюсовым, впоследствии ставшим его самым близким другом.Брюсов писал об «исключительном» впечатлении, которое произвели на него личность поэта и его «исступлённая любовь к поэзии».
Надо ли говорить, что и дальнейшая личная жизнь Константина Бальмонта была порывистой и бурной, что нашло отражение и в творчестве поэта:
«За сладкий восторг упоенья
Я жизнью своей заплачу!
Хотя бы ценой исступленья -
Тебя я хочу!»
Молодой поэт жаждет сильных эмоций и ищет их в любовных отношениях:
«Нет дня, чтоб я не думал о тебе,
Нет часа, чтоб тебя я не желал.
Проклятие невидящей судьбе,
Мудрец сказал, что мир постыдно мал.
Постыдно мал и тесен для мечты,
И все же ты далеко от меня.
О, боль моя! Желанна мне лишь ты,
Я жажду новой боли и огня!»
Любовная лирика Бальмонта наполнена тонким эротизмом и страстью:
«Альков раздвинулся воздушно-кружевной.
Она не стала мне шептать: «Пусти... Не надо.
Не деве Севера, не нимфе ледяной
Твердил я вкрадчиво: «Anita! Adorada!»
Тигрица жадная дрожала предо мной,-
И кроме глаз ее мне ничего не надо».
А это стихотворение выглядит своеобразным трактатом «О поцелуях»:
«Есть поцелуи - как сны свободные,
Блаженно-яркие, до исступления.
Есть поцелуи - как снег холодные.
Есть поцелуи - как оскорбление.
О, поцелуи - насильно данные,
О, поцелуи - во имя мщения!
Какие жгучие, какие странные,
С их вспышкой счастия и отвращения!»
Безумная страсть вкупе с романтическим обликом Константина Дмитриевича Бальмонта не могли не очаровать женщин, окружавших поэта, и он порой беззастенчиво пользовался своей властью:
«И я всегда гляжу в зрачки,
Чтоб в них читать - любовь».
Среди поклонниц Бальмонта была и Марина Цветаева, с которой у поэта был платонический роман.
Но главной горькой страстью осталась первая любовь - жена Лариса Горелина, о которой впоследствии поэт напишет:
«Мне стыдно плоскости печальных приключений.
Вселенной жаждал я, а мой вампирский гений
Был просто женщиной, познавшей лишь одно,
Красивой женщиной, привыкшей пить вино».
От любви-наваждения Бальмонт впоследствии перейдет к «любви-мгновению, длящемуся века»:
«Хороша эта женщина в майском закате,
Шелковистые пряди волос в ветерке,
И горенье желанья в цветах, в аромате,
И далекая песня гребца на реке.
Хороша эта дикая вольная воля;
Протянулась рука, прикоснулась рука,
И сковала двоих - на мгновенье, не боле,-
Та минута любви, что продлится века.»
Таким было чувство к поэтессе Мирре Лохвицкой.
Зарождение отношений Бальмонт описывает поэтически:
«Хотела б я быть рифмою твоей!» -
Мне Лохвицкая Мирра прошептала.
О, рифмы есть различного закала.
И я клянусь всей звонкостью морей:
В глагольных рифмах сладости немало,
Коль рифма рифму вдруг поцеловала.»
Правда, не эта женщина, а другая заставит его совершить очередное безумие - уйти из семьи.
Новой роковой любовью станет Екатерина Бруни, о которой поэт напишет:
«Пронзенный, пред тобой склоняюсь в прах.
Лобзаю долго милые колени.
На образе единственном ни тени.
Расцветы дышат в розовых кустах,
Движенью чувства нет ограничений.
Я храм тебе построю на холмах.»
Смысл жизни Бальмонт видел в постижении человеческой сути и любви:
«Кто не любил, не выполнил закон,
Которым в мире движутся созвездья,
Которым так прекрасен небосклон».
Четвёртый поэтический сборник Бальмонта «Будем как Солнце» (1902) разошёлся тиражом 1800 экземпляров в течение полугода, что считалось неслыханным успехом для поэтического издания, закрепил за автором репутацию лидера символизма и в ретроспективе считается его лучшей поэтической книгой. Блок назвал «Будем как солнце» «книгой, единственной в своём роде по безмерному богатству».
В 1901 году произошло событие, оказавшее существенное влияние на жизнь и творчество Бальмонта и сделавшее его «подлинным героем в Петербурге». В марте он принял участие в массовой студенческой демонстрации на площади у Казанского собора, основным требованием которой была отмена указа об отправлении на солдатскую службу неблагонадёжных студентов. Демонстрация была разогнана полицией и казаками, среди её участников были жертвы. 14 марта Бальмонт выступил на литературном вечере в зале Городской думы и прочитал стихотворение «Маленький султан», в завуалированной форме критиковавшее режим террора в России и его организатора, Николая Второго («То было в Турции, где совесть — вещь пустая, там царствует кулак, нагайка, ятаган, два-три нуля, четыре негодяя и глупый маленький султан»). Стихотворение пошло по рукам, его собирался напечатать в газете «Искра» В. И. Ленин.По постановлению «особого совещания» поэт был выслан из Санкт-Петербурга, на три года лишившись права проживания в столичных и университетских городах. К моменту выхода сборника «Только любовь. Семицветник» (1903) поэт уже пользовался всероссийской славой. Его окружали восторженные поклонники и почитательницы. «Появился целый разряд барышень и юных дам „бальмонтисток“ — разные Зиночки, Любы, Катеньки беспрестанно толклись у нас, восхищались Бальмонтом. Он, конечно, распускал паруса и блаженно плыл по ветру», — вспоминал соседствовавший с Бальмонтом Б. К. Зайцев.
О том, как сам Бальмонт воспринимал собственную жизнь тех лет, можно судить по его переписке с Брюсовым. Одной из постоянных тем этих писем стало провозглашение собственной уникальности, возвышенности над миром. Но поэт испытывал и ужас перед происходившим: «Валерий, милый, пишите мне, не покидайте меня, я так мучаюсь. Если бы я был в силах рассказывать о власти Дьявола, о ликующем ужасе, который я вношу в свою жизнь! Больше не хочу. Я играю с Безумием и Безумие играет со мной» (из письма от 15 апреля 1902 года). Свою очередную встречу с новой возлюбленной, Е. Цветковской, поэт в письме от 26 июля 1903 года описывал так: «…В Петербург приезжала Елена. Я виделся с ней, но сбежал в публичный дом. Мне нравятся публичные дома. Потом я валялся на полу, в припадке истерического упрямства. Потом я снова сбежал в иной храм шабаша, где многие девы пели мне песни… За мной приехала Е. и увезла меня, совершенно обезумевшего, в Меррекюль, где несколько дней и ночей я был в аду кошмаров и снов наяву, таких, что мои глаза пугали глядящих…»
В 1906 году Бальмонт написал стихотворение «Наш царь» об императоре Николае II:
Наш царь — Мукден, наш царь — Цусима,
Наш царь — кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму — темно...
Наш царь — убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, час расплаты ждёт.
Кто начал царствовать — Ходынкой,
Тот кончит — встав на эшафот.
В 1905 году поэт сблизился с Максимом Горьким, «страстно увлёкся революционным движением», «все дни проводил на улице, строил баррикады, произносил речи, влезая на тумбы». В декабре, в дни московского восстания, Бальмонт часто бывал на улицах, носил в кармане заряженный револьвер, произносил речи перед студентами. Он даже ждал расправы над собой, как ему казалось, законченным революционером. Увлечённость революцией у него была искренней, хотя, как показало будущее, неглубокой; опасаясь ареста, в ночь на 1906 год, поэт спешно уехал в Париж.
Весной 1907 года Бальмонт побывал на Балеарских островах, в конце 1909 года посетил Египет, написав серию очерков, которые составили впоследствии книгу «Край Озириса» (1914), в 1912 году совершил путешествие по южным странам, длившееся 11 месяцев, посетив Канарские острова, Южную Африку, Австралию, Новую Зеландию, Полинезию, Цейлон, Индию. Особенно глубокое впечатление произвели на него Океания и общение с жителями островов Новая Гвинея, Самоа, Тонга.
Константин Бальмонт был также прекрасным переводчиком.
Горный король
Скандинавская песня
H. IBSEN. GILDET PAA SOLHAUG*.
Горный король на далеком пути.
- Скучно в чужой стороне.-
Деву-красавицу хочет найти.
- Ты не вернешься ко мне.-
Видит усадьбу на мшистой горе.
- Скучно в чужой стороне.-
Кирстен-малютка стоит на дворе.
- Ты не вернешься ко мне.-
Он называет невестой ее.
- Скучно в чужой стороне.-
Деве дарит ожерелье свое.
- Ты не вернешься ко мне.-
Дал он ей кольца и за руку взял.
- Скучно в чужой стороне.-
Кирстен-малютку в свой замок умчал.
- Ты не вернешься ко мне.-
Годы проходят, пять лет пронеслось.
- Скучно в чужой стороне.-
Много бедняжке поплакать пришлось.
- Ты не вернешься ко мне.-
Девять и десять умчалося лет.
- Скучно в чужой стороне.-
Кирстен забыла про солнечный свет.
- Ты не вернешься ко мне.-
Где-то веселье, цветы и весна.
- Скучно в чужой стороне.-
Кирстен во мраке тоскует одна.
- Ты не вернешься ко мне.-
* Г.Ибсен. Пир в Сульхауге (норвежск.).
Константин Бальмонт, 1894
Он переводил на русский язык стихи английских, американских, французских, испанских, польских, болгарских, армянских и грузинских поэтов. Еще он был историком литературы и читал лекции по истории русской литературы во многих странах мира. Путешествовал с удовольствием и подолгу, но всегда тосковал по родным краям. «Русские — самый благородный и деликатный парод, который существует. Нужно отойти от России, и тогда поймешь, как бездонно ее любишь», — писал он и 1905 году. Летом того года он вернулся домой из дальних странствий. И застал здесь революцию. Ему передалось настроение масс. Он страстно увлекся революционным движением. Когда началась расправа над участниками революционного движения, Бальмонт уехал в Париж надолго, на семь с лишним лет. Вернулся оттуда в 1913 году, после амнистии, объявленной в связи с трехсотлетием дома Романовых. Встречали поэта восторженно. Но в следующем году он снова уехал во Францию. Первая мировая война застала его за границей. Он с трудом возвратился в Россию и 1915 году.
Февральскую революцию 1917 года поэт встретил с радостью. В марте приехал в родные края, был в Иваново-Вознесенске и Шуе. В ночь с. 13 на 14 марта 1917 года написал в Иваново-Вознесенске «Вольный стих», подзаголовок — «К Иваново-Вознесенским рабочим».
Какое гордое счастье — знать, что ты нужен людям,
Чуять, что можешь пропеть — стих, доходящий в сердце!
Сестры! Вас вижу я, сестры! Огнем причащаться будем!
Кубок пьянящей свободы, братья, испьем до конца!
Силою мыслящих смело, свершеньем солдат и рабочих
Вольными быть нам велит великая в мире страна.
Цепи звенели веками. Цепи изношены. Прочь их.
Чашу Пьянящего счастья, братья, осушим до дна!
Сохранился номер газеты «Шуйские известия» за 5 мая 1917 года, в котором помещен отчет «о вечере поэзии К.Д. Бальмонта 17 марта 1917 г.» Это был благотворительный вечер, весь доход от которого поэт передал устроителям, добавив своих личных семнадцать рублей. Устроители же вырученные 313 рублей разделили между публичной библиотекой, клубом рабочих и польским комитетом.
В этот свой весенний приезд в Шую Бальмонт посетил и гимназию. Учителя и ученики собрались в актовом зале. Поэт вспомнил свои гимназические годы, с благодарностью говорил о своем преподавателе М.В. Сперанском, сказав, что ему он обязан выработкой своего стиля.
Октябрьскую революцию 1917 года Константин Бальмонт не принял ни сердцем, ни умом. Бальмонт не приспособлялся ни одной минуты к Советской власти. Не писал в большевистских изданиях, не служил, не продавал Пролеткульте своих произведений. Ему угрожала смерть от голода. Но и тогда он отклонил предложение советской власти о покупке у него его книг… Эти годы Бальмонт жил в Петрограде с Е. К. Цветковской (1880—1943)
своей третьей женой, и дочерью Миррой, время от времени приезжая в Москву к Е. А. Андреевой и дочери Нине. Вынужденный таким образом содержать две семьи, Бальмонт бедствовал, отчасти ещё и из-за нежелания идти на компромисс с новой властью. Когда на литературной лекции кто-то подал Бальмонту записку с вопросом, отчего тот не издаёт своих произведений, последовал ответ: «Не хочу… Не могу печатать у тех, у кого руки в крови».
В 1920 году вместе с Е. К. Цветковской и дочерью Миррой поэт переехал в Москву, где «иногда, чтобы согреться, им приходилось целый день проводить в постели». По отношению к власти Бальмонт держался лояльно: работал в Наркомпросе, готовил к изданию стихи и переводы, читал лекции. В день Первого мая 1920 года в Колонном зале Дома Союзов в Москве он прочёл своё стихотворение «Песнь рабочего молота», на следующий день приветствовал стихами артистку М. Н. Ермолову на её юбилейном вечере в Малом театре. В том же году московскими литераторами было устроено чествование Бальмонта, отмечавшее тридцатилетие со дня выхода его первого, «ярославского», поэтического сборника. В начале 1920 года поэт начал хлопоты о поездке за границу, ссылаясь на ухудшение здоровья жены и дочери. К этому времени относится начало долгой и прочной дружбы Бальмонта с Мариной Цветаевой, которая в Москве пребывала в сходном, очень тяжёлом положении.
Получив по ходатайству Юргиса Балтрушайтиса от А. В. Луначарского разрешение временно выехать за границу в командировку, вместе с женой, дочерью и дальней родственницей А. Н. Ивановой, Бальмонт 25 мая 1920 года навсегда покинул Россию и через Ревель добрался до Парижа. Борис Зайцев считал, что Балтрушайтис, бывший литовским посланником в Москве, спас Бальмонта от голодной смерти: тот нищенствовал и голодал в холодной Москве, «на себе таскал дровишки из разобранного забора»
В Париже Бальмонт с семьёй поселились в маленькой меблированной квартире. Как вспоминала Тэффи, «окно в столовой было всегда завешено толстой бурой портьерой, потому что поэт разбил стекло. Вставить новое стекло не имело никакого смысла, — оно легко могло снова разбиться. Поэтому в комнате было всегда темно и холодно. „Ужасная квартира, — говорили они. — Нет стекла, и дует“».
Елена Константиновна Цветковская была «житейски беспомощна и никак не могла организовать быт». Она считала своим долгом всюду следовать за Бальмонтом: очевидцы вспоминали, как она, «бросив дома ребёнка, уходила за мужем куда-нибудь в кабак и не могла его оттуда вывести в течение суток». «При такой жизни не мудрено, что к сорока годам она выглядела уже старухой», — отмечала Тэффи.
До последнего дня
Быть может, когда ты уйдешь от меня,
Ты будешь ко мне холодней.
Но целую жизнь, до последнего дня,
О друг мой, ты будешь моей.
Я знаю, что новые страсти придут,
С другим ты забудешься вновь.
Но в памяти прежние образы ждут,
И старая тлеет любовь.
И будет мучительно-сладостный миг:
В лучах отлетевшего дня,
С другим заглянувши в бессмертный родник,
Ты вздрогнешь - и вспомнишь меня.
Константин Бальмонт, До 1898
Е. К. Цветковская оказалась не последней любовью поэта. В Париже он возобновил начавшееся в марте 1919 года знакомство с княгиней Дагмар Шаховской (1893—1967). «Одна из близких мне дорогих, полушведка, полуполька, княгиня Дагмар Шаховская, урожденная баронесса Lilienfeld, обрусевшая, не однажды напевала мне эстонские песни», — так характеризовал свою возлюбленную Бальмонт в одном из писем.
Шаховская родила Бальмонту двух детей — Георгия (Жоржа) (1922—1943?) и Светлану (р. 1925). Поэт не смог бросить семью; встречаясь с Шаховской лишь изредка, он часто, почти ежедневно писал ей, раз за разом признаваясь в любви, рассказывая о впечатлениях и планах; сохранилось 858 его писем и открыток. Чувство Бальмонта нашло отражение во многих его поздних стихотворениях и романе «Под новым серпом» (1923). Как бы то ни было, не Д. Шаховская, а Е. Цветковская провела с Бальмонтом последние, самые бедственные годы его жизни; она умерла в 1943 году, спустя год после кончины поэта. Мирра Константиновна Бальмонт (в замужестве — Бойченко, во втором браке — Аутина) писала стихи и печаталась в 1920-е годы под псевдонимом Аглая Гамаюн. Она умерла в Нуази-ле-Гран в 1970 году.
Во Франции поэт сразу же оказался меж двух огней. С одной стороны, эмигрантское сообщество заподозрило в нём сочувствующего Советам. Как иронически замечал С. Поляков, Бальмонт «…нарушил церемониал бегства из советской России. Вместо того, чтобы бежать из Москвы тайно, странником пробираться через леса и долины Финляндии, на границе случайно пасть от пули пьяного красноармейца или финна, — он четыре месяца упорно добивался разрешения на выезд с семьёй, получил его и прибыл в Париж неподстреленным». Положение поэта невольно «усугубил» Луначарский, в московской газете опровергший слухи о том, что тот ведёт за границей агитацию против советской власти. Это позволило правым эмигрантским кругам заметить «…многозначительно: Бальмонт в переписке с Луначарским. Ну, конечно, большевик!» Впрочем, и сам поэт, ходатайствуя из Франции за русских писателей, дожидавшихся выезда из России, допустил фразы, не осуждавшие положение дел в Советской России: «Всё, что совершается в России, так сложно и так перепутано», намекнув и на то, что многое из того, что делается в «культурной» Европе, ему также глубоко противно. Это послужило поводом для атаки на него публицистов-эмигрантов («…Что сложно? Массовые расстрелы? Что перепутано? Систематический грабёж, разгон Учредительного собрания, уничтожение всех свобод, военные экспедиции для усмирения крестьян?»).
В эмиграции Бальмонт активно сотрудничал с газетой «Парижские новости», журналом «Современные записки», многочисленными русскими периодическими изданиями, выходивших в других странах Европы. Отношение его к Советской России оставалось неоднозначным, но постоянной была тоска по России: «Я хочу России… пусто, пусто. Духа нет в Европе», — писал он Е. Андреевой в декабре 1921 года. Тяжесть оторванности от родины была усугублена и ощущением одиночества, отчуждённости от эмигрантских кругов.
В 1923 году К. Д. Бальмонт одновременно с М. Горьким и И. А. Буниным был номинирован Р. Ролланом на Нобелевскую премию по литературе. В отличие от своего друга Ивана Шмёлева, который тяготел к «правому» направлению, Бальмонт придерживался в целом «левых», либерально-демократических взглядов, критически относился к идеям Ивана Ильина, не принимал «примирительных» тенденций (сменовеховство, евразийство и так далее), радикальных политических движений (фашизм). При этом он сторонился бывших социалистов — А. Ф. Керенского, И. И. Фондаминского — и с ужасом наблюдал за «полевением» Западной Европы в 1920—1930-е годах, в частности, увлечением социализмом среди значительной части французской интеллектуальной элиты. Бальмонт живо откликался на события, потрясавшие эмиграцию: похищение советскими агентами в январе 1930 года генерала А. П. Кутепова, трагическую гибель короля Югославии Александра I, много сделавшего для русских эмигрантов; принимал участие в совместных акциях и протестах эмиграции («На борьбу с денационализацией» — в связи с нарастающей угрозой отрыва русских детей в Зарубежье от русского языка и русской культуры; «Помогите родному просвещению»), но при этом избегал участия в политических организациях.
К концу 1920-х годов жизнь К. Бальмонта и Е. Цветковской становилась всё труднее. Литературные гонорары были мизерными, финансовая поддержка, которая исходила в основном от Чехии и Югославии, создавших фонды помощи русским писателям, стала нерегулярной, затем прекратилась. Поэту приходилось заботиться и о трёх женщинах, причём дочь Мирра, отличавшаяся крайней беззаботностью и непрактичностью, доставляла ему массу хлопот. «Константин Дмитриевич — в очень трудном положении, едва сводит концы с концами… Имейте в виду, что наш славный Поэт бьётся от нужды действительной, приходившая ему из Америки помощь — кончилась… Дела Поэта всё хуже, хуже», — писал И. С. Шмелёв В. Ф. Зеелеру, одному из немногих, кто регулярно оказывал Бальмонту помощь.
В тюрьме
Мы лежим на холодном и грязном полу,
Присужденные к вечной тюрьме.
И упорно и долго глядим в полумглу:
Ничего, ничего в этой тьме!
Только зыбкие отсветы бледных лампад
С потолка устремляются вниз.
Только длинные шаткие тени дрожат,
Протянулись - качнулись - слились.
Позабыты своими друзьями, в стране,
Где лишь варвары, звери да ночь,
Мы забыли о солнце, звездах и луне,
И никто нам не может помочь.
Нас томительно стиснули стены тюрьмы,
Нас железное давит кольцо,
И как духи чумы, как рождения тьмы,
Мы не видим друг друга в лицо!
Положение сделалось критическим после того, как в 1932 году стало ясно, что поэт страдает серьёзным психическим заболеванием. С августа 1932 по май 1935 года Бальмонты безвыездно жили в Кламаре под Парижем, в бедности. Весной 1935 года Бальмонт попал в клинику. «Мы в беде великой и в нищете полной… И у Константина Дмитриевича нет ни ночной рубашки приличной, ни ночных туфель, ни пижамы. Гибнем, дорогой друг, если можете, помогите, посоветуйте…», — писала Цветковская Зеелеру 6 апреля 1935 года. Невзирая на болезнь и бедственное положение, поэт сохранил прежние эксцентричность и чувство юмора. По поводу автомобильной катастрофы, в которую он попал в середине 1930-х годов, Бальмонт в письме В. В. Обольянинову жаловался не на ушибы, а на испорченный костюм: «Русскому эмигранту в самом деле приходится размышлять, что ему выгоднее потерять — штаны или ноги, на которые они надеты…»
Последние годы жизни поэт пребывал попеременно то в доме призрения для русских, который содержала М. Кузьмина-Караваева, то в дешёвой меблированной квартире. Как вспоминал Юрий Терапиано, «немцы относились к Бальмонту безразлично, русские же гитлеровцы попрекали его за прежние революционные убеждения». Впрочем, к этому моменту Бальмонт окончательно впал в «сумеречное состояние»; он приезжал в Париж, но всё с большим трудом. В часы просветления, когда душевная болезнь отступала, Бальмонт, по воспоминаниям знавших его, с ощущением счастья открывал том «Войны и мира» или перечитывал свои старые книги; писать он уже давно не мог.
В 1940—1942 годах Бальмонт не покидал Нуази-ле-Гран; здесь, в приюте «Русский дом», он и скончался ночью 23 декабря 1942 года от воспаления лёгких. Его похоронили на местном католическом кладбище, под надгробной плитой из серого камня с надписью: «Constantin Balmont, poète russe» («Константин Бальмонт, русский поэт»). Из Парижа попрощаться с поэтом приехали несколько человек: Б. К. Зайцев с женой, вдова Ю. Балтрушайтиса, двое-трое знакомых и дочь Мирра. Ирина Одоевцева вспоминала: «…шёл сильный дождь. Когда гроб стали опускать в могилу, она оказалась наполненной водой, и гроб всплыл. Его пришлось придерживать шестом, пока засыпали могилу». Французская общественность узнала о кончине поэта из статьи в прогитлеровском «Парижском вестнике», который сделал, «как тогда полагалось, основательный выговор покойному поэту за то, что в своё время он поддерживал революционеров».
Современники характеризовали Бальмонта как чрезвычайно чуткого, нервного и увлекающегося человека, «лёгкого на подъём», любознательного и добродушного, но при этом склонного к аффектации и самолюбованию. В поведении Бальмонта преобладали театральность, манерность и претенциозность, наблюдалась склонность к аффектации и эпатажу. Известны курьёзные случаи, когда он укладывался в Париже посреди мостовой, чтобы его переехал фиакр, или когда «лунной ночью, в пальто и шляпе, с тростью в руках, входил, заворожённый луной, по горло в пруд, стремясь испытать неведомые ощущения и описать их в стихах»
С конца 1960-х гг. стихи Бальмонта в СССР стали печатать в антологиях. В 1984 г. издан большой сборник избранных произведений.
Но даже финал своей жизни, поэт ознаменует стихотворением «Люби!»:
«Я ведал в жизни все. Вся жизнь лишь блеск зарницы.
Я счастлив в гибели. Я мог, любя, любить».
Необычайно эффектной многие находили мелодическую технику повторов, разработанную Бальмонтом:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
И внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Константин Бальмонт, 1894
Минута
Хороша эта женщина в майском закате,
Шелковистые пряди волос в ветерке,
И горенье желанья в цветах, в аромате,
И далекая песня гребца на реке.
Хороша эта дикая вольная воля;
Протянулась рука, прикоснулась рука,
И сковала двоих - на мгновенье, не боле,-
Та минута любви, что продлится века.
Нет дня, чтоб я не думал о тебе
Нет дня, чтоб я не думал о тебе,
Нет часа, чтоб тебя я не желал.
Проклятие невидящей судьбе,
Мудрец сказал, что мир постыдно мал.
Постыдно мал и тесен для мечты,
И все же ты далеко от меня.
О, боль моя! Желанна мне лишь ты,
Я жажду новой боли и огня!
Люблю тебя капризною мечтой,
Люблю тебя всей силою души,
Люблю тебя всей кровью молодой,
Люблю тебя, люблю тебя, спеши!
Вот такой человек был. Ненавистник большевиков, безбожник, страстно любящий Россию. Самовлюблённый гениальный гуляка. ПОЭТ с большой буквы.
Оценили 12 человек
30 кармы