Чем меня зацепил Брюсов? Однажды, в детстве, я смотрел фильм, и там в дворянской семье, вслух читали стихотворение " о страданиях простого народа". Почему-то мне понравилось. Думал Некрасов... А вот оказался Брюсов...
- Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь? кому?
- Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму.
- Каменщик, каменщик с верной лопатой,
Кто же в ней будет рыдать?
- Верно, не ты и не твой брат, богатый.
Незачем вам воровать.
- Каменщик, каменщик, долгие ночи
Кто ж проведет в ней без сна?
- Может быть, сын мой, такой же рабочий.
Тем наша доля полна.
- Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй,
Тех он, кто нес кирпичи!
- Эй, берегись! под лесами не балуй...
Знаем всё сами, молчи!
Валерий Брюсов, 16 июля 1901
Валерий Брюсов родился 13 декабря 1873 года в Москве, в купеческой семье. Будущий мэтр символизма был внуком поэта-баснописца Александра Бакулина, начавшим в Москве торговое дело после получения вольной. Фамилией своего деда Валерий Брюсов позже подписывал некоторые сочинения.
Другой дед Валерия Кузьма Андреевич, родоначальник Брюсовых, был крепостным помещика Брюса. В 1859 году он выкупился на волю и переехал из Костромы в Москву, где приобрёл дом на Цветном бульваре. В этом доме поэт родился и жил до 1910 года.
Отец Брюсова, Яков Кузьмич Брюсов, сочувствовал идеям революционеров-народников. Он публиковал стихотворения в журналах, а в 1884 году отослал в журнал «987з» написанное сыном «Письмо в редакцию», описывавшее летний отдых семьи Брюсовых. «Письмо» было опубликовано. Позже Валерий Брюсов в своей автобиографии писал об отце: «В 60-х годах мой отец, раньше учившийся только грамоте у дьячка, поддался общему движению и деятельно занялся самообразованием; одно время был вольнослушателем Петровской Академии. В те же годы отец сблизился с кружками тогдашних революционеров, идеям которых оставался верен до конца жизни. Между прочим, в 70-х годах отец был близок с Н.А.Морозовым, будущим шлиссельбуржцем, образ которого я помню из дней моего раннего детства. Над столом отца постоянно висели портреты Чернышевского и Писарева».
Увлёкшись скачками, отец проиграл всё своё состояние на тотализаторе. Позже он приобщил к скачкам и сына, первая самостоятельная публикация которого в журнале «Русский спорт» в 1889 году представляла собой статью в защиту тотализатора. Родители мало занимались воспитанием Валерия, и мальчик был предоставлен самому себе. Большое внимание в семье Брюсовых уделялось «принципам материализма и атеизма», поэтому Валерию строго запрещалось читать религиозную литературу. «От сказок, от всякой «чертовщины», меня усердно оберегали. Зато об идеях Дарвина и принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножать», — вспоминал Брюсов. Но при этом других ограничений на круг чтения юноши не накладывалось, поэтому среди «друзей» его ранних лет были как литература по естествознанию, так и «французские бульварные романы», книги Жюль Верна и Майн Рида и научные статьи. При этом будущий поэт получил хорошее образование — он учился в двух московских гимназиях - с 1885-го по 1889-й год в частной классической гимназии Ф.И.Креймана, а с 1890-го по 1893-й год — в гимназии Л.И.Поливанова, который был великолепным педагогом, оказавшим значительное влияние на юного поэта. Брюсов рассказывал: «Учился я сначала в частных гимназиях Москвы (ибо то были годы, при жизни деда, наибольшего благосостояния нашей семьи), потом в Московском Университете, курс которого по Историческому Отделению Историко-Филологического Факультета окончил в 1899 году. Из профессоров с благодарностью вспоминаю Ф.Е.Корша, с которым остался знаком и позже. Больше знаний, однако, чем в школе, я почерпнул из самостоятельного чтения. Выучившись читать еще 3-х лет от роду, я с тех пор непрерывно поглощал книги. Еще до поступления гимназию я прочитал огромное количество как чисто литературных, так и научных; особенно интересовался естественными науками и астрономией. В гимназии всего более увлекался математическими науками, — пристрастие, сохранившееся у меня и поныне. В университете много занимался историей философии».
Уже в 13 лет Брюсов связывал свое будущее с поэзией. Самые ранние известные стихотворные опыты Брюсова относятся к 1881 году, несколько позднее появились его первые (довольно неискусные) рассказы. В пору обучения в гимназии Креймана Брюсов сочинял стихи, занимался изданием рукописного журнала. В отрочестве Брюсов считал своим литературным кумиром Некрасова, затем был очарован поэзией Надсона. При этом Брюсов мог стать хорошим математиком. Процесс решения разных математических задач доставлял ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Поэт Владислав Ходасевич вспоминал: «В шестнадцатом году он мне признавался, что иногда «ради развлечения» решает алгебраические и тригонометрические задачи по старому гимназическому задачнику. Он любил таблицу логарифмов». В 15 лет он пишет в своем дневнике: «Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Этого мало! Мне мало! Надо выбрать иное... Найти путеводную звезду в тумане. И я ее вижу: это декадентство. Да! Что ни говорить, ложно оно, смешно ли, но оно идет вперед, развивается и будущее будет принадлежать ему, особенно, когда оно найдет подходящего вождя. А этим вождем буду я!».
К началу 1890-х годов наступила пора увлечённости Брюсова произведениями французских символистов — Бодлера, Верлена, Малларме. «Знакомство в начале 90-х годов с поэзией Верлена и Малларме, а вскоре и Бодлера, открыло мне новый мир. Под впечатлением их творчества созданы те мои стихи, которые впервые появились в печати», — вспоминал Брюсов.
В 1893 году он написал письмо (первое из известных) Верлену, в котором говорил о своём предназначении распространять символизм в России и представлял себя как основоположника этого нового для России литературного течения. Восхищаясь Верленом, Брюсов в конце 1893 года создал драму «Декаденты. (Конец столетия)», в которой рассказывал о недолгом счастье знаменитого французского символиста с Матильдой Моте и затрагивал взаимоотношения Верлена с Артюром Рембо.
В 1890-х годах Брюсов написал несколько статей о французских поэтах. В период с 1894-го по 1895-й год он издал под псевдонимом Валерий Маслов три сборника «Русские символисты», куда вошли многие из его собственных стихов (в том числе под различными псевдонимами). Большая их часть была написана под несомненным влиянием французских символистов. Помимо брюсовских, в сборниках широко были представлены стихотворения А.А.Миропольского (Ланга), друга Брюсова, а также поэта-мистика А.Добролюбова. В третьем выпуске «Русских символистов» было помещено брюсовское однострочное стихотворение «О закрой свои бледные ноги», быстро получившее известность, но также обеспечившее неприятие критики и гомерический хохот публики по отношению к сборникам. Долгое время имя Брюсова не только в мещанской среде, но и в среде традиционной, «профессорской», «идейной» интеллигенции ассоциировалось именно с этим произведением — «литературным коленцем» по выражению С.А.Венгерова. С иронией отнёсся к первым произведениям русских декадентов и Владимир Соловьёв, написавший для «Вестника Европы» остроумную рецензию на сборник. Соловьёву принадлежат также несколько известных пародий на стиль «Русских символистов».
В 1893 году Брюсов поступил на историко-филологический факультет Московского университета. В основной круг его интересов в студенческие годы входили история, философия, литература, искусство и языки. «…Если бы мне жить сто жизней, они не насытили бы всей жажды познания, которая сжигает меня», — отмечал поэт в дневнике. В юности Брюсов увлекался также театром и выступал на сцене московского Немецкого клуба. В 1895 году появился на свет первый сборник исключительно брюсовских стихов — «Chefs d’oeuvre» («Шедевры»). В предисловии Брюсов писал: «Печатая свою книгу в наши дни, я не жду ей правильной оценки... Не современникам и даже не человечеству завещаю я эту книгу, а вечности и искусству». Нападки печати вызвало уже само название сборника, не соответствовавшее, по мнению критики, содержанию сборника. Самовлюблённость была характерна для Брюсова 1890-х годов. Так, к примеру, в 1898 году поэт записал в своём дневнике: «Юность моя — юность гения. Я жил и поступал так, что оправдать моё поведение могут только великие деяния».
Свиваются бледные тени,
Видения ночи беззвездной,
И молча над сумрачной бездной
Касаются наши ступени.
Друзья! Мы спустились до края!
Стоим над разверзнутой бездной -
Мы, путники ночи беззвездной,
Искатели смутного рая.
Мы верили нашей дороге,
Мечтались нам отблески рая...
И вот - неподвижны - у края
Стоим мы, в стыде и тревоге.
Неверное только движенье,
Хоть шаг по заветной дороге, -
И нет ни стыда, ни тревоги,
И вечно, и вечно паденье!
Качается лестница тише,
Мерцает звезда на мгновенье,
Послышится ль голос спасенья:
Откуда - из бездны иль свыше?
18 февраля 1895
Как для «Chefs d’oeuvre», так и вообще для раннего творчества Брюсова была характерна тема борьбы с миром патриархального купечества, стремление уйти от «будничной действительности» к новому миру, рисовавшемуся ему в произведениях французских символистов. Принцип «искусство для искусства», отрешённость от «внешнего мира», характерные для всей лирики Брюсова, отразились в стихотворениях сборника «Chefs d’oeuvre». В этом сборнике Брюсов предстал «одиноким мечтателем», холодным и равнодушным к людям. Иногда его желание оторваться от мира доходило до тем самоубийства, «последних стихов». При этом Брюсов беспрестанно искал новые формы стиха, создавал экзотические рифмы и необычные образы.
Моя любовь — палящий полдень Явы,
Как сон разлит смертельный аромат,
Там ящеры, зрачки прикрыв, лежат,
Здесь по стволам свиваются удавы.
И ты вошла в неумолимый сад
Для отдыха, для сладостной забавы?
Цветы дрожат, сильнее дышат травы,
Чарует все, все выдыхает яд.
Идем: я здесь! Мы будем наслаждаться, —
Играть, блуждать, в венках из орхидей,
Тела сплетать, как пара жадных змей!
День проскользнет. Глаза твои смежатся.
То будет смерть. — И саваном лиан
Я обовью твой неподвижный стан.
Окончив в 1899 году университет, Брюсов целиком посвятил себя литературе. Несколько лет он проработал в журнале П.И.Бартенева «Русский архив». Во второй половине 1890-х годов Брюсов сблизился с поэтами-символистами, в частности — с Константином Бальмонтом. Знакомство с ним состоялось в 1894 году и переросло в дружбу, не прекращавшуюся вплоть до эмиграции Бальмонта. Он стал одним из инициаторов и руководителей основанного в 1899 году С.А.Поляковым издательства «Скорпион», объединившего сторонников «нового искусства».
В 1897 году Брюсов женился на Иоанне Матвеевне Рунт, служившей в их доме гувернанткой его сестер.
Его пленило, что молоденькая гувернантка героически защищала его рукописи от посягательств няни Секлетиньи, наводившей в доме порядок. В выборе жены Брюсов не ошибся. Иоанна Матвеевна с благоговением относилась к литературным трудам мужа, и после его смерти на долгие годы стала главным хранителем его творческого наследия. Заполнявшиеся после женитьбы страницы его дневника производят наиболее человечное впечатление из всего написанного Брюсовым. Вот запись от 2 октября 1897 года: «Недели перед свадьбой не записаны. Это потому, что они были неделями счастья. Как же писать теперь, если свое состояние я могу определить только словом «блаженство»? Мне почти стыдно делать такое признание, но что же? Так есть». «Жена его, - вспоминала Гиппиус, - маленькая женщина, необыкновенно обыкновенная. Если удивляла она чем-нибудь, - то именно своей незамечательностью». При жизни мужа женщина стоически терпела его нескончаемые увлечения. А они как минимум еще дважды заканчивались трагически для тех, кого угораздило с ним связаться:
В 1913 году застрелилась из подаренного любовником пистолета поэтесса Надежда Львова. Вечером накануне смерти девушка звонила Валерию Яковлевичу, умоляя приехать. Тот заявил, что занят, и появился только утром. Потрясенный, он отправился в санаторий под Ригой, где провел полтора месяца.
Еще одна история связана с другой поэтессой - Ниной Петровской. Ее отношения с Брюсовым длились семь лет и смаковались всеми. Нина была замужем за владельцем издательства, что-то писала, но талантом не блистала. Зато тоже стала завсегдатаем спиритических сеансов, которыми забавлялась богема.
К Валерию Яковлевичу Нина переметнулась от Андрея Белого, сохнувшего, в свою очередь, по жене Блока Любе Менделеевой. Петровская стала прототипом героини поэмы Брюсова «Огненный ангел» Ренаты - истеричной, склонной к мистике, жаждущей гибели. Войдя образ, Нина тронулась умом. Она допекала поэта сценами ревности, изменяла, увлеклась наркотиками и чуть не умерла. Поправившись, уехала в Европу, откуда писала Брюсову страстные письма. В отчаянии выбросилась из окна - сломала ногу и осталась хромой. Вернулась к морфию, много пила, страдала нервным расстройством. Последние годы Нина голодала, просила милостыню. После смерти Брюсова она открыла газ в общежитии Армии спасения в Париже…
Вообще, отношения Брюсова с женщинами, достойны отдельного рассказа, отнюдь, не толерантного...
С 1890 по 1903 год Брюсов вел записи, где фиксировал самое сокровенное. Чаще всего на страницах появляются откровения о любовных похождениях. «С раннего детства соблазняли меня сладострастные мечтания… Я стал мечтать об одном - о близости с женщиной. Это стало моим единственным желанием», - признавался поэт. А следом описывал контакт с проституткой.
По молодости для поднятия самооценки ему было важно покорить «настоящую» женщину. Вскоре это удалось. 19-летний юноша стал навещать семейство Красковых. Старшую дочь хозяйки, 25-летнюю Елену Андреевну, он называл лунатиком, описывая ее «странные, несколько безумные глаза» и, вероятно, намекая на спиритические сеансы, на которых тусовались молодые люди.
В дневнике поэта - множество интимных подробностей об отношениях с Красковой. «Целовались, конечно. Мне это наконец надоело. Я стал изобретать что-нибудь новое. Додумался до того, чтобы щупать, и засунул руку за пазуху Е. Андр. Кажется, она одобрила это». «Ел. Андр. перегибалась совершенно и ложилась мне на грудь или на шею, а я, обняв, давил ей груди. Гм. Надо, однако, изобрести новые способы ласки». «Лучшее время - когда сидели внизу с Ел. Андр. на окне и целовались там (даже была эрекция… По-русски «х… встал»). «С Ел. Андр. стал нагло дерзок. Это хорошо. Щупал ее за ноги, чуть не за п... Хватать ее за груди для меня уже шутки», - откровенничает наш гений.
Иногда на страницах появляется младшая сестра Елены Андреевны Вера: «А правду сказать, насколько мне было приятней с Верочкой, хотя она и костлявее. Я даже не пошел ее провожать, а как жалел об этом, как жалел», - сокрушается Валерий.
Но отношения с Еленой продолжают развиваться. «Сперва вышло дело дрянь. Я так устал, в борьбе с ней спустил раз 5 в штаны, так что еле-еле кончил потом, но это ничего».
Поэт признается, что в пьяном угаре сделал даме сердца предложение, а на трезвую голову понял, что погорячился. «Отношения мои к Леле… определены, но будущее темно и угрюмо», - изливает он душу своему дневнику.
Но пикантная ситуация разрешилась сама собой: девушка заболела оспой и умерла. Реакция Валерия была странной. «Я буду плакать, я буду искать случая самоубийства, буду сидеть неподвижно целые дни!.. А сколько элегий! Дивных элегий! Вопли проклятий и гибели, стоны истерзанной души... О! Как это красиво, как это эффектно», - распалял себя молодой романтик.
По словам поэта Владислава Ходасевича, «Брюсов всю жизнь любопытствовал женщинам. Влекся, любопытствовал и не любил. Было все: и чары, и воля, и страстная речь, одного не было - любви». Тем не менее «донжуанский список» Валерия Яковлевича весьма солиден. Вот еще несколько имен.
С Талей - Натальей Дарузес - Брюсов играл в любительских спектаклях. Познакомились в июле 1893 года, а в октябре сошлись. Девушка первой открылась ему в своих чувствах. Это случилось вскоре после смерти Елены Красковой. Признание Тали - как называл ее Брюсов - не вызвало у него восторга. Но Дарузес была настойчива, и через несколько месяцев после знакомства они сблизились.
Людмила Вилькина. Поэтесса, хозяйка литературного салона, жена поэта-символиста Николая Минского (Виленского) и «муза» философа Василия Розанова, писателя Дмитрия Мережковского, художников Констатина Сомова и Льва Бакста и многих других. Общение с пожирательницей мужских сердец впечатлило Корнея Чуковского: «Вилькина принимала гостей лежа на кушетке и руку каждого молодого мужчины прикладывала тыльной стороною к своему левому соску, держала там несколько секунд и отпускала». Брюсов путешествовал с дамой сердца в Финляндию, о чем докладывал законной супруге: «…Людмила меня приняла в некоей уединенной комнате, полтора часа она меня соблазняла, но не соблазнила, конечно, да и не соблазнит… Сегодня опять буду у ней…»
После расставания с Вилькиной поэт не без удовольствия размазал экс-любовницу как поэта, публично охаивая ее способности.
Аделина Адалис - молодая поэтесса, которой Брюсов покровительствовал в последние годы жизни. В литературных кругах ходила эпиграмма: «Расскажите нам, Адалис, / Как вы Брюсову отдались». Марина Цветаева называла Аделину - одесситку с египетским профилем, длинными острыми ногтями цвета черной крови - «приблудой из молодых волков».
Сознание одиночества, презрение к человечеству, предчувствие неминуемого забвения нашли отражение в сборнике «Urbi et Orbi» («Граду и миру»), вышедшем в 1903 году. В него вошли характерные стихотворения «В дни запустений» и «Словно нездешние тени». Брюсова вдохновляли уже не синтетические образы. Всё чаще поэт обращался к «гражданской» теме. Классическим примером гражданской лирики стало стихотворение «Каменщик». Для себя Брюсов выбрал «путь труда, как путь иной», чтобы узнать тайны «жизни мудрой и простой». Интерес к реальной действительности, в том числе - к страданиям и нужде, выразился в «городских народных» «частушках», представленных в разделе «Песни», наисанных в «лубочной» форме. Они привлекли к себе большое внимание критики, отнёсшейся, однако, к этим произведениям большей частью скептически, назвав «фальсификацией» «псевдонародные частушки» Брюсова.
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее - область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Эти строки моментально стали эстетическим манифестом русского декадентства 1890-х годов - литературного направления, ставшего модой. На эти строки остро отреагировал критикой поэт Владимир Соловьев, написавший остроумную пародию и выступивший с рядом критических статей. Полемика двух поэтов захлестнула страницы журналов и поэтические салоны.
Великодержавное настроение времён Русско-японской войны 1904—1905 годов (стихотворения «К согражданам», «К Тихому океану») сменились у Брюсова периодом веры в непременную гибель урбанистического мира, упадок искусств и наступление «эпохи ущерба». Брюсов видел в будущем лишь времена «последних дней» и «последних запустений». Своего пика эти настроения достигли во время Первой Русской революции. Они были ярко выражены в брюсовской драме «Земля» в 1904 году, описывающей будущую гибель всего человечества. Затем — в стихотворении «Грядущие Гунны» в 1905 году.
Где вы, грядущие гунны,
Что тучей нависли над миром!
Слышу ваш топот чугунный
По еще не открытым Памирам.
На нас ордой опьянелой
Рухните с темных становий —
Оживить одряхлевшее тело
Волной пылающей крови.
Поставьте, невольники воли,
Шалаши у дворцов, как бывало,
Всколосите веселое поле
На месте тронного зала.
Сложите книги кострами,
Пляшите в их радостном свете,
Творите мерзость во храме,-
Вы во всем неповинны, как дети!
В 1906 году Брюсовым была написана новелла «Последние мученики», описывающая последние дни жизни русской интеллигенции, участвующей в безумной эротической оргии пред лицом смерти. Настроение «Земли» было в целом пессимистическое. Читателям было представлено будущее планеты, эпоха достроенного капиталистического мира, где не было связи с землёй, с просторами природы и где человечество неуклонно вырождалось под «искусственным светом» «мира машин». Единственным выходом для человечества в создавшемся положении было коллективное самоубийство, которое и являло собой финал драмы. Несмотря на трагический финал, в пьесе изредка всё же встречались вселяющие надежду нотки. Так, в финальной сцене появлялся верящий в «возрождение человечества» и в Новую жизнь юноша. Благодаря его появлению становилось понятно, что лишь истинному человечеству вверена жизнь земли, и люди, решившиеся умереть «гордой смертью», — только заблудившаяся в жизни «несчастная толпа».
Упаднические настроения только усилились в последующие годы жизни поэта. Периоды полного бесстрастия сменялись у Брюсова лирикой неутолённых болезненных страстей в произведениях «Я люблю в глазах оплывших» в 1899 году, «В игорном доме» и «В публичном доме» в 1905 году.
Я люблю в глазах оплывших
И в окованной улыбке
Угадать черты любивших —
До безумья, до ошибки.
Прочитать в их лживых ласках,
В повторительных движеньях,
Как в бессмертно-верных сказках,
О потерянных томленьях.
За бессилием бесстрастья,
Не обманут детской ложью,
Чую ночи сладострастья,
Сны, пронизанные дрожью,
Чтя, как голос неслучайный,
Жажду смерти и зачатий,
Я люблю за отблеск тайны
Сон заученных объятий.
"С 1908 года он был морфинистом, - писал о Брюсове Владислав Ходасевич. - Старался от этого отделаться, но не мог. Летом 1911 года д-ру Койранскому удалось на время отвлечь его от морфия, но в конце концов из этого ничего не вышло. Морфий сделался ему необходим. Помню, в 1917 году во время одного разговора я заметил, что Брюсов постепенно впадает в какое-то оцепенение, почти засыпает. Потом он встал, ненадолго вышел в соседнюю комнату - и вернулся помолодевшим..."
Валерий Брюсов. Портрет работы С.В.Малютина. 1913 год.
Период с 1910-го по 1914-й год и, в особенности, с 1914-го по 1916-й год многие исследователи считают периодом духовного и, как следствие, творческого кризиса поэта. Сборники конца 1900-х годов — «Земная ось» в 1907 году и «Все напевы» в 1909 году — оценивались критикой как более слабые, чем «Stephanos», в основном повторяющие прежние «напевы». Усиливались мысли поэта о бренности всего сущего, проявилась духовная усталость поэта, проявившаяся в стихотворениях «Умирающий костёр» в 1908 году и «Демон самоубийства» в 1910 году. В сборниках «Зеркало теней» в 1912 году и «Семь цветов радуги» в 1916 году стали нередки выдающие этот кризис авторские призывы к самому себе «продолжать» и «плыть дальше». Изредка появлялись образы героя и труженика. В 1916 году Брюсов издал стилизованное продолжение поэмы Пушкина «Египетские ночи», вызвавшее крайне неоднозначную реакцию критики. Отзывы 1916—1917 годов отмечали в «Семи цветах радуги» самоповторения, срывы поэтической техники и вкуса, гиперболизированные самовосхваления («Памятник» и др.), приходили к выводу об исчерпанности брюсовского таланта.
С попыткой выйти из кризиса и найти новый стиль исследователи творчества Брюсова связывают такой интересный эксперимент поэта, как литературную мистификацию — посвящённый Надежде Львовой сборник «Стихи Нелли» в 1913 году и продолжившие его «Новые стихи Нелли» в период с 1914-го по 1916-й год.
Милый сон, что странно длится,
Тихий бред, что странно нежит.
Нежный звон во мгле струится,
Первый свет во мраке брезжит.
Жизнь забыть и жить мечтами,
Днем мечтать о новой встрече…
Дай мне слить уста с устами,
Дай мне сжать руками плечи!
(«Детских плеч твоих дрожанье…»);
Будь для меня и солнцем и луной,
Будь для меня сверканьем звезд несметных!
Всходи, блистая, утром надо мной,
Свети мне ночью в безднах беспросветных!
Они остались не изданными при жизни автора. Эти стихи были написаны от лица увлечённой модными веяниями «шикарной» городской куртизанки, своего рода женского соответствия лирического героя Игоря Северянина. Наряду с характерными приметами брюсовского стиля, благодаря которым мистификация была скоро разоблачена, сказывалось влияние Северянина и футуризма, к появлению которого Брюсов относится с интересом.
Брюсовым был написан замечательный по изысканности венок сонетов «Роковой ряд». Сам по себе венок - одна из труднейших поэтических форм. Брюсову потребовалось всего семь часов, чтобы создать за один день пятнадцать сонетов, составляющих этот венок, то есть, по подсчету самого автора, полчаса на сонет. Каждое из стихотворений этого цикла было посвящено реальным персонажам - женщинам, которых когда-то любил поэт. Для него запечатленные в сонетах образы были священны, «томившие сердце мукой и отрадой», - «любимых, памятных, живых!». Возможно, в этом «роковом ряду» и привязанности ранней молодости - Е.А.Маслова и Н.А.Дарузес, и увлечения более поздних лет – М.П.Ширяева и А.А.Шестаркина, и любовь зрелых лет - Л.Н.Вилькина, Н.Г.Львова и А.Е.Адалис, и, конечно, жена - И.М.Брюсова. Но современники без труда называли имя женщины, которая вдохновила поэта. Поэт подразумевал Нину Ивановну Петровскую. Их отношения, длившиеся долгие семь лет, были известны всей литературно-художественной Москве.
Четырнадцать назвать мне было надо
Имен любимых, памятных, живых!
С какой отравно-ранящей усладой
Теперь, в тоске, я повторяю их!
Но боль былую память множить рада;
О, счастье мук, порывов молодых,
Навек закрепощенных в четкий стих!
Ты — слаще смерти! ты — желанней яда!
Как будто призраков туманный строй
В вечерних далях реет предо мной, —
Но каждый образ для меня священен.
Вот близкие склоняются ко мне…
В смятеньи — думы, вся душа — в огне…
Но ты ль, венок сонетов, неизменен?
22 мая 1916
Валерий Брюсов был в гуще событий. В 1917 году поэт выступил с защитой Максима Горького, раскритикованного Временным правительством. После Октябрьской революции 1917 года Брюсов активно участвовал в литературной и издательской жизни Москвы, работал в различных советских учреждениях. Поэт по-прежнему был верен своему стремлению быть первым в любом начатом деле. С 1917-го по 1919-й год он возглавлял Комитет по регистрации печати (с января 1918 года — Московское отделение Российской книжной палаты). Также с 1918-го по 1919-й год заведовал Московским библиотечным отделом при Наркомпросе. С 1919-го по 1921-й год он был председателем Президиума Всероссийского союза поэтов (в качестве такового руководил поэтическими вечерами московских поэтов различных групп в Политехническом музее). В 1919 году Брюсов стал членом РКП(б). Работал в Государственном издательстве, заведовал литературным подотделом Отдела художественного образования при Наркомпросе, был членом Государственного учёного совета, профессором МГУ с 1921 года. С конца 1922 года он стал заведующим Отделом художественного образования Главпрофобра, а в 1921 году организовал Высший литературно-художественный институт (ВЛХИ) и до конца жизни оставался его ректором и профессором. Брюсов являлся и членом Моссовета, принимал активное участие в подготовке первого издания Большой советской энциклопедии, являлся редактором отдела литературы, искусства и языкознания. Первый том энциклопедии вышел уже после смерти Брюсова.
Брюсов говорил: «Я хочу жить, чтобы в истории всеобщей литературы обо мне было две строчки. И они будут!» Он всегда старался быть на виду и на слуху. Умел, как никто предугадать перемены в моде, литературе и обществе. Он быстро подстраивался под них. «Еще не была запрещена за контрреволюционность русская орфография, - писала Гиппиус, - как Брюсов стал писать по большевистской и заявил, что по другой печататься не будет. Не успели уничтожить печать, как Брюсов сел в цензора, - следить, хорошо ли она уничтожена, не проползет ли... какая-нибудь негодная большевикам контрабанда. Чуть только пожелали они сбросить с себя «прогнившие пеленки социал-демократии» и окрестились «коммунистами», - Брюсов поспешил издать брошюру «Почему я стал коммунистом»...».
В 1923 году, в связи с пятидесятилетним юбилеем, Брюсов получил грамоту от Советского правительства, в которой отмечались многочисленные заслуги поэта «перед всей страной» и выражалась «благодарность рабоче-крестьянского правительства», а хотел Орден Красного Знамени... Не выслужил однако.
После революции Брюсов продолжал и активную творческую деятельность. В Октябре поэт увидел знамя нового, преображённого мира, способного уничтожить буржуазно-капиталистическую культуру, «рабом» которой поэт считал себя ранее. Его некоторые постреволюционные стихи стали восторженными гимнами «ослепительному Октябрю». В отдельных своих стихах он славил революцию, например, в стихотворениях сборника «В такие дни» в 1923 году — в частности, в стихах «Работа», «Отклики», «Братьям-интеллигентам» и «Только русский». Став родоначальником «русской литературной Ленининаны», Брюсов пренебрёг «заветами», изложенными им самим ещё в 1896 году в стихотворении «Юному поэту» — «не живи настоящим» и «поклоняйся искусству».
Несмотря на все свои стремления стать частью наступившей эпохи, «поэтом Новой жизни» Брюсов стать так и не смог. В 1920-е годы в сборниках «Дали» в 1922 году и «Спеши!» в 1924 году он радикально обновлял свою поэтику, используя перегруженный ударениями ритм, обильные аллитерации, рваный синтаксис, неологизмы (вновь, как в эпоху «Стихов Нелли», используя опыт футуризма). Владислав Ходасевич, в целом критически настроенный к Брюсову, не без сочувствия оценивал этот период как попытку через «сознательную какофонию» обрести «звуки новые». Эти стихи были насыщены социальными мотивами, пафосом «научности» (в духе «научной поэзии» Рене Гиля, которой Брюсов интересовался ещё до революции, экзотическими терминами и собственными именами (автор снабдил многие из них развёрнутыми комментариями). Манеру позднего Брюсова детально исследовавший её М.Л.Гаспаров, назвал «академический авангардизм». В некоторых текстах проявлялись ноты разочарования своей прошлой и настоящей жизнью, даже самой революцией (особенно характерно стихотворение «Дом видений»).
Видениями заселенный дом,
Моя, растущая, как башня, память!
В ее саду, над тинистым прудом,
Застыв, стоит вечеровое пламя;
В ее аллеях прежние мечты
На цоколях недвижны, меди статуй,
И старых тигров чуткие четы
Сквозь дрему лижут мрамор Апостату.
Как же ты
Вошла в мой сад и бродишь между статуй?
Суровы ярусы многоэтажной башни, —
Стекло, сталь и порфир.
Где, в зале округленной, прежде пир
Пьянел, что день, отважней, бесшабашней,
Вливая скрипки в хмель античных лир, —
В померкшей зале темной башни
Тишь теперь.
В своём эксперименте Брюсов оказался одинок: в эпоху построения новой, советской поэзии опыты Брюсова были сочтены слишком сложными и «непонятными массам»; представители модернистской поэтики также отнеслись к ним отрицательно.
Он вел странный образ жизни, стал курить, пристрастился к морфию, стал неопрятным и нервным. Последние силы он потратил на хлопоты о присвоении ему - по случаю грядущего юбилея - ордена Красного Знамени и был расстроен получением Почетной Грамоты. В конце жизни он взял на воспитание маленького племянника жены. Окружающим было странно видеть в нем такую нежную привязанность. Каждый вечер он возвращался домой, нагруженный сластями и игрушками и, расстелив ковер, подолгу играл с мальчиком на полу. Цветаева в своих воспоминаниях приводила один из рассказов поэтессы Адалис о Брюсове: «У В.Я. есть приемыш, четырехлетний мальчик, он его нежно и трогательно любит, сам водит гулять и особенно любит все ему объяснять по дороге. «Вот это называется фронтон. Повтори: фронтон». - «Фронтон». - «А эта вот колонна - дорическая. Повтори: дорическая». - «Дорическая». - «А эта вот, завитком, ионический стиль. Повтори!» - «Ионический». И т. д. и т. д. И вот, недавно, - он мне сам рассказывал - собачка навстречу, с особенным каким-то хвостом, закорючкой. И мальчик Брюсову: «А эта собачка - какого стиля? Ионийского или дорийского?».
На закате лет принято подводить итоги, делать какие-то выводы. Иногда - просто прозревать. Осень - пора мудрости. Что же Брюсов? «Вот он сидит в столовой за столом. Без перерыва курит.., и руки с неопрятным ногтями так трясутся, что он сыплет пеплом на скатерть, в стакан с чаем, потом сдергивает угол скатерти, потом сам сдергивается с места и начинает беспорядочно шагать по узенькой столовой. Лицо похудело и потемнело, черные глаза тусклы - а то вдруг странно блеснут во впадинах. В бородке целые седые полосы, да и голова с белым отсветом. В нем такое напряженное беспокойство, что самому становится беспокойно рядом с ним».
9 октября 1924 года Валерий Брюсов скончался в своей московской квартире от крупозного воспаления лёгких. Поэт был похоронен на столичном Новодевичьем кладбище.
У Брюсова есть стихотворение - перевод с армянского языка поэта Дживани. Эти строки, такие непохожие на все, что создано Брюсовым, могли бы, наверное, в качестве эпитафии украсить ту холодную мраморную плиту, что укрывает сегодня его останки.
Как дни зимы,
дни неудач недолго тут:
придут-уйдут.
Всему есть свой конец,
не плачь! -
Что бег минут:
Придут-уйдут.
Весь мир: гостиница, Дживан,
а люди - зыбкий караван!
И всё идет своей чредой:
любовь и труд, -
придут-уйдут!
Оценили 13 человек
32 кармы