Портрет сестры. Письма

Минут десять назад Всеволод Булавин закончил писать портрет сестры Тани. Написать её портрет он собирался уже давненько, но как-то всё не решался, да и сказать по совести, лица её почти не помнил. Ещё раз взглянув на портрет, подумал, что сестра смотрела на него также, когда они прощались, и он видел её в последний раз. Всеволод подошёл к окну, открыл форточку, за окном большими хлопьями падал снег. Вспомнилось, что такой же снег, падающий такими же хлопьями, он видел ещё ребёнком, сидя на подоконнике, глядя в окошко в блокадном Ленинграде зимой сорок первого года.

***

Севка проснулся уже давненько, но открывать глаза, шевелиться, а тем более вставать с постели не хотелось. Когда лежишь неподвижно, не так сильно хочется есть, хотя всё это ерунда, есть охота всегда, и когда лежишь, и сидишь, и ходишь. А ещё холод: вот он вчера лёг спать в шапке, в пальто, в шерстяных носках, сестра Танюшка ещё его двумя одеялами укрыла, но всё равно за ночь так сильно замёрз, до сих пор всё тело дрожит. За последнее время стал Севка замечать, что слабеет с каждым днём всё больше и больше, но это не пугало его, с равнодушием думал, если придёт смерть, и его не станет на земле, то, наконец, перестанет он мучиться от голода и холода. Единственное было жалко, что не доживёт он до своего дня рождения, который наступит через полтора месяца, и ему исполнится шесть лет. Дядя Юра, папин брат, обещал, что для именинника в этот день самолично приготовит морскую уху.

Совсем рядом послышались шаги сестры, и раздался её тихий голос:

– Севочка, вставай скорей, от папы письмо пришло с фронта.

Сева широко раскрыл глаза и приподнял голову:

– От папы письмо? – растерянно переспросил он, – но мы же осенью получили на него похоронку.

– Вот в том-то и дело, – Татьяна улыбалась, – ты представляешь, он жив, а похоронку нам по ошибке прислали. Гляди, вот оно – письмо! – она держала в руках бумажный треугольник.

Севка резко попытался подняться с постели, но для него это плохо закончилось. Потемнело в глазах, в ушах зашумело, и он стал медленно сползать с кровати на пол. Его подхватила Татьяна:

– Держись, держись, ты что это… – испуганно сказала она.

Немного помедлив, Севка тяжело вздохнул, сознание прояснилось:

– Хватит меня держать, отпусти, – почти сердито сказал он сестре, – дай письмо, я подержу его в руках.

– На, – Татьяна протянула треугольник.

Севка поднёс серый помятый треугольник к губам и замер. Потом попросил:

– Прочитай, что папа нам пишет.

– Здравствуйте, мои дети, Сева и Таня, как вы поживаете? Знаю, что очень тяжело вам приходится, поэтому, обращаюсь к тебе, сынок. Уверен, ты растёшь мужественным мальчиком, не боишься трудностей, которые встречаются на твоём пути. Я тебе даю задание – помогай своей сестре во всём, в работе, вместе читайте книжки, живите дружно. Я дерусь с фашистами, защищаю нашу землю и вас. На прошлой неделе подбил немецкий танк, а вчера с товарищами ходил в разведку, захватили двух немецких офицеров. Вот так сражается ваш папа. Хочу спросить тебя, сынок, ты научился писать и читать? Если ещё не научился, пусть тебя Таня обучит грамоте. Помнишь, она всегда говорила нам, что когда вырастет, будет учительницей? Тогда ты сам сможешь писать мне письма. Я очень люблю вас, мои милые, родные дети. Заканчиваю писать, нужно идти в атаку. Ваш отец.

– Вот видишь, папа просит, чтоб ты своей рукой писал ему письма, понял?

Сева кивнул головой.

– Тогда идём мыть руки и лицо.

Они прошли на кухню. В печи-буржуйке горели, потрескивая, дрова, на конфорке стояла кастрюля с кипящей водой. Татьяна зачерпнула кружкой немного кипятка, разбавила его холодной водой из ведра, протянула её Севке:

– Умывайся.

Потом завтракали – небольшой кусочек хлеба и стакан горячего чая с мятой. Наконец Татьяна принесла тетрадь, карандаш, и положила это богатство на стол перед Севкой. В груди у него всё замерло от волнения – сейчас он будет учиться писать.

Прошла неделя, Татьяна отправила отцу на фронт два письма, а от него получили одно. Севка нарисовал на тетрадном листе два горящих немецких танка и красноармейца в окопе с гранатой в руке. Татьяна написала под этой картинкой: «Так наши бойцы бьют фашистскую гадину». Рисунок отправили отцу.

Миновало ещё три недели, к Таниному удивлению за это время Севка довольно сносно научился читать и писать, правда, с чистописанием были кое-какие изъяны, буквы получались корявенькие, неровные, но это дело поправимое. Однажды, когда Севка, от усердия закусив нижнюю губу, писал фразу: «Мы не рабы, рабы не мы», Таня подошла к нему и сказала:

– Давай, начинай писать письмо папе.

Севку обдало жаром, сердце заколотилось быстро, быстро, он шумно вздохнул и подумал: «Наконец папа получит моё письмо». Он медленно водил карандашом по листу бумаги, старался выводить каждую буковку, но это у него не совсем получалось: «Здравствуй, папа, пишу тебе письмо сам. У нас всё хорошо, мы не болеем. Мы живем у дяди Юры. Он работает на заводе, приносит нам хлеб. Мы с Таней тебя любим и скучаем, до свидания».

– Ты представляешь, когда папа получит твоё письмо, как сильно он обрадуется, молодец!

Жизнь у Севки стала меняться к лучшему. К концу декабря, в первую блокадную зиму увеличили норму хлеба на иждивенцев до двухсот грамм, вместо ста двадцати пяти, как это было раньше. Потом приятная забота появилась у него – письма писать отцу на фронт и каждый день ждать от него ответа. И ещё, совсем недавно, повезло Севке найти в кладовке, среди игрушек, в коробке, альбом для рисования и четыре цветных карандаша: чёрный, красный, зелёный и коричневый.

А тут ещё всё меньше времени до Севкиного дня рождения оставалось, и очень ему было любопытно, что это за морскую уху надумал приготовить дядя Юра, чем она от обычной ушицы отличается? Вспомнил Севка про дядю Юру, папиного брата, и настроение у него сразу на убыль пошло. Всё дело в том, когда пришло от отца первое письмо с фронта, Севка сразу, не задумываясь, предложил сестре:

– Давай, как дядя Юра придёт с работы, мы ему сразу сообщим, что, оказывается, похоронку на папу по ошибке прислали, а он жив и здоров, и дерётся с фашистами.

Смотрит Севка, Таня замерла на месте, лицо совсем бледным сделалось, и ничего не отвечает ему. А Севка тормошит сестру, тянет её за рукав кофточки и твердит:

– Нужно дяде Юре всё рассказать!

Татьяна повернула голову в сторону Севки, нахмурила брови и ответила сердито:

– Нельзя дяде Юре ничего про папу говорить. Ты знаешь, почему его в армию не забрали? Потому что сердце у него больное, а если мы ему всё сообщим, то от такой радостной новости сердце может у него не выдержать, и он умрёт. Ты этого хочешь?

– Нет, – Севка с испугом посмотрел на сестру.

– Тогда слушай, с дядей Юрой я сама поговорю, его помаленьку подготовлю к тому, что папа не погиб, а потом мы с тобой вместе всё ему подробно расскажем. А пока это будет нашей тайной.

Севка радостно головой кивает и думает, как хорошо, что сестра у него такая умная, жизнь дяде Юре спасла.

Вот прошло уже больше месяца, а Таня никак не может поговорить с дядей Юрой. Видать, трудно найти такие слова, чтоб он всё узнал про своего брата и не помер от волнения.

Сегодня пришла к Севке и Татьяне соседка по подъезду баба Вера, поздоровалась и спрашивает:

– Танюшка, а не сходишь ты со мной за водой? У меня и саночки на этот случай имеются, как раз два ведра на них поставить можно, одно для вас, другое – для меня. Без помощников-то боязно идти, путь не малый, вдруг поскользнусь, упаду, могу и не подняться, а тут, в случае чего, подсобить можем друг дружке.

Таня обрадовалась, отвечает:

– Хорошо, что вы к нам заглянули, баба Вера, у нас воды в доме осталось совсем чуть-чуть.

Быстренько накинула Таня на себя пальто, повязала голову шерстяным платком, говорит Севке:

– Без дела не сиди, почитай книгу, а я быстро вернусь.

Взяла ведро в руку и вышла с бабой Верой за дверь. Остался Севка один.

Первым делом, достал он из письменного стола лист бумаги, цветные карандаши, и стал рисовать большую булку хлеба, а рядом – яблоко, решил сестре подарок сделать, порадовать её. Но работу так и не удалось ему до конца закончить, от изображённого хлеба и яблока все мысли в голове у него на еде сосредоточились. До невозможности кушать захотелось, живот стало крутить от голода. Решил Севка спрятать подальше картину в стол и не показывать сестре до лучших времён.

Надумал Севка платяной шкаф проверить, уже несколько раз видел он, как Таня небольшую картонную коробку то вытаскивает, то назад на верхнюю полку кладёт. И старается всё это быстро, незаметно сделать, чтоб Севка не видел. Интересно, что же в этой коробке лежит? Открыл Севка дверцу шкафа, встал на цыпочки, тянет руки кверху, но до полки дотянуться не получается. Пошёл он на кухню, взял швабру, вернулся назад, запросто зацепил шваброй эту коробку и вниз сбросил. Из неё на пол письма-треугольники выпали. Наклонился Севка над ними, взял несколько писем в руки, посмотрел и удивился: так это же он их писал папе на фронт, совсем непонятно, как они тут оказались? Одно даже прочитал от начала до конца, всё сходится – его письмо. Тут у него даже дыхание перехватило. «Так, выходит, что… Нет, не может быть, не может быть и всё!» – подумал Севка с отчаянием. Потом сел на пол, собрал все письма, в стопку сложил.

Время к вечеру шло, за окном сумерки спускались, вот, наконец, дверь скрипнула, Таня пришла.

– Заждался меня, Сева? Когда возвращались, воздушную тревогу объявили, заставили нас в бомбоубежище спрятаться, но ничего, зато больше половины ведра воды принесла. Сейчас керосиновую лампу зажжем, светло будет, после поужинаем вместе.

Подошла она к Севке и спросила:

– Ты чего это на холодном полу расселся, простыть хочешь? Вставай немед… – тут Таня увидела письма и осеклась на полуслове.

Тишина повисла в комнате. Подошла Таня к Севке, села с ним рядом, обняла за плечи, к себе прижала.

Дует ветер в ночном блокадном Ленинграде, колючий снег метёт, мороз стоит злой. Здания мрачные, улицы пустынные, в доме четырёхэтажном, по первый этаж снегом занесённом, в квартире восемнадцать, в холодной комнате на полу, среди писем сидят два маленьких человечка, прижавшись друг к другу. Всякие мысли проносятся в голове у Севки, думается ему:

– Нет, никогда не кончится эта зима, и весна не наступит, и трава зелёная не вырастет, и от папы писем больше не будет.

Обидно ему, что сестра Таня обманщицей оказалась, пусто у Севки на душе, даже заплакать не может, сил нет. Пришла ночь, муторно-тяжёлая. Поднялся Севка с пола, замёрз, аж зубы стучат от холода. Пошёл, лёг на кровать, под одеяло забрался. Утром проснулся, сны всякие, один хуже другого снились, встал совсем разбитым. Видит, сидит Таня за столом, облокотившись, в окно смотрит. Лицо у неё такое худое, усталое, одни большие глаза остались. Тут на Севку нахлынули воспоминания: вспомнил, как отец, Таня и он, летом, рано утром, ходили на рыбалку, как Таня радовалась, когда поймала маленького окунька, которого потом отпустили в речку. Ещё припомнилось, как гуляли они в парке, народу много, музыка звучит, папа в офицерской форме, сапоги начищенные, блестят, ремень на нём с пятиконечной звездой, мама вся такая нарядная, а у Тани в руке два воздушных шара. Потом эскимо ели, на карусели катались, а солнце было такое яркое, праздничное. Думает Севка с тоской, что не вернётся это довоенное время, и папа, и мама, и тёплое лето, и мороженое, и Таня больше не будет радоваться и улыбаться. Припомнилось ему, когда садятся они есть за стол, Таня всегда подкладывает ему кусочек хлеба побольше, чем себе оставляет. Севка пытается спорить, объясняя, что это неправильно, но Таня всегда отвечает:

– Не выдумывай, я одинаково хлеб делю.

И ещё ухватился Севка за одну мысль, как за спасательный круг. Может, там, где папа воюет, почта не работает совсем, почтальоны не могут к ним пробраться, потому что пули летят и снаряды рвутся, вот письма назад и вернулись. А Таня не говорит ему, чтоб не расстраивать. И так ему жалко стало сестру, просто ужас. Подошёл он к ней, обнял, произнёс негромко:

– Папе надо сегодня письмо написать, он ждёт.

Смотрит Таня на Севку, кивает головой в знак согласия, едва сдерживается, чтоб не расплакаться. Потом выдохнула:

– Обязательно напишем.

Морская уха

В субботу, ближе к полудню, пришёл с работы дядя Юра. Распахнув ногой входную дверь, руками прижимая к груди охапку дров, густо пробасил:

– Где мой племянник? Кого я сегодня с Днём рождения поздравлять буду?

– Здесь я, – смущённо улыбаясь, произнёс Севка.

– Вижу, что жив, здоров, это замечательно. А сейчас помощь твоя требуется, приоткрой мне дверь на камбуз, дровишки туда положу. Пока их нёс, они мне все руки оттянули.

Пройдя на кухню, с грохотом свалил дрова возле буржуйки. Дядя Юра, как бывший моряк, носил тельняшку и любил в разговоре вставлять такие словечки: камбуз, якорь, юнга, компас, мачта, рында. Произносил он их как-то по-особенному, ёмко, ярко. Любой, кто его слушал, сразу представлял море, волны, кричащих чаек, пролетающих над кораблём.

– Танюшка куда подевалась?

– Пошла бабу Веру проведать, она уже почти три дня болеет, кашляет и едва ходит.

– Да, это плохо, что баба Вера недомогает.

– Что ж, давай, именинничек, мы с тобой хозяйничать начнём. Меня с завода ненадолго отпустили, сам понимаешь, время какое тяжёлое.

Севку и Татьяну дядя Юра забрал к себе в конце сентября, когда их мать была убита на улице осколком фашистского снаряда.

Он снял с плеч вещмешок, положил его на стол, потом растопил печку-буржуйку, в кастрюлю налил воды.

– Дядя Юра, а вот как у вас сердце, сильно болит или можно терпеть? – спросил Севка.

Дядя Юра с удивлением глянул на племянника:

– Что это вдруг тебя моё здоровье заинтересовало?

– Да так, я подумал, если вы не очень болеете, то я бы открыл Вам одну тайну.

– Какую тайну?

– Я бы рассказал, но Танюшка думает, что от радости Ваше сердце не выдержит.

– Выкладывай, надеюсь, справлюсь.

Сева задумался:

– Тогда дайте честное матросское слово, что Вы не помрёте, если я Вам её открою, и Тане ничего не скажите.

– Даю честное матросское слово, что останусь жив, а Таня не будет знать о нашем разговоре.

– Тогда приготовьтесь: знаете, папа не погиб, он нам прислал письмо и дерётся с фашистами.

Дядя Юра побледнел, Сева попятился назад и с испугом подумал: «Сейчас сердце у него разорвётся на мелкие кусочки, и он упадёт на пол. Зачем я не послушал сестру и ему всё выболтал»? Спустя какое-то время дядя Юра медленно произнёс:

– Новость, я тебе скажу, ошеломляющая. Сева, а где папино письмо, ты мне можешь его показать?

– Конечно, – с облегчением произнёс Сева, в душе радуясь, что с дядей Юрой ничего не произошло страшного.

Он подошёл к шкафу, открыл дверцу и, вернувшись, отдал письмо дяде Юре. Тот внимательно прочитал его, рукой потёр щёку и как-то медленно, неуверенно произнёс:

– От такой новости просто голова кругом идёт.

Сева насторожился:

– А почему Вы не радуетесь, что мой папа живой?

– Что ты, очень я доволен.

– И ещё, хочу Вас спросить, – продолжил Севка, – недавно я нашёл письма, которые посылали папе на фронт. Сначала я подумал, что он погиб, а Таня для чего-то придумала всю эту историю, а потом догадался: во всём почтальоны виноваты. Не могут они передать письма папе, потому что там, где он воюет с немцами, без конца бои идут. Как Вы считаете, правильно я думаю?

Дядя Юра пристально посмотрел на Севку:

– Ты прав, Сева, я просто поражаюсь, какой ты умный! Так оно и есть, как ты говоришь. Ладно, не горюй, скоро прорвём блокаду, погоним фашистов и получит твой отец все письма сразу.

Отойдя в сторону, негромко пробормотал: «Ну и Таня, ну и Танюшка». Потом повернулся к Севке:

– А сейчас будем готовиться к празднику.

Спустя какое-то время пришла Таня. Увидев обеденный стол, накрытый нарядной цветной скатертью, с аккуратно расставленными тарелками, чайными чашками, вилками и ложками, не удержалась и воскликнула:

– Ой, как красиво!

Улыбнувшись, дядя Юра ответил:

– А ты как думаешь, мы на все руки мастера, причаливай к нам, помогать будешь.

Он подошёл к вещмешку, достал мороженую селёдку, небольшую баночку с мёдом и целую булку хлеба. Севка и Таня смотрели на все эти сокровища во все глаза с восхищением.

– Три дня назад, – стал рассказывать дядя Юра, – вышел из строя агрегат в цехе, где я работаю. Да такой важный, что из-за него, можно сказать, выпуск нашей продукции приостановился. Тут, немедля, начальство мне и ещё одному товарищу, как лучшим мастерам своего дела, дают ответственное задание: «За два дня, кровь из носу, механизм должен быть отремонтирован, а не успеете, будете отвечать по закону военного времени». Так вот, мы с напарником за день его наладили и в производство запустили. За это мне и товарищу премию выдали, каждому по булке хлеба и сто грамм мёда. А теперь, готовим морскую уху. Для неё кроме соли, воды и селедки ничего не нужно, это старинный флотский рецепт.

Дядя Юра взял селёдку, облил её холодной водой, положил на разделочную доску и ловко стал резать на мелкие кусочки.

– Плавники и хвост оставляем, они особый вкус придают ухе, – проговорил он. Потом обратился к Тане:

– Как себя баба Вера чувствует?

– Сегодня ей полегче, температура спала и кашель прошел.

– Тогда к тебе просьба, ещё раз сходи к нашей соседке, пригласи её на день рождения Севы.

– Хорошо.

Таня ушла и минут через двадцать вернулась с бабой Верой.

– Все присутствующие присаживайтесь за стол, а я, как настоящий официант, буду вас обслуживать, – весело заявил дядя Юра.

– Тогда, товарищ официант, возьмите у меня довоенную заварку для чая, – сказала баба Вера.

Севка, съёжившись, сидел на стуле и до конца не мог поверить, что всё это происходит на самом деле. И тарелка с ухой, рядом большой кусок хлеба, а запах от всего этого такой, что можно запросто потерять сознание. Сева посмотрел на Таню и бабу Веру, они сидели неподвижно, положив руки перед собой.

– Позвольте мне, друзья, поздравить Севу Булавина с днём рождения! Сегодня ему исполняется шесть лет. К моему приветствию присоединяется вся заводская бригада, которой я руковожу довольно долгое время. Мы вместе желаем ему здоровья, пережить блокаду назло фашистам, и ещё, чтоб из него получился хороший художник. Недавно я рассказал товарищам по работе, что ты любишь рисовать, показал твои рисунки, они очень всем пришлись по душе. Надеемся, что ты станешь настоящим человеком, честным, смелым, умным, добрым. А это тебе подарок от всей нашей бригады.

Дядя Юра достал из кармана пиджака небольшой макет крейсера «Аврора» и протянул его имениннику. Севка бережно взял подарок в руки и стал с интересом рассматривать.

– Вы только гляньте, какая пушка! Якорь, трубы, мачта – всё, как настоящее, – радостно сообщил он.

– А ты как думал? Делать работу мы плохо не умеем, а макет этот изготовил наш умелец, токарь высшего разряда Антон Васильевич Астахов.

– Севочка, дай мне кораблик рассмотреть поближе – попросила баба Вера.

Взяв его в руки восхищенно произнесла:

– Это надо ж такую вещь сделать!

– А сейчас прошу всех попробовать мою морскую уху, – предложил дядя Юра.

Севка пододвинул тарелку с ухой к себе поближе, взял в руки ложку, а дальше произошло что-то непонятное. Он буквально на секундочку прикрыл глаза, а когда открыл, то по-прежнему сидел за столом, в руке держал ложку, перед ним стояла тарелка, но ухи и хлеба не было. Когда и как всё это ему удалось съесть, он совершенно не помнил. Сева перевёл взгляд на бабу Веру и Таню, они продолжали есть.

– Значит, я первый закончил с едой, – расстроился он.

Раздался голос дяди Юры:

– Хочу всех предупредить, как только вы покончите с первой порцией ухи, будет вторая – с сухариками. И ещё – голова селёдки по морскому закону достаётся самому молодому члену нашей команды, то есть юнге Севе.

Вторую порцию Севка ел медленно, следил за каждым своим движением и страшно боялся, чтоб не наступило затмение, как было в первый раз и чтоб не опозориться перед всеми окончательно. Уха была такая вкусная, что он подумал – это самая лучшая уха, которую ему приходилось пробовать в своей жизни.

Дядя Юра сходил на кухню, принёс самовар и поставил его на стол.

– А это к чаю, самодельное пирожное, – в руках его появилась небольшая тарелочка. Он деловито обошёл всех присутствующих и в блюдечко каждому из тарелки положил по два кусочка хлеба, с густо намазанным сверху мёдом. В чашки стал наливать чай.

– Подождите чуточку, – баба Вера поднялась из-за стола, – хочу пожелания свои высказать. С начала блокады каждый день молюсь я заступнице нашей Божьей матери, чтоб дала она силы ленинградцам одолеть ворога, и дожить всем нам до дня, когда своими глазами увидим мы, как погонят гитлеровскую нечисть от родного города и нашей земли. А тебе, Севочка, наказ мой будет таким: чтоб побольше светлых дней в твоей жизни было и счастья. Может, моё поздравление получилось не совсем складным, но это сказано от всей души. Вот мой подарочек – шерстяной шарф, носи его на здоровье.

Все стали пить чай.

Севка взял кусочек хлеба, чуточку надкусил его, почувствовал вкус мёда. И вдруг его ослепила яркая вспышка, спустя мгновение он увидел маму, себя, деда Андрея. Они сидят в деревенской избе, дед Андрей режет на столешнице ножом ковригу хлеба, рядом стоит доверху наполненная мёдом большая глиняная миска.

– Медок-то хорош в этом году удался! Вкусный, а аромат от него какой! – с хрипотцой в голосе говорит дед. – А ты, давай, Настёна, почаще к отцу наведывайся, и Севку с собой привози, и Танюшку тоже. Здесь, на природе да на вольном воздухе, очень для здоровья им польза большая будет.

– Обязательно, на следующий год всей семьёй к тебе нагрянем, с мужем, с детьми. Господи, как хорошо здесь, сразу воспоминания о детстве нахлынули.

Сева смотрит на мать и видит, какие у неё большие лучистые глаза, красивые русые волосы, и его захлёстывает радостное волнение: так, оказывается, мама жива! Он тянет к ней руки, она улыбается, потом всё враз меркнет. Сева слышит, как Таня и баба Вера о чём-то оживлённо переговариваются, дядя Юра смеётся.

И он понимает, что та светлая, радостная жизнь, где была мама, ушла навсегда. Первый раз его день рождения справляется без неё. От отчаяния у него сжало сердце, стало трудно дышать, по щекам покатились слёзы. Чтоб окончательно не разреветься, Севка до боли прикусил нижнюю губу, потом стиснул зубы, но было поздно, он не выдержал и всхлипнул. В комнате наступила тишина. Закрыв ладошками лицо, он соскочил со стула, бросился на кухню и там горько заплакал.

Через короткое время дверь на кухню со скрипом открылась, и появился дядя Юра. Подойдя к племяннику, молча, обнял его за плечи. Севка, рыдая, уткнулся в рукав его пиджака. Сколько прошло времени, он не знал, наконец, дядя Юра произнёс:

– Может, объяснишь, что случилось?

– Нет, потом скажу, – выдавил из себя Севка.

– Всё, поплакал, и хватит, возвращаемся, нас ждут.

Когда Сева медленно вошёл в комнату, его встретили настороженно-испуганные глаза сестры.

– Сева, садись на своё место, – негромко сказал дядя Юра, – а мы сейчас послушаем Танюшку, она специально для именинника сочинила стихотворение.

Таня встала из-за стола, прижала левую руку к груди и, растерянно улыбаясь, произнесла:

– Ой, я так волнуюсь, что даже все слова забыла.

Дядя Юра покачал головой:

– Что ж, и такое бывает, давайте дадим Тане время, чтоб она успокоилась, собралась с мыслями и потом продекламировала свой стих. А пока она будет готовиться, я спою вам песню «Катюша», вы все её, наверняка слышали, подпевайте.

Он подошёл к этажерке, взял с полки гармонь, развернул меха, пальцами пробежался по клавишам и запел:

– Расцветали яблони и груши, Поплыли туманы над рекой, Выходила на берег Катюша, На высокий берег на крутой.

И тут Севка увидел, как усталые лица бабы Веры и Тани, измученные голодом и холодом, просветлели, появился блеск в глазах. Когда дядя Юра закончил петь, все захлопали в ладоши.

– А сейчас дадим слово Татьяне, ты готова?

Таня кивнула головой:

– Сейчас ленинградцам трудно,

Но волю собрав в кулак,

Унынию в сердце нет места,

Мужество в наших глазах.

После того, как Татьяна закончила декламировать стихотворение, дядя Юра произнёс:

– Великолепно! Ты просто настоящий поэт, браво! А сейчас должен сказать, мне нужно спешить на завод, опаздывать нельзя, работа ждёт.

Дядя Юра прошёл в коридор, оделся, потом улыбаясь, попрощался со всеми и, махнув рукой, скрылся за входной дверью.

От слова «завод», произнесённого в разговоре дядей Юрой, Севка встрепенулся. Для него завод казался каким-то таинственным, сказочным местом. Оттуда дядя Юра два, а то и три раза в неделю приносил в бидоне суп, правда, супчик был жиденьким, постным, но Севке он казался необыкновенно вкусным. Ещё время от времени в доме появлялись то картофельный крахмал, то морская капуста, и даже студень.

После долгих размышлений Севка решил поговорить с дядей Юрой, чтоб тот взял его к себе в цех помощником. А он уж будет стараться работать изо всех сил, а свою норму хлеба станет приносить домой и делить поровну с Таней, да ещё и следить, чтоб она съедала его до последней крошки. Вот и сегодня хотел Севка серьёзно поговорить с дядей Юрой о таком важнецком деле, но не успел, оставил разговор на следующий раз.

После ухода дяди Юры Татьяна, баба Вера и Севка ещё долго сидели за столом, пили чай, вели разговоры и мечтали, как они будут славно жить, когда прогонят фашистов от стен Ленинграда.

Дорога жизни

В конце зимы Севка сильно заболел. Поднялась температура, донимал кашель, а в груди при вдохе и выдохе всё хрипело и свистело. Дядя Юра пригласил знакомого доктора, тот пришёл, стетоскопом послушал Севку, мрачно сказал:

– Похоже, воспаление лёгких, в больницу надо везти, чем скорее, тем лучше, там будет проходить курс лечения.

– Укутайте его потеплее, посадим на санки, и в путь.

Больше недели пролежал Севка в больничной палате. По утрам приходила медсестра, укол ставила, градусником температуру замеряла, таблетки какие-то давала. Часов в одиннадцать появлялся лечащий врач, Игорь Анатольевич, слушал дыхание, живот щупал, просил показать язык. Уже вторая неделя пошла, а болезнь не торопилась отступать: и температура держалась, и кашель не проходил. Грустно Севке, домой хотелось.

Палата, где Севка находился, была совсем маленькая, но кроме него здесь ещё трое мальчишек лежали, он с ними в первый же день познакомился. У окна – Валера, у стены – Вовка, возле двери – Сергей. Сильнее всех болел Вовка, он даже с постели не мог вставать, его из ложечки медсестра кормила. Как-то Сергей присел на Севкину кровать, нагнувшись над ним, прошептал:

– Не жилец Вовка, скоро помрёт.

Севка промолчал, ночью долго не мог уснуть, ворочался, вздыхал, думал о Вовке. Мальчишки рассказали, что у него вся семья умерла от голода, он один остался. Жалко было Вовку, боялся Севка, что утром проснётся, а он уже неживой. Не должно так быть, неправильно это.

Дядя Юра и Таня несколько раз приходили проведать больного, приносили хлеб, немного сахара, и расспрашивали о здоровье. А вчера новость на Севку обрушилась, да такая, что он до сих пор до конца в себя прийти не может. Пришёл лечащий врач и ещё женщина в белом халате с ним. Вот Игорь Анатольевич и говорит:

– Появилась возможность на Большую землю завтра отправить по Ладожскому озеру тяжелобольных детей. Составлен список, из вашей палаты в него попали Володя Большаков и Всеволод Булавин. Ваших близких известят, чтоб принесли для вас тёплые вещи.

Севке от одной мысли, что ему придётся расстаться с Таней и дядей Юрой, да ещё непонятно, куда уезжать, страшно стало.

На следующий день принесли Севке зимнюю одежду, тут же надели на него пальто, валенки, в дорогу собирают. Потом вошли в палату два санитара, Володю положили на носилки, сверху одеялом укутали и понесли. Севка нахохлился, губы поджал, подумал: «Сейчас моя очередь наступит». И вдруг решил: «Никуда я не поеду, лучше домой убегу, там буду лечиться».

Выбежал он из палаты в коридор, а навстречу дядя Юра с Таней идут, торопятся. Увидел их Севка, навстречу бросился, схватил сестру за руку, закричал:

– Не хочу я от вас уезжать, не бросайте меня!

Таня что-то пыталась сказать, дядя Юра старался Севу по голове погладить, никого он не слушал, ничего не понимал, только одно твердил:

– Не бросайте меня, я умру без вас!

Врач примчался, запыхался даже, пытался Севку образумить, объясняя, что повезло ему несказанно, вырвется он из блокадного Ленинграда, увезут его в тыл, никаких бомбёжек не будет, в больнице станут его лечить всякими хорошими лекарствами, которых здесь и в помине нет, по утрам на завтрак будут кашу давать, а в обед – суп куриный, котлету большую, картофельное пюре и компот. А как же иначе? Сева должен хорошо питаться, чтоб болезнь отступила.

Но Севка не унимался:

– Не надо мне ничего, я хочу с Таней и дядей Юрой остаться.

Тут уж дядя Юра не выдержал, вмешался, сказал строго:

– А ну-ка перестань, будь мужчиной, гляди на меня, не отводи глаза. Я тебе ещё не успел сказать, Сева, завод наш через месяц, в крайнем случае, через два, на Большую землю отправляют. С оборудованием, с людьми вместе, и я там буду, и Таню с собой возьму, понял? Мы приедем, а ты к этому времени поправишься. Встретимся с тобой, обнимемся и будем все вместе жить. Ну, успокойся, иди ко мне, я тебя до машины донесу.

Усадил дядя Юра Севку в кузов автомобиля, следом Татьяна подошла, на брата не глядела, опустила голову, чтоб не видел он её лицо, мокрое от слёз, протянула ему небольшой свёрток, сказала сдавленным голосом:

– Здесь в рамочке фотография, где мы все вместе: папа, мама, ты и я. Пусть она у тебя хранится, береги её, – и быстро-быстро отошла в сторону.

Машина тронулась, Севка с расстроенным лицом, прощаясь, махал рукой Тане и дяде Юре. Потом автомобиль на перекрёстке повернул направо и скрылся за стоящими у дороги домами, дядю Юру и сестру не стало видно. Затем Севка ехал в поезде, и снова на автомобиле через Ладожское озеро, по Ледовой Дороге жизни. Севка чувствовал такую усталость и тяжесть в теле, что уже не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, не было сил. Когда на машину налетел фашистский самолёт и начал бомбить, Севка не стал втягивать голову и закрывать руками лицо, как это делали мальчишки и девчонки, сидевшие с ним рядом в кузове. Он просто закрыл глаза. Севка даже не заметил, как заснул, а проснувшись, услышал слова женщины, сопровождавшей детей:

– Слава богу, что дорогой никого не убило, не ранило. Наконец мы доехали до места. Что ж теперь нас ждёт?

Севка не слушал её, думалось ему, что через месяц или через два, он увидит Таню и дядю Юру. Хорошо было бы встретиться через месяц, но если вдруг они задержатся, он готов подождать и два.

Прошёл месяц, два, год, но Таню и дядю Юру Севка так и не дождался.

=================================================

Портрет сестры. Детдом № 2

Продолжение здесь

Под утро, в спальню, загнанно дыша, ворвался воспитатель Пётр Павлович. Включив свет, прохрипел:

– Ребята! Подъём! Пожар!

Через открытую дверь в комнату повалил сизый дым, Пётр Павлович резко захлопнул дверь:

– Просыпайтесь, просыпайтесь! – он бросился к мальчишкам, бесцеремонно толкая их и срывая со спящих одеяла. – Вставайте, время дорого! Сейчас быстро одевайтесь, хватайте свои полотенца, мочите их в бачке для питья, вон стоит в дальнем углу, повязывайте полотенца на лица, так чтоб закрывало нос и рот, на всё про всё у вас три минуты.

Ребятня засуетилась. Севка ещё толком не проснувшись, стал судорожно натягивать штаны. В голосе Петра Павловича звучала такая тревога, что Севка понял: дело серьёзное. Одевшись, он из-под подушки достал рамку с фотографией и засунул её за пазуху.

– Так, три минуты прошли, сейчас все ко мне в кучу, – лицо и одежда воспитателя были перепачканы сажей, левый рукав пиджака дымился, подбородок был в крови, – слушайте внимательно, сейчас будем выходить в коридор цепочкой. Каждый из вас будет одной рукой держать ладонь впереди идущего, а другой – ладошку сзади шагающего. Пройти нам нужно всего-то пустяк, со второго этажа спуститься на первый и через дверь выйти на улицу. Возле выхода стоит наш сторож, дед Никита и палкой стучит по ведру, так что можете ориентироваться по звуку. И последнее, вас поведёт Михаил Савельев, он всех вас постарше, мальчишка смелый и сообразительный. Миша, подойди ко мне. Я буду замыкающим, ну, всё, разговоры закончились, приступаем к делу.

Торопливо вышли ребятишки в коридор, всё заволокло дымом, свет от лампочек с потолка жёлтыми пятнами пробивается, толком ничего не видно. Лёшка Белозёрцев впереди Севки вышагивает, за руку тянет его, сзади Толька Ивашин тащится, вцепился в Севкину ладонь, аж до боли сдавил. Прошли-то всего ничего, а тут вдруг свет погас, видимо, где-то от огня проводка перегорела. Сразу же зычный голос Петра Павловича раздался:

– Не паниковать, продолжайте движение, ускорьте шаг.

Легко сказать – не паниковать, у Севки со страху дыхание перехватило, и похоже, сердце остановилось. Вокруг сплошная темень образовалась, тут ещё Лёшка так резко Севку за рукав дёрнул, что он едва на ногах устоял.

Вдруг почувствовал Севка, как выскользнула у него из-под рубашки рамка с фотографией, на пол упала, звякнуло разбитое стекло. Силится Севка руки освободить, кричит, что срочно нужно ему рамку поднять, да через полотенце, что у него на лице, толком слова не разобрать. А ещё Лёшка, как назло, Севкину руку со всей силы стиснул, за собой его тащит, но тут неожиданно Пётр Павлович подоспел, фонариком прямо Севке в глаза светит:

– Что такое? Почему встали?

Севка пытался разъяснить, что приключилось, но, видать, так переволновался, что внятно сказать ничего не мог. Тут Толька Ивашин в разговор вмешался:

– Фотографию в рамке он уронил, так вырывается, хочет поднять её.

– Ладно-ладно, я найду пропажу, а сейчас немедленно вперёд, пока мы здесь все не задохнулись. Живо!

А тут ещё впереди шум раздался, Пётр Павлович туда метнулся. Оказалось, когда по ступенькам спускались со второго этажа на первый, Стёпка Мишаров споткнулся и упал. Из-за него ещё несколько мальчишек повалились и выход перекрыли. Хорошо, что Пётр Павлович быстро порядок навёл, ребята снова к выходу двинулись.

Больше никаких происшествий не было, благополучно на улицу выбрались, мальчишки полотенца с себя посрывали, свежий воздух полной грудью вдохнули. Некоторых мелкая дрожь била от пережитого, да и прохладно на улице, середина весны. Ребята стояли, возбуждённо переговаривались, а Мишка перекличку надумал устроить, проверить, все ли вышли наружу, не остался ли кто случайно внутри горящего дома. Вроде всё нормально, все откликнулись. Тут кто-то спросил: «А где Пётр Павлович»?

Вокруг оглянулись, точно, нет воспитателя. Мишка к зданию, к дверям побежал, за ним ещё несколько ребят бросились. Тут Толька Ивашин подошёл к Севке и говорит:

– Я видел, когда мы все вышли на улицу, Пётр Павлович назад вернулся, наверное, фотографию хочет найти.

Вдруг, минуты через две, внутри здания что-то ухнуло, и пламя из окон вырываться стало. Все просто оцепенели от страха, каждый подумал: «Всё, и воспитатель, и ребята погибли». Всех больше Севка напугался: «Из-за меня это вышло».

Дверь входная открылась, и сразу густой дым наружу вырвался, потом Пётр Павлович показался с мальчишками вместе, едва ноги передвигает, шатается, они его со всех сторон облепили, поддерживают, не дают упасть. Все вместе шагов тридцать отошли от детдома, тут, видать, у воспитателя все силы закончились, ноги подкосились, прямо на землю рухнул. Мишка с ребятами первым делом дымящийся пиджак с Петра Павловича сняли, потом пуговицы на рубашке расстегнули, чтоб дышать ему легче стало. А тут и взрослые появились, прибежали пожар тушить, кто с ведром, кто с лопатой. Петра Павловича подальше от огня оттащили, один из мужиков стал ему искусственное дыхание делать. Народ из ближайшей колонки воду вёдрами носит, горящий дом поливает, только толку маловато, пламя не утихает, всё сильнее разгорается.

Вскоре пожарная машина приехала, следом два автомобиля скорой помощи. Пожарные сразу огонь принялись тушить, а врачи Петру Павловичу укол поставили, положили на носилки и в больницу повезли. Врачи из второй скорой стали ребят осматривать, о самочувствии спрашивать. Двух мальчишек в машину усадили и в больницу отправили. Мишка Савельев подошёл к Севке, протянул ему рамку и сообщил:

– Тут дело такое, Пётр Павлович отыскал твою вещицу, но только неприятность одна приключилась – не заметил он, как из рамки фотография выпала. Одним словом, где-то потерялась она, сам понимаешь, темно было, суматоха. Я решил тебе всё это рассказать, неизвестно, сколько Пётр Павлович в больнице пролежит, ему крепко досталось, и руки, и шея, и лицо обгорели. Но всё-таки он молодец, всех нас из огня сумел вывести. Ну а ты сильно не переживай, так уж получилось.

Севка молча кивал головой, как бы соглашался, а у самого кошки на душе скребли, но виду не показывал, что до невозможности расстроился от такой новости. Он закричать готов был во весь голос от отчаяния, но нельзя быть слабаком – мальчишки не плачут.

Вскоре прибежала директор детдома Нина Сергеевна, лицо красное, ртом воздух хватает, и закричала громко:

– Ребята, никуда не расходитесь, сейчас все вместе колонной пойдём в школу, там временно разместимся.

Шагал Севка вместе с мальчишками и до конца не мог поверить, что фотографии, с которой он никогда не расставался, больше у него нет. Когда было хорошо или плохо на душе, мог он достать её и, вглядываясь в родные лица и едва шевеля губами, потихонечку разговаривать с папой, мамой с и Таней. Рассказывать, как прошёл у него день, жаловаться, если кто-то обидел его, хвалиться пятёрками, которые получил в школе, упрекать сестру за то, что не пишет ему письма, да мало ли о чём можно поговорить с близкими людьми. Или просто, вечером, ложась спать, достать фотографию из-под подушки и пожелать всем им спокойной ночи. А сейчас? Ну, никак не укладывалось в голове у Севки, что такое случилось взаправду.

Почти неделю Пётр Павлович в больнице пролежал, потом на работу вышел. В первый же день, после обеда, подошёл к Севке и говорит:

– Очень жалко, что с фотографией всё так нескладно получилось. Я понимаю, насколько она для тебя дорога была, прости меня. А вот подарок мой – принёс я альбом для рисования, акварельные краски, карандаши, кисточки. Ты у нас в детдоме всех лучше рисуешь, поэтому, думаю, единственное, что можно сделать – мысленно представить фотографию и сделать с неё рисунок. Я уверен, это у тебя получится, ты талантливый мальчик, действуй.

Прошло немного времени, детдом перевели в бывший купеческий особняк, а перед этим в здании полы покрасили, стены побелили – красота. Но ребята всё равно о сгоревшем детдоме с теплотой вспоминали, там всё родным стало, а тут ко всему заново надо привыкать. Севке некогда задумываться, какой дом лучше или хуже, над альбомом трудится, хочется ему, чтоб родные его как на сгоревшей фотографии получились. Одну картину сделает, долго смотрит на неё, потом глаза закроет, представляет фото, чувствует, что-то не так, за второй рисунок берётся. Лишь на восьмом остановился, доволен остался.

В середине мая в детдоме событие огромной важности произошло – к Гришке Кондратьеву отец приехал. На гимнастёрке у него медаль «За отвагу» и орден Славы красуются. Правда, вместо левой руки – пустой рукав за ремень заправлен, зато правая рука – в целости и сохранности. Раньше Гришку никто особо не замечал, щупленький такой, очкастый, слова от него не добьёшься. Всё время где-нибудь в уголке забьётся и обязательно книгу читает. А тут сразу знаменитым стал, все только о нём и говорят: и директор, и воспитатели, и мальчишки. Гришка рядом с отцом ходит, всё время то улыбается, то смеётся и без умолку болтает, руками размахивает. Ребятишки все примолкли, завидуют Гришке: «Повезло же ему, ох, как сильно повезло». Почти у каждого надежда появилась – война уже как неделю закончилась, разгромили фашистов в Берлине, значит, отцы скоро будут возвращаться из армии, приходить сюда, в детский дом и забирать их.

К обеду, после оформления всяких бумаг и документов, Гришка с отцом отправились в дорогу. Гришка несколько раз оглядывался, прощаясь, махал рукой.

Вечером Севка лежал в кровати и думал, что отцу обязательно дадут отпуск, он сразу отправится в Ленинград, там найдёт Таню, дядю Юру, и они все вместе приедут к Севке. Папа будет в офицерской форме, вся грудь в орденах, Татьяна – в голубом платье, а дядя Юра – в любимой тельняшке и пиджаке. Нужно для каждого рисунок приготовить, для Тани – лес и речку, для дяди Юры – море и корабль, для папы – солдаты, идущие в атаку с красным знаменем.

…Вдруг видит Севка, подходит к нему Пётр Павлович, говорит: «Сева, к тебе родственники приехали, возле ограды ждут». От такой радостной новости Севка чуть не задохнулся, бросился к двери, распахнул её, во двор выскочил, смотрит – возле калитки папа, дядя Юра и Таня стоят, ему руками машут, улыбаются. Кинулся к ним Севка, руки вперёд вытянул, а сердце так бешено стучит, вот-вот из груди выскочит. Бежит Севка, но только видит, расстояние между ними никак не сокращается, наоборот, только больше становится. «Как такое может быть»? – думает он. Изо всех сил помчался Севка, но папа, Таня и дядя Юра всё больше от него отдалялись. В отчаянии он закричал:

– Подождите, куда вы уходите? Стойте, возьмите меня с собой, я здесь, стойте!..

Тут почувствовал Севка, как кто-то крепко толкнул его в бок, потом ещё раз. Открыл он глаза, перед ним Мишка стоит и спрашивает:

– Ты чего орёшь? Разбудил всех, приснилось что-то?

Севка непонимающе смотрит на Мишку, никак ото сна отойти не может, только твердит: подождите, куда вы уходите?

Мишка смутился, потом говорит:

– Ладно, спи, да не кричи так больше, понял? – он подошёл к выключателю, выключил свет в комнате.

Севка вздохнул. До утра он так и не сомкнул глаз.

Продолжение следует

Tags: Проза Project: Moloko Author: Перевозчиков Николай