Что с Шаламовым 40 лет спустя.
Шаламов, наверное, втайне чужд оголтелым «левым патриотам», потому что - «всех сажали за дело», а он тут рассказывает. Но с ним беда и у «правых патриотов». Несколько слов по поводу.
1. Шаламов (помимо безусловного неприятия тоталитарного насилия) - это опыт преодоления человеком, в опоре на человеческие силы (Шаламов был последовательным атеистом) - нечеловеческих тягот. В этом смысле, условно говоря, Шаламов - это там, где Джек Лондон. (Которого он, конечно, читал, и который на него повлиял). А не там, где, скажем, Борис Ширяев (потому что «тоже лагерная проза»). Потому что в конечном итоге Ширяев и Солженицын - это противоположный Шаламову полюс. А один полюс - это Шаламов и, как не парадоксально, Олег Куваев с его «Территорией».
2. Шаламов, обладавший лагерным опытом несоизмеримым с опытом Солженицына или того же Ширяева - был и остался последовательным носителем левых взглядов. Его (как и Рыбакова) взяли (в 1929) как троцкиста, в типографии, где подпольно публиковали троцкистскую литературу. Он критиковал Советский Союз, здесь внимание, за… возврат к капитализму! Он критиковал за это Сталина! (Что он сказал бы о наших днях мы даже не догадываемся; хотя это не так сложно). Схожий с Шаламовым путь прошёл тоже отбывший все круги ада поэт Ярослав Смеляков, и оставшийся не просто носителем левых убеждений, но ещё и (в отличие от Шаламова) сталинистом.
3. «Я считаю вас моей совестью» - писал Солженицын Шаламову, зная о несоизмеримости их опыта, и надеясь на поддержку Шаламова в начале своего пути. Шаламов присмотрелся к Солженицыну, и отринул его. Почему? Шаламов поставил диагноз ему уже тогда. И это беспощадный диагноз, цитируем письмо Шаламову Солженицыну: «Пастернак был жертвой холодной войны, а вы - ее орудием». Это сформулировано навсегда.
4. «Шаламов был запрещён». И да, и нет. У Шаламова, при его жизни, в СССР вышло 5 сборников стихов, он даже был представлен к советскому Ордену Знак Почета и к Ленинской премии - за свои сочинения. (Не успел получить по причине смерти). Тем не менее, лагерная тематика в его стихах (как и в стихах, скажем, другого сидельца - Анатолия Жигулина) - постоянная тема, и умеющие читать - всё понимали. Критика, да, не писала - «вышел новый сборник лагерной лирики», но, повторяю, в СССР лагерная тематика поступала в советскую печать в промышленных масштабах.
5. Шаламов, как сын священника, прекрасно знал (наизусть) тексты литургий, пасхальных служб, богослужений Страстной недели (как, кстати, Есенин и Шолохов - навсегда опередивших всю советскую литературу именно в силу этого базиса). Его старший брат воевал в Красной армии и погиб на Гражданской, а сам Варлам не успел уйти в армию только в силу возраста. Это был обычный русский мальчик, уверовавший в красную идею. Таких было великое множество. Не «латыши, китайцы и евреи» - а сын русского священника Варлам Шаламов, и его брат.
6. Когда «Колымские рассказы» вышли за рубежом, Шаламов написал в «Литературной газете» открытое письмо: «Я отдаю себе отчёт какие грязные цели преследуют эти господа, пышущие ненавистью к нашей великой стране, к ее народу. Они пойдут на любую провокацию, на любой шантаж, на любую клевету. Всё сказанное относится к любым белогвардейским изданиям за границей. Зачем я им понадобился в свои 65 лет?»
Иные, конечно, скажут: старик испугался. Это бесстыдство - так говорить. Шаламов был преисполнен скорби и мудрости. Оценки его точны и беспощадны.
И, - это важно, - он (по-чеховски) не был безоглядно тщеславен: когда во имя признания «там» - продаётся всё, включая Родину и совесть.
Он говорил о «Колымских рассказах» (в СССР был опубликован только один рассказ из цикла): да, я хочу их публикации здесь - «…но не надо выдавать их проблематику за актуальную - она снята временем». Это 1972 год. Что не так? Он констатировал факт. Но в этих словах, увы, весь дискурс перестройки, как в капле воды. Выдать проблематику за «актуальную», объявить страну «больной тоталитаризмом» - и убить эту страну.
Ещё о Шаламове.
Когда мы (с братом Кольком) читали году в 1989 рассказы Шаламова (в журнале «Сельская молодежь) мы воспринимали их не как «против Сталина», а как школу жизни. Парадоксальным образом в этом ряду они шли после «Школы» Гайдара и «Как закалялась сталь» Островского - а не против них. Герой Шаламова и Корчагин, Голиков и - да хоть Брюс Ли - всё это могло (и должно было) жить вместе. А нам всё это противопоставили. Вопреки воле Шаламова. Шаламов, Гайдар и Островский - «из одного окопа», а не из противоположных. И символически, и конкретно. Это сложная мысль, но к ней надо прийти.
Верно замечено, что ошибка советской власти в том, что она приняла Галича за своего, а Высоцкого - за чужого. Галич - автор дюжины советских сценариев, в итоге пошёл против СССР, а Высоцкий - и не подумал даже двигаться в этом направлении. При всех, как говорится, вопросах. Но куда более страшная ошибка - то что Хрущев и Твардовский на какое-то время решили: Солженицын - свой, и опубликовали «Ивана Денисовича» - а Шаламова - не стали. Шаламов не предал бы никогда.
Шаламов - не запоздалое порождение оттепели, а (как и Смеляков) - на всех уровнях жестокий антипод шестидесятников. Стилистически - он презирал всю эту пустопорожнюю трескотню, осознанно не доверяя ей; он не любил стилистических конфетти, и уж точно был против того, что «интеллигенция поёт блатные песни». Всё это заигрывание с блатной тематикой, всю эту приблатненную походочку - Шаламов ненавидел всем существом. Имел право. Но и здесь он тоже заранее догадался, какой будет отмычка, взламывающая государство. А вот такой. В малиновом пиджачке и с борзым прищуром - пока интеллигенция будет твердить «Первичное накопление капитала всегда криминальное» (переводя на русский - да, вас грабят, но так надо). О, как бы он на них смотрел, если б прожил ещё три года.
Вот его стихи; здесь главное.
«В чернила бабочка упала,
Воздушный, светлый, жданный гость
И цветом чёрного металла
Она пропитана насквозь.
Я привязал ее за нитку,
И целый вечер у стола
Она трещала как зенитка,
Остановиться не могла.
И сколько было чёрной злости
В ее шумливой стрекотне,
Как будто ей сломали кости
У той чернильницы на дне.
И мне казалось: непременно
Она сердиться так должна
Не потому, что стала пленной,
Что крепко вымокла она.
А потому что чёрным светом
Своё окрасив существо,
Она не смеет рваться к свету
И с ним доказывать родство».
Эти стихи про дар. Про то, что вся эта ваша свобода («летаю, где хочу») - блеф. Бабочку, измазанную чёрными чернилами - надо держать на нитке. Потому что - если она черна, и несёт черноту - то это ложь, это не имеет права быть. Это «орудие холодной войны».
И самое здесь смешное, конечно, беспощадный привет «шестидесятникам» - «…и сколько было чёрной злости (!) в ее шумливой (!!) трескотне (!!!), как будто ей сломали кости («Евтушенко не пустили в 59-й раз за границу, и выпустили новый сборник тиражом на 250 тысяч экз, а всего в 150 тысяч; тираны!») у той чернильницы на дне».
А кости им - не ломали, трескучим бабочкам. Ему - ломали.
Оценили 5 человек
7 кармы