Посвящение: Ребёнку богов, Прокофьеву
«Ты солнечный богач. Ты пьешь, как мёд, закат.
Твое вино — рассвет. Твои созвучья, в хоре,
Торопятся принять в спешащем разговоре,
Цветов загрезивших невнятный аромат.
Вдруг в золотой поток ты ночь обрушить рад,
Там где-то далеко рассыпчатые зори,
Как нитка жемчугов, и в световом их споре
Темнеющий растет с угрозным гулом сад.
И ты, забыв себя, но сохранивши светы
Степного ковыля, вспоенного весной,
В мерцаниях мечты, все новой, все иной, —
С травинкой поиграл в вопросы и ответы,
И, в звук свой, заронив поющие приметы,
В ночи играешь в мяч с серебряной Луной.»
Константин Бальмонт. Автограф в «Деревянной книге» С.Прокофьева
Великий русский композитор, пианист и дирижер Сергей Сергеевич Прокофьев родился 23 апреля (11 апреля по старому стилю) 1891 года в Екатеринославской губернии в имении (посёлке) Сонцовка Андреевской волости на самом юге Бахмутского уезда Екатеринославской губернии (Сонцевка (Красное с 1927 по 2017 г.г.) Красноармейского района Донецкой области).
Сонцовка известна каждому, кто учился в музыкальной школе, а тем более в музучилище и изучал биографию этого выдающегося русского композитора. Поскольку я учился в музыкальной школе города Селидово, а затем Дзержинска Донецкой области, то мне факт, что Сергей Прокофьев наш земляк и родился в селе Красном Красноармейского района (что совсем недалече от Селидово) был известен с первого класса музыкальной школы (т.е. с 9 лет). До сих пор прекрасно помню как детально мы разбирали в музыкальной школе его незабываемой творение «Петя и волк»- своеобразную энциклопедию музыкальных инструментов. Сказку эту знал каждый советский школьник, и она была одной из немногих, которую не читали, а именно слушали! Фагот, флейта, валторна, гобой и барабан – звуки музыкальных инструментов для многих детей в Советском Союзе ассоциировались с героями этой сказки.
А впервые я увидел село Красное я во время автомобильной поездки, когда с отцом и его товарищами мы ехали на рыбалку из Селидово на водохранилище КураховГРЭС. Никакого музея С.С.Прокофьева в Красном в те годы ещё не было.
Именно здесь, в Сонцовке 11 апреля (23-го по новому стилю) 1891 года в семье управляющего имением дворян Сонцовых, личного почётного гражданина Сергея Алексеевича Прокофьева родился сын, которого в честь отца назвали Сергеем.
Сергей Сергеевич Прокофьев, уже будучи всемирно известным композитором, лауреатом Ленинской и шести Сталинских премий, восстанавливал в автобиографии воспоминания детства — о весенней степи, пестревшей тысячами полевых цветов: «Цветные ковры чередовались с зелёными полями пшеницы, вплоть до далёкого плоского горизонта. Иногда попадались невысокие курганы, памятники степных кочевников. В них случалось находить утварь и старинные монеты».
Эти края действительно помнят скифов, великое переселение народов, владычество половцев, а затем — татар. Но само село Сонцовка — памятник другой эпохи, времён продвижения Российской империи на юг во времена Екатерины II. Теперь благодаря вооружённым силам России в декабре 2024 года малая родина Сергея Прокофьева вернулась на большую Родину.
В конце царствования Екатерины Великой харьковский прокурор коллежский советник Александр Борисович Сонцов ( Род Сонцовых- потомки князей Сонцовых-Засекиных и князя Владимира Мономаха в 13-16 колене. Род Сонцовых, разделившийся на несколько ветвей, внесен в VI часть родословных книг Орловской, Тульской, Харьковской, Екатеринославской, Рязанской и Курской губерний. Александр Борисович - представитель древнего княжеского рода, происходящего от Рюриковичей, но за поколения потерявшего княжеский титул) купил земли в Бахмутском уезде Екатеринославского наместничества. Здесь в 1785 году и была основана деревня Сонцовка, названная по фамилии барина.[1]
В архивных документах Бахмутского уезда начала XIХ века находим запись: «Деревня Сонцовка, она же Солонинка тайного советника Сонцова с женою. 256 жителей, 7841 десятин возделываемой земли».
Второе название села дано по протекающей здесь речке Солёненькой (или на местный лад — Солоненькой, вспоминал Прокофьев в своей автобиографии).
В 1793 году Александр Сонцов был переведён в Воронеж и там в короткое павловское правление дослужился до чина тайного советника и должности губернатора, при этом чуть не угодив под расправу. Во «дней Александровых прекрасное начало» Александр Борисович стал первым полтавским губернатором, а затем вновь руководил Воронежской губернией. Девять лет спустя тот же пост занял его сын, ветеран наполеоновских войн Пётр Александрович Сонцов. Он также дослужился до статского советника.
Сын его, Дмитрий Петрович, служил адъютантом при генерал-фельдмаршале Иване Пасквиче-Эриванском, под его началом участвовал в усмирении Польского восстания 1830 года и в помощи австрийцам в подавлении восстания венгерского 1848–1849 гг. Но больше Дмитрий Сонцов запомнился как собиратель древностей, автор книг по нумизматике и один из основателей Московского археологического общества.
Его наследник Дмитрий Дмитриевич держал конный завод в Курской губернии и соревновался с Иваном Мичуриным в выведении морозостойких сортов яблок. Он-то и решил всерьёз взяться за Сонцовку. Но не лично, а назначив управляющим своего однокурсника по Московскому университету — Сергея Алексеевича Прокофьева.
Отец будущего композитора Прокофьева - Сергей Алексеевич Прокофьев (1846—1910), происходил из купеческой семьи, учился в Москве в Петровской сельскохозяйственной академии (1867—1871). Мать, Мария Григорьевна (урождённая Житкова из семьи , 1855—1924), родилась в Санкт-Петербурге. происходила из семьи дворового человека Григория Житкова графа Д. Н. Шереметева (получившего вольную в 1857 году за многолетнюю верную службу графу), в последствии придворного лакея Большого Кремлёвского дворца. Мама Сергея Прокофьева окончила гимназию с золотой медалью, хорошо играла на пианино, музицировала.
Так 1878 году Прокофьевы и поселились в Сонцовке. Планировали приехать на три года, а остались на всю жизнь…Здесь у них родились и умерли две дочери, а затем появился сын Сергей.
К моменту переезда Прокофьевых хозяйство Сонцовки было запущенным, почти все земли (а это 6,5 тысячи га) не обрабатывались. Новому управляющему пришлось разбивать земли на поля для обработки, набирать конторщиков, надсмотрщиков, объездчиков. Были приобретены косилки, жатки, паровая молотилка. Стремительно развивалось животноводство, кроме крупного рогатого скота в хозяйстве занялись выращиванием овец, количество голов превысило 4 000. Через несколько лет хозяйство перестаёт быть убыточным, а через 15 лет годовой доход составлял от 80 тысяч до 100 тысяч рублей[1].
За все время, пока Прокофьевы жили в Сонцовке, Дмитрий Сонцов только раз посетил свое имение в Бахмутском уезде Екатеринославской губернии. В своей «Автобиографии» Прокофьев так описывает детские впечатления от этого визита:
«Однажды, когда я проснулся утром, мне сказали, что я должен надеть новый костюмчик и вообще держать себя хорошо, так как приехал сам Сонцов, которому принадлежит и дом, и сад, и все вокруг.
До сих пор я как-то смутно представлял себе, что окружающее принадлежит не то папе, не то царю.
Тут же вдруг появилось лицо, которое на самом деле всем владело. С большим интересом вышел я в гостиную. Сонцов приехал с младшим сыном, толстым юношей-студентом. Увидев блестящие пуговицы на студенческой тужурке, я решил, что этот и есть главный, и не хотел верить, что он только сын, а «главный» — с обыкновенными пуговицами. Это было тем более досадно, что студент оказался мил, посадил меня на колени и рассказывал всякие небылицы, например, про самоеда, который начинает есть себя с ног и в конце концов всего съедает (я возражал, что в таком случае он вывернется наизнанку).
Сонцов пробыл не долго, осмотрел имение, наговорил отцу комплиментов и уехал со словами:
— У Вас, Сергей Алексеевич, хозяйство поставлено лучше, чем у меня в Курске.
Это был его первый и единственный визит за тридцать лет и три года пребывания отца в Сонцовке».
Так что с практической точки зрения обширное хозяйство действительно находилось в управлении и «принадлежало» Сергею Прокофьеву — старшему.
С момента рождения будущего композитора и ко времени его поступления в Петербургскую консерваторию в 1904-м, население Сонцовки мало-помалу росло и богатело. Если в 1886-м здесь числилось 938 жителей и чуть более полутора сотен дворов, то к середине первого десятилетия XX века число жителей — сплошь православного вероисповедания — и число их домохозяйств почти удвоилось.
Ещё в середине XIX века в окрестностях Сонцовки была начата угледобыча. Пласты «толщиной в два фута» разрабатывалась на землях Сонцовых на речке Солёной при впадении её в Волчью.
В селе были конный завод, лавка и Петропавловская церковь, чьё изображение присутствует и на современном гербе Сонцовки, вместе с клавишами фортепиано, напоминающими о Прокофьеве.
Сам композитор вспоминал:
«В начале XX века, то есть когда мне было лет десять — пятнадцать, Сонцовка представляло собою большое село с населением в тысячу душ. Пять улиц, некоторые до двух километров длиной, раскинулись пауком от центра в разные стороны.
На пригорке стояла церковь, на другом склоне — школа… Это был ещё захолустный угол: железная дорога — в двадцати пяти километрах, врач и больница — в двадцати трёх, почта — в восьми и работала дважды в неделю, шоссе отсутствовало, интеллигентные соседи тоже».
Само село небольшое, но в селе была немаленькая Петропавловская церковь, сельская школа, в которой преподавала мама композитора Мария Григорьевна. К столетию со дня рождения Прокофьева возле музея был установлен замечательный памятник работы скульптора Василия Полоника. В церкви на территории села крестили маленького Сереженьку. Его семья не была музыкальной: отец — ученый-агроном, мать увлекалась игрой на фортепиано, была хорошей панисткой. но профессиональной музыкой не занималась. Именно она дала ему первые уроки музыки, научила любить ее и понимать.
Воспитание сына в большей степени взяла на себя мать. Мальчик начал заниматься музыкой с 5 лет и уже тогда проявлял интерес к сочинительству.
Из автобиографии С. С. Прокофьева:
«Мать любила музыку, отец музыку уважал. Вероятно, он тоже любил ее, но в философском плане, как проявление культуры, как полет человеческого духа. Однажды, когда мальчиком я сидел у рояля, отец остановился, послушал и сказал:
– Благородные звуки.
В этом ключ к его отношению к музыке.
… Отношение матери к музыке было более практическое. Она недурно играла на рояле, а деревенский досуг позволял ей посвящать этому делу сколько угодно времени. Едва ли она обладала музыкальными талантами; техника давалась с трудом, и пальцы были лишены подушечек впереди ногтей. Перед людьми играть она боялась. Но у нее было три достоинства: упорство, любовь и вкус. Мать добивалась возможно лучшего исполнения разучиваемых вещей, относилась к работе любовно и интересовалась исключительно серьезной музыкой. Последнее сыграло огромную роль в воспитании моего музыкального вкуса: от рождения я слышал Бетховена и Шопена и в двенадцать лет помню себя сознательно презирающим легкую музыку. Когда мать ждала моего появления на свет, она играла до шести часов в день: будущий человечишка формировался под музыку.»
Это автобиографические заметки С. С. Прокофьева - та их часть, которая касается периода детства. Они показывают, как и в каких условиях жизни семьи развивался его замечательный талант. С. С. Прокофьев, человек многогранного и яркого таланта, был величайшим композитором XX века, великолепным пианистом, дирижером. Наряду с этим он обладал блестящим литературным даром: в детские годы регулярно издавал газету для отца, писал рассказы, повести, переводил на русский язык Сонеты Шекспира, сочинял шарады и «обращал их в стихи».
Композитор начал писать «Автобиографию» в 1937 году, в которой увлекательно, с тонким юмором и наблюдательностью раскрывает перед читателем историю детских и юношеских лет, рассказывает о многих замечательных людях, с которыми ему пришлось встречаться, о событиях общественной и музыкальной жизни того времени.
«Музыкальные склонности начали проявляться рано, вероятно года в четыре. Музыку в доме я слышал от рождения. Когда вечером укладывали спать, я спать не хотелось, я лежал и слушал, как где-то вдалеке, за несколько комнат, звучала соната Бетховена. Больше всего мать играла сонаты из первого тома; затем прелюдии, мазурки и вальсы Шопена. Иногда что-нибудь из Листа, что не так трудно. Из русского авторов - Чайковского и Рубинштейна. Антон Рубинштейн находился на вершине своей славы, и мать была уверена, что он более крупное явление, чем Чайковский. Портрет Рубинштейна висел над роялем.
Занятия на рояле мать начинала с упражнений Ганона и этюдов Черни. Вот тут и я старался примоститься к клавиатуре. Мать, занятая экзерсисами в среднем регистре, иной раз отводила в мое пользование две верхние октавы, по которым я выстукивал свои детские эксперименты. Довольно варварский ансамбль на первый взгляд, но расчет матери оказался правильным, и вскоре дите стало подсаживаться к роялю самостоятельно, пытаясь что-то подобрать. Мать обладала педагогической жилкой. Незаметно она старалась направить меня и объяснить, как надо пользоваться инструментом. К тому, что она играла, я относился с любопытством и критически, иногда заявляя:
- Эта песенка мне нравится (я произносил «нлавится»). Пусть она будет моей.
Возникали также споры с бабушкой: какую именно пьесу играет мать. Обыкновенно прав был я.
Слушание музыки и импровизирование за клавиатурой привели к тому, что я стал подбирать самостоятельные пьески. Тут линия творчества довольно пикантно раздвоилась: с одной стороны, я подбирал за роялем мотивчики, которые не умел записать; с другой стороны, сидя за столом, писал ноты, которые ничего не обозначали. Писал, как орнамент, как дети рисуют человечков и поезда, потому что постоянно видел ноты на пюпитре.
Однажды Сергушечка явился к мамочке (так она рассказывает) с листом бумаги, разрисованным нотами, и заявил:
- Вот я сочинил рапсодию Листа.
Пришлось объяснять, что сочинить рапсодию Листа нельзя, потому что рапсодия есть пьеса, а Лист как раз тот человек, который ее сочинил. И, кроме того, нельзя писать музыку на девяти линейках без перегородочек, потому что на самом деле она пишется на пяти линейках с перегородочками. Это толкнуло мать к более систематическому объяснению принципов нотного письма.
Между тем я подобрал пьеску, которая приняла вполне приемлемую форму. Эту пьеску я играл несколько раз. Мать решила записать ее, что, вероятно, далось не без труда, ибо дело было новое. Трудно придумать более нелепое название, чем то, которое я дал этому сочинению: «Индейский галоп». Но в ту пору в Индии был голод; большие читали о нем в газетах и обсуждали между собой, а я слушал. Отсутствие си-бемоля не следует отнести на счет симпатий к лидийскому ладу. Скорее неопытный композитор не решался еще дотронуться до черной клавиши. Мать, однако, объяснила, что с черненькой будет лучше, и без дальнейших рассуждений внесла си-бемоль. Также название «индейский» было переправлено на «индийский», что мне нравилось меньше.
Это произошло в конце лета 1896 года. Мне было пять лет и несколько месяцев.
…Затем приехала в Сонцовку Екатерина Иппократовна, жена того Лященки, которому я наплевал на лысину. Она хорошо владела роялем и даже немного занималась с матерью. Вдвоем они играли в четыре руки, что мне очень нравилось: играют разные вещи, я вдвоем выходит недурно!
- Мамочка, я напишу марш в четыре руки!
- Это трудно, Сергушечка. Ты не можешь подобрать музыку и для одного человека и для другого.
Тем не менее, я сел подбирать, и марш вышел. Приятно было сыграть его в четыре руки и слышать, как звучит вместе подобранное отдельно. Как ни как, это была первая партитура! (Февраль 1898 года; возраст - шесть лет десять месяцев.) Тетя Таня, младшая сестра матери, в восторге от замечательного ребенка, увезла все эти каракули в Петербург и дала опытному переписчику. Переписанные четко и красиво, пьески были переплетены в альбом, на котором золотом красовалось: «Сочинения Сереженьки Прокофьева».
Этот альбом содержал первые полтора года моего творчества, представляющие три ступени развития: музыка, записанная чужой рукой; музыка, записанная рукой композитора; музыка в четыре руки, то есть такая, которую нельзя было подобрать, а надо складывать голове. Альбом сохранился до сих пор. Оригиналы переписчик выкинул – за ненадобностью.
К моему музыкальному развитию мать относилась с большим вниманием и осторожностью. Главное, поддержать в ребенке интерес к музыке и, сохрани Бог, не оттолкнуть его скучной зубрежкой. Отсюда: на упражнения как можно меньше времени и как можно больше на знакомство с литературой. Точка зрения замечательная, которую надо бы, что бы мамаши помнили.
Первое время, то есть когда мне было семь лет, мать занималась по двадцать минут в день, тщательно следя, чтоб никогда не передерживать сверх урочного времени; потом, годам к девяти, постепенно увеличила до часу. Для занятий она покупала «Классную библиотеку» Стробля, в которой пьесы расположены по степеням трудности. Читал я ноты легко, и после нескольких проигрываний пьеса обыкновенно шла складно. Больше всего боясь долбежки, мать переводила на другую и третью пьесу и, чтобы увеличить репертуар, выписывала параллельную «Классную библиотеку» фон Арка и, кажется, Черни. Таким образом, количество музыки, которое проходило сквозь меня, было огромно. Прежде чем давать ученику, мать проигрывала все вещи сама, и если что-либо казалось ей скучным или недостаточно интересным, выбрасывала. Те же, которые одобряла и которые попадали ко мне, после проигрывания обсуждались совместно: что мне нравится, что не нравится и почему. Таким образом, у меня рано развивалась самостоятельность суждений, а умение хорошо читать ноты и знакомство с большим количеством музыки помогали легко разбираться в произведениях.
Была у этого и оборотная сторона медали: ничто не было доучено, развивалась небрежность исполнения. Развивалась и другая небрежность – небрежность постановки пальцев на клавиатуре: мысль бежала впереди, а пальцы кое – как поспевали сзади. Эта неотделанность деталей и нечистота техники были моим бичом во все последующего пребывания в консерватории и лишь после двадцатилетнего возраста стали постепенно изживаться. Зато в десять лет я имел собственную точку зрения на музыкальные сочинения и мог ее защищать. Эта ранняя музыкальная зрелость служила гарантией тому, что я смогу справиться с грешками, когда их вредоносность станет очевидной…
Между тем наступило новое столетие, и в январе 1900 года родители собрались на несколько недель в Москву, решив в этот раз взять и меня…
В Москве меня взяли в оперу, на «Фауста». Когда мы очутились в ложе театра Солодовникова (после революции – филиал Большого театра), мать дала мне несколько предварительных объяснений.
- Ты понимаешь, жил-был Фауст, ученый. Он уже старик, а все читает книги. И вот приходит к нему черт и говорит: «Продай мне душу, тогда я сделаю тебя снова молодым». Ну, Фауст продал, черт сделал его молодым, и вот они начинают веселиться…
Я насторожился. Пришли мы в театр задолго до начала, я скучал в ожидании, не вполне понимая, куда и зачем привели, и скептически относился к предстоящему, а тут вдруг такая интересная перспектива: приходит черт и потом они начинают веселиться!
Заиграли увертюру, и поднялся занавес. Действительно, книги, книги и Фауст с бородой, читает в толстом томе и что-то поет, и опять читает и опять поет. А когда же черт? Как все медленно. Ах, наконец-то! Но почему же в красном костюме и со шпагой и вообще такой шикарный? Я почему-то думал, что черт будет черный, вроде негра, полуголый и, может быть, с копытами. Дальше, когда «они начали веселиться», я сразу узнал и вальс и марш, которые слышал от матери в Сонцовке.
Мать оттого и выбрала «Фауста», что ей хотелось, чтобы я услышал знакомую музыку. В их веселье я не много понял, что к чему, но дуэль на шпагах и гибель Валентина произвели впечатление. Вероятно, много другого было еще впитано сознательно и бессознательно, ибо, вернувшись в гостиницу, я спрашивал у матери:
- Ты то-то заметила?
- Нет, не заметила.
- А я заметил.
Или:
- Ты на вот это обратила внимание?
- Нет, не обратила.
- А я обратил.
Не вполне понятно было, почему на Маргариту иногда падал луч белого света, а на Мефистофеля густо-красного, особенно если Мефистофель долго пел. Но, может быть, мне не все было известно про чертей, и так собственно и надлежало ему купаться в красном луче…
Вторая опера, которую я увидел, была «Князь Игорь», но она производила меньшее впечатление, хотя и очень было жалко Игоря, когда в последнем акте он прибежал к Ярославне.
В Сонцовку я возвратился с богатым запасом впечатлений. Из этого резервуара фантазия потекла по двум направлением. Во-первых, со Стеней, Сережей, Егоркой, Марфушей я стал играть в театр. Забившись в угол, мы выдумывали пьесу и затем разыгрывали ее родителям, или дети мне, или мы вместе Марфуше. Сюжеты были убогие и непременно включали дуэль на шпагах. Для этого выдергивались палочки, охранявшие картину с лилиями от кур. По форме это была commedia dell`arte: выдумывался скелет, а затем актеры импровизировали.
Во-вторых, я явился к матери и заявил:
- Мама, я хочу написать свою оперу.
- Как можешь ты написать оперу? - возразила мать без всякого уважения ко мне. – Зачем говорить такие вещи, которые ты исполнить не можешь!
- А вот увидишь.
Так поговорили, и как будто разговор этим кончился.
Я вернулся мысли сочинить собственную оперу. Вернее, эта мысль меня не покидала, но мешали обстоятельства. Откуда взялся сюжет? По-видимому, он был придумал в том же порядке, в каком выдумывались темы для наших детских пьес. Происходило дело приблизительно так. Я фантазировал:
- Стеня, как будто ты сидишь и читаешь книгу. Вдруг мимо проходит Великан. Ты испуганно спрашиваешь: «Кто там идет?». И он отвечает: «Я, это я», после чего входит и хочет тебя поймать. В это время мы с Егоркой проходим мимо и слышим, как ты кричишь. Тогда Егор спрашивает: «Что ж, стрелять?» А я отвечаю: «Нет, погоди», - потому что обстановка еще невыгодная.
- Тогда я говорю: «Ножи вынимать?» - вставляет Егор.
- А я говорю: «Теперь стрелять!». В этот момент Великан видит нас и быстро отступает.
- А я падаю в обморок, - завершает Стеня.
- Ну после этого мы уходим, - говорит Егор.
- Как же я узнаю, кто меня спас? – спрашивает Стеня. Минута задумчивости. Мне приходит гениальная мысль:
- Уходя, мы нечаянно роняем визитные карточки. Ты сначала плачешь, что ты одна и такая несчастная, а потом находишь карточки и решаешь написать нам по письму. Ну, а потом тебе уже пора спать, и двери закрываются. На этом кончается первая картина.
«Двери закрываются» означало, что падает занавес. Пьеса обыкновенно разыгрывалась в одной комнате, а зрители (или зритель) сидели в другой, перед закрытой дверью.
…Когда в начале лета 1900 года я пришел к матери с рукописью и сказал:
- Мама, ты сказала, что я оперу не напишу, а я написал! – то она прежде всего изумилась, когда же я успел это сделать. Затем заговорил скепсис: не стоит увлекаться, чтобы потом не разочаровываться. Но пошли к роялю – и оказалось складно, даже занимательно. Мать сказала:
- Вот скоро приедет тетя Таня. Она все огорчается, что умерла бабушка. Ты вот и посвяти ей твою оперу, ей будет приятно.
- А что это такое посвятить?
- Ну, точно подарить.
- Но я не хочу дарить ей эту музыку.
- Твоя музыка останется у тебя. Но выходит, будто ты сочинил ее для тети Тани. Ведь ты же подарил мне в прошлом году пьесу в четыре руки?
- Но я не сочинял «Великана» для тети Тани.
Мать начала объяснять, что тетя Таня такая бедная, убитая и будет плакать на могилке бабушки, а я люблю же, когда она привезет, поэтому надо же доставить ей удовольствие. Жестяные кареты я действительно любил и вообще поездку в карете с фонарями поэтизировал…
Посвящение «Великана» как будто могло доставить удовольствие тете Тане и в то же время лично мне особых убытков не сулило. Поэтому я согласился.»
Текст приводится из Сергей Прокофьев: «Главное – не оттолкнуть ребенка от музыки скучной зубрежкой» https://materinstvo.ru/3_7_earlydevelop/3756
Однажды, под Новый год, родители подарили Сереже маски зверей, что мгновенно породило у него множество идей для домашних театральных представлений, где действующими лицами рядом с хитрой обезьянкой, тараторкой-попугаем, добродушным медведем были и домашние животные — задиристый мопс, тупой и надменный осел. Возможно, этот памятный случай послужил толчком для создания композитором спустя 30 лет великолепной симфонической сказки для детей «Петя и волк» с остроумными и забавными музыкальными портретами животных.
В своей «Автобиографии» композитор вспоминает такой эпизод из детства: «...кувыркался в постели моего отца. Вокруг стоят родные. В передней звонок – приехали гости. Все бегут встречать. Продолжаю кувыркаться и, слетев с постели, ударяюсь лбом о железный сундук. Нечеловеческий рёв, все бегут обратно. Удар был здоровенный - шишка на лбу сравнялась только к тридцати годам. Когда, уже молодым человеком, я дирижировал в Париже, художник Ларионов трогал её пальцем и говорил: «А может быть, в ней-то и весь талант?»
Когда Серёже исполнилось 9 лет, родители решили сменить музыкальный инструмент, в Санкт-Петербурге за 700 рублей был куплен рояль фирмы Шредер. Со станции Гришино (ныне Красноармейск (Покровск - укр.)) до Сонцовки его транспортировали с величайшими предосторожностями — «шагом все двадцать пять километров».
...В своей «Автобиографии» С. С. Прокофьев вспоминает о впечатлении, которое произвела на него сцена дуэли и гибель Валентина, когда он девятилетним мальчиком в январе 1900 года впервые с родителями попал на оперу «Фауст» во время поездки в Большом театре Москвы (посетили оперы «Фауст» и «Князь Игорь» и балет «Спящая красавица»). После этого ни один день в Сонцовке не проходил без поединков на шпагах (палках, «охранявших куртину с лилиями от куря). Сережа возглавляет все мальчишеские шалости, затевая интересные прогулки, веселые игры в разбойников, путешественников, шумные «бои на ходулях», военно-морские сражения. Он знает все названия и достоинства русских кораблей, делает довольно сложные вычисления их боевой силы. Во время русско-японской войны записывает разбор морского боя Порт-Артурской эскадры с японской.
Под впечатлением от увиденного и услышанного задумал собственное подобное произведение. В июне 1900 года была сочинена опера «Великан». 1901 год ушёл на сочинение второй оперы «На пустынных островах», но был завершён только первый акт. Возможности Марии Григорьевны по дальнейшему музыкальному воспитанию сына исчерпались.
Когда Серёже исполнилось 9 лет, родители решили сменить музыкальный инструмент, в Санкт-Петербурге за 700 рублей был куплен рояль фирмы Шредер. Со станции Гришино (ныне Красноармейск (Покровск укр.)) до Сонцовки его транспортировали с величайшими предосторожностями — «шагом все двадцать пять километров».
С пяти лет Сергей занимался под руководством мамы музыкой системно. Но к десяти годам Серёжи возможности Марии Григорьевны по дальнейшему музыкальному воспитанию сына исчерпались. В декабре 1901 года Серёжа с матерью выехали в Москву, где состоялась встреча с профессором консерватории, учеником Чайковского и другом семьи Льва Толстого — Сергеем Ивановичем Танеевым (25.11.1856-19.06.1915). . Прослушав произведения юного композитора, профессор Танеев настоятельно рекомендовал матери нанять мальчику педагога для усвоения основ гармонии.
Он должен был заниматься с Серёжей три летних месяца 1902 года. Но по настоящему первым учителем стал Рейнгольд Морицевич Глиэр, будущий автор балетов «Красный мак» и «Тарас Бульба».
Зимой 1903 г. семья Прокофьевых прибыла в Петербург, где произошла встреча с композитором, директором столичной консерватории Александром Глазуновым, будущим автором балета «Раймонда» и обработки «Рабочей Марсельезы». В свои неполные четырнадцать лет Сергей Прокофьев в 1904 году в тринадцатилетнем возрасте был принят в консерваторию: «С Сонцовкой ещё не расстались, но центр тяжести перенёсся в Санкт-Петербург».
При поступлении в Петербургскую консерваторию представил комиссии две папки своих сочинений, содержавших четыре оперы, две сонаты, симфонию и фортепианные пьесы.
Такого уровня преподавателей, каковыми были учителя Прокофьева, пожалуй, не было ни у одного композитора во все времена: он брал частные уроки у самого Глиэра, в петербургской консерватории его обучали Н.А. Римский-Корсаков (инструментовка), А.К. Лядов (композиция), И.И. Витолс (теория), А.Н. Есипова (фортепьяно), Н.Н. Черепнин (дирижирование).
Прокофьев обучался в консерватории по трём специальностям - композитора, пианиста и дирижёра.
В 1910 году скончался отец композитора. После этого Прокофьев в Сонцовку больше не возвращался — нужно было заканчивать консерваторию. Профессора, среди которых был Николай Римский-Корсаков, возлагали на ученика большие надежды, которые целиком оправдались уже в 1914-м. Тогда на выпускном экзамене Прокофьев блестяще исполнил свой Первый концерт для фортепиано с оркестром, за который был удостоен премии имени Антона Рубинштейна. С тех пор «центр тяжести» жизни композитора окончательно перенёсся в Петербург, а затем в другие мировые столицы…
Профессора, среди которых был Николай Римский-Корсаков, возлагали на ученика большие надежды, которые целиком оправдались уже в 1914-м. Сергей Прокофьев серьёзно увлекался и органной музыкой.
У Прокофьева были интересные пристрастия: он уверял, что в сочинительстве музыки ему помогает игра в шахматы. Прокофьев был шахматистом первой категории. В стенах посещаемого с 1907 года Шахматного собрания в Петербурге он сыграл вничью со знаменитым немецким шахматистом Ласкером, дважды проиграл и один раз выиграл у Капабланки.
По словам знакомых, Прокофьеву в игре были присущи атака и натиск, нестандартный подход к ведению игры. Игроки называли его стиль романтическим. Он играл с вдохновением и воображением — а вот теоретической базы после разрыва с петроградским шахматным кружком в 1917–1918 гг. не хватало.
«В восемь часов поехал на открытие Шахматного конгресса и сразу попал в зачарованное царство. Невероятно оживленное царство во всех трех комнатах Шахматного собрания и еще в трех, уступленных нам Комитетом собрания. Устроен турнир парадно, во фраках, тут же маэстро, окруженные толпой народа… Итак, я очутился в этом притягательном царстве и сразу был захвачен предстоящим состязанием. Начались речи, в которых особенно подчеркивалась небывалая важность предстоящего события ввиду исключительного подбора участников. Корреспонденты из Англии, Германии, Москвы, Киева, Вены, шахматисты из Германии, фотографы — все это увеличивало парадность. Завтра первый турнир!!!» С. Прокофьев 7 апреля 1914 года.
Своего увлечения шахматами он не бросал в течении всей жизни.
В путешествиях по переписке играл в шахматы с директором Российского музыкального издательства Гавриилом Пайчадзе.
Во время работы над балетом «Ромео и Джульетта» несколько месяцев играл с самим собой на огромной доске, состоящей из 12 шахматных досок.
В фондах Музея музыки хранится уникальная фотография. На ней запечатлён композитор Сергей Прокофьев среди выдающихся шахматистов. Снимок сделан в 1914 году. Тогда в Санкт-Петербурге состоялся крупнейший шахматный турнир с участием мировых знаменитостей. Среди них Александр Алёхин, Хосе Рауль Капабланка, Эмануил Ласкер, Зигберт Тарраш и другие. Ласкер на тот момент был чемпионом мира, а Капабланка и Алёхин завоевали это звание позже. На фото в центре стоит молодой Прокофьев, только что окончивший Санкт-Петербургскую консерваторию.
Фото шахматистов турнира в Санкт-Петербурге 1914 год, в центре - Прокофьев
В дневнике композитор писал: «Международный турнир обещает быть безумно интересным: Ласкер, Капабланка, Рубинштейн и все великие шахматисты без исключения! Словом, если во время этого турнира Петербург провалится, то на свете не останется ни одного великого шахматиста!» Прокофьев ежедневно посещал турнир и параллельно готовился к выпускному консерваторскому экзамену по фортепиано.
«У меня есть свойство характера относиться к жизни легко, она меня не задевает глубоко, а скользит слегка по поверхности. Это — счастливое свойство, и как оно было кстати во время моих ennuis! Кроме того, огромный запас жизнерадостного характера не мог истощиться, он всеми силами восстанавливал духовное равновесие, и мрачные минуты чередовались с самыми обычными жизнерадостными. Жизнь текла своим чередом, „мрачные“ минуты становились сначала светлее, потом реже, потом — исчезли. В моем дневнике я занимаюсь больше фактами, чем настроениями: я люблю самою жизнь, а не „витания где-то“, я не мечтатель, я не копаюсь в моих настроениях». С.Прокофьев 19 июня 1911 года.
Об увлечении спортом:«Моя мама уже давно добивалась от меня поступления в „Сокол“, находя необходимость физического развития. Я упирался: было некогда и лень. Но в августе, в Сонцовке, Д. Д. Сонцову удалось доказать мне, насколько необходима гимнастика и насколько бодрей будешь себя после этого чувствовать. Тут он попал мне в жилку, ибо самое ужасное для меня, это когда я начинаю киснуть или недостаточно бодро себя чувствовать. А это иногда случается со мной, вследствие ли моего быстрого роста в последние годы или по каким-либо другим причинам, но только я ненавижу киснуть. Чем я бодрей, тем я счастливей. Идеал бодрости, по-моему, — муха в солнечный день. Это смешно, но я часто об этом думаю, глядя на них летом. Вот она, настоящая жизненность, а не вялое прозябание». С. Прокофьев, 3 ноября 1910 года
Прокофьев любил активный образ жизни, много путешествовал и проделывал длинные пешие прогулки. В 1910 году он начал заниматься в известном спортивном гимнастическом обществе «Сокол». В следующих записях Прокофьев рассказывал, что он увлечен «Соколом» и даже написал для общества официальный марш, под звуки которого велись занятия.
Современники и исследователи часто сравнивали Прокофьева с солнцем — из-за беззаботного, легкого характера, манеры общения, любви к шуткам, каламбурам, остротам.
Прокофьев с юности любил стильно и ярко одеваться. Он носил желтые ботинки, полосатые брюки, трость и всевозможные головные уборы. Оказавшись в 1913 году в Париже, он записал в дневнике, что «заказал шикарный черный костюм с белыми с черной клеткой брюками, купил кляк, купил элегантное и дешевое белье». Этот элегантный вид дополняли духи. Прокофьев не просто любил ароматы, но испытывал к ним настоящую страсть — как к природным, так и «рукотворным». Сергей Прокофьев обладал ярким литературным талантом. Он начал вести дневник, когда ему было 16 лет, во время учебы в Петербургской консерватории: «Начинаю такую запись, пожалуй что дневник. Я решил еще весною, что, мол, начну осенью, приехав в Петербург». Через два года, 20 ноября 1909 года, он пишет: «Моя жизнь очень богата впечатлениями и событиями, и я охотно заношу их в дневник."
В 1914 году для Прокофьева наступил решающий момент. По итогам концерта выпускников консерватории лучшему пианисту присуждалась премия им А. Г. Рубинштейна. Мечтая о призе победителя - новом великолепном рояле фирмы «Шредер», амбициозный молодой человек пошёл на хитрость.
Не надеясь обойти своих сильных соперников с классическим произведением, он включил в программу собственный Первый фортепианный концерт (1911 г).
В случае неудачи, объяснял Прокофьев, «не ясно было бы из-за чего я проиграл, из-за плохого концерта или из-за плохой игры». Ни концерт, ни его исполнение строгая комиссия не посчитала неудачным. С начальными звуками Концерта в зал ворвалась свежесть, энергия молодости, упругие и неожиданные ритмы. Становилось ясно, что создать и исполнить такую яркую музыку может только необычайно талантливый человек.
После начала Первой мировой войны молодой композитор работает над созданием оперы "Игрок" и балета "Ала и Лоллий". Сергей Прокофьев не подлежал призыву в армию, как единственный сын в семье.
С первых шагов на музыкальном поприще Прокофьев зарекомендовал себя как сторонник дерзко-новаторских (по меркам начала XX века) средств выразительности; критика 1910-х годов часто называла его музыкальным футуристом. Среди фортепианных произведений консерваторского периода выделяются "Наваждение", "Токката", Соната № 2 для фортепиано (все – 1912), два Концерта для фортепиано с оркестром (1912, 1913), цикл "Сарказмы" (1914).
В 1913-1918 годах композитором созданы оперы "Маддалена" (1913) и "Игрок" по Федору Достоевскому (1915-1916), сказка "Гадкий утенок" для голоса и фортепиано (1914), оркестровая "Скифская сюита" (1914-1915), балет "Сказка про шута, семерых шутов перешутившего" (1915),
После окончания консерватории «центр тяжести» жизни композитора окончательно перенёсся в Петербург, а затем в другие мировые столицы. Но об этом в следующей части…
P.S.
Усадьба семьи Прокофьевых в Сонцовке, увы, не сохранилась. Она была разграблена и сожжена отрядами атамана Махно во время Гражданской войны. Однако могилы сестер и бабушки композитора, которые находились рядом со Свято-Петропавловской церковью, сохранились.
Они были восстановлены в 1991 году, как и сама церковь, в честь столетия Прокофьева. В то же время в Сонцовке открылся музей композитора, ставший филиалом краеведческого музея Донецка.
Музей Прокофьева находится в здании бывшей сельской школы, здесь же преподавала музыку мать композитора. В трех комнатах музея собраны личные вещи композитора и музыкальные сочинения, воссоздан фрагмент интерьера усадьбы в Сонцовке, где прошло его детство. Мемориальный комплекс в Сонцовке также включает концертный зал на 120 мест, памятный знак на месте сгоревшей усадьбы и памятник Сергею Прокофьеву.
Источники:
1) https://regnum.ru/article/3935...
Оценили 85 человек
210 кармы