О Царевне-Лягушке

Знаете ли Вы сказочный сюжет о Царевне-Лягушке? Для любого, интересующегося культурой и мировосприятием наших предков, он даёт довольно много информации, касающейся многих сторон жизни человека, семьи и общества. На первый взгляд, перед нами – заимствованный сюжет и заимствованные же представления. Лягушка (жаба) – священное животное финно-угорских народов, относящихся к так называемой уральской языковой семье, тогда как славяне относятся к индоевропейцам (большинство народов Европы, Ирана и Индии). Серьёзные контакты славян и финно-угров – исторически поздние. Балты переселялись в Восточную Европу до славян и повлияли на живших здесь ещё раньше финно-угров. Так, даже название бога грозы было заимствовано, в частности, мордвой у балтов, и в мордовской мифологии имеются и иные балтские черты. Примерно до середины IX в. славян на Верхней Волги не было[1]. С балтами до славян некогда с юга контактировали фракийцы, а с финно-уграми, жившими восточнее, также с юга – различные группы ираноязычных ариев — сначала скифы, а затем и сарматы.

Однако, обращение не только к восточным славянам, но и к славянам западным и южным, которые никогда не сталкивались с финно-уграми, показывает, что культ лягушки – в самых разных, парадоксальных аспектах, — характерен и для самих славян. В образе Царевны-Лягушки мы видим не такую уж и редкую в истории «встречу» своего и чужого, когда практически невозможно понять, кто и что у кого заимствовал. Брак нарта Хамыца также весьма напоминает соответствующую русскую сказку[3], но его также нельзя возвести к финно-угорским образцам.

Итак, начнём с того, что в образе лягушки у славян хорошо прослеживается двойственность, когда положительные и отрицательные качества причудливо и порой парадоксально смешиваются между собой. Подобное восприятие того или иного образа обычно в язычестве. Здесь ещё не было понятия добра и зла, а были только понятия «польза» и «вред». Так и лягушка может быть и очень полезной, и откровенно вредоносной. Так, часто в виде лягушек ведьмы отбирают молоко. Но можно понять и истоки такого мифа: лягушки когда-то мыслились как «хозяйка молока», а может быть, и домашних коров вообще (корова как существо Нижнего Мира, равно как и лягушка, и змей). Близ Кракова, как верили поляки, под парой лип живёт особая лягушка с человеческим телом (значит, человек и лягушка – одно и то же!). Если в Великую пятницу ей бросить освящённую зелень, то такая «хозяйка молока» даст огромные надои на весь следующий год.

Принятие христианства здесь мало что изменило. Так, первое кваканье лягушки знаменовало собой победу весны над зимой. Потому в Люблинской земле (юго-восток Польши) после этого первого крика человек становился на колени и начинал молиться Богу, — разумеется, не понимая, что совершает кощунство. Лягушка, как и змея, имеют своего царя с короной на голове: в это верили не только наши предки, но и поляки Познани.

Лягушка – тот же человек, обычно – женщина, что сохранилось у очень многих славян в самых разных частях многоликого вроде бы Славянского Мира. Первая увиденная лягушка у гуцулов (Украинские Карпаты) – панна. Это и души детей, которых аисты в лягушачьем облике бросают через печную трубу из некоего родового, лягушачьего же «маточника», и без чего зачатие ребёнка (помещения зародыша внутрь женской утробы) просто невозможно. Так верили кашубы – малый народ, обитающий в Польском Поморье и сохранивший среди немцев-крестоносцев многие предания и верования седой славянской старины. Родичи и соседи кашубов – лужицкие сербы – верили, что этот родовой «маточник» — в воде. Отсюда души детей, которым суждено будет родиться, и вытаскивают сами лягушки.

На севере Руси лягушки – обращённые люди: или грешники, в которых обратились допотопные люди, или же войска фараона, преследовавшие евреев. У лягушек есть и второй, человеческий, облик. Но христианский мотив греха здесь так же безболезненно, по сути, соединился с мотивами языческими. Все эти лягушки – древние люди – грешники со временем снова станут людьми, а ныне живущие люди (только вот за что?) – лягушками. Потому бить лягушек или же убивать их категорически запрещено.

Итак, сквозь подобные воззрения легко понять главную истину, которым учат нас эти вроде бы странные верования наших предков: смерти нет, есть лишь кардинальное изменение облика. После смерти превратишься в животное, в частности, в лягушку. Потому в Южной Польше, увидев лягушку (своего же родича, ушедшего в мир мёртвых, т.е. в мир лягушек), следует пожелать (ей?) вечного успокоения. Лягушкой может быть жена водяного (Польша) или жена банного духа (Русский Север). Но особенно интересно, что лягушкой может быть и домовой. На Брянщине дамавая лягушка, равно как и домовой уж, — покровители дома. Если обычно таковая змея у южных славян живёт под порогом дома, то в Лужицкой Сербии (крайний северо-запад Славянского Мира) то же говорили и о лягушке. По всей видимости, это предок, не уходящий от своего рода и в таком виде: разница между человеком и животным в язычестве и «двоеверии» несущественна. Интересно, что и в Боснии, и в Герцеговине жабу нельзя было называть жабой. Её называли только бабой ('предком'), иначе, как полагали жители тех мест, у тебя преждевременно умрёт мать[4].

Напротив, кроме «людей как людей» есть «люди как лягушки». Довольно часто в русских сказках и даже былинах встречается сюжет о некоей чудесной жене, обычно жене-оборотне, которая может превращаться в то или иное животное – от лебеди до лягушки. Подобное отразилось в фольклоре едва ли не всех народов мира, и царевна-лягушка здесь – не исключение. В ряде случаев чудесная жена исчезает после нарушения мужем брачных запретов. Нельзя было, в частности, называть имя её священного животного предка, снимать днём священные одеяния и маски её рода и, тем более, уничтожать последние, поскольку облачение в них в архаическом сознании тождественно превращению в животного предка. В некоторых текстах происхождение данных представлений видно достаточно ясно: чтобы превратиться в человека, лягушка просто спускает кожу, т.е. девушка просто снимает ритуальное одеяние. Изначально такие тексты – мифы, ставшие сказками, но мифы, отражавшие реальные ситуации языческих времён. Нарушения же брачных запретов и их последствия в таких текстах должны были стать своего рода образцом для ритуально безупречного поведения. Вариантом подобного сюжета является сказка о Царевне-лягушке. Брак здесь патрилокальный, но именно жена фактически близка к сказочному «чудесному помощнику»[5].

Отношение к лягушке (жабе) в народной культуре двойственное: она то сближается с нечистой силой у русских Латвии, то именуется царицей в Косово. Объяснение простое: лягушка – хозяйка Нижнего Мира[6], поэтому, как все священные персонажи язычества, отношение к ней порой и оказывается диаметрально противоположным. Едва ли поразительная красота и чудесное умение Царевны-лягушки – награда за парадоксальный скромный выбор брачного партнёра. Так могли думать уже тогда, когда древние воззрения на человека и мир в целом ушли в прошлое. В русской сказке Карельского Поморья над женихом лягушки смеются только его братья. Он сам также считает себя бессчастным человеком, но его отец прямо сообщает сыну, что он, на самом деле, – счастливый человек, явно намекая на магические возможности его невесты, ибо, добавляет он, это не лягушка, а царевна из заколдованного Кощеем царства[7].

Но именно сюжет о Царевне-Лягушке отражает некоторые представления и верования наших предков, которые больше нигде не сохранились, но которые показывают особые черты женщины из рода Лягушки как творца мира – не более и не менее. Космогонические функции иногда в русских сказках имеют и мужчины. Это сват Наум (туда, не знаю куда, то, не знаю, что), создающий для Андрея-охотника остров на море с садом, а затем – и войско, чтобы отбиться от враждебного к герою царя. Сам герой, ставший правителем, таким качеством уже не обладает. Однако, некогда было иначе.

Ише не было ни будеры, ни падеры, — читаем в одной из былин о свадьбе Соловья Будимировича, идеального жениха (князя) русского эпоса,

Ише не было ни муку, ни грому,

И очудилось три терема высокия,

И высокия златоверхваты;

Ише на неби соньцё – в терему соньцё,

Ише на неби месець – в терему месець,

Ише на неби звезды – в терему звезды,

Подведёна луна вся небесная.

В сказочном каноне качество мироустроителя постепенно закрепляется за женой героя, будущей правительницей, например, за Царевной-Лягушкой, которая во время танца создаёт пропадающие потом пруды с гусями и лебедями[8]. Это свидетельствует и о том, что в женской среде элементы язычества, даже самые поразительные для нас, исчезали медленнее, и о мощи древней женской магии, восходящей ко временам материнского рода. Фольклорные и этнографические данные содержат многочисленные следы представлений о том, что прядение, связанное с миром тьмы и смерти (женщина за кроснами может видеть мёртвых), и ткачество связаны не только с обережной, но и с продуцирующей магией, и с космогонией как таковой. В той же образности порой видели и свадьбу, иначе бы не называли сватовство пришиванием (Тотемский уезд Вологодской губернии)[9]. Отсюда и картина «всего мира» и мировых стихий (Солнце, Месяц, звёзды, звери, Русь, Москва, Литва, Орда и пр.), с постоянством возникающая в свадебном обряде при всегда тщательном описании ковров невесты[10]. Подобное не случайно и ещё с одной точки зрения. Отметим особо, что звёзды и трава – такие же мощные обереги от нечисти, как и риза святого. Потому в Белоруссии говорили: «Святы Георгi-пабеданосец, закрыў неба звяздами, землю травой… закрый маю худобу сваёю рызай…». То же самое можно сказать и о других небесных светилах[11]. В данной связи весьма интересно сравнить описания щитов Ахилла и Энея в древнегреческой «Илиаде» и латинской «Энеиде» соответственно. Строго говоря, это своего рода «модели мира». Однако, картины на щите Ахилла, выкованном богом-кузнецом Гефестом, имеющие и астрономический смысл (созвездия Тельца и Льва), динамичны, Гомер подробно описывает его изготовление. Подобно этому, древняя и средневековая живопись нередко стремится отразить движение. Что же касается щита Энея, то перед нами – стадиально позднее явление, ибо он описывается уже изготовленным[12].

Параллель русским сказочным царевнам-творцам мира отыскивается в нартовском эпосе, где осетинская «княгиня» (`основательница рода`), богиня и жрица в одном лице Сатана[13] умеет даже больше, чем Царевна-Лягушка. В одном из осетинских текстов Сатана нарисовала на потолке спальни месяц и звёзды, говоря захмелевшему мужу и брату, что на дворе всё ещё ночь. Аналогичный мотив мы видим в карачаевских и балкарских текстах. Речь идёт не о сотворении некой иллюзии. В другом осетинском эпическом тексте говорится о том, что дзины ('джинны') некогда заманили мужа Сатаны Урызмага к себе, дав ему девушку несказанной красоты. Далее они под великой клятвой отпустили его побывать на родине, и Сатана, совершив примерно то же самое, заставила героя нарушить клятву. Дзины – злые духи, само это слово пришло в Осетию из Исламского Мира. Брак здесь равен смерти и похищению волшебными существами. В ином же осетинском тексте прямо раскрывается, что некогда имели в виду сказители: «Сатана умела творить волшбу, и сотворила на потолке пылавшие звёзды и месяц»[14]. Итак, правитель-мужчина как устроитель мира, судя по данным русских сказок и осетинского нартовского эпоса, пришёл на смену княгине как мироустроительнице. Подобные представления и легли в основу стадиально позднего описания чудесных машин во дворце шаха Хосроя, которые по желанию царя «создавали» день и ночь, зиму и лето, ветры и ясную погоду[15]. Напротив, реальный мир в народных – на сей раз восточнославянских воззрениях – отождествлялся с огромным Мировым Домом. Так, в селе Косовская Поляна Раховского района в Закарпатье небесне вiкно — 'Солнце'[16].

Итак, чудесная жена-лягушка в фольклоре наших предков получает вполне понятное объяснение. Лягушка – священное животное различных народов Восточной Европы – славян, алан, финно-угров. Интересно, что принятие Православия практически безболезненно наложилось на такие представления, для нас весьма странные. Она двойственна, может приносить и пользу, и вред. В круговороте душ это душа умершего или ещё не родившегося родича, или же (что в язычестве практически то же самое) принадлежность к иному роду, с иным священным животным. Брак с такой женой считался, однако, возможным, но возможным только в случае соблюдения священных запретов (табу), борьба с которыми также отразилась в сказках. Такие жёны использовали магию своего рода, что порой помогало, как считалось, их мужьям. Напротив, нарушение табу брак могло и разорвать, что и происходит с Царевной-Лягушкой, которая должна уйти от мужа, что воспринимается как похищение Кощеем, владыкой мира мёртвых, т.е. смерть. Но сама смерть не была для наших предков уничтожением. Потому совершение определённого подвига – шаманское добывание жены (души жены) обратно, смогло спасти героиню.

ЛИТЕРАТУРА:

[1] Иванов В.В., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. Лексические и фразеологические вопросы реконструкции текстов. М., 1974. С. 22, 52; Горюнова Е.И. Об этнической принадлежности населения Березняковского городища// Краткие сообщения Института истории материальной культуры (КСИИМК). Вып. 65/ Отв. ред. А.Д. Удальцов. М., 1956. С. 21-22.

[2] Седов В.В. Славяне и иранцы в древности// История, культура, этнография и фольклор славянских народов. VIII Международный съезд славистов. Загреб — Любляна, сентябрь 1978 г. Доклады советской делегации/ Отв. ред. И.И. Костюшко. М., 1978. С. 230.

[3] Мелетинский Е.М. Происхождение героического эпоса. (Ранние формы и архаические памятники.). М., 1963. С. 196.

[4] Гура А.В. Лягушка// Славянские древности: Этнолингвистический словарь. Т. 3/ Под общ. ред. Н.И. Толстого. М., 2004. С. 162-164.

[5] Фольклор Саратовской области. Кн. 1/ Сост. Т.М. Акимовой, под ред. А.П. Скафтымова. Саратов, 1946. № 372; Мелетинский Е.М. Герой волшебной сказки. Происхождение образа. М., 1958. С. 12, 157, 196; Мелетинский Е.М., Неклюдов С.Ю., Новик Е.С., Сегал Д.М. Указ. соч. С. 17, 90; Русские сказки в ранних записях и публикациях (XVI-XVIII века)/ Вступ. статья, подг. текста и комм. Н.В. Новикова.Л., 1971. № 37.

[6] Судник Т.М., Цивьян Т.В. О мифологии лягушки (балто-балканские данные)// Балто-славянские исследования. 1981 год/ Отв. ред. Вяч.Вс. Иванов. М., 1982. С. 144. Примеч. 13; 145. Об именовании лягушки царицей см.: Толстой Н.И. Фрагмент славянского язычества: архаический ритуал-диалог// Славянский и балканский фольклор. (Этногенетическая общность и типологические параллели)/ Отв. ред. Н.И. Толстой. М., 1984. С. 51; Левкиевская Е.Е. Славянский оберег. Семантика и структура. М., 2002. С. 108.

[7] Мелетинский Е.М. Герой волшебной сказки. Происхождение образа. М., 1958. С. 157; Мелетинский Е.М., Неклюдов С.Ю., Новик Е.С., Сегал Д.М. Проблемы структурного описания волшебной сказки// Структура волшебной сказки/ Отв. ред серии Е.С. Новик, ред. Н.В. Усенко. М., 2001. С. 91; Русские народные сказки Карельского Поморья/ Сост. А.П. Разумова и Т.И. Сенькина. Петрозаводск, 1974. № 34; Русские народные сказки Сибири о богатырях/ Сост., вступ. ст. и комм. Р.П. Матвеевой, отв. ред. Л.Е. Элиасов. Новосибирск, 1979. № 8.

[8] Русские сказки Забайкалья: Сборник/ Подг. текстов, сост., предисл. и примеч. В.П. Зиновьева. Иркутск, 1983. № 49; Былины новой и недавней записи/ Под ред. В.Ф. Миллера. М., 1908. № 86. С. 244; Русские народные сказки Карельского Поморья. № 34; Русские сказки в ранних записях и публикациях. № 37.

[9] Горячева Т.В. К семантической интерпретации некоторых русских фразеологизмов// Этимология. 2000-2002/ Отв. ред. Ж.Ж. Варбот. М., 2003. С. 149.

[10] Поэзия крестьянских праздников/ Вступ. ст., составление, подг. текста и примечания И.И. Земцовского. Общ. ред. В.Г. Базанова. Л., 1970. №№ 55, 57, 606; Русская свадьба. Т. 1/ Отв. ред. А.С. Каргин. М., 2000. № 75; С. 453; Бернштам Т.А. Молодёжь в обрядовой жизни русской общины XIX начала XX в. Половозрастной аспект традиционной культуры. Л., 1988. С. 160-162; Левкиевская Е.Е. Славянский оберег. С. 35. О связи прядения с миром мёртвых см. также: Русские сказки Сибири и Дальнего Востока: легендарные и бытовые/ Сост. Н.В. Соболева при участии Н.А. Каргополова. Новосибирск, 1992. № 70.

[11] Левкиевская Е.Е. Славянский оберег. С. 218, 28-29.

[12] Неклюдов С.Ю. Особенности изобразительной системы в долитературном повествовательном искусстве// Ранние формы искусства: Сб. ст./ Сост. С.Ю. Неклюдов, отв. ред. Е.М. Мелетинский. М., 1972. С. 203-204. Об астрономическом значении терзания львами быков на летнем пейзаже см.: Чмыхов Н.А. Истоки язычества Руси. Киев, 1990. С. 249.

[13] Инал-Ипа Ш.Д. Нартский эпос абхазцев// Нартский эпос. Материалы совещания 16-20 октября 1956 г./ Редакция: В.И. Абаев, Г.З. Калоев, В.И. Чичеров. Орджоникидзе, 1957. С. 103; Кумахов М.А., Кумахова З.Ю. Язык адыгского фольклора. Нартский эпос. М., 1985. С. 132; Джапуа З.Д. Абхазские эпические сказания о Сасрыкуа и Абрскиле. (Систематика и интерпретация текстов в сопоставлении с кавказским эпическим творчеством. Тексты, переводы, комментарии). Сухум, 2003. №№ 1-3.

[14] Осетинский текст см.: «Сатана зыдта хинжинæдтæ æмæ шарыл фестын кодта стъалытæ æмæ мæй». (См.: Нарты. Осетинский героический эпос в 3-х книгах. Кн. 1/ Отв. ред. У.Б. Далгат. М., 1990. № 14, 12). Ср.: Холаев А.З. Карачаево-балкарский нартский эпос. Нальчик, 1974. С. 108.

[15] Веселовский А.Н. Южнорусские былины. Т. III-XI. СПб., 1885. Т. VI. С. 223.

[16] Толстой Н.И. Избр. труды. Т. I. С. 202.