Он мог всё, даже невозможное

  «В России есть один актер – абсолютный гений! Только фамилию его произнести невозможно», - эти слова Лоуренс Оливье произнес о выдающемся актере Павле Луспекаеве.

  Сын армянина и донской казачки, высокий, красивый, горластый, прямодушный, с горячим нравом и неистребимой склонностью к загулам, жить разумной, размеренной жизнью не умел.

  Мальчишкой, в родном Луганске, дрался так, что однажды получил раскаленным металлическим прутом в лицо – меньше, чем в сантиметре от глаза.

  В шестнадцать сбежал к партизанам, однажды в разведке несколько часов неподвижно пролежал на снегу, сильно обморозил ноги, потом в ближнем бою был тяжело ранен в руку разрывной пулей, раздробило локтевой сустав. В госпитале его срочно готовят к ампутации руки. Невероятным усилием воли он вытаскивает себя из беспамятства, не даёт хирургу до себя дотронуться, пока тот не поклянётся обойтись без ампутации. Руку удалось спасти, Луспекаев возвращается на фронт.

  В 19 лет поступает в Щепку. Однажды профессор Зубов влепил ему четвёрку, оскорблённый студент поехал скандалить к педагогу на дачу. Пока добрался – наступила ночь, стал стучать кулаком по воротам, перебудил соседей, через час стоял на коленях перед опешившим Зубовым и рвал на груди рубаху: «Отец родной, прости! Ты для меня дороже всех, я за тебя землю есть стану», - и отправил пригоршню чернозема себе в рот.

  БДТ на гастролях в Варшаве. Перед официальным приемом в Министерстве культуры представитель администрации театра умоляет его не пить, не буянить, держать себя в руках! Никаких драк! Не позорь высокое звание советского артиста! Сиди тихо, чтоб тебя никто не заметил! Ты понял?

  Он понял. Вошёл на прием в светлом бежевом костюме, в бабочке, красавец-богатырь, с блестящими карими глазами, и все, кто там был, смотрели только на него.

  Сидел тихо, но…недолго. После пятого тоста поднялся, рванул рубаху, раскинул руки: О-о-очи чё-о-о-рные! О-о-очи стра-а-астные!

  Душа его потребовала песни.

  Но обещание не драться сдержал.

  Вместо него подрались две польские оперные дивы, вцепились друг дружке в прически, не могли решить, кому из них он подмигнул.

  А что он устроил на гастролях в ГДР!

  Немецкие актёры пригласили русских в ресторан гостиницы и заказали бутылку шнапса. Луспекаев шепчет Басилашвили, что на такую компанию одной бутылки не хватит, неси нашу водку из номера. Тот принес. Луспекаев начал говорить тост:

  В замечательном городе Берлине, чистом, красивом, где даже в гостиничных номерах – легчайшие пуховые перины…ну и т.д. и т.п. …и закончил: Моя бы воля, построил бы вас в ряд, вывел в чисто поле, и из пулемёта, из пулемёта!

  Переводчик пытается спасти ситуацию, но лютый взгляд Луспекаева был красноречивее слов.

  Потом оправдывался: «Ну не могу я слышать их поганую немецкую речь! С самого 43 года не могу. Уж вы меня простите, дорогие мои!»

  На съёмках «Белого солнца..», эпизод, где пуля рассекла Верещагину бровь, был придуман на съемочной площадке: явился с ножевой раной на лице, поссорился с местными в пивнушке, никаким гримом рану не скрыть…

  Такой уж это был человек; и таких историй за его короткую жизнь было немало

  Ему было 30, когда на ногах началась газовая гангрена, последствия обморожения ног. Надеялись обойтись малой жертвой, но это привело к тому, что резали его частями: сначала ампутация пальцев на одной ноге, через месяц, на другой, потом, одна стопа, затем вторая.

  Если бы не министр культуры, не встал бы. Фурцева выписала из Франции лекарства и добилась изготовления специальных протезов.

  Боли терпел адские, выписали обезболивающий наркотик пантопон, около года он жил в полубреду. «Мне противно держать перо и что-то писать, но я должен записать, что в течение суток уколол что-то около 16 кубиков. Я погряз в этой мрази и хочу, чтобы быстрее наступил конец», - пишет он в дневнике и тут же решает бороться.

  «Люди! Я боюсь даже верить, но через три часа будет трое суток, как я сделал последний укол. Муки адовы я прошел… Терплю! Через восемь часов будет четверо суток. Вымотало страшно, ничего не ем – ослаб, ужасно устал. … Да, да! Поборол! Самому не верится! Пантопончики – тю-тю! Будь они прокляты».

  Он мог всё, даже невозможное.

  Безногого, безработного, его звал в "Современник" Ефремов. «Олежка, дорогой ты мой человек! Ты посмотри на меня внимательно! Да если ТАКОЕ выйдет на твою сцену, весь твой “Современник” рухнет!»…

  Евгений Вестник, закадычный друг, рассказывал, как бродил с Луспекаевым по Ленинграду, ночь, ни души, присели на скамеечку около Гостиного двора. Луспекаев с палкой, её смастерили ему в подарок на съемках «Белого солнца..», спрашивает:

  «Палка моя нравится? Я с ней много километров по пустыне прошёл. Теперь это мой талисман. Чувствую, если потеряю, ей-богу, не смейся, умру!» Подошла компания молодых людей: Спички есть? Есть. Пожалуйста. Покурили. Шумно подошли, шумно ушли. Хватились. «А палка?», палки не было. В такси Луспекаев тихо плакал.

  Его пригласил сниматься Козаков в свой фильм «Вся королевская рать», поселил в гостинице «Минск».

  17 апреля в час дня Луспекаев позвонил ему из своего номера, рассказал, что встретил приятелей из Еревана, что ждёт завтрашней съёмки, страшно соскучился.

  Через два часа кто-то пришел на съёмочную площадку и сказал, что Луспекаев умер от разрыва сердечной аорты. 20 апреля 1927-17 апреля 1970. 42 года.

         Лариса Бравицкая