ГВАРДИИ МАЛЬЧИК

А. Кеплер. Из книги «Дети-герои»

Я хочу рассказать о судьбе одного маленького гвардейца. Звали его Воля. Это был сталинградский мальчик. Он остался сиротой, и мы взяли его в свою часть. Мальчишка был угрюмый и дерзкий. Не думаю, что он всегда был таким, очевидно, на него подействовала гибель родных.

Воле было четырнадцать лет. Он возвращался домой, когда на Сталинград налетели немецкие самолеты. Город запылал. Кружным путем, переулками мальчик добрался до своего дома. Отовсюду неслись стоны раненых, плач, крики, из горящих зданий выносили обожженных детей, вокруг пахло гарью, дымом. Вместо облицованного кафелем четырехэтажного дома, где жили его отец, мать и сестра, Воля увидел дымящуюся груду черных развалин, а по ним бродил котенок — единственное оставшееся в живых существо. Мальчик взял его с собою. Так мы Волю и нашли — с котенком в кармане курточки.

Сержант Саитов, пожилой человек, бывший до войны начальником районной милиции, всей душой привязался к Воле. У Саитова пропали без вести жена и сын, он тосковал о них и к Воле относился, как к родному сыну. Но мальчик был молчалив, замкнут и уклонялся от маленьких подарков сержанта.

Саитов научил Волю стрелять из винтовки и из ППШ и дал ему автомат убитого красноармейца. Стрелял Воля хорошо. Вскоре выдали ему и обмундирование, а когда часть переименовали в гвардейскую, мальчик наравне со всеми получил нагрудный гвардейский значок.

Сайтов беспокоился, как теперь называть Волю. Он ведь числился воспитанником части.

— Как будем звать его? — спрашивал сержант.— Вы теперь гвардии лейтенант, я — гвардии сержант, бойцы — гвардии красноармейцы, а мальчик? Гвардии воспитанник? Некрасиво! Гвардии мальчик?

В шутку все так и стали называть Волю — «гвардии мальчик». Никто из нас точно не знал, что творится в душе этого худенького молчаливого мальчика. Мы только догадывались о его тяжелом душевном состоянии. Однажды я видел, как лежал Воля со снайпером в расщелине стены и наблюдал за противником. Мне показалось, что он убит,— так неподвижно было его тело. Я наклонился и сбоку заглянул в лицо Воли. Это мгновение раскрыло мне сердце мальчика больше, чем все три месяца, в течение которых я его ежедневно видел. В его глазах было столько ненависти к врагу! И я понял, какая боль жила в душе мальчика.

Через амбразуру из подвала видна широкая площадь, покрытая нетронутым снегом. Пробежать по площади нельзя: каждый ее сантиметр простреливается нами и противником, укрепившимся в развалинах соседнего здания. По ту сторону площади виден красный дом без крыши, без окон, без дверей, с черными следами копоти на кирпичах. Называется этот дом «кофейная». Сержант Саитов говорил Воле:

— Там, понимаешь, никакой кофейной никогда не было, просто наши разведчики придумали такое название.

Дом этот нужно было во что бы то ни стало занять. В бурную метельную ночь сержант Саитов с пятнадцатью бойцами отправились на выполнение задания: они должны были пробраться через площадь в «кофейную», выбить немцев и занять там оборону. Восемь человек из пятнадцати добрались до места. Девятым был Воля, он пополз за сержантом без приказания. В течение пяти дней невозможно было наладить связь с группой Саитова, так как немцы вели непрерывный огонь по «кофейной». Но мы знали, что наши бойцы уже заняли дом, что они держатся. Немцы забрасывали дом гранатами, били из артиллерии, обстреливали из минометов, а девятка все держалась.

Только на шестой день мне удалось с бойцами проникнуть в «кофейную». Сайтов был ранен, остальные — погибли.

Воля лежал у окна без шапки, прижимая к щеке холодный ствол автомата. В углу рта запеклась кровь. В его руках автомат казался детским, игрушечным оружием. Холодный ветер шевелил светлые волосы.

Утром я зашел в медпункт к тяжело раненному Саитову.

— «Кофейную» держим? — спросил он.

— Теперь уже не отдадим,— ответил я.

— Вы, товарищ лейтенант, хотите знать про мальчика? Я вам скажу. И что он мне говорил, когда умирал, тоже скажу... Я хорошо запомнил. У нас двух человек сразу в первый день убило, потом Ветрякова ранило в голову, потом Хотинцева. Обстановка создалась тяжелая, уже не было ни одного здорового бойца: кто не убит, тот ранен. Я сам одной левой рукой стрелял, правую под диск положил: она ничего делать не могла; и колено мне раздробило, подняться нельзя. А немцы снова и снова бросаются в атаку. Мне вторую руку ранило, и я уже не мог стрелять. И только один Воля по всему дому мечется, хотя сам был тоже ранен. Он то подползет к окну — постреляет, то гранату бросит, то поднесет кому-нибудь из раненых воды испить и снова стреляет. А немец все напирает. Тогда Воля просит: «Товарищи, покричите «ура», а кто не может кричать «ура», кому тяжело, пусть кричит «а-а-а»...».

Вот мы и кричим. Немцы тоже кричат. Когда кричим, они все-таки опасаются к нам идти. Потом осколком мины Волю ранило в грудь, изо рта показалась кровь, а он- с автоматом дополз до окна и продолжал стрелять...

Наступила ночь. Слышу, мальчик тихо говорит:

— Товарищ сержант, вы меня слышите?

— Слышу,— говорю,— Воля.

— Спасибо вам, товарищ сержант, лейтенанту и всем товарищам. Извините, что я был такой нехороший. Причина тому — мое горе. А сейчас мне очень хорошо, я очень счастлив. Вы слышите?

— Слышу,— говорю,— все слышу, Воля.

— Я вот что думаю, товарищ сержант,— говорит Воля.— Каждый человек должен что-нибудь для людей сделать. Один долго живет и много пользы приносит, а другой, быть может, только один раз встанет во весь рост и крикнет: «Вперед!». Он еще мало прожил и многого сделать не успел. Но ведь и он помог нашему народу бить врагов. Значит, он честно жил...

— Вот что он мне сказал, товарищ лейтенант... Потом опять полезли немцы, и мы с ним отстреливались, как могли. И у него все бежала и бежала изо рта кровь, а я ничем ему не мог помочь. Но вот слышу, Воля перестал стрелять. Я подполз — нет больше нашего Воли. Какой он был храбрый мальчик, товарищ лейтенант.