«Кадры решают все!» – этот известный сталинский посыл, на мой взгляд, как нельзя лучше отражает главный принцип действия нашего деспотического государства от Грозного до Путина. Ибо при его цепном устройстве только особый, облаченный высочайшим изволением костяк может тащить страну вперед, как трактор по тугому бездорожью.
При Грозном государство еще понималось у нас как личное имущество царя, коим тот вправе распоряжаться как заблагорассудится. На что сам Грозный напирал в полемике с первым нашим политэмигрантом Курбским, отвечая на упрек в творимом произволе: «Аз есмь царь, волен, кого казнить, кого миловать!» Свою политику реформ и пресечения боярской фронды он проводил больше не на законодательной основе, а «через людей», служа цепким начальником отдела кадров всей страны. Историки даже членят его правление по кадровому признаку: благой период – когда при царе были протопоп Сильвестр и воевода Адашев; ужасный – когда их сменил опричник Малюта Скуратов…
Опричнина, давшая целый корпус преданных царю штурмовиков – апофеоз кадровой идеи. Эти взращенные «под себя» кадры воистину решали все в стране, по отношению к которой Грозный словно не имел какого-то цельного плана. Строил и рушил в ней сплеча, но под любое дело очень расчетливо подтягивал нужных людей, порой полярных складов: Скуратов, Годунов, купцы Строгановы, Ермак…
В итоге его сильной, но весьма порывистой кадровой политики страна, с одной стороны, выросла вдвое. Но с другой – бояре, осердясь на его кадровые чистки, затем сдали ее полякам, как ни старался Годунов загладить развороченную предтечей колею. Но тут пришли на выручки кадры «второго ряда» во главе с Пожарским, и в сухом остатке за Россией оказались завоеванные необузданным тираном Сибирь, Казанское и Астраханское ханства.
Другой великий кадровик, Петр, был уже не только собственником, но и рачительным слугой родной земли. Его характер живописует такая правка, сделанная им при подготовке лексикона иностранных слов. Составитель написал: «Генеральный – наивысший, самый главный». Петр это зачеркнул, вписав: «Наиважнейший, до всего касательство имеющий». Сам трудоголик, он сумел так отковать свой кадровый резерв, что тот служил поставленным задачам беззаветно – в итоге страна дала невиданный рывок. Туда ли, той ли ценой – уже другой вопрос; но все задумки выполнялись, как сегодня говорится, стопудово – лучшим примером чему служит история с закладкой Екатеринбурга.
Скорый социальный лифт Петра поднял Никиту Демидова, который выполнил и перевыполнил все обязательства по оружейной части, из простых мастеровых в первые заводчики России. Но став чуть не уральским князем при своих заводах, Демидов впал в типичное для таких выскочек головокружение от своих успехов, за которыми перестал видеть интересы всей страны. И когда другой великий кадр Петра Василий Татищев приехал на Урал для развития горного дела, встретил его, как конкурента, в штыки.
Татищев, наш первый историк, экономист, географ и просветитель, отучась по царской путевке за границей, вернулся домой не прозападной мартышкой, а деятельным патриотом Родины. И когда был послан «в Сибирской губернии построить заводы и из руд серебро и медь плавить», пошел против Сената, желавшего побольше серебра и меди для чеканки денег. Он понимал, что сами деньги – тьфу: чем больше их, тем меньше они стоят; а надо умножать необходимую идущей в рост стране железную добычу.
И решил строить на реке Исети новую заводскую «крепость», превосходящую объемом выпуска железа не только демидовские, но и все мировые производства той поры. Составил грандиозный прожект стройки с росписью всего – от добычи сырья до применения на работах пленных шведов – и послал его в Петербург. Тут Демидов и отписал на Татищева махровейший донос, тот отвечал не менее зубасто.
Рассудить двух своих выдвиженцев Петр отправил третьего – Вильгельма де Генина, уже из его «иностранного легиона», служившего ему опять же не на страх, а на совесть. Голландец Генин отличился на войне со шведами, строил пушечный и пороховой двор в Петербурге, водозабор в Москве, основал первую в России Горную школу, открывал рудные месторождения… Царь за заслуги пожаловал его в генералы – и своим портретом в алмазном обрамлении. Влиятельный граф Апраксин сразу попросил Генина за Демидова, но доблестный легионер отвечал: «Вспоможение чинить Демидову я рад, но токмо в том, что интересу Его Императорского Величества непротивно».
Изучив стычку Демидова с Татищевым, Генин не только взял сторону последнего, но и зажегся его планами. И они давай на пару делать то, за что обоим в случае промашки было б не сносить голов: без согласия Сената затевать новую крепость на Исети. Тут во всю интригу входит еще одна персона грата – жена Петра Екатерина, с которой исподволь списались Татищев с Гениным. Эта нерусская баба, попавшая из самой грязи в нежную любимицу Петра, имевшая прямой доступ к его телу, оказалась и его верной наперсницей в делах.
За грудой своих дел Петр не мог вникать во все перипетии, был вынужден слушать советчиков, а ей вовсе верил как себе. И она, используя супружеское ложе как своеобразный стол докладов, на нем и попросила милого супруга за тех двоих, после чего Берг-коллегия утвердила их план по закладке будущей столицы Урала. Назвали ее политично в честь царицы, и та отвечала Генину: «Что же Вы писали, что построенный завод именовали Катеринбургом, оное також и Его Величеству угодно. И Мы Вам за исправление положенного на вас дела и за название во имя наше завода новопостроенного благодарствуем».
Вот какие кадры ковал Петр: не просто дельных исполнителей, но одержимо рвавшихся, с риском голов, в обгон возложенных задач – и этим прежде всего был велик. Поскольку один царь в деспотической стране, хоть трижды лично золотой – ничто; и лишь умение соорудить подобный кадровый пояс верности несет ему успех.
Но сразу по смерти Петра началось лютое избиение его кадров. Его дрянные наследники пошли путем бесплодных, как постельные клопы, временщиков, способных лишь на лицемерные хвалы властителю.
Этот период, названный бироновщиной по имени фаворита глупой царицы Анны Иоанновны Бирона, окончился с приходом к власти Екатерины Второй. Та, хоть и немка, но в каком-то смысле русская душой, взяла за образец Петра, ее кумира – но повторить его деяния смогла разве отчасти. Такие заряженные еще Петровым духом государственные мужи как Державин, Ломоносов при ее бабьей слабине оказались под пятой альковных мужей, питавших естественную ревность к не альковным. И с этого бабьего царства у нас зашла традиция какого-то презрения ко всем стоящим «вне семьи» мужам. Лучшее ядро страны – Суворов, Кутузов, Пушкин и так далее – уже было в той или иной мере опальным. Отодвижение от стрежня деятельности самых пламенных голов послужило, на мой взгляд, и восстанию засидевшихся без дела декабристов. При Петре такой бунт невостребованных кадров был немыслим: тогда всякий деятель имел, во что дельное вложить свои силы!
И на протяжении всего 19-го века эта опальная тенденция лишь усугублялась. Нам кажется чем-то нормальным и естественным, что лучшие умы России тогда боролись не за что-то позитивное – а против действующей власти. Но есть что-то аномальное в том, что совесть нации звала не строить, но ломать! Гоголь гениально издевается над Родиной в «Ревизоре» и в первом томе «Мертвых душ» – но лишь берется во втором за позитив, теряет весь свой дар и сам сжигает эту свою неудачную попытку…
Есть заблуждение, что управлять страной легко: правителю де самому не надо много знать, стоит набрать толковых советников – и они во всем разберутся. Но разбираться в разбирающихся – самый нелегкий, виртуозный труд. И наш последний царь Николай II, гладкий с лица, но полный профан в делах страны, продул все свои кадры – а с ними и страну. Сначала эдакой палочкой-выручалочкой ему служил министр финансов Витте. Чуть где брешь, провал – тому тотчас карты в руки, и он то проведет транссибирскую железную дорогу, то подпишет послевоенный мир с Японией так, «словно не она победила, а Россия!» Но только спасет положение – сразу очередная немилость и отставка: бездарный царь не мог терпеть рядом с собой такого даровитого дельца. И в 1906 году окончательно меняет его на премьера Столыпина, человека жесткой воли, но не создавшего и доли сделанного Витте.
Но и «столыпинские галстуки» со временем все меньше радуют худого венценосца. И убийство фаворита в 1911 году, чьими последними словами были: «Счастлив умереть за царя!» – вызывает в Николае больше облегчения, чем скорби. Затем с подачи реющей над ним супруги он приближает к себе дикого Распутина, за стихийный дар того укрощать страдания болезного царевича Алексея – и делает его своим кадровиком. Попутно еще пытается найти опору уровнем пониже: то учреждает Думу, то ее разгоняет, тасует генералов и министров – но все всуе. В итоге упущенные им кадры убивают его идола Распутина, затем склоняют к отречению и самого царя, чьим последним фаворитом был министр двора граф Фредерикс, блюститель придворных этикетов. Идет кровавая война, страна уже мчит в пропасть, а самый актуальный для верховного командующего кадр – министр двора!
Сегодня в гибели царской России принято винить большевиков, но это – полный бред. Они ни сном ни духом не виновны в том, что царь¬ белоручка и размазня угробил все, что худо-бедно созидали его предки 300 лет после изгнания поляков. И лепить из него святого, как это сейчас делается – не уважать свою историю и презирать труды тех, кто впрямь проливал пот и кровь на родной ниве.
Самым великим нашим кадровым строителем стал, безусловно, Сталин, при ком наш промышленный рост достигал аж 22-х процентов в год. Он продвигал, хоть и тернистыми порой путями, истинных творцов, на которых имел какой-то зверский нюх. Туполев, Королев, Шостакович, Курчатов, Лавочкин, Ильюшин, Шолохов, Капица, Ландау и еще тысячи блистательных имен – это его, лично им отобранные кадры. И казнил без сожаления баламутов-болтунов вроде Рыкова, Зиновьева, Бухарина; из нынешнего помета в это рад наверняка попали б такие как Немцов, Чубайс, Греф, Ясин и прочий либеральный сброд.
Тут характерен случай с Тухачевским, которого сейчас возносят как великого военспеца, казненного всего за подозрение в измене Родине. Ему, щеголявшему своей ученостью, в 1931 году было поручено создать отечественный танк. Но когда он на парад в 37-м вывел свои трехбашенные танки, пообещав скоро пятибашенные, в которых орудие из одной башни нет-нет подбивало другую, Сталин схватился в ужасе за голову. И мне сдается, что судьбу этого щеголя решило даже не подозрение в участии в троцкистском заговоре, а эта явная измена: угробить кучу средств на черти что, слава Богу замененное перед войной на Т-34 Кошкина.
И Ландау, и Туполев, и Королев грешили крамолой – но знали свое дело туго, почему были не только прощены, но и вознесены после их весьма творческих отсидок на самый верх почета. Потому сейчас вся армия наших бездельников так люто ненавидит Сталина, люди же труда отдают ему великую дань уважения.
Хрущев в его кадровом отборе сместил акценты с преданности делу на преданность «партии и лично», открыв путь странному парадоксу. Чем более раскрепощалась страна внешне, тем более закрепощалась внутренне – и за десятилетие хрущевской власти, куда мягче сталинской, ничего близкого изумительной плеяде прежних гениев в ней не родилось. Но до конца советской власти у нас все же сохранялся такой кадровый состав, который создал все наше оружие, все МИГи, СУ, «Грады» и танки, что служат по сей день.
Настоящий кадровый разгром нанес стране под видом перестройки Горбачев с его патологической кадробоязнью. Жутко боясь всякой конкуренции при его не сплывшем и в генсеках местечковом самосознании, он не ковал, как Сталин, а гасил порядочные кадры. Назначенный им новый секретарь Калужского обкома Уланов на моих глазах первым делом снял директора лучшего совхоза области за превышение тем вдвое среднего надоя. Нечего де так зарабатывать себе дешевую популярность – ну, и все такое словоблудие.
Из той же панической боязни лучших сил Горбачев спихнул редактора лучшей тогда газеты – Комсомольской правды – Селезнева в редакторы Учительской газеты. А прежнего ее редактора Матвеева, кристального фанатика, поднявшего отраслевую газетенку до уровня читаемого всей интеллигенцией страны издания, свел в замы Селезнева. Отчего Матвеев, не вынесший такой пощечины от перестройщика, в которого поверил от души, скончался через месяц.
При Горбачеве дули ввысь одни дутые тяжеловесы типа Яковлева, Лигачева, Примакова, умевшие только шикарно потрясать своей ладошкой, больше ничего. Отчего вся его перестройка, породившая сплошное лицемерие, когда в открытую им щель свободы могли пролезть одни людишки, а люди – нет, и кончилась плачевно.
Сменивший его Ельцин вообще отдал наш отдел кадров в руки США – и как уже официально признано, при нем штатные сотрудники ЦРУ работали советниками в наших ведомствах.
Сложней все с Путиным, который все-таки изгнал этих шпионов – но заодно и всех, способных довести хоть что-то до конца. Вроде не робкого десятка лидер, не чета Горбачеву – но ощущение, что в нем засела эта же кадробоязнь. Сталин, не боясь моральной конкуренции, выдавал карт-бланш Туполеву, Лавочкину, Курчатову – таким, кто точно доведет их дело до победного конца. Курчатов, самый бешеный смельчак, выуженный Сталиным из круга коллег, за четыре года вместо предрекавшихся двадцати создал нашу атомную бомбу. А Путин для постройки по накатанным лекалам нового самолета «Суперджет» выудил никак не равного задаче Погосяна, который сорвал все сроки и западных конкурентов не потеснил.
При Сталине его за понесенные при этом сумасшедшие затраты поставили б к стенке, но Путин словно тайно потер ручки: ага, не удалось – и хорошо! Поскольку все, что удается, должно удаваться лишь ему. Такой гипертрофированный, что ли, комплекс превосходства – возможно, вызванный каким-то прежним личным подавлением. От Ельцина ли, склонившего его подло слить генпрокурора Скуратова, на чем он и поднялся в наследники престола; от, может, еще ранней службы в подавлявшем личные порывы КГБ.
Путин, ставший в какой-то мере нашим единственным ныне действующим кадром, сам в ближнем плане эффективней всех борется со всеми бедами страны. Но в дальнем, стратегическом, лишь умножает эти беды, как коррупция, засилие мигрантов, истребление отечественных производств. Поскольку все же один, без указанного пояса верности – в поле не воин. И этот пояс верности – погрязшая в уже очевидном всем воровстве и жульничестве «Единая Россия» – стал при нем такой же лживой погремушкой, как КПСС в конце СССР.
Но я не думаю, что даже сейчас, после всей вырубки достойных кадров, как кедрача в тайге, у нас их вовсе не осталось. Что только паразиты вроде Абрамовича, Вексельберга, Усманова способны лапать наши недра и построенные еще в СССР сталелитейные гиганты – страна родная еще больно широка. Просто где-то в подоплеке, вскормленной нашим деспотическим устройством, все привыкли верить в царя-батюшку, доброго деспота, который раздаст всем по серьгам. Но сегодня эти серьги в ухи получают одни паразиты, а наши Татищевы, Королевы, Туполевы действующему государю оказались не нужны.
Менять его покамест некем, чем он и пользуется от души. Но как внушить нашим еще не угасшим кадрам, что именно они решают все? И как когда-то их выковывал порядочный правитель, сегодня они должны ну хотя бы постараться выковать его!
Оценили 2 человека
2 кармы