Экономическое положение Российской Империи XVIII - начала XX века. Ответ клеветникам.

«Понижение уровня жизни крестьян и рабочих — лейтмотив почти всех работ по социально-экономической истории имперского периода. Широко распространено мнение: как новая столица России построена на костях сотен тысяч людей, так и все её успехи во внешней политике, культуре и экономике достигнуты ценой огромных жертв со стороны преобладающей массы населения страны. Гордиться, получается, нечем, коллективная историческая память обременена чувством вины и неполноценности». 

«... даже в более сдержанных оценках имперская социально-политическая система изображается как абсолютно не эффективная и не способная обеспечить ни развитие экономики, ни повышение благосостояния населения. Весь период империи рассматривается под углом зрения, с одной стороны, обеднения народа, с другой — кризиса крепостничества и самодержавия. Пауперизация и кризис — две стороны одной медали: кризис почти фатально вёл страну к революции, потому что крестьянство нищало». (Б.Н. Миронов) 

Позвольте два замечания: 1) данная статья всего лишь поверхностная компиляция научной монографии Б.Н. Миронова «Благосостояние населения и революции в Имперской России XVIII -начала XX века»; 2) статью стоит рассматривать как дополнение к «Дети Вдовы» и революция 17-го года» поскольку и сегодня многие веруют в миф о том, что всё дело не в каких-то там тайных обществах, а в банальной экономической ситуации, сложившейся в России к началу XX века.

«Жидомыслящие», особенно этим грешит осетинский еврей Дидроев, периодически публикуют статьи о фатальном отставании Российской Империи от западных стран именно в экономической сфере. Сегодня слово доктору исторических наук, профессору Санкт-Петербургского государственного университета, главному научному сотруднику СПбИИ РАН Борису Николаевичу Миронову. Думаю, уважаемый Борис Николаевич не обидится на то, я «скопипастил» его труд.

«В имперский период Россия развивалась как единая социально-экономическая система, в стране формировался единый всероссийский рынок. Это сказывалось на согласованности в изменении благосостояния, приводило к конвергенции районов по уровню жизни, о чём убедительно говорит уменьшение различий в среднем росте мужчин между районами. Так называемые национальные окраины, за исключением Кавказа и Средней Азии, о которых нет массовых данных, в экономическом отношении были органично включены в Российскую империю. Динамика среднего роста* в регионах при всём своеобразии в отдельные пятилетия подчинялась общим тенденциям — в XVIII в. он повсеместно понижался, а в XIX — начале ХХ в. повышался; колебания в отдельные пятилетия и десятилетия также чаще всего совпадали. Отсюда следует: биостатус и уровень жизни в регионах и России в целом изменялись синхронно. В каждый из периодов понижения и повышения благосостояния в числе лидеров и аутсайдеров оказывались различные районы, заселённые как русскими, так и другими этносами, никакой сегрегации в отношении нерусских народов не замечается. Нахождение регионов в группе победителей или проигравших зависело от их экономической специализации и экономической конъюнктуры, а не этнического состава».

*Примечание. «Сотни антропометрических исследований, проведённых во многих странах мира, доказали: когда благосостояние повышается, средний рост населения увеличивается, а когда понижается, то и рост уменьшается».

Питание и биологический статус народонаселения России.

«Из приведённых данных видно: в середине XIX в. существовала значительная вариация в потреблении продуктов в разных местностях. Однако не меньшая амплитуда наблюдалась и в начале XX в., причём для одной и той же экономической группы. Одна из причин этого состояла в том, что потребление отдельных продуктов находилось в компенсационных отношениях: если меньше ели хлеба, то больше — мяса, и наоборот, или меньше мяса — больше рыбы, много сахара — меньше мёда, меньше молока — больше масла, и наоборот. Вследствие этого по калорийности питания регионы и города различались несущественно и меньше, чем с точки зрения потребления отдельных продуктов. Коэффициент межрегиональной вариации калорийности пищи равнялся 15%, а различия в физиологических нормах калорийности питания в северных и южных регионах России достигали лишь 21%».

«Выясним теперь, насколько это соответствовало физиологической норме. В начале ХХ в. суточная потребность в энергии у взрослого мужчины в возрасте 18–60 лет весом 65–70 кг при полном покое оценивалась в 1800 ккал, при относительном покое — 2300 ккал, при лёгком труде — 2500 ккал, при умеренном — 3500, при тяжёлом — 4000, при очень тяжёлом труде — 4500 ккал. В середине XIX в. нормальный трудовой день у трудящихся, например, у рабочих, продолжался 11–13 часов и был связан с физической работой, слабо обеспеченной механизацией. Поэтому примем за суточную норму 4000 ккал, покрывающую потребность в энергии мужчины, занятого тяжёлым физическим трудом. В году число рабочих дней, когда требовалось сильное напряжение, не превышало 290, в остальные, праздничные и выходные, дни предполагаем умеренный труд, когда потребность в энергии составляла около 3500 ккал. Отсюда следует: среднегодовая суточная потребность работающего мужчины равнялась 3898 ккал, значит, «средний» горожанин потреблял такое количество продуктов, которое обеспечивало его энергией для совершения тяжёлой физической работы в течение рабочего дня круглый год».

«Как показывают расчёты, с количественной стороны питание низшей, не говоря уже о средней и высшей группах, являлось достаточным, так как на взрослого мужчину в низшей группе приходилось в день около 3986 ккал (2847 х 1,4), в средней — 5285 ккал (3775 х 1,4), в высшей — 5531 ккал (3951 х 1,4)».

Для примера: «В 1850–1857 гг. С.-Петербургское мещанское общество кормило на кухне мещанской богадельни рабочих, нанятых для очистки площадей и тротуаров. На каждого рабочего в день отпускалось (фунты и золотники переведены в граммы): хлеба печёного — 1229 г, говядины или рыбы варёной и снетков — 231 г, масла постного —13 г, масла топлёного — 17 г, гороха — 205 г, муки для щей — 21 г, крупы гречневой для каши — 128 г, капусты — 246 г, картофеля — 283 г, лука — 188 г, грибов сухих —34 г, соли — 26 г. Все продукты давали рабочему 4584 ккал, что соответствовало суточной потребности взрослого мужчины, занятого тяжёлым физическим трудом».

«Французский социолог Ф. Ле-Плэ (1806–1882), восемь раз посещавший Россию с целью изучения положения населения, оставил записки, в которых привёл сравнительные данные о питании русских и зарубежных рабочих. Они свидетельствуют о предпочтительном положении русских. К аналогичным выводам пришёл известный немецкий исследователь А. Гакстгаузен, утверждавший: русские рабочие — самые благополучные в Европе».

«Из данных табл. следует, в 1896–1915 гг. крестьяне в целом получали в день 2952 ккал на душу, в переводе на взрослого мужчину (при поправочном коэффициенте 1,4) — 4133 ккал, что являлось достаточным для совершения тяжёлой физической работы в течение дня круглый год».

Цены и зарплата в России.

«История заработной платы и цен в России изучена слабо, потому что долгое время серьёзно не волновала ни экономистов, ни историков. В советское время общественную науку вполне удовлетворял априорный постулат марксистской политэкономии, согласно которому жизненный уровень трудящихся и при феодализме, и при капитализме, с Х в. по 1917 г., т. е. в течение 1000 лет, понижался. Социальный заказ обществоведам состоял в том, чтобы собрать известное количество фактов, подкрепляющих эту идею, и они с ним успешно справились».

«Насколько выводы, полученные на примере плотников, можно распространить на других работников наёмного труда, другими словами, как соотносилась зарплата плотников и представителей других профессий? В целом за 1853–1910 гг. средняя подённая зарплата плотника средней квалификации составляла 106 коп., а шести важнейших строительных профессий — плотника, каменщика, маляра, слесаря, столяра и штукатура — 117 коп., или на 10% больше, а чернорабочего — 71 коп., или на 33% меньше».

*****

«Ещё в 1979 г. Ю. И. Кирьянов в противоречии с господствующей в то время точкой зрения пришёл к заключению: «Жизненный уровень рабочего класса имел все же тенденцию к повышению. <…> В последние годы эта оценка нашла подтверждение в ряде исследований, выполненных на основании скрупулёзного изучения новых архивных источников. Как ни парадоксально это звучит, но согласно расчётам С. Г. Струмилина, в 1913 г. российские рабочие по величине реальной заработной платы превосходили своих западных коллег и уступали только самым обеспеченным в мире рабочим США, да и то лишь на 15%. Зарплата сельскохозяйственных рабочих в отличие от промышленных в пореформенное время имела более чётко выраженную тенденцию к повышению, но самое главное — росла существенно быстрее: с 1850-х по 1911–1913 гг. у первых — в 3,9 раза, у вторых — в 1,4 раза, вследствие чего к 1913 г. различия между ними составили лишь около 15%. Это способствовало повышению жизненного уровня крестьян, значительная доля которых получала дополнительные доходы от продажи своего труда за пределами деревни — в 1861–1870 гг. они взяли 12,9 млн кратковременных билетов и паспортных бланков, в 1891–1900 г. — 71,4 млн, в 1906–1910 гг. — около 80 млн.»

*****

Выводы.

«В русской общественной мысли в ходе длительного дискурса была сформулирована концепция, согласно которой Россия второй половины XIX — начала ХХ в. находилась в состоянии перманентного общего, или системного, кризиса. В марксистской историографии концепция нередко применялась к первой половине XIX в. и даже к XVIII в. Когда говорят о системном кризисе, то, как правило, имеют в виду несостоятельность и нежизнеспособность общественной системы в целом — в политическом, экономическом и социальном отношениях, несоответствие возможностей системы потребностям общества, неспособность совершенствоваться, приспосабливаясь к изменяющимся условиям жизни, и обеспечивать повышение благосостояние населения ввиду исчерпанности источников развития. Как утверждают сторонники концепции общего кризиса применительно к концу XIX —начала ХХ в.: «Самодержавный режим прогнил до такой степени, что оказался неспособным не только осуществить, но даже выработать план своего спасения». <...> Длительное существование в общественной мысли концепции кризиса обусловливалось также тем, что она выполняла важные социальные функции. В позднеимперский период она служила цели дискредитации самодержавия, оправдания существующего освободительного движения, политического террора и революции, цели мобилизации населения на борьбу за реформы и свержение монархии, тем самым способствовала развитию гражданского общества. <...> В советское время парадигма кризиса служила целям оправдания прошлого освободительного движения, октябрьских революционных событий и всего, что за ними последовало, — гражданской войны, установления и существования советской власти, террора против «врагов народа». <...> Историки, не разделявшие парадигму, были поставлены в тяжёлое положение: опровергать парадигму означило стать в научном сообществе изгоем, защищать ее — идти против научной совести».

*****

«... необходимо подчеркнуть важность фактора, долгое время остававшегося в тени, — PR-кампании. Пиар как технология создания и внедрения в массовое сознание желательного образа объекта активно использовалась оппозицией, как, впрочем, и правящим классом. Но оппозиция оказалась удачливей и преуспела в создании отрицательного образа Николая II, Александры Фёдоровны и монархии в целом — у неё практически не осталось защитников. «За предшествующие (революции) сорок лет русская интеллигентная мысль достигла одного весьма реального результата, — констатировал В. И. Гурко. — Она сумела внушить общественности, что всякая защита существующего строя совершенно недопустима. Монархия и беспросветная реакция были ею до такой степени отождествлены и соединены знаком равенства, что в глазах общественности они слились воедино».

Рекомендуемая литература:

1. Б.Н. Миронов, «Благосостояние населения и революции в Имперской России XVIII-начало XX века»;

2. Б.Н. Миронов, «Страсти по революции. Нравы в российской историографии в век информации»

До новых встреч, друзья!