Московский консенсус

Вопреки распространённому среди атеистов обыкновению противопоставлять науку и религию, основные постулаты у них общие. «Человек сам кузнец своего счастья», — утверждает наука, делая вывод об отсутствии предела возможностей для творческой личности. «По вере Вашей воздастся Вам», — гласит христианское учение. Но это тот же тезис, только сформулированный иными словами. Ведь человек сам определяет пределы своей веры, как и принимает решение о вере и неверии. С точки зрения христианства, Господь оставил за человеком свободу выбора, позволяющую ему самому «ковать своё счастье».

По большому счёту наука и религия и не могут иметь существенных расхождений, ибо каждая из них направлена на осмысление объективной реальности с помощью субъективных (доступных человеческому восприятию) механизмов. Но, если реальность объективна, то различные способы её исследования всё равно должны привести к одному и тому же результату. Именно поэтому многие учёные были весьма религиозны. Кстати религиозность больше распространена среди представителей точных (естественных) наук. В то время, как гуманитарии чаще заявляют, что способны прекрасно обойтись и без Бога. 

Эта особенность неудивительна. Механизмы гуманитарных исследований больше ориентированы на субъективную оценку (объективная оценка философских теорий или исторических трактовок невозможна по определению). Таким образом, каждый гуманитарий в какой-то момент может начать ощущать себя демиургом, создающим реальность, замещая собой Бога. Признание себя носителем абсолютной истины — распространённая ошибка амбициозных личностей, не способных осознать ограниченность своих (и даже общечеловеческих) знаний по сравнению с объёмом текущей реальности. Технари, если они не испытывают склонность к философствованию или не живут в идеологизированном обществе, гораздо легче находят в своих формулах место для Бога.

О родстве науки и религии свидетельствует факт их нераздельности на заре человеческой истории. Жрец и учёный были объединены в одном человеке, пока общий объём знаний не потребовал более узкой специализации. Но надо заметить, что на заре истории и наука была едина, не разделяясь на физику, математику, и т.д. Термины учёный и философ были синонимами. Таким образом, религиозная этика являлась составной частью любой науки от её рождения. Поэтому Моральный кодекс строителя коммунизма лишь по форме (и то незначительно) отличается от Декалога, дарованного Богом Моисею на горе Синай. А ведь его писали люди, считавшие себя не просто абсолютными атеистами, но даже богоборцами.

Поэтому в тёмные века, которые неоднократно переживались человечеством, научное знание пряталось не где-нибудь, а в монастырях, библиотеки которых становились последними хранилищами и распространителями знаний прошлых эпох. В конечном итоге, Коперник и Бруно — иконы знания, противопоставлявшиеся религиозному сознанию, были служителями Церкви. Да и все теории агностиков, атеистов и богоборцев имеют религиозное прошлое, зарождаясь, как часть религиозной философии и лишь на следующем этапе противопоставляя себя религии.

Из изложенного мы должны сделать простой вывод — мир не только принципиально познаваем, но различные системы его познания не противоречат друг другу и, будучи корректно применяемы, приводят к одним и тем же результатам, не опровергая, но подтверждая выводы друг друга. Следовательно и утверждение религии о благодетельности праведного пути должно подтверждаться наукой. И, если мы обратимся к известным нам фактам, то обнаружим, что известные нам в мельчайших подробностях биографии исторических личностей, а также судьбы стран и народов, постоянно подтверждают тезис, гласящий, что зло может побеждать, но не в состоянии победить. По крайней мере до тех пор, пока человечество не приняло зло в качестве единственно возможной модели поведения.

Христианство связывает такую абсолютизацию зла с описанным в Апокалипсисе Иоанна пришествием Антихриста. Но и ему кладёт конец Армагеддон. 

Сегодня мы наблюдаем, как наука и религия в лице тех своих представителей, которые не изменили профессиональному долгу ради попадания в пропагандистский тренд соответствия «европейским ценностям», вместе противостоят инициированному Западом разложению человечества, несущему угрозу самому существованию разумной жизни на нашей планете. 

Кстати точно так же наука и религия вместе противостояли в 1941-1945 годах фашистской агрессии, и важность мобилизующей и утешающей проповеди была оценена коммунистическим и атеистическим руководством СССР так же высоко, как подвиги солдат и маршалов на фронте, рабочих и конструкторов в тылу. Священники получали такие же награды. Патриарх Алексий I имел четыре ордена Трудового Красного Знамени, медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и медаль «За оборону Ленинграда». Его преемник Патриарх Пимен — три ордена Трудового Красного Знамени и медаль «За оборону Москвы».

То есть, ничего необычного во взаимоотношениях науки и религии сегодня не происходит. Скорее мы возвращаемся к их нормальному взаимодействию, единственно возможному в адекватном обществе. Как только система отказывается от претензии на мировое господство, она отказывается и от атеизма или богоборчества.

Коммунисты были принципиальными атеистами лишь пока бредили мировой революцией. Следующими за ними принципиальными атеистами были германские нацисты, мечтавшие (в отличие от итальянских и испанских фашистов) распространить свою систему господства «арийской расы» на весь мир. Сейчас богоборцами стали либералы, мечтающие о великой либеральной глобализации — о том же мировом господстве на базе единой (либеральной) идеологии. 

Итак отметим, атеизм и богоборчество являются естественным требованием системы, построенной на тоталитарной идеологической унификации. Не мудрено, ведь христианский тезис о свободе выбора, которым Господь наделил человека, вступает в противоречие с тоталитарным учением о единственно верной идеологии, способной осчастливить всё человечество (даже, если для этого его придётся ужать до одной расы или одного класса). При этом, исторический опыт подсказывает нам, что подобные тоталитарные системы, хоть и обладают огромными краткосрочными мобилизационными возможностями, уже в среднесрочной перспективе недолговечны — не имеют исторической перспективы. Зло уступает добру на любом более-менее продолжительном отрезке времени.

Отметим и второй постулат. Абсолютным злом, противным как научным, так и религиозным положениям, является любое идеологическое принуждение. Это, кстати, очень хорошо понимал Достоевский, чей Великий Инквизитор выступает в качестве антипода Христа, его противоположности, именно потому, что пытается физической силой навязать человечеству учение, вся сила которого в убеждении, в свободном его принятии.

Теперь обратимся к системе, выстраиваемой, а во многом (за исключением одного момента, о котором ниже) и выстроенной Путиным в России. Эта система продемонстрировала свою устойчивость в тяжелейших условиях массированной атаки Запада, более мощной, продолжительной и последовательной, чем та, которая развалила Советский Союз. Уже один только этот факт свидетельствует о непреходящей ценности данной системы для народов России. Она гарантированно обеспечивает их выживание в современном мире. При этом она построена не на мобилизации, не на тоталитарном отрицании права человека на собственное мнение и частную жизнь, в условиях «осаждённой крепости». Наоборот, она базируется на балансе между различными социальными группами, философскими концепциями и политическими взглядами. То есть, данная система, не только стабильна и устойчива, но и гораздо более комфортна для проживания, чем всё, что ей предшествовало на территории современной России.

Косвенным свидетельством справедливости последнего утверждения является достаточно широкое распространение среди граждан России интересной формы изоляционизма. Ранее неограниченно господствовавшая в массовом сознании идея возвращения «русских земель» и воссоединения «русского народа», хоть и сохранила достаточно высокую популярность, тем не менее обрела мощного и набирающего популярность конкурента в лице идеи о необходимости сохранять имеющееся и повышать уровень жизни наличных граждан России, не размениваясь на дорогие и неоднозначные внешнеполитические проекты, за исключением случаев крайней необходимости, когда от международной активности зависит выживание российского государства.

Безусловно такой изоляционизм, если бы он стал безальтернативной политикой России, оказался бы вреден, как любой абсолют, но как дополнение к традиционному мессианству, он полезен, ибо демонстрирует, что у граждан России появились нормальные ценности, кроме желания голыми и босыми «штыком загонять человечество в счастье». Россия стала ценна её гражданам не как инструмент мировой революции или перманентной глобализации, но в качестве системы, обеспечивающей конкурентоспособный уровень комфорта. Поскольку большинство граждан в любой стране мечтает не погибнуть со славою, выйдя с одной гранатой против трёх танков, а спокойно и по возможности зажиточно жить и растить детей, такая система, отвечающая глубинным устремлениям большинства, априори более устойчива.

Если использовать условное сравнение, то тоталитарная система, направленная на установление мирового господства одной идеологии подобна гоночному мотоциклу, который может развить огромную скорость, но устойчив, лишь пока мчится вперёд, да и седоку на нём приходится испытывать массу неудобств. В то время, как система общественного консенсуса, созданная и укрепляемая в России, больше похожа на Роллс-Ройс, в котором владелец перемещается не спеша и в максимальном комфорте и устойчивость которого не зависит ни от скорости перемещения в пространстве, ни от того едет ли он или стоит.

Системой, даровавшей гражданам одно право — раствориться в идеологическом единстве революционных рядов, хотелось поделиться ибо, чем больше в рядах людей, тем легче ноша каждого. Систему, одаривающую материальными благами, хочется сохранить для себя от конкурентов, поскольку чем большее количество людей имеет право на заботу системы, тем меньше благ выпадает на долю каждого.

Понятно, что полностью удовлетворить эгоистическую страсть значительной части общества к закрытию границ от «нахлебников» Россия не может. Мир взаимозависим и если вы не хотите взаимодействовать с кем-то, то с ним будет взаимодействовать ваш враг. В результате непропорционально большую долю национального богатства придётся изымать из сферы потребления и тратить на защиту границ. Поэтому можно ожидать, что в России, как и в любом нормальном государстве постепенно будет достигнут разумный баланс между сторонниками экспансии и установления глобального доминирования (из чего, кстати, тоже можно извлекать доходы) и сторонниками изоляционизма и сохранения своих богатств для себя. В зависимости от изменений глобальной политики, сторонники той или иной теории будут получать временное доминирование, но ни одна из них не будет навязана в своей абсолютной чистоте и незамутнённости. То есть, баланс будет сохранён.

В целом, как я уже отметил, действующая российская государственная система, достаточно хорошо сбалансирована и обладает большим модернизационным потенциалом. Тем самым ей обеспечивается развитие в условиях меняющейся обстановки.

До сих пор у неё остаётся только одна существенная уязвимость. Скорее всего проблема ликвидации данной уязвимости станет главной задачей, которую Путин будет решать в течение следующего шестилетнего президентского срока. Речь идёт о том самом моменте незавершённости системы, к которому я обещал вернуться и возвращаюсь.

В своём сегодняшнем виде российская государственная система не обеспечивает преемственность. Хочу подчеркнуть, что речь идёт не о преемнике, а именно о преемственности. Как раз преемника Путин может обеспечить с завидной лёгкостью. Его авторитет обеспечивает голосование за любого названного им политика, за любую политическую силу.

Но такой политик, как и такая сила будут обладать делегированным авторитетом Путина. То есть Путин, даже оставив президентство, окажется вынужден выполнять свою главную сегодняшнюю функцию — тонкой балансировки системы.

Это — главная уязвимость системы. Система, замкнутая на Путина, при условии отсутствия Путина начинает вести себя непредсказуемым образом. В зависимости от того, в чьих руках оказались властные рычаги она может быть легко и непринуждённо перепрограммирована в любой из идеологизированных тоталитарных вариантов (коммунистический, нацистский, либеральный), после чего часть её ресурсов будет бессмысленно сожжено в рамках внутренней борьбы идеологий, часть же будет направлено на внешнюю агрессию, не дающую народу ничего, кроме морального удовлетворения узкой группы «идеологов».

Второй премьерский срок Путина (2008-2012 годы) свидетельствует о том, что он предпочитает действовать в рамках конституционных ограничений. Исходя из этого, вероятность третьего президентского срока подряд в 2024 году представляется довольно низкой. Можно предположить, что и вариант с уходом в премьеры вряд ли будет повторен. Во-первых, Путин в принципе не любит повторять политические ходы. Во-вторых, сохранить контроль над системой с премьерской позиции в 2024-2030 годах будет неизмеримо труднее, чем в 2008-2012. Система начнёт автоматически играть против лидера, приближающегося к 80-летию (в 2032 году), полагая шансы его возвращения на высший пост относительно невысокими и делая ставку на «следующего».

Есть вариант «ухода в Ден Сяопины», однако российская политическая традиция не уходит корнями в конфуцианское, доходящее до религиозного поклонения, почтение к учителю. Таким образом, отсутствие формальной должности может оказаться критически важным с точки зрения эффективности контроля над системой.

Можно не сомневаться, что, поскольку обязанность перед государством и народом выше личных принципов, то при необходимости формат сохранения власти Путиным после 2024 года будет найден. Однако, таким образом, проблема политической преемственности в рамках системы всё равно не будет решена. Она будет лишь отложена на очередные шесть или даже двенадцать лет. Но от этого только обострится.

Именно поэтому, как мне представляется, ближайшие шесть лет Путина, после мартовских выборов 2018 года будут годами последней реформы российской политической системы. Реформы, призванной довести систему до совершенства и обеспечить её нормальную и эффективную работу, независимо от фамилии главы государства. Внутриполитическая стабильность, которая обеспечила России поступательное экономическое развитие и внешнеполитические успехи, сравнимые по качеству с ялтинско-потсдамскими результатами только тогда можно будет считать явлением устойчивым, когда она будет обеспечена на длительную историческую перспективу. Кстати, когда мы говорим о качестве ялтинско-потсдамских результатов, имеются в виду не территориальные приобретения, полностью утраченные всего через 45 лет, но уровень влияния государства на мировую политику.

Такое реформирование может производиться исключительно точечно. Процесс избавления Путина от ельцинской команды к началу его второго срока, свидетельствует о том, что в таких точечных политических и кадровых переменах он действительно мастер. Не исключено, что новые требования потребуют частичного персонального переформатирования команды. 

Впрочем такое переформатирование под лозунгом омоложения уже началось. Однако речь будет идти не о смене политических приоритетов, не о «выборе веры» в виде беспрерывно навязываемых российской власти конкурирующих идеологий, а о качественном преобразовании в рамках действующей системы. О подборе лучших политических игроков на место имеющихся хороших.

Дело в том, что даже, если реформа политической системы, обеспечивающей её преемственность будет полностью завершена в ближайшие шесть лет, а это очень небольшой срок для столь кардинальных преобразований, то всё равно Россию в этот период (скорее к его концу) ждёт ещё один системный вызов. Стране придётся сделать ещё один выбор, который надолго определит её судьбу.

Динамика, развивающихся в мире процессов, свидетельствует то том, что коллективный Запад в целом и США в частности в ближайшие пять-десять лет окончательно проиграют борьбу за глобальную гегемонию. Причём более ранний срок окончательного поражения Запада является более вероятным. Впрочем, это не принципиально.

После этого Россия окажется перед дилеммой: выступить в качестве претендента на место США в глобализирующемся мире и возглавить систему несправедливого перераспределения мировых богатств, или же приступить к созданию в мировом масштабе сбалансированной консенсусной системы, аналогичной той, что создаётся внутри России.

Первый путь кажется привлекательным и получит существенную поддержку в обществе. Но он ведёт в никуда. Во-первых, все сегодняшние российские союзники в таком случае сразу станут врагами и конкурентами. А абсолютного превосходства над ними и абсолютного авторитета, сравнимого с теми, которыми обладали США на Западе после окончания Второй мировой войны Россия не имеет. Следовательно, едва выйдя из одной схватки, она тут же втянется в другую, с гораздо более сильными и устойчивыми оппонентами, чем хиреющий Запад начала ХХI века.

Во-вторых, проведение политики глобализации потребует принятия идеологии глобализации. То есть, России придётся отказаться от внутриполитического баланса и добровольно перенести на свою почву те проблемы, которые в максимальной степени способствовали ослаблению и разрушению Запада в последние два десятилетия.

Вариант занятия места мирового гегемона обеспечивает быструю утрату тяжело полученных преимуществ и грозит очередным, возможно последним, кризисом российского государственности.

Но и выбор трансляции российской политической системы на глобальный уровень не является простым. В первую очередь он требует законченности системы внутри России. Нельзя предлагать мировому сообществу полуфабрикат.

Таким образом, завершение российской политической системы в ближайшие пять-шесть лет является насущной необходимостью не только с внутриполитических, но и с внешнеполитических позиций.

При этом мы должны понимать, что далеко не все политические силы внутри России и далеко не все наши союзники на международной арене будут в восторге от такого выбора. Многие желали бы поучаствовать в ограблении недоограбленного американцами мира при поддержке России и, в конечном итоге за счёт России.

Завершённая политическая система, только что выигравшая глобальное противостояние у сильнейшего в истории противника будет самым существенным аргументом и для внутренней и для внешней оппозиции. Нельзя бороться против естественного хода вещей, если он оформлен в непротиворечивую работающую систему, соответствующую строгим требованиям к проектам подобного рода, как со стороны науки, так и со стороны религии.

В этом суть необходимого в ближайшем будущем Московского консенсуса для нашей страны и для всего мира.

Ростислав Ищенко