Трамвай Желание. КОНТинентальное чтиво

Вы когда-нибудь слышали о городке Конттердам? Не путать с Роттердамом. Нет? А он есть. Но не ищите его на карте. 

В отличие от Роттердама, Конттердам не мог похвастать протяжённостью причальных линий и широко развитой портовой инфраструктурой ввиду полного отсутствия в нём каких либо причальных линий и портовой инфраструктуры как таковой. 

Городок был сугубо Континентальным.

Взамен Конттердам мог козырнуть почётным статусом города высокой культуры быта. А по благоустройству своих кварталов-кластеров и царящему в этих кварталах духу свободы слова, не только не уступал аналогичным агломерациям на необъятных просторах глобальной информационной Сети, но и мог дать фору не к ночи помянутому Роттердаму.

И ходил в том городке старенький электрический трамвай. Судя всему, ходил он там с каких-то давних пор. Маршрут имел кольцевой и двигался без остановок.

Левый борт вагона украшала композиция с изображением триумвирата бородатых джентльменов на ярко кумачовом фоне. Просветлённые лица бородачей выражали собой ум, честь и совесть ушедшей эпохи.

Вдоль правого борта, выполненная в стиле готического граффити, красовалась миссия трамвайного пробега: "Движение - всё, конечная остановка - ничто".

А транспарантами трамвай был утыкан, как дикобраз иголками. От разнообразия лозунгов рябило в глазах. Наряду с глобальными: "Мы на горе всем буржуям о-го-го чего раздуем", соседствовали банально-бытовые: "Желаем, что бы все" и откровенно бульварные: "Отлезь, гнида".

Из мощного громкоговорителя на крыше гремел бравурный марш: "Наш паровоз вперед лети, в совхозе остановка", и из торчащей там же трубы действительно валил чёрный густой дым с характерным запахом, словно где-то в салоне топилась печурка и жгли шины.

Туча сажи и копоти сопровождала трамвай на всём пути его следования, окутывая окружающую его действительность и выставляя её в чёрно-белом свете.

А монотонные поскрипывания колёс трамвая о рельсы сливались в мелодию, поразительно напоминавшую рыдания старой блуждающей шарманки.

Не меньший интерес вызывали сами пассажиры трамвая. Отягощённые исключительно добрыми намерениями, чем-то они напоминали французских жёлтых и черноморских пикейных жилетов одновременно.

– Папа Карло, - повторяли они, - это голова! И многозначительно поднимали пальцы кверху.

Горожане со временем свыклись с присутствием на улицах городка столь странного древнего реликта, населённого не менее загадочными субъектами. Но завидев приближающийся трамвай, на всякий случай предпочитали соблюдать с ним социальную дистанцию в пол квартала. 

Тем временем, в трамвае кипела напряжённая работа. Стук клавиш дюжин печатных машинок сливался в сплошной непрерывный гул, словно это было газетное машинописное бюро прошлого века.

Трамвай непрерывно тренькал и из его открытых окон веером разлетались воззвания и прокламации, в которых категорические тезисы: "Так жить нельзя" и "Доколе" чередовались со слёзно-вопрошающими: "Когда же он прогнётся под нас!?"

Заканчивались воззвания настоятельной рекомендацией проникнуться текущим моментом, вскочить на подножку и примкнуть.

А поскольку желающих вскочить и примкнуть не наблюдалось, жёлто-пикейным жилетам не оставалось ничего другого, как сетовать друг другу, как тяжко им несть бремя праведных страданий под гнётом деспотии, особо подчёркивая, какую они лютую неприязнь испытывают к разгулу тирании, что даже кушать не могут.

Но стоило кому-то из прохожих закинуть в стан не кушамших братьев безобидный вопросец-шутиху: – А чего это вы тут делаете, кино то ваше давно кончилось, - как трамвай начинал гудеть как растревоженный улей. Из окон высовывались хмурые, но упитанные лица и, потрясая кулаками, в грубой непечатной форме обещали забубенить обидчика.

На обращения горожан в Мэрию города с предложением обрубить электричество и отправить этот балаган на колёсах в местный филиал музея Мадам Тюссо, чиновники отписывались, дескать, в естественной среде обитания, в динамике и со звуком, данный объект представляет собой, куда большую туристическую привлекательность, нежели статичный музейный экспонат в воске.

Однако, туристы, не туристы, а некие неправительственные организации под эгидой Красного Перста Джоржа Мусорса, действительно проявляли интерес к музыкальной агитбригаде и были даже замечены в подкармливании кочующей братии под покровом сумерек.

Временами трамвай озарялся снопами искр и взрывом бурных и продолжительных аплодисментов, часто переходящих в овации. Так обычно заканчивались сольные выступления кондуктора трамвая, бабы Дуси.

Кто бы что ни говорил, а пела баба Дуся действительно отменно, запросто вгоняя пассажиров в транс одним только тембром своего хрипловатого, слегка прокуренного голоса в духе а-ля джигурда.

– Бис! Браво! - ревели в ответ жёлто-пикейные почитатели кондукторского таланта, и тот час принималась разгонять жаркую дискуссию, как им переустроить вселенную и привести всё в соответствие с куплетами бабы Дуси, ученицы самого папы Карло.

Как правило, выступления её проходили утром или вечером по местному времени. Всё остальное время Дуся благодушно дремала под композицию "Отель Калифорния", приобняв кадку с комнатной пальмой вашингтония.

Случались в трамвайных рядах и потери. Старожилы городка помнят, как однажды трамвай тряхнуло на стыке рельсов и с задней подножки выпал гражданин с пулеметом Льюиса и надписью Боец на помятой фуражке.

Приложившись пятой точкой о мостовую, он вскочил на ноги, и с криком: – Стой, стрелять буду! - выпустил длинную очередь по колесам уходящего трамвая. А когда это не помогло, бросил пулемет и припустил следом.

Догнал, ухватился за заднюю сцепку вагона, и какое-то ещё время ехал на ней, царапая короткие твитты на заднем стекле трамвая. Потом совсем пропал.

Но, как говорится: Весело стучали храбрые сердца, отряд не заметил потери Бойца. И работа трамвайных Конт-революционеров с экзотическими партийными псевдонимами набирала обороты:

Неуловимый Федот да не Тот без устали налегал на клавиши печатной машинки. Скорострельности печати лихача могли бы позавидовать стенографистки и двуствольная авиационная пушка ГШ.

Тётушка Розмарина из Италии неторопливо довязывала новую пролетарскую кофточку, охраняя сон бабы Дуси и дожидаясь её пробуждения.

Заиндевевший Дед Измор из Дуркино Фсё сопел, с натуги сплевывал, колдуя над рядами статистических графиков, ломаные линии которых у деда всегда демонстрировали отрицательную динамику.

Бегемоту, напротив, было жарко, он фыркал и отдувался, издавая временами громкие непотребные звуки, отчего воздух в трамвае становился совершенно невыносимым.

Жарко, видимо, было и смуглой девице, в своих ночных кошмарах сражающейся с некоей мифической путирастиией: – Ну, кто ещё хочет попробовать комиссарского тела!? - дерзко выкрикивала девица, мечась в горячем бреду на заднем красном диване трамвая.

Отмороженный карикатурист Турбиненко стоя на подножке, распахивал перед прохожими свой плащ, демонстрируя, помимо прочего, коллекцию пошлых картинок на подкладке.

Какой-то Череватый гражданин запрыгнул на ходу в трамвай и зайцем проехался пару кварталов, громко понося картофельного Батьку.

Народные журналисты из Центра имени Степана Бандерлакшина всем схроном сочиняли ноту ТАСС, требуя спасти рядового Планктошкина.

Хор Задунаевских Путаников, состоящий из Ярых Чапайских Скептиков секты Христозопулоса Елеонского под управлением Арждуньских Бразей, давил слезу, исполняя рок-попурри на тему старых песен о главном: "Злобные силы нас томно гнетут".

А из переулка выруливал КАМАЗ, груженный старыми автомобильными покрышками и, неистово газуя, нёсся наперегонки с трамваем.

***

Чего же так страстно желало творческое трамвайное объединение и примкнувший к ним КАМАЗ?

Странный вопрос. Конечно же, счастья!

Для всех. Даром. И пусть никто не уйдёт обиженный (с)

Считалось, если всем трамваем громко в̶е̶р̶е̶щ̶а̶т̶ь возжелать одно на всех желание и одновременно подпрыгивать под стук колёс, то в один прекрасный момент грянет резонанс, сверкнёт молния и желаемое явится в виде вожделенного Идеального Абсолюта версии два ноль.

Новая, улучшенная версия Абсолюта, по мнению мечтателей, непременно должна с̶м̶е̶с̶т̶и сменить существующий неправедный уклад и под чьим-то чутким руководством так осчастливить народонаселение, что бы никто ни ускользнул не осчастливленным.

Но что-то, видимо, не складывалось в трамвайной консерватории. День проходил за днём, год за годом, а Абсолют так и не наступал. То ли ездоки желали не совсем одно и то же, то ли подпрыгивали не в такт.

Или же, страшно подумать, сам Абсолют, заглянув с высоты своего положения в мятежные души трамвайных страждущих и разглядев в их истинных помыслах нечто такое, отчего ужаснулся и наотрез отказывался снисходить? Как отказывался выходить Джин из волшебной лампы, оказавшейся в руках злого магрибского колдуна.

Как бы то ни было, но трамвай продолжал свой бесцельный бег по кругу, коптя небо Конттердама и осыпая его улицы прокламациями и сажей. Транспаранты на его крыше изрядно поистрепались, а звуки шарманки, исходившие от изношенных колёсных пар, становились всё заунывнее и заунывнее.