Как Путин подрывает атлантический альянс
До недавнего времени европейцы в большинстве своем верили, что система безопасности, сложившаяся после холодной войны, привлекательна для всех и может стать образцом для остального мира. Такая убежденность вряд ли может вызывать удивление, поскольку Европа часто играла центральную роль в мировых делах. На протяжении трех последних столетий европейский порядок был мировым порядком — продуктом интересов, устремлений и соперничества империй, находившихся на этом континенте. И даже во времена холодной войны, когда на противоположных сторонах континента стояли новые сверхдержавы, основная борьба велась между двумя европейскими идеологиями демократического капитализма и коммунизма за контроль над землями Европы, лежавшими между ними.
Но отчетливо европейская модель поведения на международной арене появилась лишь в 1989 году, и она представляла собой радикальный отход от идей и практической деятельности, существовавших в других местах. В июне 1989 года коммунистические диктаторы Китая подавили зарождавшееся в стране демократическое движение. В том же году авторитарные власти в коммунистической части Европы сдались без боя, когда пала Берлинская стена. Для ведущих европейских интеллектуалов этот момент означал нечто большее, чем окончание холодной войны. Он ознаменовал собой начало мира нового типа. Британский дипломат Роберт Купер (Robert Cooper) написал несколько лет спустя: «В 1989 году закончилась не только холодная война или даже Вторая мировая война в формальном смысле. Закончилась политическая система, существовавшая на протяжении трех столетий, с ее балансом сил и имперскими позывами».
На самом деле, холодная война завершилась без мирного договора и без парадов. В то время казалось, что победу одержали обе стороны, и новая европейская система отказалась от старых представлений о суверенитете. Лидеры Европы не были заинтересованы в создании новых государств, как это было после Первой мировой войны. Они также не перемещали людей в целях закрепления существующих государств, как это было после Второй мировой войны. Вместо этого они пытались изменить характер самих границ, содействуя свободному перемещению капитала, людей, товаров и идей. Политические карты вышли из моды, на их место пришли экономические графики. Дипломаты в Брюсселе стали считать основным источником безопасности экономическую взаимозависимость, международные правовые институты и вмешательство во внутренние дела друг друга. А позднее, когда США потерпели неудачу в Афганистане и Ираке, военная сила тоже утратила былой блеск.
Европейцы понимали, что этот порядок особенный, но они также верили, что он может выйти далеко за пределы Евросоюза, утвердившись в Турции, России и посткоммунистических странах Восточной Европы. Они надеялись, что их модель будет распространяться естественным путем, будь то расширение НАТО, развитие связей ЕС со странами на его периферии или возникновение глобальных институтов, которые возьмут за основу европейские нормы, таких как Международный уголовный суд и Всемирная торговая организация. Согласно такой линии мышления, если граждане могут свободно делать свой выбор, то страны со временем все равно начнут следовать европейскому образцу.
В прошлом году Россия разрушила такое представление, осуществив вторжение в Крым. Перед лицом российской решимости сохранить свое влияние на постсоветском пространстве за счет применения силы «мягкая сила» ЕС оказалась действительно очень мягкой. Турция вместе с тремя крупнейшими демократиями мира, такими как Бразилия, Индия и Индонезия, отказались присоединиться к ЕС и США и ввести санкции против России. Китай предпочел увидеть в российской аннексии Крыма естественную корректировку границ, а не вызов международному порядку. Брюссель с Вашингтоном, тем временем, ввели весомые санкции. Но этими мерами им не удалось убедить Москву отказаться от своего курса.
Украинский кризис заставил европейцев посмотреть правде в глаза и признать, что их политическая модель привлекает далеко не всех — и уж точно не всех в их собственном географическом окружении. Их шок напоминает потрясение японских руководителей высокотехнологичных компаний в конце прошлого десятилетия, когда они поняли, что хоть и производят самые современные в мире сотовые телефоны, продавать их за рубеж они не могут. Просто потребители в других странах не были готовы к их новинкам, так как в японских устройствах использовались передовые технологии, такие как платформы электронной коммерции третьего поколения, не нашедшие широкого применения где-то еще. Иными словами, японцы пытались продавать телефоны, которые были слишком совершенны, и обеспечить успех не могли.
Этот японский феномен стали называть «галапагосским синдромом», вспомнив наблюдение Чарльза Дарвина, который заметил, что у животных с далеких Галапагосских островов с их уникальной флорой и фауной развились особые свойства, не существующие больше нигде. То же самое можно сказать о сегодняшнем европейском порядке, который развивался в экосистеме, надежно защищенной от суровых реалий внешнего мира — а поэтому оказался слишком передовым, специфическим и неприменимым в других странах.
Украинский кризис затягивается, и в этих условиях европейцы должны отказаться от своей мечты о преобразовании зарубежных ареалов. Вместо этого им следует сосредоточиться на защите собственной экосистемы, которая все чаще оказывается в опасности. Это непростая задача. Она потребует деэскалации напряженности в отношениях с Москвой и расчетливых компромиссов, таких как признание легитимности российских усилий в сфере региональной интеграции. Но признать, что у европейского порядка есть свои ограничения, это лучше, чем стать свидетелем его ослабления или столкнуться с тем, что этим безвыходным положением воспользовалась какая-то другая авторитарная держава.
Линии разлома
Хотя прямым следствием украинского кризиса стало сближение Европы и США, в процессе выработки ответной реакции между ними обнаружились глубокие противоречия. Например, есть важные вопросы об американских гарантиях европейской безопасности, несмотря на неоднократные заверения на сей счет президента США Барака Обамы. Если Россия поддержит повстанческие силы в какой-нибудь стране НАТО, скажем, в Латвии, как на это отреагирует Вашингтон? Есть сомнения и в надежности Вашингтона. На Мюнхенской конференции по безопасности в 2015 году один высокопоставленный немецкий руководитель пожаловался нам, что Соединенные Штаты ненадежны. «Поскольку ставки для американцев очень низки, мы не знаем, где в конечном итоге окажется Вашингтон. Он может ужесточить санкции, может прямо сейчас вооружить Украину. Но через несколько лет он может опять перезагрузить отношения с Россией в рамках решения какой-то другой проблемы, скажем, «Исламского государства».
В основе этой неуверенности европейцев лежит ощущение, что их безопасность сегодня не так важна для американской стратегии, как это было во времена холодной войны. В конце концов, Европа это лишь один из многих театров, где у Вашингтона есть свои интересы, и наверное, она не самый важный театр. Американские руководители, со своей стороны, все больше опасаются, что европейские государства постепенно утратят свой военный потенциал и политическую волю, и откажутся от альянса с США, дабы умиротворить соседствующего с ними восточного громилу. Например, американцы были просто потрясены, увидев, что даже после вторжения России в Крым многие европейские страны, включая Германию и Британию, решили продолжить сокращение своих военных бюджетов. А исследование международного консорциума WIN/Gallup в 2014 году лишь усилило сомнения США по поводу европейцев. Согласно данным опроса, лишь 29% французских респондентов, 27% британцев и 18% немцев выразили готовность воевать за свою страну. (62% итальянцев заявили, что откажутся наотрез.) А затем министр обороны США Роберт Гейтс заявил в 2010 году: «Демилитаризация Европы, где значительная часть общества и политической элиты не приемлет военную силу и те риски, которые с ней сопряжены, прекратилась из благодати XX века в препятствие на пути обеспечения подлинной безопасности и прочного мира в веке XXI».
Такое отношение отражает более глубокий философский раскол двух противоборствующих концепций об окончании холодной войны. По мнению большинства американцев, военное и экономическое превосходство Запада сделало победу неизбежной, а гонка вооружений в 1980-е годы развалила советскую систему. Но многие европейцы считают, что победу обеспечили либеральные ценности Европы и восточная политика ФРГ, направленная на улучшение отношений с Советским Союзом и его союзниками, и ускорившая окончание конфликта.
Эти разногласия вполне предсказуемо отражаются на сегодняшних политических дискуссиях. Возьмем вопрос о том, должны ли Европа и США вооружать Украину в ходе продолжающейся борьбы с пророссийскими повстанцами на востоке. Если главная цель увеличить издержки России за ее ревизионизм, то такие действия имеют смысл даже в случае эскалации конфликта. Но если основная цель защитить характерную для ЕС манеру поведения и образ действий, а также сохранить единство Евросоюза перед лицом российской угрозы, то любое разжигание насилия будет препятствовать единственно приемлемому исходу, каким является упорядоченное политическое урегулирование. Этим объясняется то, почему многие члены американского внешнеполитического истэблишмента выступают за вооружение украинской армии, а большинство их европейских коллег против. Даже в Польше, где большая часть граждан видит в украинском кризисе явную угрозу собственной безопасности, большинство не одобряет идею вооружить Украину, о чем свидетельствуют данные опроса, проведенного в феврале варшавским Институтом общественных дел.
Ни в коем случае нельзя надеяться на то, что украинский кризис изменит европейские привычки и образ действий, по крайней мере, в ближайшей перспективе. Ни европейское общество, ни элита Евросоюза не готовы расстаться с надеждой на то, что экономическая взаимозависимость является самым надежным источником и гарантом безопасности на континенте. Хотя американские гарантии безопасности крайне важны для сохранения такого европейского порядка, они одновременно угрожают его прочности. Если ЕС начнет сотрудничать с США в вооружении Украины, значит, мирное посредничество потерпело неудачу.
Еврозападня
Европа оказалась в столь сложном положении по одной простой причине: в годы, предшествовавшие украинскому кризису, западные страны совершенно не понимали Россию. Неспособность Москвы заблокировать сложившийся после холодной войны порядок они воспринимали как поддержку такого порядка, полагая, что интеграция России в мировую экономику заставит ее поддерживать статус-кво. Они не увидели, что большинство россиян испытывают ностальгию по статусу сверхдержавы, хотя некоторые мечтали о возврате к советскому коммунизму.
Они также не поняли важность так называемой оранжевой революции на Украине в 2004 году, когда в результате массовых протестов к власти пришел прозападный руководитель. Российский президент Владимир Путин, убежденный в том, что это западные страны подстрекали украинцев к демонстрациям в целях смены режима, с того времени видит в уличных протестах существенную угрозу собственной власти. В таком контексте сопротивление западному либерализму и противодействие американскому продвижению демократии стало определяющей чертой в его представлениях о суверенитете.
Более десяти лет путинский режим занимается поисками нового порядка, который обеспечил бы его долгосрочное выживание. В 1943 году Иосиф Сталин распустил Коммунистический Интернационал (известный как Коминтерн), который занимался распространением коммунизма на международной арене, дабы убедить Франклина Рузвельта и Уинстона Черчилля, что его приоритетом является не мировая революция, а разгром нацистской Германии. Путин надеялся, что Запад пойдет на такие же уступки, прекратив свою работу по продвижению демократии. Ему были нужны гарантии того, что Кремлю не придется столкнуться с поддержанными Западом протестами на улицах Минска или Москвы. Но Брюссель и Вашингтон не могли ликвидировать то, чего не существовало. Что бы ни думал Путин со своими советниками, пронесшаяся в последние годы по миру волна глобальных протестов это результат культурных, политических и технологический изменений. То, что бывший советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский называл «общемировым политическим пробуждением», это вполне реальная тенденция, а не какое-то кодовое название операции ЦРУ.
Западные страны также неверно оценили свои возможности по принуждению Путина посредством санкций и дипломатической изоляции. Санкции не изменили поведение России на востоке Украины, и мало кто из экспертного сообщества думает, что финансовые кары убедят Москву вернуть назад Крым. Да, санкции усилили финансовые трудности и беды России, но нет почти никаких свидетельств того, что они ослабили власть Путина. А даже если и ослабили, Россия после Путина вряд ли станет прозападной демократией. «Невозможно сказать, когда эта система падет, — заявил в 2013 году New Republic бывший путинский советник Глеб Павловский. — Но когда она падет... на смену ей придет ее точная копия».
Безусловно, санкции сыграли чрезвычайно важную роль в сплочении западных стран против агрессии Путина. Но подрыв российской экономики также пошел во вред долгосрочным европейским целям. Политика Москвы на Украине не является возрождением российского империализма; это выражение кремлевского изоляционизма. Отрезав российскую экономику от Запада, санкции сыграли на руку Путину в его действиях по снижению российской зависимости от западных стран, дали его режиму оправдание для усиления контроля в интернете, для лишения иностранцев прав владения российскими СМИ, для репатриации российских денег из западных банков и для ограничения зарубежных поездок. Они также позволили ему скрыть свои неудачи в развитии экономики.
Что самое худшее, эти санкции подтолкнули Россию к соперничеству с Западом за военное превосходство, но не в экономической сфере, где у ЕС гораздо больше преимуществ. Одним из самых больших успехов ЕС за прошедшее десятилетие стала Европейская политика соседства, нацеленная на вовлечение государств с периферии Евросоюза посредством экономических и политических соглашений. Эта политика вряд ли могла фундаментально преобразовать такие страны, но она вполне реально повлияла на внешнюю политику России. После оранжевой революции Москва пыталась бороться за влияние на Украине и в других посткоммунистических странах, предлагая им похожие стимулы, такие как торговые соглашения и пакеты помощи. Даже осенью 2013 года Москва не предпринимала никаких действий по оккупации Украины, пытаясь купить ее. Она предложила правительству тогдашнего президента Виктора Януковича многомиллиардный в долларовом исчислении займ. Но сейчас, когда российская экономика стала еще менее конкурентоспособной по причине низких нефтяных цен и новых санкций, у Москвы появляется все больше склонности к расширению своего влияния посредством военного авантюризма.
Сделанный выбор
Вырабатывая свою политику по отношению к России, Европа может выбирать только из трудных вариантов. Нереально надеяться на то, что в наступившем году ЕС превратится в мощную военную силу. Столь же маловероятно, что одними санкциями в ближайшей перспективе удастся изменить политику Кремля, или что единодушную поддержку санкциям удастся сохранить на всю обозримую перспективу, особенно если конфликт на Украине каким-то образом стихнет. На будущее Европа должна найти такую политику, в которой не будет попыток превратить Россию в демократию по западному образцу. Однако эта политика должна поставить Россию в такое положение, с которым Запад сможет мириться. Но сдерживания в манере холодной войны недостаточно. Россия представляет угрозу не только территориальной целостности стран-членов ЕС, но и самому существованию Евросоюза. Она уже начинает просачиваться в политику Европы с целью ослабления европейского единства, главным образом поддерживая политических лидеров, дружественных к России и враждебных к Евросоюзу.
Для устранения этой угрозы европейцам надо провести четкое различие между двумя видами институтов. К первому виду относятся такие как Совет Европы и ЕС, олицетворяющие европейские ценности, в связи с чем в них нет места авторитарным режимам типа путинского. Ко второму относятся институты типа Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе и Организации Объединенных Наций, которые могут навести мосты и устранить противоречия между Европой и несвободными государствами. Европейским лидерам надо сделать организации первого типа более дисциплинированными и стойкими, а второго более гибкими и покладистыми.
Возьмем Совет Европы. Перед этим органом стоит задача по отстаиванию прав человека и верховенства закона. Членство в нем Москвы (теоретически такая привилегия предоставляется демократиям) не помогло либерализовать Россию и ослабило доверие к совету. Раздавая членство другим странам с репрессивными режимами, таким как Азербайджан, Совет Европы точно так же тормозит их демократические преобразования. Например, после парламентских выборов в Азербайджане в 2010 году совет даже не выступил с критическим заявлением в ответ на сообщения о многочисленных нарушениях процедуры. Эта организация превратилась в удобный для авторитарных режимов механизм, позволяющий им казаться демократическими за рубежом, и в то же время, подавлять права человека у себя дома. Заново и по-настоящему выступить за свои основополагающие ценности Совет Европы сможет лишь в том случае, если исключит из своего состава авторитарных членов.
Очищение основанных на ценностях институтов путем устранения российского влияния становится еще более безотлагательным в связи с растущей популярностью модели путинского управления в некоторых восточноевропейских странах-членах ЕС и попытками Кремля поддержать партии евроскептиков, включая те, что находятся на левом и правом фланге политики. Например, это СИРИЗА в Греции и Национальный фронт во Франции. Такие действия, призванные продемонстрировать западную поддержку оппозиционным движениям и наблюдению за выборами в России, вначале расценивались как своего рода пощечина. Но сейчас они могут серьезно подорвать единство Евросоюза. В прошлом году венгерский премьер-министр Виктор Орбан публично заявил о «расставании с западноевропейскими догмами» и о том, что Венгрия «должна освободиться от них». Далее он заявил о своем намерении превратить Венгрию в нелиберальное государство, приведя в качестве примера Россию. По его словам, у нее, как у Китая и Турции, такая система государственного управления, которая не является ни западной, ни либеральной, но «может сделать нас конкурентоспособными». В попытке подстроиться под такую ролевую модель Орбан с тех пор выступает против планов создания Европейского энергетического союза, хотя это главная мера ЕС, предназначенная для снижения зависимости своих стран-членов от российского газа. В ответ Путин заверил Орбана, что российский газ будет поступать в Венгрию как минимум четыре-пять следующих лет.
Чтобы не дать другим слабым странам ЕС, таким как Кипр и Греция, стать жертвой российского подкупа и угроз, союз должен помочь им преодолеть экономический кризис. Для этого ему надо и впредь предоставлять этим странам займы и прочие виды финансовой поддержки. ЕС должен заставить страны-члены осознать то, что в процессе нарастания конфликта между Брюсселем и Москвой они должны занять чью-то сторону. В настоящее время такие нелиберальные режимы как венгерский получают и вершки, и корешки. ЕС продолжает поддерживать их своими средствами, а они в это время извлекают выгоду из критики в адрес Евросоюза и из особых отношений с Москвой. Поэтому у них нет особых стимулов для смены курса.
Другой союз
Европа и Соединенные Штаты могут никогда не признать российскую аннексию Крыма, как они не смогли признать советскую оккупацию прибалтийских стран во времена холодной войны. Им необходимо сохранить санкции, поскольку это единственно доступный инструмент, позволяющий поддерживать европейское единство и укрощать Москву, готовую расширить зону конфликта и на другие районы Украины. Но одних только санкций, в основе которых лежит призрачная надежда на то, что Россия когда-то изменит курс и вернет Крым Украине, явно недостаточно.
Западу нужна долгосрочная стратегия в отношении России, которая создает поле для сотрудничества, и в то же время, не исключает конфронтацию. Кризис начался из-за ссоры в вопросе о том, будет Украина участвовать в европейской программе «восточного партнерства», нацеленной на интеграцию восточноевропейских стран в экономику ЕС, или войдет в состав Евразийского экономического союза. Это соперничающий с ЕС торговый блок, который Москва создала в январе вместе с Белоруссией и Казахстаном. Как это ни парадоксально, оптимальный способ для налаживания новых рабочих отношений с Россией лежит именно в этом очень русском проекте. Такой подход публично поддержали основные европейские руководители, в том числе, канцлер Германии Ангела Меркель и президент Франции Франсуа Олланд.
Большинство европейцев согласны с тем, что ЕАЭС это экономический проект с множеством изъянов, который в большей степени служит российским геополитическим амбициям, нежели способствует процветанию таких стран как Армения и Киргизия. Им трудно поверить, что какая-то страна может отдать предпочтение российской модели развития, отвернувшись от просвещенной европейской модели. Но этот выбор принадлежит суверенным государствам. А если ЕС признает право Белоруссии и Казахстана на присоединение к российскому интеграционному проекту, Брюссель сможет более убедительно настаивать на том, что Москва должна признать право, скажем, Грузии и Молдавии на отказ от вступления в ЕАЭС.
Европа не понимает, что именно представляет собой ЕАЭС. Безусловно, Москва создала этот союз для того, чтобы бросить геополитический вызов Брюсселю. Но поступая таким образом, она стремится к сотрудничеству с другими странами на условиях ЕС — через экономические связи, а не военное соперничество. Более того, ЕАЭС открыт для вступления других стран, в нем отсутствуют российские претензии на этнический национализм, и этот союз открыто предан идее экономической взаимозависимости. А поскольку страны-члены ЕАЭС, поддерживая эту российскую инициативу, обладают особой ценностью, Москва прислушивается к их мнению. На самом деле, Белоруссия и Казахстан, обладая правом вето, имеют все шансы на обуздание российской агрессии на востоке Украины.
Короче говоря, ЕАЭС это тот проект, который мог бы придумать и сам Брюссель. Это единственный институт, способный уменьшить стремление Москвы полагаться на военное давление и националистическую риторику. Но вместо того, чтобы признать свое влияние на ЕАЭС, Брюссель посчитал эту копию ЕС оскорблением, упустив очень важную возможность для урегулирования конфликта на Украине.
Наладить сотрудничество с Россией в рамках ее планов по созданию ЕАЭС до украинского кризиса было значительно легче, но и сейчас такая возможность еще существует. Первые шаги Евросоюза навстречу ЕАЭС, скажем, приглашение установить официальные дипломатические отношения между двумя организациями, подаст четкий сигнал о том, что Брюссель признает право Москвы на свой собственный интеграционный процесс, однако выступает решительно против права России на сферу влияния. Это будет означать, что в перспективе европейский порядок будет строиться не только на расширении ЕС и НАТО, против чего резко выступает Россия. Этот порядок будет закладывать основу для мирной конкуренции между двумя интеграционными проектами, которые базируются на разных системах взглядов, но как минимум номинально направлены на достижение похожих целей.
Легитимизация ЕАЭС также вобьет клин между двумя самыми крупными авторитарными державами Китаем и Россией, которые в последние годы опасно сближаются. В итоге такого сближения находящийся в упадке партнер может укрепиться за счет усиливающегося партнера. Расширение роли Пекина в Восточной Европе это один из самых малозаметных результатов украинского кризиса, который может иметь большие последствия. Пока Брюссель и Вашингтон наказывали Москву санкциями из-за Украины, китайский руководитель Си Цзиньпин выдвинул две амбициозные инициативы, призванные реструктурировать евразийскую экономику. Это концепция инфраструктурных и торговых инвестиций для создания «экономического пояса Шелкового пути», который должен протянуться от Бангкока до Будапешта, и программа «морского Шелкового пути в XXI веке», охватывающая морские пути от Южно-Китайского моря до Средиземного. Два этих проекта, которые китайские руководители рекламируют под лозунгом «Один пояс, один путь», по сути нацелены на то, чтобы втянуть все страны Центральной Азии в поле тяготения Китая. Это даст Пекину необходимые источники природных ресурсов, зарубежные рынки и экономическую диверсификацию.
Но китайский подход к региональной интеграции заметно отличается как от российского стремления к сфере влияния, так и от регионализма в стиле ЕС. Как отмечает ученый Дэвид Эрейз (David Arase), вместо подписания многосторонних договоров для либерализации рынков и вместо щедрых вознаграждений Китай обещает другим странам доступ к своему растущему капиталу за счет инвестиций в инфраструктуру, такую как железные дороги, автомагистрали, порты, трубопроводы, таможенные объекты и так далее. Пекин готовится стать самостоятельным центром глобальной торговли, действуя через механизм разветвленных двусторонних связей. В настоящее время на пути такого плана мало препятствий. Поскольку экономика у Китая намного больше, чем у Центральной Азии, он может отодвинуть своих партнеров в периферийную зону, где у них не будет официальных процедур для разрешения разногласий, и где они не смогут противостоять силе притяжения Китая. Если западные страны будут и дальше ограничивать себя узкими рамками борьбы с Россией и ослабления ЕАЭС, Китай может превратиться в главную региональную державу — точно так же, как Соединенные Штаты после Первой мировой войне начали доминировать в Европе.
Ни Европа, ни США не могут допустить, чтобы эта грандиозная концепция Си Цзиньпина материализовалась. Поэтому они должны позволить России соперничать с Китаем за влияние в своем собственном заднем дворе. Конечно, Брюссель и Вашингтон не должны испытывать никаких иллюзий относительно кремлевской мечты расколоть и ослабить ЕС — но именно поэтому им следует установить официальные отношения с ЕАЭС, а не игнорировать эту организацию. Длительное противостояние с Россией создаст дополнительные риски для европейского порядка и даст возможность Пекину включиться в борьбу, пока Брюссель и Москва ссорятся между собой. Такой вариант действий далек от совершенства, но другие еще хуже.
Оригинал публикации: Europe's Shattered Dream of Order
Оценили 11 человек
3 кармы