Двое на берегу Реки

 

Они сидели на высоком зеленом пригорке, старик и юноша. Далеко внизу Великая Река неторопливо и мерно вздымала свои волны, крутила еле заметные глазу водовороты, терпеливо из века в век подтачивала берега, местами болотистые, местами из камня и глины.

Их спор продолжался уже очень долгое время. Настолько долгое, что оба предпочли забыть, с чего он, собственно, начался.

— Ты их не любишь! — обвиняющим тоном заявил юный.

— Я их не любил. — кротко поправил старик — Я насылал на них испытания и напасти. И чем больше я насылал, тем более они полагались на волю Мою.

— Они тебя обманули? — рассмеялся юный.

— Я сам себя обманул. Они полагались на волю Мою и мне приходилось являть волю.

— Почему ты их не истребил? — заинтересовался юный — У тебя были все возможности!

— Я истреблял. — неохотно сознался старик — Насылал на них голод и холод. Насылал кровожадных соседей, для которых их кровь была дешевле воды.

— И? — потребовал объяснений юный.

— Чем больше я их истреблял, тем больше они верили в Меня.

— Но почему? — искренне изумился юный — Они прирожденные рабы?

— Ты же был у них? — зло прищурился старик — Скажи, смогли бы выжить рабы в тысячелетних северных лесах и болотах? В которых три месяца в году царит гнус, а все остальное время — лютые морозы?

Юный задумался на мгновение.

— Не знаю. Я уже ничего не понимаю.

— Ты же помнишь, как все произошло. — глухо произнес старик — Я дал любимым народам все, чтобы они творили прекрасное. Я дал им теплые моря, мягкий климат, обилие на полях их. И они начали творить прекрасное. Появились великолепные города белого камня, их скульпторы превзошли все мои ожидания, их поэты восхитили меня своими бесконечными опусами, их мореходы покоряли моря и открывали новые берега… И что произошло потом? Ты помнишь?

— Они остановились. Совсем. Нет, появлялись новые скульпторы, художники, поэты, но… Понимаешь, они словно бы договорились: все самое прекрасное было создано до них. А потому и незачем стараться, все равно превзойти было невозможно. — старик хмурился — А потом они ударились в грех, ты же помнишь. Чем спокойнее и сытнее была их жизнь, тем больше они грешили. И тем меньше помнили Меня и наставления Мои.

— А этим северянам достались скудость и тоска. Дожди, болота и грязь. — продолжал старик — Знаешь, что меня поразило больше всего? Северяне почти не умеют улыбаться. Другие живут легко, с постоянной улыбкой на устах. И так же легко творят мерзости. А эти почти не улыбаются. Лица мрачные, глаза цепкие и злые. Вот именно за это я их и не любил.

— С такой жизнью и я бы не улыбался. — меланхолично заметил юный — Ты же лишил их всех радостей в жизни.

— Я лишил их легких радостей. — уточнил старик — Поэтому они так и не научились жить так же легко. И улыбаться всякому пустяку они тоже не приучены.

— Знаешь, я иногда перечитываю их книги, такие же сумрачные, как и они сами.

— Для чего? — удивился юный — Ты же помнишь их все наизусть!

— Да, наизусть, — улыбнулся старик — и все равно перечитываю и буду перечитывать. Знаешь, в чем соль этих книг? Каждый раз, открывая их, ты не ведаешь, что еще нового ты там найдешь.

— Подожди, так не бывает. — искренне удивился юный — Предложения завершены, смыслы изложены, двусмысленности осознаны!

— Да. — улыбнулся старик — Все так и есть. Но каждый раз, открывая их книги, я нахожу что-то новое. Нет, не смыслы. И не двусмысленности. Новые чувства — да, это именно то, что я нахожу снова и снова.

— Почему? — опять удивился юный — Разве их писатели искуснее других?

— Нет. — немного подумав, ответил старик — Они не искуснее. Они просто другие.

— Ты недоговариваешь, старик. — взгляд юного на мгновение стал колючим, знакомо колючим, северным — У человека ограниченное количество чувств. Чем твои северные отличаются от мириадов других людей??? Ровно такое же количество ног, рук, ушей, у каждого по одной голове, как и у других! И ровно столько же чувств!!! — уже почти кричал юный.

********************************************

… Он шел уже почти месяц, временами по звонкому хрустящему насту, временами моментально и предательски проваливаясь в снег сразу по пояс, неосторожно ступив в почти неразличимую для глаза проталину вокруг торчащей из сугроба тонкой веточки.

Мороз лютовал в полном безмолвии, изредка раскатываясь далекими выстрелами лопнувших от стужи стволов деревьев. Останавливаясь на ночлег, Он долго и старательно утаптывал сугроб и лапник, постеленный в несколько слоев. Улегшись, Он взваливал на себя еще несколько слоев разлапистых сосновых веток, привычно и споро работая топором на длинной рукояти, засыпал свою ежевечернюю колючую берлогу еще несколькими слоями снега, оставляя только небольшое отверстие для дыхания. Последняя перед тем, как провалиться в объятия сна, мысль билась тонкой жилкой в голове: Господи, спаси и сохрани…

Выжить ночью можно было только так, тепло костра было слишком обманчивым: разморив себя кружкой натопленного из снега кипятка и скудной снедью из горсти сухарей и куска насквозь промороженного соленого мяса, Он рисковал вовсе не проснуться поутру, навсегда застыв в убаюкивающих и очень цепких лапах стужи, рядом с незаметно потухшим костром.

В один из дней, уже под самый вечер, Он совершенно неожиданно для себя вышел к своей деревне, затерянной в глухой тайге, вросшей в мерзлую землю и сугробы под самые подслеповатые окна, хотя и знал заранее, где она — мог пройти по всем окрестностям хоть с завязанными глазами, зная на ощупь каждую изгородь и каждое дерево.

Прошел единственной улицей, зашел в сени своего дома, долго и шумно сбивал снежную корку с валенок. Открыл низкую дверь, наклонился, вошел в избу, натыкаясь взглядом на иконы и огромные серые глаза жены, в которых отраженным огнем восковой свечи плескалась радость….

***********************************************

— Ты поселил их в Аду… — тихо сказал юный.

— Да, так получилось. Но я же дал им и возможность каждый вечер возвращаться в Рай. — так же тихо ответил старик.

— Ты поселил их за гранью… — так же тихо продолжал юный.

— Я поселил их на грани, — не согласился старик — хотя там иногда невозможно разобраться, где она, та грань. Теперь ты понимаешь, почему у захватчиков не было ни единой возможности покорить этот народ?

— Подожди, — торопливо перебил старика юный — но там же их было много, этих племен. Тебе удалось выковать из них единый народ. Теперь я понимаю, почему они открывали народы и земли, недоступные другим.

— Да. — усмехнулся в бороду старик — А их мореходы открывали острова, которые никто, кроме них, открыть и не мог. А писатели открывали чувства, недоступные другим народам.

— И везде, где появлялись они, появлялся и Я. В самой захудалой деревеньке, в самом дальнем остроге стоял храм имени Меня, и он всегда был первым, что северяне строили на новом месте. И чем труднее им было, тем более они полагались на волю Мою… Нелюбимые чада, неулыбчивые русские, переросшие Отца своего в Любви.

Они сидели на высоком зеленом пригорке, старик и юноша. Изредка юноша бросал камушки в Великую Реку, в берегах которой неспешно текла не вода — там текло само Время, иссиня-черная поверхность которого иногда вздымалась волнами, скрывая от глаз неразличимые в своей черноте водовороты. Водовороты в виде галактик, что ежесекундно рождались и умирали в Великой Реке.

(с) Государственник 

Источник