О Максимке Старолюбце

 

О сей седмице случи ся во земле Иудейской мерзость прегнустная. Собрали ся во раёк потешный полторы калеки, дабы позорища шутовские позрети. В сей же час взошед на балаган беглый шут еллинской (в худом его смысле) Максимка Старолюбец, и мнози словеса поносные рек Руси и люда русскаго супротив, при сём же кривляя ся, и юродствуя, и ужимки облезяньи перевираючи.

Сие же позря, подивили ся люди русския зело и отвратили ся, ибо горько зрети како тот, кто славою обласкан бысть и пред люди мнозия позорища творяше, кривляет ся ныне тако неумело, како на Руси и во корчемне бурлацкой не увидиши. Иной кто ся и прогневи, да токмо тако жалко на сие глядети, что и ся гневити противно, разве токмо сплюнути.

От того же Максимка-еллин тако злобствует, што видно из Руси по убеганию иссяк в нем задор и разумение ен того обретя, што по делом да словесем его несть ему вспять на Русь дороги, а вовне Руси нужды в ём ни у кого несть. Удел его отныне - позорищ велиих да представлений шумных в место, во землех Иудейских по корчемням пред полутора каликами кривляти ся за сикль малой, вечером же ко старухе со разбитым корытом ся ворочати, и не утечи от нея никуды, ибо сундуки не бездонны, от кого же иного кормления ждати таперича всуе. От того и досада в нём велия, да во ужимках се выхода ряще.

Сие же понимание не токмо к Максимке пришед. Ибо егда государь Володимер свет Темнейший рати послал бесчинства черкасския унимати, враз потёк со Руси люд духом да разумом слабой, а в числе оного и скоморох бесталанной, кал и яд из собе изрыгивая, лжу да поклёп возводя на Русь и люд ея. Серед них и гусляр дед Макар (улыбок ему), и Танька-питуха дщерь Лазарева, и сирота казанская Чулпан-хаматовна, и Ванька Ургантов, великия бабки внук постыдной и ины мнози. Помимо же протчего тако блажаху, што не они из Руси изыдоша, ино они суть сама Русь, соль земная, черни протчей не чета.

Инда рассеяся угар да морок, а с ним и сумления. И тако выяснися, што не Русь для них, но они для Руси, ея же вовне и не потребны они боле никому, но токмо люду нашему, искони ко убожеству всяческу милосердному. Сии, чай, не плясунья знатная Анна дщерь Павлова, коя во времены оны из Руси изыдя, танцовщицею великою быти не престала и тако немцы ко собе расположи, што антиподы по имени ея пирожное нарекли. Нарекут ли по Чулпан-хаматовне али Максимке-еллину хоша корм собачий, вопрос сей риторический.

Оттого же пременился скоморошья дух, и венцы царския самозванно присвоенныя припрятали оне во сундуки, и словеса речти почали попроще. Иные ужо и выведывати прияли ся, како бы вспять на Русь стопы повротити и внову пред людом, ими презренным, позорища давати, да от Государя им ненавистнаго сызнова кормления да почести имати.

Сего же, братие, попустити не можно николимиже. Ибо много об том речено, што чистоту во телеси своем и во дому блюсти надобно, инда чистота душевныя важна не менее. И выметя сор за порог не понеся его во дом свой, и места отхожаго содержимое на стол свой не возложим. Так неужто же духовный отброс, коий к тому же собе так любезно сам прочь вымел ся, допустимо обратно во души своя, и в домы свои, и за стол свой? Нет уж, братие, аще убо померла - тако же воистину померла. Коли ослободиша собе лицедеи-скоморохи от оковы, да от надзора Государева, да от края немилого, да от нас грешных, то и на добро. Вольно им таперича во Иудее да Литве таланты свои являти, света всего на изумление. Ну а коли свет ся не изуми, то печаль да туга ужо не наши.

Источник